Аксаков Иван Сергеевич - О взаимном отношении народа, государства и общества

том свидетельствует и Маколей, и потом издание закона о свободе печати.

   С другой стороны, там, где нет общества, государство рано или поздно оказывается несостоятельным. Оно ощущает для своих действий потребность в сознательной опоре народной, которой не может дать народ, находящийся на ступени непосредственного бытия; потребность в поверке и критике, в том разуме народном, который выражается в постоянной деятельности общественной, а не в одном представительном собрании. Поясним это тем же вышеприведенным примером. Состав парламента внешний был в Англии с немногими изменениями тот же в XIV веке, что и в XVII, но деятельность государственной власти, вследствие слабости, вследствие неприготовленности общества, была несравненно сильнее, почти захватила среду, теперь предоставленную деятельности общественной, и, оказавшись несостоятельною, вызвала переворот 1688 года. Стало быть, представительное собрание само по себе еще не заменяет общества ни для народа, ни для государства, еще неспособно, само по себе, сдержать рывок государственной стихии: была даже опасность в английской истории, по замечанию Маколея, чтобы сам парламент не обратился в деспотическое правительство. Истинные пределы государственной власти положены были в Англии не парламентом, а обществом.

   Далее: есть целая область отношений, на которую не может простираться чисто внешняя, формулированная, ограниченная в своих средствах деятельность государственная, такая область, куда, как мы сказали однажды, не в силах достать сверху распоряжением никакая самая отважная благонамеренность начальства; есть многочисленные явления духа, которые не могут быть вызваны на свет Божий указом и которые не терпят никакой извне налагаемой формулы. Между тем участие таких явлений, жизненная деятельность таких отношений необходимы в общей государственной жизни, и, если общества нет, если оно бездействует, если оно задавлено, - правительству приходится разыгрывать роль самой жизни, исправлять должность самой органической силы. Мы уже достаточно показали в статье 21-го номера {От 3 марта, см. выше.}, что все подобные попытки со стороны правительства производят только одно подобие жизни, деятельности, силы, обременяя действительную жизнь новыми оковами и тяжеловесною ложью; мы объяснили это примером казенных миссионеров и многими другими. Мало этого, там, где само общество бессильно или его нет вовсе, правительство нередко создает подобие самого общества, точно так же, как и подобие свободы, подобие независимости от правительства, подобие вольной общественной деятельности, одним словом, старается обзавестись обществом. Разумеется, все такие старания тщетны, потому что правительство в таких случаях пытается в то же время дать направление общественному развитию, создать общество в известном духе и на известных началах согласно с своими целями. Большею частью выходит так, что создаваемое правительством общество, лишенное внутренних залогов самостоятельной жизни и положительной деятельности, обретает себе жизнь и деятельность в отрицании себя самого и создавшего его правительства, - но об этом мы поговорим подробнее в своем месте. Мы хотели здесь только заявить, что там, где общества нет или где оно подавлено, правительство ожидает неминуемая несостоятельность, хотя бы оно было окружено всевозможными политическими сословиями и учреждениями. Как мало значат последние, видим мы примеры в нашей собственной истории. Так, назначив в уездные суды представителей от крестьян (сельских заседателей), заставивши их восседать рядом с представителями аристократии - простых мужиков с потомками Рюрика, - Екатерина II могла, пожалуй, пред всей Европой похвастаться такой либеральной мерой, которой ничего подобного не представляет сама свободная Англия, - но этот либерализм не прибавил ни на волос ни свободы народной, ни правды в судах и служит только ярким доказательством, что сила и свобода даются не одними учреждениями!

   Итак, все сказанное нами приводит нас к следующим выводам: Никакие учреждения, как бы свободны они не были, никакие представительства, никакие политические сословия, никакие аристократии и демократии не могут заменить общества и своею деятельностью восполнить недостаток деятельности общественной; отсутствие общественной деятельности или бездействие общественной жизни как жизни народного самосознания делает народ бессильным и беззащитным, а государство несостоятельным, хотя бы и существовали политические сословия и даже представительные учреждения. Следовательно, без общества все эти политические обеспечения силы и свободы служат ненадежною опорою государства и слабой гарантией для народа; следовательно, истинное обеспечение силы и свободы лежит в существовании общества, в общественной силе и в общественной деятельности. Другими словами: вне нравственной, неполитической силы того неполитического явления, которое мы называем обществом, бессильна сила политических учреждений; вне свободы нравственной, неполитической, вне свободы духовной общественной жизни - нет истинной свободы, ничтожна всякая политическая свобода. И так как государство, государственные формы создаются народом ранее общества, ранее, чем начинается деятельность народного самосознания, то подтверждение наших слов читатели могут найти в истории любого из западных государств и даже нашего русского.

   Теперь же мы попросим читателей припомнить статью одного из наших публицистов, который полагает спасение России в заведении сословий - политического дворянства и среднего сословия, а также в организации партий. Очевидно, что он сам не отдавал себе ясного отчета в том, что такое общество и откуда берется эта сила, которую нельзя ни осязать, ни уловить в юридическую формулу; очевидно, что он искал ее в сословиях и партиях и, спутывая все понятия, хотел между народом и государством создать, государственным жезлом, жизнь общественную и политическое сословие с обязанностью жизни и творчества! В этом сказалось, между прочим, не только раболепное умственное отношение к историческому ходу европейского развития, но чисто внешнее знакомство с этой историей или просто неразумение внутренней органической жизни европейских государств. Впрочем, чего же можно и требовать от того наивного публициста, который явления нашей русской истории понимает только сквозь призму непонимаемых им явлений западной истории, и помирился с нашею табелью о рангах не прежде, как назвавши прапорщика noblesse d'epee, а коллежского асессора - noblesse de robe!

   Все эти сословные деления, все эти силы: аристократия и демократия, теряют значительную долю своей важности, как скоро взглянем на них с точки зрения, предлагаемой нами читателям. Мы поймем необходимость иной опоры и найдем ее не в политической только деятельности, не в том или другом сословии, а в обществе с его общественною деятельностью и силою общественного мнения, - обществе, образующемся независимо от всяких сословий. Напротив того, резко разделенное существование сословий только препятствует свободному образованию той среды, в которой совершается общественная деятельность; мы видим из истории, что общество везде возникает и развивается, так сказать, вопреки сословности, несмотря на нее, поборая постепенно препятствия, полагаемые его деятельности всякими юридическими перегородками, сглаживая и уравнивая сословия своею победоносною силой! Чем меньше сословий, чем меньше перегородок, разделяющих людей между собою, тем легче их соединение, тем возможнее дружная деятельность единиц. Следовательно, не создавать вновь, а уничтожать по возможности все разъединяющее - вот к чему мы должны стремиться, чтобы усилить общество, его значение, его силу - единую, могучую, нравственную, человеческую силу, вполне достойную человеческих обществ, силу, без которой ничтожна сила политических учреждений и не свободна политическая свобода.

   Общество по существу своему имеет всегда характер прогрессивный; мы сказали, определяя общество, что оно есть народ в его поступательном, то есть прогрессивном движении. Просим, однако же, читателей не понимать этого выражения в том пошлом смысле, который прилагается у нас словами: прогресс, прогрессивность, консерватизм, прогрессивные и охранительные начала. Все эти понятия, заимствованные целиком из области условной политической деятельности Запада и без толку применяемые к нашей общественной жизни, ровно ничего у нас не выражают, хотя и пользуются большим почетом со стороны некоторых наших публицистов. Что такое прогрессивное, что такое консервативное начала, разграничить которые так хочется одному русскому писателю - разграничить, а вместе с тем и рассортировать людей на две половины, повесив над каждой вывеску: партия прогрессивная, партия охранительная? По крайней мере в отношении к обществу и к деятельности чисто общественной подобный полицейский распорядок решительно неуместен.

   Зерно пускает стебель, стебель пробивает землю, превращается в ствол, в дерево с ветвями и листьями. Как назвать это развитие зерна, этот рост стебля? Прогрессом? Но вы чувствуете, что это название не соответствует делу. Смотанный клубок разматывается длинною нитью... Эта разматываемая нить прогресс или нет? Где искать тут охранительного начала? Точно то же и в обществе. Развитие народных начал, деятельность народного самосознания - это жизнь зерна, это разматываемая нить клубка народной непосредственной силы. Нельзя назвать это консерватизмом, потому что тут есть поступательное движение; нельзя назвать и прогрессом, потому что у нас под "прогрессом" разумеется не сама жизнь, не развитие свободное и естественное, не логический вывод из последующего, а неизвестно что, какая-то гоньба за всякою новизною, известие о которой привезено с последнею заграничною почтой.

   Нельзя сказать: я состою по части охранительных начал, а я по части прогресса, потому нельзя, что вся задача общества есть именно жизнь, движение, сознание основных народных начал, следовательно прогресс так называемых "охранительных" начал. Таких штемпелеванных основных начал, которые бы не способны были к жизни, к развитию, не допускали бы прогресса в своем практическом осуществлении, не имеется; точно так же, как и прогресс, как скоро он является извне, не в виде органического продукта или развития, а готового результата чужой жизни и истории - безобразен и неживуч. Это все равно, что назвать позолоченные деревянные яблоки, подвязанные к ветвям ели, - прогрессом ели! Мы хотели бы спросить наших публицистов, которые заботятся об образовании этих двух партий и заранее тешатся их взаимной игрой, что, собственно, они разумеют под охранительными началами? Если они скажут: начала народности, то тут и представляется вопрос: какие именно начала признают они народными? Например, начало общинное, которое всегда отвергалось одним из поклонников мнимого консерватизма, народное или нет? Таким образом возникает спор о самих началах. Но положим, что он решен; тогда придется спросить: в каких отношениях состоит существующий порядок к народным началам? Если бы, по поверке, оказалось, что существующий порядок противоречит народным началам, так защитники существующего порядка, везде и всегда именуемые консерваторами, явились бы врагами "охранительных", то есть консервативных начал, то есть "прогрессистами", а защитники консервативных начал - врагами, разрушителями существующего порядка. Но тогда роли партий до такой степени перемешаются, что и сами публицисты не доберутся в них никакого толка. Очевидно, что все эти слова лишены у нас всякого значения и, перенесенные на русскую почву, способствуют только к затемнению, к большей путанице понятий, которою и без того страждет наше общество.

   По нашему мнению, консервативно только то, что народно, то есть что действительно живет и способно к жизни; и только то, что народно (и потому консервативно); - только то и прогрессивно. Следовательно, вопрос не в том, что принадлежит к ведомству охранительному, что к прогрессивному, а в том, что народно и что не народно. Не потому должен являться человек последователем известного начала, что оно охранительно или прогрессивно, а потому единственно, что признает его за единое истинное и живое. Если же оно истинно, то оно и охранительно, и способно к прогрессу, и противоречия между этими словами нет. Повторяем: нельзя не пожелать, чтоб эта рутина, чтоб эти пошлые понятия - охранительные начала, консерватизм и прогресс, в том смысле, как они употребляются у нас в России, были изгнаны из нашей литературы как решительно ничего не выражающие и только сбивающие с толку, призраком какого-то смысла, нашу читающую публику.

   Итак, общество, правильно организовавшееся, есть среда, в которой совершается деятельность народного самосознания, развитие и жизнь народных начал. О консерватизме и прогрессе не может быть тут и речи, потому что развитие, чуждое основным началам народности, не есть прогресс, а искажение общественной деятельности, расстройство органических отправлений, уродство, болезненное состояние, которое излечивается только возвращением к народным началам. Это возвращение разумеется не в смысле консерватизма, а в смысле восстановления правильного кровообращения, правильного развития, в смысле возвращения к живой истине, - хотя бы это возвращение и разрушило дорогой для "консерваторов" существующий порядок!

   Конечно, такова деятельность общества, рассматриваемого как целое; но, состоя из единиц, оно представляет такое же разнообразие частной деятельности, какое существует и между единицами. Естественно, что образуются группы единиц, сходных в стремлениях и воззрениях, образуются свободно и свободно же уничтожаются, сливаются с другими или разбиваются на мельчайшие группы. Но эти группы нисколько не партии, как ошибочно думают некоторые, перенося готовое определенное понятие из западной политической жизни на нашу общественную почву. Мы сейчас объясним это примером.

   "Combien etes-vous? Сколько вас?" - спросил однажды давно уже тому назад член бывшей французской палаты депутатов одного из так называемых славянофилов, с таинственным видом наклонившись к нему на ухо. Дело было в Москве, на каком-то рауте. Француз-депутат вздумал посетить Москву и, познакомившись с теми, кого литература только что окрестила прозванием славянофилов, был озадачен оригинальностью и дерзостью их воззрений. Впрочем, дерзкими они казались гораздо более тогдашнему русскому обществу, чем иностранцу, искавшему в России самобытных проявлений русской мысли и русского духа. "Combien nous sommes, сколько нас?" - отвечал славянофил и рассмеялся. Он живо вообразил себе, как должно было сложиться и сложилось в голове француза представление о славянофилах. Француз не мог их понять иначе, как партией, а партию измерял, разумеется, числом лиц, партию составляющих. "Нас три, четыре, пять человек, да и то не во всем согласных: вы были свидетелями наших споров," - продолжал славянофил и попробовал было объяснить изумленному французу, что партии славянофильской нет и быть не должно (никогда и не было, прибавим мы), попробовал да и оставил. Это было выше французского понимания.

   В самом деле, что такое партия! Партия в том смысле, как она понимается на Западе, есть союз людей, не просто согласных между собою в своих убеждениях, но согласивших, сладивших, "скомпоновавших" свои действия для достижения известной определенной цели. Партия предполагает непременно вождя и условный план действий; в искреннем внутреннем согласии членов партии, даже ратующей за какой-либо принцип, вовсе нет надобности: нужно только одно внешнее согласие, признание всеми - общего способа действования; достаточно условиться чисто внешним образом, как поступать, как достигать предположенной цели. Очень может случиться, что все члены партии одушевлены одним убеждением, но самое понятие о партии не предъявляет такого нравственного требования. Она полагает свою силу, как партия, не во внутреннем содержании своего лозунга, а в его соединительном внешнем значении, не в истине своего принципа, а в своей числительности. На Западе это вполне объясняется характером политических учреждений, где истина познается по чисто внешнему признаку, то есть по большинству шаров при баллотировке: следовательно, количество голосов, которыми располагает партия, и их дружное действие при парламентских маневрах обусловливают успех и торжество партии. Так и у нас, например, на дворянских выборах, ищущий звания предводителя набирает себе партию, потчуя дворян шампанским и кулебякою.

   Одним словом, партия есть явление западной политической жизни и предполагает: или чисто внешнюю цель, например успех лица в достижении известного звания, - или же, имея своим знаменем какой-либо нравственный или политический принцип, способ действия условленный и внешний. Очевидно, что нельзя применить название партии, например, к миссионерству, к вере; никто не скажет "партия христиан", если дело идет о внутреннем отношении христиан к их вере и т.п.

   Условность, неразрывно связанная с идеею партии, конечно, стесняет внутреннюю личную свободу лиц, к партии принадлежащих, и несколько оскорбительна для самого убеждения, делая его искренность как бы ненужною, относясь к нему со стороны внешней. Таких партий не должно существовать вне сферы политической, в обществе, да и не существует, по крайней мере у нас, в России. Не посредством партий и их столкновения совершается деятельность народного самосознания. То, что у нас называется ложно партиями, может называться направлениями, или даже школами, учениями, но никак не партиями. Направление, свободно разрабатываясь, может видоизменяться в бесчисленных оттенках, жить своею внутреннею жизнью, приниматься другими не вполне, а отчасти; оно не предполагает никакой условности, не обязательно ни для кого, а требует только искренности от человека, становится его самостоятельным убеждением, его личною жизнью. Поэтому на вопрос, недавно возбужденный в нашей литературе - к какой кто принадлежит партии, мы отвечали бы, что к партии мы не принадлежим никакой, но принадлежим к известному направлению.

   Таким образом, мы, кажется, довольно полно и обстоятельно определили: что такое народ, государство и общество, какое значение имеет последнее в общей деятельности народного организма, в каких отношениях состоит оно к народу, к государству, к сословиям, в чем заключается общественная деятельность, в чем ее выражение, что такое общественная сила и какое ее орудие; мы объяснили, что общество не есть явление политическое и чуждо всякого политического элемента, всякого начала условности, внешнего принуждения и внешней организации; мы указали на некоторые понятия, которые многими из наших публицистов ошибочно прилагаются к обществу, и старались, по возможности, очертить как характер, так и самый путь общественного развития. Не знаем, решили ли мы эту задачу удовлетворительно для читателя, но мы во всяком случае обязаны выполнить дальнейшую нашу программу.

   Говоря об обществе, об отношении его к сословиям, об его чисто нравственной деятельности, мы предполагали, стало быть, существование сословий, целый ряд особенных отношений между ними и государством, целую область деятельности, не подходящей под наше определение деятельности общественной, и которую однако же мы не называем и государственною? Действительно, мы это предполагали: сюда относится самоуправление, местная жизнь, участие в политических делах государства и своей местности и т.п. Какое имя всей области этих отношений? Мы не вправе назвать ее государством, потому что она может быть и чужда элемента государственности, например жизнь общин; не можем назвать ее только народною, потому что этому слову придается смысл совершенно особый: или смысл простонародности, или же такое широкое значение, которое объемлет собою и государство, и простой народ, и сословия; мы не назовем ее общественною, потому что дали этому слову особое определение. На русском языке существует слово: земля, земство, земщина, земский, которым может назваться вся внешняя гражданская жизнь народа, без различия сословий, в противоположность правительству и правительственной среде. Мы не употребим, например, выражения: общественная дружина, общественная рать, но скажем: земская дружина, земская рать, земская повинность, земская полиция, земское управление.

   Об этой-то земщине или земской стихии, представляющей обратную сторону общества, как мы его понимаем, поговорим мы в следующий раз и для большей ясности обратимся прямо к русской истории.

  

   Впервые опубликовано: День. 1862. NN 21-24, 3, 10, 17, 24 марта.

  

   Оригинал здесь - http://dugward.ru/library/aksakovy/iaksakov_o_vzaimnom.html