Главная » Книги

Аксаков Сергей Тимофеевич - Статьи и заметки, Страница 10

Аксаков Сергей Тимофеевич - Статьи и заметки


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

о мало: вся жизнь Щепкина и вне театра была для него постоянною школою искусства; везде находил он что-нибудь заметить, чему-нибудь научиться; естественность, верность выражения (чего бы то ни было), бесконечное разнообразие и особенности этого выражения, исключительно принадлежащие каждому отдельному лицу, действие на других таких особенностей - все замечалось, все переносилось в искусство, все обогащало духовные средства артиста. Более двадцати лет я вместе с другими следил за игрою Щепкина на сцене и за его внимательным наблюдением бесед общественных. Нередко посреди шумных речей или споров замечали, что Щепкин о чем-то задумывался, чего-то искал в уме или памяти; догадывались о причине и нередко заставляли его признаваться, что он думал в то время о каком-нибудь трудном месте своей роли, которая, вследствие сказанного кем-нибудь из присутствующих меткого слова, вдруг освещалась новым светом и долженствовала быть выражена сильнее, или слабее, или проще и вообще вернее. Иногда одно замечание, кинутое мимоходом и пойманное на лету, открывало Щепкину целую новую сторону в характере действующего лица, с которым он до тех пор не мог сладить. Из всего сказанного мною очевидно, что роли Щепкина никогда не лежали без движения, не сдавались в архив, а совершенствовались постепенно и постоянно. Никогда Щепкин не жертвовал истиною игры для эффекта, для лишних рукоплесканий; никогда не выставлял своей роли напоказ, ко вреду играющих с ним актеров, ко вреду цельности и ладу всей пиесы; напротив, он сдерживал свой жар и силу его выражения, если другие лица не могли отвечать ему с такою же силою; чтоб не задавить других лиц в пиесе, он давил себя и охотно жертвовал самолюбием, если характер играемого лица не искажался от таких пожертвований. Все это видели и понимали многие, и надобно признаться, что редко встречается в актерах такое самоотвержение.
   Талант Щепкина преимущественно состоит в чувствительности и огне. Оба эти качества составляют основные, необходимые стихии таланта драматического, и я думаю, что в этом отношении драма была по преимуществу призванием Щепкина, но его живость, умная веселость, юмор, его фигура, голос, слишком недостаточный, слабый для ролей драматических (ибо крик не голос), навели его на роли комических стариков - и слава богу! По неудобствам физическим едва ли бы Щепкин мог достигнуть такого высокого достоинства в драме, какого достиг в комедии. Я сказал, что у Щепкина есть умная веселость; но в тех комических ролях, которые не соответствовали этому свойству, чего стоило ему выражать глупость или простоту на лице необыкновенно умном? Вместо проницательности и юмора - изображать простодушную, самодовольную веселость? Чего стоило также выработать свое произношение до такой чистоты и ясности, что, несмотря на жидкий, трехнотный голос, шепот Щепкина был слышен во всем Большом Петровском театре? Но всего труднее было ему ладить с своим жаром, с своими чувствами и удерживать их в настоящей мере, в узде; правда, они иногда одолевали его, но с намерением Щепкин никогда не украшал, не расцвечивал ими бесцветного лица в пиесе. Один только раз был я свидетелем, что Щепкин намеренно сыграл целую роль не так, как понимал. Это случилось в 1828 году: давали в первый раз перевод английской комедии "Школа супругов", пиесы очень умной, но растянутой и оттого довольно скучной. Я знал, как понимал и как исполнял свою роль Щепкин. Я видел его на главной репетиции и восхищался, вместе с другими, строгим исполнением характера замечательного, но уже слишком неэффектного. Во время представления, когда сошел уже первый акт (Щепкин в нем почти не участвовал), принятый публикою с явными признаками скуки, вдруг Щепкин с половины второго акта начал играть с живостью и горячностью, неприличными представляемому лицу; оживленные внезапно его игрой, актеры также подняли тон пиесы, публика выразила свое сочувствие, и комедия была выслушана с удовольствием и одобрением. Когда я вошел к Щепкину в уборную, он встретил меня словами: "Виноват, но я боялся, что зрители заснут от скуки, если досидят до конца пиесы". Именно то и случилось при повторении бенефисного спектакля, в котором Щепкин играл уже свою роль, как требовала неподкупная истина и строгие правила искусства; в третий раз этой комедии уже не играли.
   Идя неуклонно путем опыта, труда, ученья, дошел, наконец, Щепкин, еще в полной силе своих средств, до того возможного совершенства, с которым он играл Бота, Досажаева, Транжирина, Богатонова, Арнольфа в "Школе жен" (любимая его роль), Гарпагона, Сганареля, Любского в "Благородном театре" Загоскина и, наконец, Фамусова, Шейлока и Городничего в "Ревизоре". Кроме того, Щепкин перенес на русскую сцену настоящую малороссийскую народность, со всем ее юмором и комизмом. До него мы видели на театре только грубые фарсы, карикатуру на певучую, поэтическую Малороссию, Малороссию, которая дала нам Гоголя! Щепкин потому мог это сделать, что провел детство и молодость свою на Украине, сроднился с ее обычаями и языком. Можно ли забыть Щепкина в "Москале-Чаривнике", в "Наталке-Полтавке"?
   В эпоху блистательного торжества, когда Петровский театр, наполненный восхищенными зрителями, дрожал от восторженных рукоплесканий, был в театре один человек, постоянно недовольный Щепкиным; этот человек - был сам Щепкин. Никогда не был собою доволен взыскательный художник, ничем неподкупный судья!
   В продолжение тридцатидвухлетнего своего служения на московской сцене скольким людям доставил Щепкин сердечное наслаждение и слез и смеха! Кто не плакал от игры его в "Матросе", кто не смеялся в "Ревизоре"?.. Но смех над собой - те же слезы, и равно благодетельны они душе человека. Из людей, видевших полное развитие таланта Щепкина, уже многих нет на свете; нет именно тех людей, которых верная оценка и нелицеприятный приговор были для Щепкина высшею наградою, с мнением которых соглашалось и общественное мнение.
   Из всех художников художник-актер, без сомнения, производит самое сильное, живое впечатление, но зато и самое непрочное. Нет выше наслаждения, нет более утешительного чувства, как двигать тысячи людей одним словом, одним взглядом. Актер, заставляя зрителей одно с ним чувствовать, одному радоваться, одно ненавидеть и об одном скорбеть - вдруг от нескольких тысяч людей слышит голос сочувствия и одобрения, выражаемых громом рукоплесканий!.. Но, увы, мимолетно это впечатление, и если не исчезает в зрителях мгновенно, по возвращении их в мир действительный, то, конечно, слабеет и умирает вместе с ними. Актер не оставляет свидетельства своего таланта, хотя разделяет творчество с драматическим писателем: ни картина, ни статуя, ни слово, увековеченное печатью, не служат памятником его художественной деятельности, и потому о художнике-актере надобно более писать, чем о художниках другого рода, которые своими созданиями говорят сами о себе даже отдаленному потомству. Да сохранится же по крайней мере благородное имя сценического художника в истории искусства и литературы, да сохранится память уважения к нему признательных современников!
   Не благосклонно мирному искусству настоящее грозное время; мрачен наш небосклон; строго испытание... Но всегда время отдавать справедливость заслуге; благодарным быть - всегда время. Если мы признаем за истину, что воспитание, усовершенствование в себе природного дара есть общественная заслуга, то не должны ли мы признать, что Щепкин оказал такую заслугу русскому обществу, преимущественно московскому? Итак, благодарность ему за доставление нам, в продолжение стольких лет, высоких наслаждений, сердечных и умственных! Благодарность за благотворные слезы и благодетельный смех!
  
   1855 года, ноября 18-го, Москва.
  

ПИСЬМО К РЕДАКТОРУ "МОЛВЫ"

  
   Милостивый государь!
   Какая благодетельная фея внушила вам мысль воскресить имя "Молвы"! Я долго не верил своим глазам. Как, опять в Москве будет выходить "Молва", газета, и каждую неделю! Я не знаю, как понравится публике ваше предприятие и будет ли она довольна вашим изданием. Но что мне до этого за дело? Я старик, следовательно немножко эгоист, и потому очень буду рад появленью вашей газеты. Она напомнит мне прошедшее веселое время, жизнь, еще полную жизни, борьбу, удачи и неудачи и многие памятные, дорогие имена. Она напомнит мне и "Колченогого Надоумку",
  
   ["Надоумка" - известный псевдоним Н. И. Надеждина, которого однажды печатно назвали "Колченогим Надоумкой" в собственной его газете, в "Молве".]
  
   и "Пе-Ща",
  
   [П. Щ. - этими буквами подписывал иногда Надеждин полемические свои статьи, хотя немножко семинарски, но едко написанные. П. Щ. - начальные буквы имени и фамилии короткого приятеля Надеждина, всем известного тогда, достойного и почтенного профессора, Павла Степановича Щепкина.]
  
   и битву за Мочалова против Каратыгина, и полемические выходки против издателя "Телеграфа", которыми он так раздражался, что домашние, как было слышно, даже прятали от него легкие листочки "Молвы"... Ну, надобно признаться, что выходки были слишком резки, слишком грубы, не литературны. Видите, я человек беспристрастный, я говорю правду про свое время, даром что люблю его. Мое время, если хотите, если уж пошло на правду, было несколько, как бы это сказать, не то что поглупее теперешнего... нет, с этим нельзя согласиться; оно было простее, простодушнее, наивнее... Все не то; оно было пустее, вот это правда. Впрочем, мы не виноваты в том, что таково было время. Да, вопросы литературные и жизненные, особенно последние, были гораздо помельче, далеко не так важны, я не спорю, но жить было веселее; мы жили спустя рукава, не оглядываясь на свое прошедшее, не вникая в безнравственность отношений настоящего и не помышляя о будущем.
   Впрочем, зачем же все это я говорю вам? Цель моего письма совсем другая. Я хотел только высказать вам мое удовольствие, что будет опять выходить газета "Молва", хотел познакомиться с вами, ее редактором, и попросить у вас местечка для моей стариковской болтовни. Я не имею чести вас знать; но не знаю почему, считаю вас человеком ученым и даже немножко серьезным, как и все нынешнее молодое поколение; я опасаюсь, что моя болтовня о прошедшем покажется вам ничтожною, не интересною для публики. Я понимаю, с одной стороны - вы правы: самое имя вашей газеты требует современности, свежести, животрепещущих интересов настоящего времени; но, милостивый государь, нельзя отделить настоящее от прошедшего китайской стеною ни в литературе, ни в жизни. Многое посеяно, может быть и бессознательно, именно в мое время, даже пустило корни, и многое, что теперь цветет и пышно красуется современностью, думая, что оно родилось вчера, - долго лежало в земле, всасывая в себя питательные ее соки; на таком основании я думаю, что и мои простодушные воспоминания, благонамеренные напоминанья и откровенные замечания могут иметь место в вашей газете и могут найти себе благосклонных читателей. Мир велик, вкусы различны; найдутся и на мою долю добрые люди, которым мои статейки придутся по вкусу.
   В заключение позвольте дать вам совет как человеку неопытному в журнальном деле: будьте серьезны, учены, резки, несправедливы, сколько вам угодно; но не будьте темны, бесцветны и скучны; последнего не простят вам читатели, то есть не будут вас читать. По секрету скажу вам, что журналы наши нередко страдают болезнью темноты и скуки. - Вы никогда от меня не узнаете моего имени; если же узнаете от других или догадаетесь сами, то я надеюсь, никогда не назовете меня; это было б крайне неучтиво. Уважьте прихоть старика, напечатайте мое письмо в 1-м нумере вашей газеты.
  

ТРИ ОТКРЫТИЯ

В ЕСТЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ ПЧЕЛЫ

К. Ф. Рулье, Москва, в типографии Каткова и К?, 1857 года

  
   Эта брошюра, состоящая из пятидесяти семи страниц, заслуживает полного внимания не только ученых, но и всех любознательных людей. Даровитость г-на профессора Рулье, с полным сочувствием и благодарностью давно оцененная его слушателями, давно известна всей образованной публике. Письменная его речь отличается живостью, точностью, меткостью выражений и простотою. Изустная его речь, по общему признанию, еще лучше; то есть лучше тем, что сильнее действует на слушателей, чем письменная на читателей, хотя, без сомнения, профессор правильнее, отчетливее пишет, чем говорит. Живая импровизация, восполняемая личностью и одушевлением говорящего, никогда не может быть перенесена на бумагу. Профессор Рулье принадлежит к числу тех немногих профессоров, которых слушают не по обязанности и которых лекции никогда не забываются. Мы имели случай не один раз убедиться в том. Тут дело идет уже не об одной науке, не о числе и тонкости волокон и перепонок, жизненных орудий насекомого, открываемых только посредством микроскопа, - тут слышится и чувствуется нечто важнейшее: поэзия природы, вечная мудрость, высокое наслаждение в уразумении ее законов! Брошюра, о которой мы говорим, служит убедительным доказательством последних наших слов. Ее содержание, скажут, неудобно, неприлично для изложения, хотя в науке все удобно, все прилично и все чисто. Всякий, кто прочтет эту брошюру, вероятно, согласится с нами; мы с жадностью и наслаждением прочли ее. Кроме удовлетворения любознательности, "Три открытия в естественной истории пчелы", одной из любопытнейших и полезнейших тварей божьего мира, произвели на нас два впечатления: глубокое благоговение к тому безграничному предвиденью, к той высшей экономии, с которою создано все в природе, и благодарность к благородным деятелям на поприще науки.
  
   Москва.
   1857 года, апреля 14-го.
  

ПИСЬМО К РЕДАКТОРУ "МОЛВЫ"

  
   В первом моем письме я просил у вас местечка в "Молве" для помещения моей стариковской болтовни. Вы довольно неучтиво промолчали. Вам бы следовало сказать: "Милости просим!" - Ну, да я на это не смотрю. Я прикрываюсь известной поговоркой, что молчание есть знак согласия - и пишу к вам второе письмо.
   Итак, ожила "Молва"! Вот уже три нумера, каждый в полтора листа, да еще с прибавлением (гораздо более, чем вы обещали), лежат на столе передо мною. Я любуюсь вашей газетой, как любовался бы старой приятельницей, воротившейся после долгого отсутствия, и с тревожным любопытством смотрю, как она переменилась и стала серьезна. Не скрою от вас, что настоящая "Молва" не совсем похожа на мой идеал. Я разумею идеал современный: я не такой старик, который бы пожелал сходства настоящего с прошедшим. Я люблю правду и соглашусь, если мне возразят, что, может быть, мой идеал не понравится большинству публики. Время - деспот, и я признаю его права. Но позвольте, однако, вам заметить, что у вас в "Молве" - мало молвы; а мало ли ее ходит по Москве? Уверяю вас, что найдется много читателей, которые будут вам благодарны за скорое сообщение живых известий о том, что думает, о чем говорит, в чем принимает участие образованное общество. Предоставляя вам самим позаботиться о молве для вашей "Молвы", хочу поговорить о действительном литературном событии.
   В Петербурге скоро выйдет полное собрание сочинений Гоголя, со включением его огромной переписки, составляющей два большие тома. Письма Гоголя любопытны и поучительны в высшей степени. Можно надеяться, что русская публика, прочитав их, составит себе верное и определенное понятие о Гоголе как о человеке; убедится в искренности его стремлений, в горячей любви к людям и в полном самоотвержении для общего блага. Все его человеческие ошибки и уклонения - драгоценное наследие человечеству. Вот где заключается его полная биография! Едва ли какой-нибудь из великих писателей писал столько писем, как Гоголь. В его жизни был период, очень долгий, когда он не мог продолжать своего гениального труда, то есть "Мертвых душ", и вся его внутренняя умственная и душевная деятельность находила себе выражение в письмах. Собрание их не полно. Многого нельзя было получить, и еще менее можно было напечатать. Труд издания взял на себя соплеменник Гоголя, известный своею деятельностью, точностью и знанием дела, г. Кулиш. Многие, видевшие образцовые листы нового издания, говорят, что оно так хорошо, так исправно и отчетисто, как не издают книг в России.
  
   1857 г. Апрель 29.
   Москва.
  

<О РОМАНЕ Ю. ЖАДОВСКОЙ

"В СТОРОНЕ ОТ БОЛЬШОГО СВЕТА">

  
   В "Русском вестнике" напечатан небольшой роман, или повесть, или рассказ о жизни деревенской девушки до замужества, под названием "В стороне от большого света", сочинения Юлии Жадовской, вероятно той самой, которой стихи, всегда с сочувствием и удовольствием, мы встречаем в наших журналах. Новое сочинение г-жи Жадовской принадлежит к роду так называемых мемуаров, или воспоминаний. Мы спешим радушно приветствовать сочинительницу на новом поприще, спешим высказать впечатления, которые произвело на нас чтение этого рассказа. В нем нет ничего блестящего, глубокого и сильно действующего на читателя; но есть много простоты, много правды и неподдельного чувства; а это такие достоинства, которые не часто встречаются в произведениях нашей беллетристики. Содержание ничего не имеет в себе особенного, да и нет в том никакой надобности. Жизнь всегда интересна. Г-жа Жадовская рассказывает то, что видела, что пережила, что перечувствовала. Язык у ней везде хорош, а в некоторых местах, несмотря на свою простоту, делается выразителен и живописен. Достоинство рассказа не везде одинаково. Он слабеет там, где сочинительница менее сочувствует обстоятельствам, которые описывает. Она не владеет еще искусством придавать пошлым мелочам интерес художественного представления. Но все соприкосновения с деревенским бытом, с природою, даже с зимнею безотрадною природой, переданы прекрасно. Особенно хороши ожидания и встреча пасхи, свадьба героини романа и окончание рассказа - эти места имеют художественное достоинство. Некоторые женские личности очерчены очень удачно и всех лучше тетка - благодетельница сироты; но таинственный Тарханов и магнетический Данаров не похожи на действительных людей, это не живые лица; черты их неопределенны, неясны и загадочны. Вероятно, сочинительница не выдумала их и по каким-нибудь причинам не хотела обрисовать точнее, не хотела, чтоб узнали их. Если ж она думала придать им более интереса загадочностью их физиономий, то это большая ошибка: что не ясно для понимания, то не возбуждает сочувствия. Мы написали не разбор, а коротенький отзыв о новом сочинении г-жи Жадовской, которое, по своей замечательности, имеет полное право на подробную критическую оценку.
  

ПРИМЕЧАНИЯ

  
   Критическое наследие С. Т. Аксакова не очень велико по объему. Но в различные периоды своей жизни, и особенно в 20-х и начале 30-х гг., он охотно выступал в роли критика, чаще всего театрального. Аксаков был постоянным театральным обозревателем "Вестника Европы", "Московского вестника", "Галатеи" и "Молвы". Особенно близкими были отношения Аксакова с "Московским вестником". В конце 1827 г. он писал: "...с издателем "Московского вестника" М. П. Погодиным и сотрудником его С. П. Шевыревым я познакомился и сблизился очень скоро. Я даже предложил Погодину писать для него статьи о театре с разбором игры московских актеров и актрис" (Н. Барсуков, Жизнь и труды М. П. Погодина, т. II, СПБ, 1889, стр. 271). С начала следующего года редкая книжка "Московского вестника" выходила без театральной статьи или рецензии Аксакова. В середине 1828 г. по инициативе Аксакова было создано специальное "Драматическое прибавление", в котором он участвовал не только как автор, но и как редактор. Об этом свидетельствуют примечания, которыми Аксаков сопровождал чужие статьи. Любопытен характер этих примечаний, подписанных буквами Л. Р. Т. (т. е. Любитель Русского Театра). Это был один из известных псевдонимов С. Т. Аксакова. Например, в рецензии на постановку комедии Загоскина "Благородный театр" автор, скрывшийся за буквой N., указывает на прекрасную игру Щепкина в роли Любского. К этому месту Аксаков дает примечание: "В отношении к последнему представлению похвала сия может быть и совершенно справедлива. Это тем более делает чести г. Щепкину, что в первые представления строгий и внимательный зритель очень мог заметить: как высказывался иногда в Любском старый приятель Транжирина - Богатонов; мог заметить излишний крик, излишнее движение рук, изредка малороссийское произношение буквы "г" ("Драматическое прибавление к "Московскому вестнику", 1828, No V, стр. 4).
   В той же рецензии, в связи с положительной оценкой игры Третьякова в роли Волгина, Аксаков дает еще одно примечание: "Г-н Третьяков, по нашему мнению, не только понял, но и выполнил эту роль превосходно" (там же, стр. 5). В другой рецензии - на постановку комедии А. А. Шаховского "Аристофан" - указывалось, что Мочалов играл в заглавной роли крайне неудачно. К этому рассуждению следует примечание Аксакова: "Справедливость требует сказать, что г. Мочалов прежде игрывал Аристофана прекрасно; в этом представлении мы не были" ("Московский вестник", 1828, NoNo 19-20, "Драматическое прибавление", NoNo 7-8, стр. 384).
   Аксаковские примечания носят явно редакторский характер, уточняя те или иные положения статьи или полемизируя с ними. Подобное вторжение в чужой текст могло быть позволено, разумеется, не рядовому сотруднику журнала, а человеку, наделенному редакторскими полномочиями. Нельзя забывать, что эти полномочия Аксаков должен был выполнять негласно, ибо в это время он цензуровал "Московский вестник".
   Таким образом, Аксаков не просто сотрудничал в "Московском вестнике", но был фактическим руководителем его театрального отдела.
   В 1829 г. у издателя "Московского вестника" Погодина родился план преобразования журнала. В связи с реорганизацией цензурного ведомства Аксаков с декабря 1828 по май 1830 г. оказался не у дел. Он был причислен к департаменту министерства народного просвещения "для особых поручений" и никаких цензорских обязанностей не выполнял. В это-то время у Погодина и возникла мысль о привлечении Аксакова к изданию журнала. 13 августа 1829 г. Погодин писал в Италию Шевыреву: "Теперь в Москве принимаюсь за работу... "Вестник" передаю Дмитриеву и Аксакову; сам беру на себя историческую часть" ("Русский архив", 1882, кн. III, No 5, стр. 98). Несколько месяцев спустя, 7 января 1830 г., Погодин записывает в своем дневнике: "Издавать "Московский вестник" по прежнему плану, при нем "Нимфу" с ста четырьмя картинками и "Бич", полемическое прибавление. Согласились с Надеждиным и выпили в честь зачатия. Пригласить Михаила Дмитриева, Аксакова. Убьем всех" (Н. Барсуков, Жизнь и труды М. П. Погодина, т. III, СПБ. 1890, стр. 77).
   Аксаков с энтузиазмом откликнулся на предложение Погодина. 30 сентября 1829 г. он сделал характерную приписку в письме Погодина к Шевыреву: "Да здравствует и да увенчается полным успехом "Московский вестник". Он был и будет единственным журналом с благородною целию" (Русский архив, 1882, кн. III, No 5, стр. 115).
   Плану Погодина, однако, не суждено было сбыться. Начавшиеся нелады внутри редакции, уход из журнала Пушкина, недостаточное количество подписчиков (к началу 1830 г. их осталось 250 человек) - все это запутало и расстроило дела "Московского вестника", превратившегося под конец в специально историческое издание. В исходе 1830 г. "Московский вестник" вместе с несколькими другими московскими журналами прекратил существование.
   В начале 30-х годов деятельность Аксакова, в качестве театрального критика, сосредоточилась в "Молве". Эта страница аксаковской биографии представляет значительный интерес.
   После неудачи с реорганизацией "Московского вестника" у Погодина и его друзей возникла мысль о создании нового журнала. Об этом новом плане Погодин сообщал Шевыреву еще 27 января 1830 г. Речь шла о том, чтобы с будущего года начать совместно с Надеждиным издание двухнедельного журнала "Фонарь" с тремя прибавлениями: а) "Русалка" (или "Нимфа") - два раза в неделю, с картинками мод, под редакцией А. Ф. Томашевского; б) "Литературная расправа" (или "Меч и щит") - с полемикой, "полнейшей библиографией", раз в неделю и в) "Московская вестовщина" - "нравы и театр", раз в неделю. Редактором двух последних прибавлений предполагался Аксаков. "Издание окупается 600 подписчиков, - замечает далее Погодин, - остальное делится между нами четырьмя и тобою пятым" ("Русский архив", 1882, кн. III, No 6, стр. 129).
   Таким образом, новый журнал был задуман как коллективное издание, одним из равноправных участников которого должен был быть Аксаков. Вместо "Фонаря" журнал получил название "Телескоп", вместо трех прибавлений начало выходить одно: "Молва". Официальным издателем журнала стал Н. И. Надеждин. Именно он был наибольшим энтузиастом нового издания. 18 июня 1830 г. Погодин записал в дневнике: "К Акс., с Надоумкой (псевдоним Надеждина. - С. М.) недостойным о журнале. Ему очень хочется издавать, а я - похолоднее" (Л. Б., д. No 231, 38, 5, л. 32).
   Хотя "Телескоп" стал "журналом Надеждина", как сообщал Погодин Шевыреву, но имелось в виду, что фактическими его соиздателями будут Погодин, Томашевский и Аксаков; Погодин брал в свое заведование "историческую часть", а Аксаков - театр. 12 мая 1830 г. Аксаков писал Шевыреву: "Что вы думаете о нашем предприятии насчет журнала? Правда, вы не знаете Надеждина; это драгоценный камень, но, черт знает, не лопнет ли он от шлифовки, выдержит ли грань? Вдобавок мы все четверо не журналисты. Впрочем, я не отвергаю успеха и охотно буду действовать, если должность не помешает" ("Русский архив", 1878, кн. 11., No 5, стр. 52).
   Но должность помешала. Обстоятельства сложились таким образом, что Аксакову, вернувшемуся после полуторагодичного перерыва к исполнению цензорских обязанностей, пришлось отказаться от роли соиздателя журнала. Совмещать ее со службой в цензурном комитете оказалось и неудобным и невозможным. Когда в 1831 г. произошел скандал из-за статьи Надеждина "Современное направление просвещения" - программной статьи; которой открывалась первая книжка "Телескопа" и которая была признана московскими властями статьею "скверного направления", - Аксаков, в качестве цензора, в специальном рапорте на имя Бенкендорфа всячески выгораживал "Телескоп" и его издателя и при этом рассказал историю возникновения этого журнала: "Вот моя искренняя исповедь. Уже год тому назад (в это время я не был еще вторично определен цензором) гг. Погодин, Надеждин, Томашевский и я решились издавать журнал для доставления публике не только приятного, но и полезного чтения, для распространения благонамеренной любви к просвещению и для оппозиции некоторым журналам, особенно "Телеграфу", которого дух, направление и невежество в науках мы считали и считаем вредными во всех отношениях". И далее, касаясь причин своего неучастия в издании "Телескопа", Аксаков продолжает: "Меня определили цензором, и по моему образу мыслей я счел за неприличное участвовать в издании журнала: ибо должность моя имела влияние на типографии и книгопродавцев. Я отстранился, но трое моих прежних товарищей привели в исполнение общее наше намерение, и "Телескоп" издается с 1831 г. " ("Русский архив", 1898, No 5, стр. 89-90).
   Формально "отстранившись" от участия в соиздании "Телескопа" и "Молвы", Аксаков принимал, однако, деятельное участие в "Молве" в качестве автора ее театрального отдела. Само собой разумеется, что сотрудничество Аксакова в "Молве" в 1831 г. было тщательно законспирировано. Все его статьи печатались без подписи. И лишь в 1832 г., после увольнения из цензуры, он стал выступать открыто, подписывая статьи своими инициалами. Отсюда и возник в 50-е годы один из многочисленных псевдонимов Аксакова - "Сотрудник "Молвы" 1832 года". Это был единственный год, когда Аксаков выступал в "Молве", не скрывая своего имени.
   В третий том четырехтомного собрания сочинений С. Т. Аксакова (М. 1956) были включены некоторые его статьи и рецензии; опубликованные в 1831 г. без подписи на страницах "Молвы", а также статья "Иван Выжигин", подписанная псевдонимом "Истома Романов" и опубликованная в журнале "Атеней". Множество доказательств подтверждало их принадлежность Аксакову. Однако это было оспорено С. Осовцовым (см. журнал "Русская литература", 1963, No 3 и 1964, No 2), высказавшим убеждение в том, что все эти статьи были написаны не Аксаковым, а Н. И. Надеждиным. Соображения С. Осовцова не представляются достаточно убедительными. Но в связи с тем, что вопрос об упомянутых статьях стал дискуссионным, они не включены в настоящее собрание сочинений С. Т. Аксакова.
   Театрально-критические статьи Аксакова свидетельствуют о том, что еще задолго до того, как Аксаков сформировался как выдающийся художник-реалист, он тяготел к искусству, которое глубоко отражало бы правду жизни. Театральная эстетика Аксакова, хотя и не лишенная противоречий, содержала в себе новаторские идеи. Молодой критик воевал против эпигонов классицизма и тех мертвых канонов старой театральной школы, которые они отстаивали. Он стремился к национально-самобытному искусству, "простому" и "натуральному", которое было бы понятно и близко народу. Едва ли не первым в театральной критике Аксаков оценил принципиальное, новаторское значение игры Щепкина и Мочалова. С поразительной чуткостью он понял, что будущее русского сценического искусства связано с теми принципами игры, которые утверждали своим творчеством Мочалов и особенно Щепкин (см. вступительную статью к т. 1 наст. изд.).
   На статьях Аксакова лежит печать его индивидуальности. В своих критических выступлениях он не тяготел к широким теоретическим обобщениям, хотя и не игнорировал их. Его интерес преимущественно сосредоточен на конкретном разборе спектакля. Замечательная особенность его статей - в скрупулезном, точном и тонком анализе актерской игры, спектакля в целом, в умении глубоко понять театральное представление с точки зрения требований жизненной правды. Свои наблюдения Аксаков чаще всего выражает в форме коротких рецензий или заметок-обозрений, в которых с заботливостью друга, с требовательностью критика и режиссера разбирает все мельчайшие подробности спектакля. От его внимательного, острого взгляда не ускользает ничего - он фиксирует неточный жест актера или неверную интонацию в произношении фразы, мелкую ошибку в костюме или нетвердое знание роли в какой-нибудь даже крохотной реплике. Особенно заботился Аксаков о том, чтобы актер правильно понимал свою роль, чтобы он был способен раскрыть характер того образа, который он воплощает. Известно, что в те времена режиссура спектакля была чрезвычайно слаба и единое художественное руководство нередко и вовсе отсутствовало, - в этих условиях статья, рецензия, заметка Аксакова оказывали актеру неоценимую практическую помощь.
   Чрезвычайно интересно свидетельство одного из современников: "Аксаков стоял на каком-то пьедестале. Не имея никаких прав и служебной силы по театру... Аксаков раздавал славу актерам и определял достоинства пиес" (М. А. Дмитриев, Воспоминания, Л. Б., ф. Музейный, М. 8184/I, ч. II, л. 13). И в другом месте, говоря о молодых годах Аксакова, тот же автор замечает, что он, Аксаков, "имел в отношении к литературе и тогда большое достоинство - именно: строгий вкус и чрезвычайную верность в оценке литературных произведений. Стихотворения или драматические пиесы, прошедшие через его строгую цензуру, могли быть уверены или в своем достоинстве, или в вернейшем указании всех недостатков. В этих изустных критиках он обнимал в целом произведение и все его подробности от малейших оттенков и в худом и в хорошем" (там же, л. 2).
   Театрально-критическое и публицистическое наследство Аксакова не велико по объему. Последующие розыски в архивах и в современной писателю периодической печати, несомненно, могут обогатить эту часть наследия Аксакова новыми текстами.
   Несмотря на то, что отдельные помещаемые здесь рецензии и заметки посвящены, казалось, частным вопросам, в своей совокупности они, однако, дают достаточно яркое представление о процессе формирования эстетической мысли Аксакова, о ее общем направлении и развитии, а кроме того - содержат в себе ценный материал для суждений о различных явлениях русского театра первой половины XIX века.
   Хотя некоторые оценки в литературно-критических статьях Аксакова не выдержали испытания временем и устарели, но все же эти статьи в целом не потеряли значения для современного читателя. Они прежде всего - памятник критической мысли давно минувшей эпохи. Но интерес к ним - не только исторический. В них содержится немало живых, плодотворных мыслей, а также полезный материал для характеристики различных явлений русской литературы и русского театра.
   Тексты статей, рецензий и заметок Аксакова сверены с первоначальными журнальными публикациями, а в тех немногих случаях, когда они перепечатывались автором, даются по последним прижизненным изданиям.
  

ПИСЬМО К РЕДАКТОРУ "ВЕСТНИКА ЕВРОПЫ"

<О ПЕРЕВОДЕ "ФЕДРЫ">

  
   Впервые напечатано в "Вестнике Европы", 1824, No 1, стр. 40-53. Подписано: С. А.
  
   Стр. 5. Трагедия Расина "Федра" в переводе М. Лобанова была впервые поставлена на петербургской сцене 9 ноября 1823 г. и в том же году вышла из печати.
   "Ифигения в Авлиде" - трагедия Расина, пер. М. Лобанова.
  

МЫСЛИ И ЗАМЕЧАНИЯ О ТЕАТРЕ И ТЕАТРАЛЬНОМ ИСКУССТВЕ

  
   Впервые напечатано в "Вестнике Европы", 1825, No 4, стр. 298-305 за подписью: С. А.-в.
  
   Стр. 15. Полиник, Эдип - герои трагедии В. А. Озерова "Эдип в Афинах", Магомет - герой одноименной трагедии Вольтера.
  

НЕКРОЛОГИЯ <А. И. ПИСАРЕВ>

  
   Впервые: "Московский вестник", 1828, No 6, стр. 238-240, за подписью: А-в.
  
   Стр. 16. Он родился... - Биографические сведения об А. И. Писареве (год и место рождения) здесь неточны. См. правильные данные, сообщаемые Аксаковым в "Литературных и театральных воспоминаниях" (т. 3 наст: изд., стр. 138).
   Стр. 17. Талия - в древнегреческой мифологии одна из девяти муз, покровительница комедии. Мельпомена - муза, покровительствующая трагедии.
  

ОПЕРА "ПАН ТВЕРДОВСКИЙ"

  
   Впервые: "Атеней", 1828, ч. III, No 10, стр. 225-235, за подписью: Любитель русского театра.
   Придавая большое значение "Пану Твердовскому" в истории русской оперы, Аксаков трижды на протяжении полугода выступил в печати с оценкой этого произведения. Настоящая статья является первым из трех откликов С. Т. Аксакова на оперу А. Н. Верстовского. Принадлежность статьи Аксакову не вызывает никаких сомнений. Она подписана псевдонимом, которым никто, кроме Аксакова, не подписывался и тем более, не мог подписаться в журнале, к которому сам Аксаков имел непосредственное отношение в качестве цензора.
   В "Литературных и театральных воспоминаниях" Аксаков рассказал о том, как он побуждал Верстовского создать русскую оперу. Для этой цели он сам принялся было даже писать либретто, написал первый акт, начал второй... но, загруженный обязанностями цензора, работу до конца не довел. "Я убедил Загоскина... - вспоминает он в тех же мемуарах, - сочинить либретто для Верстовского, и он... принялся писать оперу "Пан Твердовский" (т. 3 наст. изд., стр. 119). Загоскин, частично использовал написанную Аксаковым цыганскую песню.
  
   Стр. 18. ...один из первых русских комиков - имеется в виду М. Н. Загоскин.
   Стр. 25. Мая 29 дня 1828 года. - В журнальном тексте под статьей ошибочно обозначен 1826 год.
  

НЕЧТО ОБ ИГРЕ Г-НА ЩЕПКИНА...

  
   Впервые: "Московский вестник", 1828, No 11, стр. 333-337, за подписью: Любитель русского театра.
  
   Стр. 26. "Эзоп" - "Притчи, или Эзоп у Ксанфа" - комедия-водевиль А. А. Шаховского.
   "Чванство Транжирина" - имеется в виду неизданная комедия А. А. Шаховского "Чванливый Транжирин, или Следствие полубарских затей".
   Стр. 28. "Урок старикам" - комедия французского драматурга К. Делавиня.
  

"ПАН ТВЕРДОВСКИЙ"

  
   Впервые: "Драматическое прибавление к "Московскому вестнику", 1828, No I, стр. 10-13, за подписью: Любитель русского театра.
   Это одна из трех частей коллективной рецензии на постановку в Москве оперы А. Н. Верстовского "Пан Твердовский". Остальные две части рецензии были подписаны буквами "S" (С. П. Шевырев) и "М" (Н. А Мельгунов).
  

"ОТЕЛЛО, ИЛИ ВЕНЕЦИАНСКИЙ МАВР"

  
   Впервые: "Драматическое прибавление к "Московскому вестнику", 1828, No II, стр. 1-8, за подписью: Любитель русского театра.
  

ОПЕРА "ПАН ТВЕРДОВСКИЙ" И "ПЯТЬ ЛЕТ В ДВА ЧАСА, ИЛИ КАК ДОРОГИ УТКИ".

  
   Впервые: "Драматическое прибавление к "Московскому вестнику", 1828, No III. стр. 1-8, за подписью; Любитель русского театра.
  

"ПОЖАРСКИЙ". "КОРОЛЬ И ПАСТУХ"

  
   Впервые: "Драматическое прибавление к "Московскому вестнику", 1828, No, IV, стр. 1-8, за подписью: Любитель русского театра.
  

"БАТЮШКИНА ДОЧКА". "ДЯДЯ НАПРОКАТ". "ПРАЗДНИК ЖАТВЫ".

  
   Впервые: "Драматическое прибавление к "Московскому вестнику", 1828, No V, стр. 7-14, за подписью: Л. Р. Т. (т. е. Любитель Русского Театра).
  

1-е ПИСЬМО ИЗ ПЕТЕРБУРГА К ИЗДАТЕЛЮ "МОСКОВСКОГО ВЕСТНИКА"

  
   Впервые: "Московский вестник", 1828, No 19-20, стр. 378-380, за подписью: Л. Р. Т.
  

2-е ПИСЬМО ИЗ ПЕТЕРБУРГА К ИЗДАТЕЛЮ "МОСКОВСКОГО ВЕСТНИКА"

  
   Впервые: "Московский вестник", 1828, No 21-22, стр. 148-154, за подписью: Л. Р. Т.
   Это "Письмо" принадлежит к числу самых замечательных выступлений Аксакова - театрального критика. Много лет спустя о нем вспомнил в своей знаменитой статье "Мочалов в роли Гамлета" (1838) Белинский: "Все это мы говорим отнюдь не для того, чтобы поднять Мочалова: его талант, этот, по выражению одного литератора, самородок чистого золота..." (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. II, АН СССР, М. 1953, стр. 303). Здесь имеются в виду следующие строки из "Письма" Аксакова: "Это золото, еще в горниле неочищенное; алмаз в коре, еще неограненный" (наст. том, стр. 60).
  

ПИСЬМО В ПЕТЕРБУРГ <О ФРАНЦУЗСКОМ СПЕКТАКЛЕ В МОСКВЕ>

  
   Впервые: "Галатея", 1829, No 2, стр. 104-108, за подписью: А-в.
   "Письмо" Аксакова вызвало "Антикритику", подписанную буквой В*** (Василий Ушаков) и напечатанную в "Галатее", 1829, No 4. Полагая, что "частное суждение г. А...ва об актерах, составляющих французскую труппу, довольно справедливо" и что "г. А...в судил как человек сведущий", автор "Антикритики" считает, однако, что Аксаков в своих оценках французского театра "судил слишком скоро и по одному спектаклю, а может быть, и с некоторым предубеждением против галломанов, что весьма простительно для русского",
   В. А. Ушаков был близким сотрудником Н. Полевого, в середине 30-х гг. эволюционировал вправо и стал писать для реакционной "Северной пчелы".
  

"СЕВИЛЬСКИЙ ЦИРЮЛЬНИК". "ВОРОЖЕЯ, ИЛИ ТАНЦЫ ДУХОВ"

  
   Впервые: "Галатея", 1829, No 3, стр. 165-170, за подписью: С. А-в.
  

"ФЕДОР ГРИГОРЬЕВИЧ ВОЛКОВ..." "МЕХАНИЧЕСКИЕ ФИГУРЫ"

  
   Впервые: "Галатея", 1829, No 5, стр. 282-286, за подписью: С. А-в.
   Одно место в этой рецензии (конец первого абзаца) напечатано в "Галатее" неисправно и в таком виде воспроизведено в т. IV. Поли. собр. соч. С. Т. Аксакова (СПБ. 1886). Между тем в следующей, шестой книжке "Галатеи" редакция дала поправку с ссылкой на рукопись Аксакова.
  
   Стр. 69. О другом Михеиче сказать этого еще нельзя - намек на издателя "Московского телеграфа" Н. А. Полевого. Михеич - Фаддей Михеевич Михеев - образ невежды в водевиле А. Шаховского "Федор Григорьевич Волков, или День рождения русского театра". Примечание, несомненно, принадлежит С. Т. Аксакову.
  

ОТВЕТ НА АНТИКРИТИКУ Г-НА В. У.

  
   Впервые: "Галатея", 1829, No 6, стр. 347-348, за подписью: С. Аксаков.
   Эта полемическая заметка, как явствует из ее содержания, вызвана "Антикритикой" В. У. (Ушакова), напечатанной в "Московском телеграфе", 1829, No 1, стр. 142-144, с таким подзаголовком: "О замечаниях г-на С. А-ва в No 3-м "Галатеи". Статья Ушакова содержала грубые выпады против Аксакова, взявшего, по словам критика "Московского телеграфа", "на откуп раздачу театральной славы".
   Чрезвычайно интересно, что позиция Аксакова в полемике с Ушаковым была публично поддержана М. Щепкиным и П. Мочаловым. В той же шестой книжке "Галатеи" вслед за "Ответом" Аксакова было помещено открытое письмо к издателю "Галатеи" за подписями обоих артистов:
   "Покорнейше просим г. издателя "Галатеи" напечатать в своем журнале, что мы, артисты императорского Московского театра, никогда не говорили г-ну В. У. и никому о неуважении нашем к замечаниям г-на Аксакова и просим его, В. У., не вмешивать нас в свои антикритики. Напротив, мы все замечания об игре актеров уважаем и читаем со вниманием и благодарностию.

М. Щепкин.

П. Мочалов.

  &nb

Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (24.11.2012)
Просмотров: 334 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа