Андреевский Сергей Аркадьевич - Театр молодого века

  

  

  

   С. А. Андреевск³й. Литературные очерки.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   Мнѣ довелось быть всего на двухъ представлен³яхъ московской труппы въ Петербургѣ. Я видѣлъ пьесы Чехова "Дядя Ваня" и "Три сестры". Впечатлѣн³е было неожиданное и сильное, какъ будто я вдругъ проснулся черезъ сто лѣтъ послѣ всего, ранѣе видѣннаго мною на сценѣ, и нашелъ театръ вполнѣ преобразованнымъ, согласно давнишнимъ, безотчетнымъ требован³ямъ моего вкуса. Я встрѣтилъ простоту и гармон³ю, т. е. то, что было всегда чуждо моимъ понят³ямъ о театрѣ. И дѣйствительно,- вѣдь все фальшивое и рѣзкое всегда называется въ общежит³и "театральнымъ".

   Быть можетъ, такому впечатлѣн³ю содѣйствовали пьесы Чехова, съ ихъ простымъ содержан³емъ безъ яркихъ фигуръ, безъ интриги. Въ нихъ нѣтъ драмы ни въ смыслѣ напряженнаго дѣйств³я, ни въ смыслѣ назрѣвающей и неизбѣжной катастрофы. Выстрѣлы въ концѣ,- вотъ ихъ единственная дань старой манерѣ. По правдѣ сказать, эти выстрѣлы едва ли и нужны. Дядя Ваня, вмѣсто стрѣлян³я въ профессора, могъ бы съ такимъ же успѣхомъ просто-напросто приколотить его. Въ "Трехъ сестрахъ" бретеръ Соленый убиваетъ барона Тузенбаха,- но вѣдь бретеръ можетъ убить кого угодно. Въ "Чайкѣ" до послѣдней секунды нельзя предвидѣть, кто застрѣлится: Нина Зарѣчная или Треплевъ. Словомъ, единственный драматическ³й элементъ въ пьесахъ Чехова, это - царящая въ нихъ тоска жизни.. И въ этомъ отношен³и его драмы ничѣмъ не отличаются отъ его разсказовъ. Чеховск³я пьесы вообще правильнѣе было бы назвать разсказами въ сценахъ. Въ нихъ какъ и въ повѣстяхъ Чехова, повседневная психолог³я и поэз³я жизни явно окрашены медико-элегическими мотивами. Медикъ по образован³ю, Чеховъ поэтъ неизмѣнно терзается мыслью о зависимости души отъ тѣла и о безслѣдности нашего существован³я. Тѣми же вопросами мучился и Тургеневъ. У Чехова есть и другая сродная черта съ Тургеневымъ. Онъ обладаетъ несомнѣннымъ даромъ схватывать особенности самыхъ разнообразныхъ человѣческихъ фигуръ и придавать каждой изъ нихъ опредѣленный обликъ. Всѣ его дѣйствующ³я лица, хотя бы едва намѣченныя, представляютъ живыя человѣческ³я разновидности. И вотъ эта-то способность Чехова возбуждаетъ интересъ ко всѣмъ его произведен³ямъ, хотя бы въ нихъ почти не было никакой завязки.

   Съ пьесами Чехова московская труппа сдѣлала истинныя чудеса. Можно сказать, что Чеховъ написалъ только ихъ либретто, а художественное товарищество артистовъ создало для нихъ музыку; авторъ далъ однѣ тѣлесныя оболочки, а труппа "вдохнула въ нихъ дыхан³е жизни". Прочтите пьесы и затѣмъ посмотрите на ихъ исполнен³е,- вы увидите, какое громадное творчество проявили актеры. Вы почувствуете, что всѣ мелочи обсуждались сообща, что это была работа согласнаго хора, что исполнители разгадали автора вполнѣ, что они воскресили всѣхъ дѣйствующихъ лицъ, придали имъ опредѣленные образы, усвоили каждому изъ нихъ соотвѣтствующ³е манеры, походку, говоръ, и что затѣмъ уже каждый почувствовалъ себя въ своей роли, какъ бы рожденный въ ней.

   Въ видѣ упрека труппѣ нѣкоторые говорили, что если во второй разъ посмотришь ту же пьесу въ исполнен³и московскихъ артистовъ, то убѣдишься, до какой степени все придумано и заучено,- все повторяется одинаково, ³оту въ ³оту, и добавляли:- "Какое же тутъ вдохновен³е? Какая же это игра?"

   Публика постоянно смѣшиваетъ вдохновен³е съ импровизац³ей, тогда какъ понят³я эти не только не сходны, но почти противоположны. Импровизац³я въ искусствѣ большею частью - пустая шумиха. Ничто прекрасное и совершенное не создается сразу. Вдохновен³емъ называется лишь такое возбужденное состоян³е художника, когда

   онъ увлекается извѣстною цѣлью, и когда всѣ его творческ³я силы напряжены для ея достижен³я. Но пока цѣль достигается, предстоитъ еще громадный трудъ. Всѣмъ извѣстны перечеркнутые безчисленное множество разъ черновики Пушкинскихъ и Лермонтовскихъ стиховъ. А между тѣмъ въ послѣдней отдѣлкѣ стихи эти кажутся легкими, какъ воздухъ, и естественными, какъ самое простое выражен³е мыслей. Съ такимъ же трудомъ доставалась Л. Толстому его подкупающая "простота" и съ еще большими мучен³ями Флобэру - его безупречная проза. Каждому художнику приходится нескончаемо передѣлывать форму, пока онъ не найдетъ то единственное выражен³е, которое воплощаетъ его мысль и чувство. Но если это выражен³е есть единственное ничѣмъ другимъ незамѣнимое, то, значитъ, уже и никакихъ вар³антовъ быть не можетъ. Та же работа происходитъ и у актера. Онъ ищетъ, обдумываетъ, мѣняетъ интонац³ю, мимику, жесты, движен³я,- и, наконецъ, находитъ все въ совокупности, до послѣдней точки. И ужъ тогда: кончено. Тогда уже онъ будетъ каждый разъ входить въ найденную и созданную имъ форму, какъ въ свою природную оболочку. Онъ уже никогда не будетъ въ этой формѣ ни холоденъ, ни механиченъ, потому что онъ согрѣлъ ее для себя тѣмъ вдохновен³емъ, которое привело его къ ней. И, повторяясь до мелочей, онъ все-таки будетъ жить на сценѣ заново каждый разъ. Его слезы, улыбки и восклицан³я будутъ все-таки каждый разъ теплыми, свѣжими и сердечными.

  

  

   Обстановочная сторона пьесъ, даваемыхъ московской труппой, доставляетъ истинную отраду каждому, кто понимаетъ искусство. Просторная перспектива жилого помѣщен³я, обил³е мелкихъ вещей повседневнаго обихода и строгая индивидуализац³я ихъ для даннаго сюжета, стѣны безъ кулисъ, съ уютно приставленною къ нимъ мебелью, внутренн³я лѣстницы, дверь въ сѣни, сквозь которую видна верхняя площадка съ вѣшалкой, бой часовъ, топка печи съ воемъ вѣтра, всѣ эти "мелочи" жизни подвергались большому вышучиван³ю въ печати. Называли это чрезмѣрной "реализац³ей искусства", укоряли московскихъ артистовъ въ подражан³и мейнингенцамъ. Однако же художественная сила и свѣжесть новаго пр³ема дѣлали свое дѣло: зрители поддавались обаян³ю иллюз³и. Конечно, мейнингенцы сыграли свою роль въ этомъ прогрессѣ театра. Но они сдѣлали, такъ сказать, лишь одну формальную, чисто-внѣшнюю революц³ю. Они слишкомъ ударились въ обстановку. На ихъ драматическ³я представлен³я публика шла просто, какъ въ панораму. Мейнингенцы давали богатѣйш³я картины тронныхъ залъ, горныхъ пейзажей съ туманомъ, грозою и восходами солнца, изображали возведен³е рабочими крѣпостныхъ стѣнъ, давали подлинные снимки средневѣковыхъ облачен³й и предметовъ домашняго обихода,- словомъ, давали столько для глаза, что содержан³е пьесъ уже теряло значен³е, и люди, не знавш³е ни одного слова по-нѣмецки, съ большимъ удовольств³емъ посѣщали ихъ спектакли.

   Ничего подобнаго нѣтъ у московской труппы. Не знающ³й по-русски не получитъ отъ нея никакого интереснаго зрѣлища. Онъ увидитъ лишь самыя будничныя картины и не встрѣтитъ никакой эффектной перемѣны декорац³й. Но тотъ, кто понимаетъ жизнь дѣйствующихъ лицъ, испытываетъ громаднѣйшее облегчен³е въ воспринят³и ихъ жизни, благодаря этой, какъ о ней говорятъ,- "реалистической", а въ сущности необходимой, правдивой и художественной подготовкѣ зрѣлища.

   Успѣхъ московскихъ гостей въ С.-Петербургѣ былъ выдающ³йся и даже, какъ принято выражаться въ газетахъ,- прямо "сенсац³онный". Особенно понравились "Три сестры". Онѣ возбудили такой шумъ, что критика сочла долгомъ понизить восторгъ публики и стала доказывать, что пьеса Чехова - вещь посредственная. Вооружились и публицисты. По ихъ мнѣн³ю, Чеховъ оклеветалъ провинц³ю. Нельзя повѣрить, чтобы тамъ существовала такая пустая и безотрадная жизнь. Въ нашей провинц³и есть множество бодрыхъ тружениковъ и т. д., и т. д.

   Однако же и критики, и публицисты едва ли справедливо отнеслись къ этому произведен³ю. Лучш³е критики пьесы - актеры, потому что только они одни настоящимъ образомъ истолковываютъ автора передъ судомъ общества. Они одни всѣмъ своимъ существомъ воспринимаютъ изъ пьесы все, что въ ней есть живого, и даютъ почувствовать это живое публикѣ. Допустимъ, что цѣлая половина прелести создана актерами, но зато другая, первая половина принадлежитъ автору. Тогда мы помиримся на выводѣ, что передъ нами - чудесный продуктъ сотрудничества между писателемъ и труппой. Такъ или иначе, но получилось нѣчто живое и прекрасное. Нужно ли говорить, что Чеховъ не имѣлъ ни малѣйшаго намѣрен³я съ какой бы то ни было точки зрѣн³я чернить наши захолустья? Если въ пьесѣ имѣется унылый припѣвъ: "въ Москву! въ Москву!", то вѣдь, кажется, ясно, что это не болѣе, какъ общечеловѣческ³й порывъ молодыхъ существован³й куда-то вдаль, гдѣ насъ нѣтъ. Въ дѣйствительности же, пьеса даетъ намъ только грустную поэтическую повѣсть цѣлой семьи. Гдѣ-то въ прошломъ рисуются передъ нами родители: гостепр³имный генералъ и его милая жена. Осталось молодое поколѣн³е: три сестры и братъ. Старшая сестра - Ольга, отказавшись отъ личнаго счастья, стала во главѣ дома; средняя - Маша - порывистая, страстная - замужемъ за учителемъ, а младшая - Ирина - цѣломудренная идеалистка. Ихъ братъ Андрей предназначалъ было себя къ ученой карьерѣ, но влюбился въ пустую мѣщаночку, женился и осѣлъ въ провинц³и. Всѣ эти люди живутъ однимъ домомъ. Вы видите ихъ гостей и знакомыхъ. Вся ихъ жизнь передъ вами наружу. Два добродушныхъ офицерика привязаны къ этому семейству. Старый докторъ, когда-то обожавш³й покойную мать, особенно нѣжно любитъ младшую сестру - Ирину. За тою же сестрою ухаживаютъ благородный, глубокомысленный поручикъ Тузенбахъ и глупый, злобный дуэлистъ штабсъ-капитанъ Соленый. У сестры Маши завязывается романъ съ батарейнымъ командиромъ Вершининымъ, несчастнымъ въ своей семейной жизни. Братъ Андрей окончательно подпадаетъ подъ власть своей жены, которая надуваетъ его съ предсѣдателемъ управы, а онъ возитъ по саду своего сына въ колясочкѣ.

   Все это развязывается тѣмъ, что батарею переводятъ въ другой городъ, и домъ пустѣетъ, а въ то же время Соленый убиваетъ на дуэли Тузенбаха. Романъ Маши съ Вершининымъ разрывается. Она чуть съ ума не сходитъ. Мужъ догадывается и прощаетъ. И подъ музыку удаляющейся батареи, три сестры остаются одинокими.

   И вотъ вамъ жизнь цѣлаго поколѣн³я. Повѣсть Тургенева въ картинахъ,- грустная, поэтическая правда въ лицахъ,- и ничего болѣе.

   Еще скорѣе напоминаетъ тургеневскую повѣсть "Дядя Ваня". Докторъ Астровъ и Елена Андреевна даже почти срисованы съ Базарова и Одинцовой. Зато профессоръ, подростокъ Соня и самъ дядя Ваня - вполнѣ новыя фигуры. И здѣсь, какъ и въ "Трехъ сестрахъ" романическ³й эпизодъ, всколебавш³й было деревенскую тишь, оставляетъ послѣ себя, въ концѣ пьесы, безнадежную пустоту...

  

  

   Теперь скажу о главномъ,- о томъ исполнен³и этихъ двухъ пьесъ, которое сразу дало мнѣ почувствовать самую коренную реформу театра. Прежде всего, конечно, меня порадовала непривычно живая и правдивая обстановка сцены. Почти всѣ условности такъ называемыхъ "декорац³й" были устранены или сглажены. Говоръ всѣхъ дѣйствующихъ лицъ былъ настолько простъ, что въ первую минуту мнѣ показалось, что это лишь хорошо спѣвш³еся любители, еще не зараженные актерскимъ жаргономъ. Очень скоро я уже забылъ думать, что это любители, и сталъ видѣть въ нихъ просто людей, "какъ вы, да я, какъ цѣлый свѣтъ". А затѣмъ я настолько заинтересовался ихъ жизнью, что театра предо мною уже не было... я забылъ о своемъ креслѣ "зрителя", и мнѣ представилось, что я сижу у себя дома за хорошей книгой и вижу вооч³ю, въ своемъ воображен³и, все, о чемъ повѣстнуетъ художникъ. Вокругъ меня тишина, какъ въ уединенномъ кабинетѣ. Никто не мѣшаетъ. Я убаюканъ созерцан³емъ,- исчезла рампа, нѣтъ апплодисментовъ, нѣтъ никакого угожден³я вкусамъ толпы со стороны сцены, нѣтъ этого округленнаго рта, зычной рѣчи и марширокки, которые отличаютъ актера отъ всѣхъ прочихъ смертныхъ, какъ военный мундиръ отличаетъ офицера въ толпѣ, все развивается непритязательно, какъ въ жизни, и, главное, никто изъ артистовъ не желаетъ отличиться передо мною настолько, чтобъ я забылъ объ остальныхъ. Всѣ одинаково мнѣ интересны. Одна фигура крупнѣе, друг³я мельче, но уже такъ ихъ поставила жизнь; зато всѣ желанны, всѣ необходимы.

   Какъ же не сказать, что это не только реформа, но даже революц³я въ театральномъ дѣлѣ?

   Вѣдь сцена всегда была поприщемъ для состязан³я въ славѣ. Рекламы, клака, интриги, заискиван³е у рецензентовъ - все для этого пускается въ ходъ. Услыхавъ изъ залы первые хлопки, актеръ уже пьянѣетъ отъ нихъ и впослѣдств³и теряетъ всякое настроен³е, если не получаетъ апплодисментовъ. Достигнувъ извѣстнаго почета, достаточно нашумѣвъ своею персоною, актеръ уже привыкаетъ къ тому, что его неизмѣнно встрѣчаютъ и провожаютъ рукоплескан³ями. Этотъ привычный трескъ въ залѣ дѣлается для него пульсомъ его славы. Самая же сценическая слава имѣетъ своимъ предѣломъ - для иныхъ - попасть въ "премьеры" или "премьерши", а для другихъ - получить всем³рную извѣстность, какъ Росси, Сальвини, Сарра Бернаръ, Дузе.

   Давно уже все это казалось мнѣ фальшивымъ, ходульнымъ и несоотвѣтствующимъ задачамъ театра. Несообразно, чтобы отдѣльное лицо подавляло собою всѣхъ въ такомъ дѣлѣ, которое можетъ быть прекраснымъ только при общемъ успѣхѣ. Кромѣ того, каждая индивидуальность, чѣмъ она ярче, сильнѣе и содержательнѣе, тѣмъ болѣе она въ концѣ концовъ останется сама собою, и чѣмъ выше она взберется, тѣмъ болѣе она ко всему, къ чему бы ни прикоснулась, приложитъ свое собственное клеймо, тогда какъ на сценѣ необходимо именно отрекаться отъ себя... Да, сцена есть прежде всего отречен³е отъ своей личности, и только тотъ, кто на это способенъ, сумѣетъ послужить общему наслажден³ю. А вы хотите наполнить м³ръ своимъ именемъ! Сумѣйте создать всем³рно-извѣстную труппу,- вотъ это будетъ несомнѣнно великая заслуга передъ искусствомъ.

   Чтобы не повторять общихъ мѣстъ и чтобы нагляднѣе пояснить мою мысль, возвращусь къ апплодисментамъ. Московская труппа не вывѣшивала никакихъ обращен³й къ публикѣ насчетъ нежелательности апплодисментовъ во время дѣйств³й, но это какимъ-то тайнымъ чудомъ случилось само собою. Въ самыхъ превосходныхъ мѣстахъ пьесы театръ безмолвствовалъ, и только когда опускали занавѣсъ, когда все видѣнное исчезало,- публика вспоминала, что она въ театрѣ, и награждала всю труппу сильными, горячими, единодушными рукоплескан³ями, и вся труппа, какъ одинъ человѣкъ, выходила на вызовы.

   Вотъ это и есть громадная побѣда, достигнутая мирной революц³ей. Дѣйствительно, то, что всегда считалось приманкою для актера, на представлен³яхъ московской труппы вдругъ получило прямо противоположное значен³е. Зрители были настолько околдованы, что забыли о своихъ рукахъ... Развѣ это не есть полнѣйшее доказательство иллюз³и?.. Развѣ, если вы видите въ жизни человѣка, терзающаго ваше сердце своимъ горемъ, или прелестную женщину, каждое слово, каждое движен³е которой вамъ нравится и увлекаетъ васъ,- развѣ вы имъ апплодируете?! Вѣдь если я апплодирую, значитъ я говорю актеру: "Молодецъ! отлично поддѣлалъ! постарался!.." Но уже тотъ фактъ, что я объ этомъ помню, что я ни на минуту не забылся, развѣ онъ не уб³йственъ для актера, для художника?!.. Развѣ онъ не оскорбителенъ!

   Внимательное молчан³е залы облагораживаетъ всѣхъ дѣятелей труппы. Эта чуткая тишина для каждаго изъ нихъ драгоцѣнна. Каждый изъ нихъ сознаетъ себя одинаково важнымъ для общаго успѣха. Никто не чувствуетъ себя затертымъ, приниженнымъ, снующимъ по сценѣ только ради того, чтобы публика кое-какъ провела время, пока та или другая "знаменитость" отдыхаетъ въ своей уборной. Никто не дорожитъ эффектными "уходами" со сцены, съ непремѣннымъ трескомъ въ залѣ вслѣдъ за послѣдней фразой его роли. Никому и ни за что не апплодируютъ,- какая свобода для художественнаго исполнен³я! Является даже страхъ у актера, какъ бы кто не счелъ его жизнь на сценѣ - за игру, какъ бы кто не хлопнулъ и не осрамилъ его передъ товарищами... Въ "Дядѣ Ванѣ" у Станиславскаго есть великолѣпный монологъ, когда онъ, показывая планы Еленѣ Андреевнѣ, говоритъ о своей любви къ лѣсамъ. Станиславск³й исполняетъ эту тираду съ такимъ жаромъ, съ такимъ поэтическимъ краснорѣч³емъ, что если бы онъ билъ на апплодисменты, онъ, конечно, получилъ бы, как³е угодно громы одобрен³я. Но онъ съ большимъ мастерствомъ, электризуя въ наивысшемъ моментѣ этого монолога весь залъ, затѣмъ понемногу, чуть замѣтно, спускается отъ невольнаго паѳоса къ самой обыденной рѣчи и такимъ образомъ снова вводитъ дѣйств³е въ его житейскую простоту. Не скрою,- я было испугался, что, пожалуй, Станиславскому заапп³одируютъ, но затѣмъ былъ чрезвычайно благодаренъ артисту, когда онъ сумѣлъ упразднить эту "овац³ю". Вѣдь и въ жизни бываютъ случаи, когда человѣкъ говоритъ о самомъ дорогомъ для него вопросѣ съ необычайнымъ жаромъ и невольною красотою рѣчи - и, однако же, находясь съ нимъ съ глазу на глазъ, вы никогда не подумаете ему рукоплескать...

   Не ясно ли, что, при такомъ пониман³и искусства, апплодисментъ во время дѣйств³я является обидою.

   Итакъ, революц³я московской художественной труппы освободила актера отъ рабства передъ рукоплескан³ями. Но она сдѣлала больше: она освободила его и отъ рабства передъ рецензентами. Исполнители для всѣхъ ролей такъ выбраны, такъ приспособлены къ своимъ задачамъ, воплощен³е дѣйствующихъ лицъ, благодаря общей товарищеской критикѣ, доведено до такого совершенства, что уже рецензенту не приходится ставить отмѣтки отдѣльнымъ актерамъ. Можно винить развѣ только всю труппу за толкован³е пьесы, но сортировать исполнителей и разсуждать о томъ, что кто-либо изъ нихъ не на своемъ мѣстѣ, чрезвычайно трудно. Все заранѣе обдумано, выстрадано, избрано, исправлено, и послѣ всего этого вольноприходящ³й критикъ уже, конечно, оказывается совершенно обезоруженнымъ по части придирокъ.

   Не знаю, какъ назвать тотъ театръ, который по привычкѣ господствуетъ теперь. Я все-таки назвалъ бы его "дореформеннымъ". Не касаюсь почтенныхъ, знаменитыхъ и великихъ артистовъ, которые украшали и украшаютъ своими именами этотъ дореформенный театръ. Ихъ заслуги принадлежатъ истор³и прошлаго и настоящаго, потому, что это старое направлен³е еще надолго удержится. Но я убѣжденъ, что ему суждено отодвинуться на второй планъ. Дѣло въ томъ, что при всей одинаковости души человѣческой въ ея основныхъ чертахъ на протяжен³и всѣхъ вѣковъ,- все-таки, взаимныя отношен³я людей и сравнительная важность житейскихъ столкновен³й слишкомъ наглядно измѣняются. Вѣкъ Шекспира, когда убивали такъ же легко, какъ нынче снимаютъ шляпу,- удалился отъ насъ, благодаря нашимъ теперешнимъ отношен³ямъ къ ближнему - почти до неузнаваемости. Когда мы читаемъ Шекспира, мы едва останавливаемся на этихъ частыхъ уб³йствахъ, мы ими не интересуемся, какъ не придаемъ значен³я и какому-нибудь устарѣвшему слову въ его языкѣ. Но ген³альность писателя плѣняетъ насъ на каждомъ шагу, мы по нѣсколько разъ перечитываемъ отдѣльныя строки и встрѣчаемъ въ нихъ такую глубину мысли, такую неувидаемую поэз³ю, что развлекающ³й наше вниман³е актеръ, съ его быстрою рѣчью, только мѣшаетъ намъ усвоить подлинникъ. И потому Шекспиръ положительно ближе и драгоцѣннѣе намъ въ чтен³и, нежели на сценѣ. Потрясающ³е эффекты Гюго, великолѣпныя выдумки Сарду и чувствительныя картины Дюма - все это уже для насъ отдаетъ небылицами. Все это нынче годится только для людей съ дѣтскимъ художественнымъ развит³емъ, напоминающихъ тѣхъ отроковъ, которые увлекаются сочинен³ями Майнъ-Рида и Понсонъ дю-Терайля. Забавно, эффектно, любопытно, ярко и поучительно, но - увы,- слишкомъ размалевано, слишкомъ ненатурально. Крутые нравы, пытки, чудовищные пороки, преступлен³я,- всѣ эти вещи насъ все менѣе и менѣе интересуютъ. Всю эту и понынѣ обширную область мы относимъ къ уклонен³ямъ отъ нормы, подлежащимъ вѣдѣн³ю суда и псих³атр³и. Насъ невольно тянетъ къ среднему человѣку. Мы любимъ изслѣдован³я въ области этой простой средней души. И здѣсь предстоитъ искусству нескончаемая работа. Снаружи какъ будто всѣ одинаковы, а на дѣлѣ каждый человѣкъ - отдѣльный глубок³й м³ръ. Тонкость въ распознаван³и этихъ драгоцѣнныхъ особей замѣтно обостряется у всѣхъ талантливыхъ писателей. И это ведетъ къ великому равенству, къ упразднен³ю героевъ, къ поднят³ю общаго уровня человѣчества. Кстати и обаян³е "знаменитости" падаетъ. Въ этомъ отношен³и отрадно даже и то, что самыя пустыя головы легко взлѣзаютъ на верхъ, шумятъ, привлекаютъ общее вниман³е и, къ общему благу, доказываютъ своею карьерою, что гоняться за дешевою и раздутою извѣстностью не подобаетъ ни одному порядочному художнику. Только теперь прививается въ артистической средѣ завѣтъ Пушкина! "Поэтъ! Не дорожи любов³ю народной. Ты самъ - свой высш³й судъ". Внѣшн³й успѣхъ въ большинствѣ случаевъ объясняется теперь или ловкою аферою, или глупымъ шальнымъ счастьемъ. Понемногу онъ уже теряетъ свою прежнюю заманчивость. Теперь все чаще попадаются актеры, которые стараются выслужиться не передъ публикой, а передъ собственнымъ художественнымъ идеаломъ. Ихъ высшая награда - личное довольство своимъ создан³емъ ("ты имъ доволенъ ли, взыскательный художникъ?"). И чѣмъ крупнѣе натура артиста, тѣмъ съ большимъ мучен³емъ дается ему это довольство.

   Тотъ же принципъ проведенъ и въ московской труппѣ. Г. Станиславск³й, конечно, могъ бы сдѣлаться крупнѣйшимъ "актеромъ-единицей". Если бы онъ руководствовался узкимъ тщеслав³емъ, онъ сумѣлъ бы завоевать первенство въ любой труппѣ. Но онъ поступилъ наоборотъ. Онъ создалъ, совершенно въ сторонѣ отъ господствующаго театра, цѣлое собран³е свѣжихъ, нетронутыхъ рутиною, драматическихъ дѣятелей, которыхъ онъ, по возможности, поднялъ до своего артистическаго уровня, и затѣмъ исчезъ въ этой чудесной труппѣ. За нимъ остается главнымъ образомъ только слава создателя и руководителя этого прекраснаго цѣлаго, т. е. остается роль, въ которой онъ никому не навязываетъ своей личности впереди остальныхъ и въ ущербъ остальнымъ. За то какъ выиграло искусство! Какая достигнута гармон³я въ исполнен³и пьесъ! А главное - вѣра въ благородство и плодотворность задачи охватила всю труппу. Вѣдь въ ней есть прекрасные артисты, но мнѣ даже кажется преступнымъ выдѣлять кого бы то ни было. Однако же, если сортировать по старому, то возьмите, напримѣръ, г-жу Лилину,- вѣдь это богатѣйш³й художественный темпераментъ! А развѣ ея имя гремитъ, какъ имена другихъ женскихъ фамил³й, печатаемыхъ крупными буквами? Въ "Дядѣ Ванѣ", въ сценѣ у буфета между Сашей и докторомъ Астровымъ, г-жа Лилина, ей Богу, играетъ плѣнительнѣе и тоньше, нежели наиболѣе прославленная знаменитость,- играетъ какъ самый совершенный художникъ, какъ природный поэтъ, чарующ³й своею непосредственностью... Но то, что дѣлаетъ г-жа Лилина, до такой степени не крикливо, до такой степени чуждо малѣйшаго помысла объ апплодисментахъ, такъ не похоже на фокусы для толпы, что исполнительница роли остается только живымъ лицомъ въ пьесѣ, и, къ счастью для общаго впечатлѣн³я, не попадаетъ въ патентованныя актрисы.

   Если вы пожелаете лично познакомиться съ этими артистами и пойдете за кулисы, то увидите простыхъ и милыхъ людей безъ малѣйшаго професс³ональнаго отпечатка. Никто не суетится, ни на чьемъ лицѣ вы не читаете жажды похвалъ. Все это - люди порядочнаго общества, которые держатъ себя естественно и серьезно, сознавая, что они служатъ благородному и важному дѣлу... Непривычныя за кулисами манеры этихъ актеровъ заставили кого-то обозвать ихъ "сектантами". Прозвище вполнѣ подходящее. Но слѣдуетъ думать, что вѣроисповѣдан³е этой секты сдѣлается со временемъ господствующею религ³ею въ драматическомъ искусствѣ.

   Излюбленныя традиц³и сцены я назвалъ дореформеннымъ театромъ. Необходимо объяснить подробнѣе. Театръ создавался вѣками, и мног³е его элементы неразрывно связаны съ самою природою сцены. Есть въ этомъ дѣлѣ вещи несокрушимыя. Но жизнь создала множество разновидностей театра. Театры спец³ализируются: классическ³й репертуаръ - комед³я нравовъ, мелодрамы, лирическ³я пьесы, сатира и фарсъ, сказка и феер³я,- почти каждая изъ этихъ отраслей имѣютъ уже свой особый театръ. Однако же, на вершинѣ всего этого, всюду и всегда, находилась и находится одна образцовая художественная сцена. И вотъ, я думаю, что эта первенствующая и руководящая сцена неминуемо должна будетъ избрать тотъ путь, на который ей указываютъ реформы въ труппѣ Станиславскаго. Слѣдуетъ отдать справедливость артистамъ Александринскаго театра: они съ величайшимъ наслажден³емъ посѣщали спектакли московской труппы и находили въ ея пр³емахъ нѣчто такое, къ чему ихъ уже давно тянуло ихъ собственное художественное чутье. Но никому не доставало иниц³ативы, упорства, свободы и смѣлости, чтобы выработать совсѣмъ новую организац³ю дѣла и подготовить переворотъ.

   Первенствующая сцена всегда бываетъ художественною, т. е. воплощающею лучш³я произведен³я литературы. Лучшее, что есть въ литературѣ, это - поэз³я въ самомъ широкомъ смыслѣ слова. Театръ Станиславскаго служитъ именно драматической поэз³и. Дѣятельность Станиславскаго возникла на границѣ двухъ столѣт³й и и двухъ литературныхъ течен³й - реалистическаго и декадентскаго. Она вполнѣ обозначилась и возбудила общее вниман³е только съ пр³ѣздомъ московской труппы въ Петербургъ, въ первомъ году наступившаго вѣка. Это новое, замѣчательное явлен³е въ жизни театра на первыхъ же порахъ вызвало забавныя недоразумѣн³я. Маститые романтики и модные декаденты упрекали Станиславскаго въ чрезмѣрной "матер³ализац³и искусства", въ "пошломъ реализмѣ конца девятнадцатаго столѣт³я". Наоборотъ, "шестидесятники" и трезвенные позитивисты винили Станиславскаго какъ разъ въ "декадентизмѣ", потому что онъ ставилъ Ибсена и Мэтерлинка... Между тѣмъ, Станиславск³й неповиненъ ни въ томъ, ни въ другомъ. Онъ именно создатель живой, искренней поэз³и на той самой сценѣ, которая всегда страдала рутинными условностями и фальшивыми эффектами.

   Не буду говорить о классическомъ репертуарѣ. Велик³е драматическ³е поэты всѣхъ вѣковъ и народовъ извѣстны на перечетъ. Сколько ни играйте древнихъ грековъ, Шекспира, Шиллера, Гете, Мольера, Пушкина и т. д. - текстъ всегда останется выше исполнен³я. Нисколько не сомнѣваюсь, что труппа Станиславскаго дала бы и въ этомъ репертуарѣ великолѣпные образы, достигла бы возможной гармон³и исполнен³я. Найдены были бы подходящ³е темпераменты, фигуры, обстановка и т. д. Но эта почва уже достаточно разработана. Все лучшее въ этомъ направлен³и уже сдѣлано и все-таки подлинники остались такими же, какъ были. Театръ ничего не прибавилъ имъ отъ себя. Произошло это, я думаю, потому, что, несмотря на свою драматическую форму, эти произведен³я предназначены, по преимуществу, для того, чтобы оставаться вѣчными книгами, ненуждающимися въ истолкован³и ихъ путемъ зрѣлища. Отмѣчу еще ту особенность, что этотъ, такъ сказать, библ³отечный репертуаръ состоитъ исключительно изъ пьесъ, написанныхъ стихами.

   Но стихи, какъ я уже говорилъ, повидимому, сыграли свою важнѣйшую роль въ искусствѣ. А между тѣмъ драма, какъ отражен³е жизни, продолжаетъ развиваться, и талантливые драматурги, изъ поколѣн³я въ поколѣн³е, неустанно примыкаютъ съ своимъ творчествомъ къ общему художественному движен³ю литературы. Но это уже "драма-зрѣлище" - и ничего болѣе. Прозаическую пьесу просто неудобно читать. На каждомъ шагу надо воображать себѣ то, что едва намѣчено. Постоянно мелькаютъ фамил³и, коротк³я реплики, ремарки для сцены - все это ужасно досаждаетъ читателю и настолгжо путаетъ его, что онъ готовъ бросить книгу и невольно требуетъ: "Пожалуйста, отдѣлайте все это для меня, покажите мнѣ все это въ лицахъ". И вотъ гдѣ необходимы актеры.

   Таковъ именно драматическ³й репертуаръ нашего времени, и, вѣроятно, въ такой формѣ онъ получитъ дальнѣйшее развит³е. По отношен³ю къ такому репертуару сценическ³е таланты являются громадной и самостоятельной творческой силой. Они должны возсоздавать чуть не на половину все то, что лишь набросано авторомъ. Ихъ воображен³е, ихъ артистическ³й вкусъ, ихъ вѣрное пониман³е людей и вдохновенная работа должна обратить рукопись въ цѣльную гармоническую картину жизни, полную красокъ, движен³я и чувства.

  

  

   Замѣчательное единомысл³е оказалось между Чеховымъ - драматургомъ и московскимъ художественнымъ театромъ. Писатель и артисты вполнѣ подошли другъ къ другу. Вѣдь и пьесы Чехова составляютъ совершенно новое явлен³е въ драматической литературѣ. Еще въ "Ивановѣ" Чеховъ пытался уже нарисовать простой психологическ³й этюдъ, безъ общепринятаго механизма въ "дѣйств³и" пьесы. Эту драму нашли умною, но мало пригодною для сцены, несмотря на то, что въ "Ивановѣ" Чеховъ еще довольно усердно держался установленныхъ пр³емовъ,- поддѣлывался подъ обычный персоналъ труппы, писалъ театральнымъ языкомъ, вводилъ комическихъ старухъ, шутовъ и т. п. Но въ "Чайкѣ" писатель уже открыто выразилъ свою ненависть къ существующему театру, а затѣмъ въ "Дядѣ Ванѣ", и еще болѣе въ "Трехъ сестрахъ", онъ, наконецъ, смѣло перешелъ къ изображен³ю на сценѣ повседневной жизни простыхъ людей.

   И это, конечно, возстан³е противъ закововъ драматург³и. Подобное же движен³е замѣчается и на Западѣ. Съ одной стороны, Ибсенъ и Мэтерлинкъ выдвинули въ драмѣ на первый планъ поэз³ю душевныхъ настроен³й, а съ другой - большинство современныхъ драматурговъ уже избѣгаютъ въ своихъ пьесахъ крикливыхъ, героическихъ фигуръ и преимущественно занимаются жизнью "сѣренькихъ" людей. По этому поводу знаменитѣйш³й фокусникъ мелодрамы Сарду недавно заклеймилъ революц³онеровъ глубокимъ презрѣн³емъ. Упоенный своимъ собственнымъ искусствомъ напрягать до чрезвычайности любопытство къ интригѣ, хотя бы съ нарушен³емъ правды бытовой, исторической, художественной и даже логической,- Сарду гордо воскликнулъ: "Недалеко уйдутъ они съ своей психолог³ей. Драма, это прежде всего - дѣйств³е".

   Есть вещи почти неодолимыя, создаваемыя консерватизмомъ человѣчества, у котораго, какъ извѣстно, "привычка - вторая натура". Дѣйствительно; вѣдь можетъ показаться чуть ли не преступлен³емъ вопросъ: да почему же "драма это прежде всего - дѣйств³е?" Вѣдь интрига въ въ драмѣ совершенно въ такой же степени важна или неважна, какъ и въ романѣ, потому что и то, и другое произведен³е воплощаютъ жизнь. Тутъ есть разница только въ публикѣ. Зрителемъ можетъ быть всяк³й, читателемъ не всяк³й. Въ театрѣ бываетъ, по преимуществу, "толпа". Говорятъ, толпу надо забавлять, заинтересовывать. Она - дитя. Да. Но вѣдь нельзя же ее вѣчно держать въ младенчествѣ. Это - педагог³я дурного вкуса, это - нескончаемыя сказки нянюшки.

   Интрига, коллиз³я, героическ³е злодѣи, размалеванныя фигуры, неистовыя страсти и т. п.- все это важно и даже необходимо для тѣхъ авторовъ, которые не обладаютъ искусствомъ привлечь вниман³е къ естественному, искреннему и простому,- кто не владѣетъ тайною поэз³и. Вѣдь то же самое происходило и съ поэмами, и съ повѣстями, и съ романами. Нѣкогда казалось "низкимъ" и невозможнымъ разсказывать обыкновенную жизнь въ стихахъ. Пушкинъ это опровергъ. Прежде для романа требовалась любопытная завязка,- Тургеневъ создалъ дивные романы безъ всякой "выдумки". Левъ Толстой, гораздо ранѣе Зола, ввелъ въ беллетристику увлекательнѣйш³я описан³я всѣхъ мелочей жизни. И тотъ самый читатель, который прежде плѣнялся только уголовными, историческими и злодѣйскими романами, съ жадностью ожидая "продолжен³я", чтобы узнать, "чѣмъ кончилось",- увлекся Толстымъ, какъ самымъ любимымъ собесѣдникомъ.

   Замѣчу вскользъ, что и Чайковск³й, страдавш³й отъ ненавистнаго ему "героизма" оперъ, нашелъ истинную отраду для своего вдохновен³я только тогда, когда сталъ писать музыку на Онѣгина...

   И, кажется, можно безъ ошибки сказать, что наиболѣе полное "опрощен³е" искусства всегда шло изъ Росс³и.

   И однако же, относительно театра, навѣрно еще очень мног³е возразятъ: "Но если мы увидимъ на сценѣ то же самое, что видимъ въ жизни, то въ чемъ же будетъ заключаться искусство? Да и кромѣ того, мы требуемъ отъ пьесы извѣстной идеи, поучен³я"... А такъ, просто, переносить жизнь но сцену - къ чему же это поведетъ?!".

   Чудесное впечатлѣн³е, произведенное "Тремя сестрами" Чехова, въ исполнен³и труппы Станиславскаго, силою вещей опровергаетъ это возражен³е. Но кромѣ того: почему же вы восхищаетесь живописцемъ, когда онъ даетъ вамъ цѣликомъ именно того самаго человѣка, котораго вы знаете въ жизни,- почему преклоняетесь передъ писателемъ, когда онъ выражаетъ именно то, что вы наблюдаете вокругъ,- а отъ драматурга и актеровъ вы требуете - не живой красоты, а непремѣнно - прикрасъ и фальши? Или вы все-таки настаиваете на необходимости поучен³я...

   Тогда пусть поучаютъ со сцены какими угодно пр³емами. Если цѣль хороша, то можно помириться со всякими средствами;- "кому что помогаетъ"... Но неужели еще необходимо пространно доказывать, что высшее развит³е и нравоучен³е дается обществу только искренними художниками? И что драматургъ такъ же, какъ и поэтъ, тѣмъ выше, чѣмъ онъ правдивѣе.

   Поэз³я есть высшая правда, внушаемая человѣку тайною жизни. Всѣ ее чувствуютъ, но немногимъ дано ее выразить. Въ этой таинственной правдѣ всегда есть нѣчто мучительное и печальное, но вмѣстѣ съ тѣмъ доброе и прекрасное. Въ ней содержатся всѣ лучш³я права человѣка, за которыя такъ скучно, мелко, хлопотливо и въ то же время напыщенно ратуютъ иные, весьма усердные соц³ологи и прогрессисты. А художникъ или поэтъ - приближаютъ человѣка къ этимъ правамъ легко, нечувствительно.

   Ибо художникъ, ясно сознающ³й все велич³е, глубину и прелесть м³ра Божьяго,- невольно и всегда, во всемъ, что онъ выразитъ, будетъ находиться на сторонѣ того, что составляетъ благо человѣчества.

   И если отъ этихъ школьныхъ истинъ мы возвратимся, напримѣръ, къ "Тремъ сестрамъ", съ помощью которыхъ Чеховъ и труппа Станиславскаго одержали побѣду надъ театральной рутиной,- то что же мы увидимъ? Какое поучен³е въ этой пьесѣ?

   Поучен³е въ томъ, что эта простая истор³я увеличиваетъ вашу любовь и жалость къ людямъ. Передъ вами проходитъ множество разнообразныхъ людей, и вы въ концѣ концовъ почти всѣхъ ихъ находите добрыми, хорошими, потому что вы незамѣтно для себя угадываете ихъ сердце. Есть только двѣ отрицательныхъ фигуры: штабсъ-капитанъ Соленый и жена Прозорова, Наталья Ивановна. Но вы къ нимъ вовсе не питаете ненависти, а только жалѣете ихъ, потому что видите въ нихъ эгоистовъ, которымъ недоступны благородныя человѣческ³я чувства. Соленый преисполненъ жаждою быть ген³емъ, когда онъ глупъ, а Наталья Ивановна практически устраиваетъ свое благополуч³е, никого, въ сущности, не любя. Кстати сказать, г-жа Лилина исполняетъ и эту роль съ удивительнымъ художественнымъ тактомъ и чудесною правдивостью. - И вотъ вамъ пьеса безъ коллиз³и, безъ эффектовъ, безъ реторики, безъ возбужден³я какихъ-нибудь "жгучихъ вопросовъ" - и однако же, она даетъ вамъ то облагораживающее созерцан³е жизни, которое способна уловить только поэз³я.

   И чѣмъ болѣе драматург³я будетъ заниматься правдивой психолог³ей, чѣмъ болѣе человѣческихъ разновидностей пройдетъ передъ нами на сценѣ, въ освѣщен³и чуткихъ писателей, въ исполнен³и безукоризненныхъ артистовъ,- тѣмъ болѣе театръ будетъ служить на пользу гуманности и культуры, тѣмъ болѣе онъ дастъ художественнаго наслажден³я зрителямъ.

  

  

   Итакъ, я думаю, что новое движен³е должно оказать сильное вл³ян³е на будущ³я судьбы сцены. Вл³ян³е это сказывается уже и теперь, хотя, какъ это всегда бываетъ въ началѣ, подражатели перехватываютъ у Станиславскаго только внѣшн³е пр³емы и тотчасъ же ихъ уродуютъ: знаменитое "настроен³е" доводятъ до каррикатуры, а художественную простоту игры - до холодной безцвѣтности. Но ошибаются тѣ, кто полагаетъ, будто успѣхъ труппы Станиславскаго - только успѣхъ моды. Нѣтъ! Это - успѣхъ освободительной идеи, отъ которой отступать назадъ уже не приходится.

   Станиславск³й провелъ свое дѣло и понынѣ работаетъ надъ нимъ, при участ³и Вл. Ив. Немировича-Данченко - талантливаго драматурга и вѣрнаго слуги искусства. По словамъ П. Д. Боборыкина, Вл. Ив. Немировичу-Данченко принадлежитъ даже главная роль въ создан³и Художественнаго театра. Онъ первый намѣтилъ "направлен³е" и повл³ялъ на самого Станиславскаго. Онъ же всегда выбираетъ пьесы и влагаетъ много своего творчества въ ихъ постановку. Его благородный вкусъ примиряетъ всѣхъ участниковъ труппы въ достижен³и наилучшихъ результатовъ.

   Когда дирекц³я избираетъ какую-либо пьесу и начинаетъ готовить ее для сцены, то всѣ ждутъ перваго представлен³я, какъ выдающагося художественнаго событ³я. Тогда въ театральномъ м³рѣ происходитъ нѣчто подобное тому, что бывало въ литературѣ, когда ожидали новой статьи Бѣлинскаго, или новыхъ произведен³й Тургенева, Достоевскаго, Толстого. Всѣ ожидаютъ именно "прекраснаго", т. е. вѣрнаго, искренняго и чуткаго воспроизведен³я жизни. Такимъ образомъ, московскимъ художникамъ уже теперь досталось какъ бы невольное главенство въ нашемъ сценическомъ искусствѣ.

   "Художественный общедоступный театръ" въ самомъ назван³и своемъ весьма точно опредѣляетъ программу своей дѣятельности. Это "художественный" театръ не въ узкомъ значен³и слова,- т. е. не театръ съ девизомъ "искусство для искусства",- не театръ для тонкихъ цѣнителей,- для парнасцевъ или декадентовъ,- а театръ "общедоступный", т. е. предназначенный служить всѣмъ и каждому,- какъ знатокамъ, такъ и самой обширной публикѣ. И дѣйствительно, простолюдинъ, интеллигентъ, публицистъ, эстетикъ и даже упрямый поклонникъ мелодрамы,- всѣ одинаково почувствуютъ себя въ театрѣ Станиславскаго, какъ дома, и вынесутъ полное художественное удовлетворен³е.

   Задача театра Станиславскаго: дѣлать художественное общедоступнымъ со сцемы... Съ такимъ великимъ знаменемъ слѣдуетъ вѣрить въ побѣду.

  

   Октябрь, 1901.