Анненков Павел Васильевич - О мысли в произведениях изящной словесности

транены с успехом по существу дела. Автор передает нам действительное развитие собственного нравственного существа своего с той минуты, когда мысль, как синий огонек разгорающегося газового проводника, едва-едва теплится, не освещая еще вокруг себя ничего, до тех пор, пока с развитием организма, она все более и более крепнет и начинает ярко озарять предметы и лица. Само собой разумеется, что строгость психического наблюдения, необходимого при этом, уже должна была исключить произвол, удальство в приемах и игру с предметом описания. Рассказы г. Л. Н. Т. имеют строгое выражение, и отсюда тайна впечатления, производимого ими на читателя. С необычайным вниманием следит он за нарождающимися впечатлениями сперва ребенка, а потом отрока, и каждое слово его проникнуто уважением как к задаче, принятой им на себя, так и к возрасту, который столько же имеет неразрешимых вопросов, нравственных падений и переворотов, сколько и всякий другой возраст. Все это не могло остаться без последствий. Полнота выражения в лицах и предметах, глубокие психические разъяснения и, наконец, картина нравов известного светского и строго приличного круга, картина, написанная такой тонкой кистью, какой мы уже давно не видели у себя при описаниях высшего общества, были плодом серьезного понимания автором своего предмета.

   Вместе с тем изображение первых колебаний воли, сознания, мысли у ребенка, благодаря тому же качеству, возвышается у автора до истории всех детей известного места и известной эпохи, и как история, написанная поэтом, она уже заключает рядом с поводами к эстетическому наслаждению и обильную пищу для всякого мыслящего человека.

   Замечательная деятельность мысли была уже необходима, разумеется, автору для представления молодого существа, жизнь которого есть только развитие идей, в чем, между прочим, дети сходятся со многими писателями,- разница только в значении и качестве идей. Но при участии мысли в создании - первый вопрос, представляющийся обсуждению, всегда один: как проявляется мысль у автора? Повествование г. Л. Н. Т. имеет многие существенные качества исследования, не имея ни малейших внешних признаков его и оставаясь по преимуществу произведением изящной словесности. Искусство здесь находится в дружном отношении к мысли, постоянно присутствующей в рассказе, и указать способ, каким образом совершилось это примирение, - значит подтвердить живым примером основные положения нашей статьи.

   Прежде всего должно заметить, что автор всегда держится первого жизненного условия всякого художественного повествования: он не пытается извлечь из предмета описания то, чего он дать не может, и потому не отступает ни на шаг от простого психического исследования его. Нет признаков противоэстетического смешения целей в рассказах г. Л. Н. Т. - ничего не приносит он им извне, заготовленного другими, так же как отстраняет от них влияние каких-либо любимых идей, почерпнутых в особенном представлении общества и человека, более или менее благородном, более или менее имеющем похвальную цель. Он избег этих пятен современной литературы: оттого и содержание произведений его имеет здоровый вид, убедительность и ясность почти физических предметов. Он зорко смотрит на себя и вокруг себя, и мысль его в обоих случаях устремлена только на то, чтоб показать сущность характеров и происшествий за внешними подробностями, затемняющими их значение для менее проницательных глаз. Когда достигает он пояснения их их же природными свойствами, он останавливается, не заботясь, какой вид начинают они принимать после того: работа его кончилась, и это мы называем художнической работой.

   Затем любопытно посмотреть на самое приложение его психического анализа к делу. Едва вспоминает он какое-либо детское ощущение, какую-либо раннюю попытку ребяческой мысли, как в то же время представляется ему давление этой мысли на самый характер молодого человека и цепь случаев, происшествий, вызванных ею; другими словами, он облекает ее в форму искусства, дает ей плоть и настоящее бытие в области изящного. В каком верном отношении находятся эти результаты с первым поводом, родившим их, читатель может убедиться сам в рассказах г. Л. Н. Т. Редкие писатели так логически последовательны, так строго верны своим идеям и редкие так сильно убеждены в единстве мысли и поступка, как г. Л. Н. Т. Все это показывает, во-первых, истинное понимание сущности автобиографии, а во вторых, глубокое его познание самой природы того возраста, которого он сделался историком. При этом живом, художественном объяснении детства есть одна черта у автора, которая показывает его способность понимания предметов чисто поэтически, именно: он верует в жизненное действие организма и с настоящим чувством поэта уловляет ту минуту, когда природа сама по себе, без всякого пособия со стороны, дает искру мысли, первый признак чувства и первую наклонность. Он следит потом за ходом их во всем их извилистом полете через множество ощущений и случаев, которые они окрашивают своим цветом. Как поступает автор в отношении самого себя, своей внутренней истории, так поступает он и в отношении внешней обстановки, где судьба определила ему находиться. Он не обсуждает тот круг, куда был поставлен и который, не очень глубоко и серьезно понимая вещи, бережет только внешний вид достоинства и благородства: он его описывает. Круг этот служит рамой для г. Л. Н. Т., где вращается повествование его о странствиях детской мысли, беспрестанно возникающей по закону собственной производительности. Отношения между кругом и юным наблюдением, старающимся разгадать его и испытывающим на себе его влияние, составляют хронику, исполненную занимательности, перипетий и катастроф, которые, к удивлению читателя, оковывают его внимание, как перипетии и катастрофы драматических героев. И таким образом из представления параллельного хода жизненных явлений и психических движений образуется у него рассказ, исполненный мысли и вполне художественный.

   Само собой разумеется, что если таково общее впечатление его рассказов, то и все подробности их отличаются тем же характером. У повествователя нашего уже почти нет малозначительных внешних признаков для лица, ничтожных подробностей для события. Наоборот, каждая черта в тех и других доведена до значения, иногда до разумности, смеем выразиться, поражающей даже и такие глаза, которые от привычки к темноте мало способны к различению предметов. Отсюда рождается замечательная выпуклость как лиц, так и происшествий. Автор доводит читателя неослабной проверкой всего встречающегося ему до убеждения, что в одном жесте, в незначительной привычке, в необдуманном слове человека скрывается иногда душа его и что они часто определяют характер лица так же верно и несомненно, как самые яркие, очевидные поступки его. Обе части рассказа наполнены подобными изображениями роли второстепенных и третьестепенных признаков в жизни человека, но особенно выказалось это присутствие мысли, наполняющей содержанием все, до чего коснулась, в главах второго рассказа: "Отрочество". В одной из них, например, автор рисует способ держаться двух подруг, Любоньки и Катеньки, и, не говоря ни слова о разнице их характеров, открывает нравственную сущность обеих девушек - в манере ходить, носить голову, складывать руки, говорить с людьми и смотреть на подходящего, - возвышая таким образом незначительные внешние признаки до верных, глубоких психических свидетельств. Происшествия в рассказе имеют точно такое же значение: везде это перевод мысли на дело, на существенность. Каждая дробная часть душевной, нравственной жизни отражается у автора в таком же дробном, мелком, но грациозном и верном случае. Истина обоих, как первого повода, так и результата, особенно подтверждается тем, что в рассказе г. Л. Н. Т. нет признака анахронизмов или -хронологического смешения происшествий. Впечатления и события детства простее, наивнее, грациознее впечатлений и событий отрочества, которые становятся сложнее, запутаннее, рассудочнее и потому драматичнее. Вот почему мысль и оболочка ее в области искусства, то есть характеры, образ и события, слиты у автора и представляют одно целое, действующее сильно и благодетельно на читателя.

   Мы восставали против авторского вмешательства вообще в рассказ, но, конечно, подобное изложение двух первоначальных эпох жизни не могло быть сделано иначе, как возмужалой рукой, которая везде и проглядывает. Вмешательство автора тут, однако же, отходит в общую систему, которая, как можно заметить, присутствовала при сочинении рассказов. Оно допущено как пояснение того, что смутно лежит в представлении ребенка, но что уже лежит в нем несомненно. Автор делается только толмачом детских впечатлений. Так, буря на дороге во втором рассказе, столь превосходно описанная г. Л. Н. Т., конечно, не так полно и подробно могла отразиться в воображении ребенка, но она отразилась в нем целиком, грудой, уже заключавшей все подробности, уловленные и определенные впоследствии. Возмужалый автор только их развил, извлек из темного представления для ясной, поэтической картины и ею пояснил себе то, что в первые года только чувствовал. Таково и везде его вмешательство.

   Оставляем некоторые критические замечания до полного выхода произведения г. Л. Н. Т., но скажем теперь же, что если последние две части его рассказа, которых ожидаем с нетерпением, будут наделены такой же дельной мыслию и таким же изложением многоразличных ее проявлений в жизни, то мы можем теперь же поздравить себя с замечательным литературным явлением. Конечно, последующая работа автора гораздо труднее, чем та, которую он уже представил публике: детство и отрочество имеют в самом себе много такого, что подкупает и привлекает читателя: эпохи юношества и возмужалости уже требуют изображения характера, который по сущности своей, по своим стремлениям и даже по своим падениям достоин был бы усилий и изысканий мысли. Тут предстоит опасность - встретить разноречивые мнения о человеке, чего вполне может избегнуть эпоха детства, имеющая в себе и полное свое оправдание. Не будем, однако же, загадывать наперед, а скорее полагаться на природную силу таланта в авторе, которую он особенно показал в сфере искреннего и глубокого разъяснения душевных оттенков. Судя даже по тому, что теперь имеем от него, мы уже с полным убеждением причисляем г. Л. Н. Т. к лучшим нашим рассказчикам и ставим его имя наряду с именами гг. Гончарова, Григоровича, Писемского и Тургенева, именами, которые, конечно, останутся в памяти читателей и на страницах истории русской словесности и будут почтены добрым словом как там, так и здесь.

  

   В настоящем издании собраны статьи русских критиков и эстетиков 40-50-х гг. XIX в.; все они написаны и опубликованы (в России или за ее пределами) в период с 1842 по 1857 г.

   Составители отнюдь не претендовали на то, чтобы с необходимой полнотой представить в сборнике целый этап в развитии русской эстетики, - эта задача невыполнима в рамках одной книги; поэтому были отобраны такие документы, которые обладают наибольшей репрезентативностью по отношению к основным идейно-эстетическим течениям середины XIX в. Применительно к 40-м гг. это - демократическое западничество (в двух его разновидностях), славянофильство и "официальная народность"; применительно к 50-м - революционно-демократическое направление, русский "эстетизм" и направление "молодой редакции" "Москвитянина". В настоящем издании не представлены работы И. В. Киреевского, переизданные в его сборнике "Критика и эстетика" (М., 1979); публикуемая же статья А. А. Григорьева не вошла в состав его сборника "Эстетика и критика" (М., 1980).

   Целый ряд работ, включенных в настоящий сборник, в советское время не перепечатывался; некоторые работы (часто в извлечениях) публиковались в изданиях, носивших преимущественно учебный характер (последнее из них: Русская критика XVIII-XIX веков. Хрестоматия. Сост. В. И. Кулешов. М., 1978). Статьи, вошедшие в сборник, публикуются полностью (за исключением статей Ю. Ф. Самарина и М. Н. Каткова - см. ниже, с. 516, 529-530).

   Тексты печатаются либо по наиболее авторитетным изданиям академического типа (В. Г. Белинского, А. И. Герцена и Н. Г. Чернышевского), либо по первой и, как правило, единственной прижизненной публикации. (Заметим попутно, что вышедшие до революции посмертные издания некоторых представленных в сборнике авторов дефектны в текстологическом отношении.) О принципе публикации статей П. В. Анненкова, см. на с. 527-528.

   При публикации текстов сохранена орфографическая вариантность одних и тех же слов: реторический и риторический и т. д., а также параллелизм типа: противоположный и противуположный, вызванный одновременным употреблением книжных и разговорных форм данного слова. Не менялось и написание таких слов, как сантиментализм, буддгаистический, нувелист, венециянский и т. д., которое являлось характерным для той эпохи. По возможности сохранены и пунктуационные особенности подлинника. В соответствии с современной нормой исправлялись лишь написания произведений, обозначения национальностей и т. п., которые не несут смысловой нагрузки. Неточное цитирование не оговаривается.

   Весь материал сборника расположен по хронологическому принципу.

   В состав Примечаний входят: краткая биобиблиографическая справка об авторе, указание на источник текста и постраничные примечания.

   В Примечаниях приняты следующие сокращения:

   Белинский - Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 1-13. М., 1953-1959;

   Гоголь - Гоголь Н. В. Полн. собр. соч., т. 1-14. [Л.], 1940-1952;

   Григорьев - Григорьев А. Литературная критика. М., 1967;

   Чернышевский - Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. 1-16. М., 1939-1953.

   Письма к Дружинину - Летописи Гослитмузея, кн. 9. Письма к А. В. Дружинину (1850-1863). М., 1948.

  

   Составители приносят глубокую признательность Ю. В. Манну, рецензировавшему рукопись сборника и сделавшему ряд ценных замечаний.

  

  

   Павел Васильевич Анненков (1813-1887) - литературный критик, эстетик, очеркист, прозаик, мемуарист. Учился в Петербургском горном корпусе; некоторое время был вольнослушателем Петербургского университета. Наибольшую известность Анненков снискал как издатель "Сочинений Пушкина" (т. 1-7. Спб., 1855-1857) и автор первой научной биографии поэта. По достоверности, широте охвата и объективности "Литературные воспоминания" Анненкова - вершинное достижение русской мемуаристики XIX в.

   Литературно-критические работы Анненкова отличаются тонким эстетическим вкусом и глубоким пониманием авторского замысла, что зачастую позволяло ему преодолевать односторонность доктрины "чистого искусства", некоторые положения которой он разделял в 50-е гг. Эстетические воззрения Анненкова проанализированы в статье: Егоров Б. Ф. П. В. Анненков - литератор и критик 1840-1850-х годов.- "Учен. зап. Тартуского гос. ун-та", вып. 209, 1968; характеристику его пушкиноведческих трудов см.: Моздалевский Б. Л. Работы П. В. Анненкова о Пушкине. - В кн.: Моздалевский Б. Л. Пушкин. Л., 1929.

   Анненков - в отличие от подавляющего большинства русских критиков - имел возможность при жизни перепечатать наиболее значительные свои работы. Две публикуемые в настоящем сборнике статьи были переизданы в составе кн.: Анненков П. В. Воспоминания и критические очерки, отд. 2. Спб., 1879. Тексты статей не подверглись правке, автор изменил лишь названия. Учитывая характер данного издания, обе статьи публикуются под их первоначальными названиями.

   Статья "О мысли в произведениях изящной словесности. (Заметки по поводу последних произведений гг. Тургенева и Л. Н. Т[олстого])" печатается по тексту первой публикации: "Современник", 1855, т. 49, No 1. Критика, с. 1-26. Подпись: П. А-в. Позднейшее авторское название: "Характеристики. И. С. Тургенев и гр. Л. Н. Толстой"

  

   ¹ Критик цитирует рассказ "Два помещика".

   ² Персонаж второго тома "Мертвых душ".

   ³ Бог земледелия Сатурн очень часто отождествлялся с доолимпийским божеством Кроном (также покровителем земледелия), который также проглатывал своих детей.

   ⁴ Скептически оценивая стихотворную новеллу "Анджело", созданную на основе драмы Шекспира "Мера за меру", критик не учитывает собственно пушкинскую проблематику этого произведения. По воспоминанию П. В. Нащокина, Пушкин говорил: "...ничего лучше я не написал" (Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851-1860 годах. Л., 1925, с. 47).

   ⁶ "Детство" и "Отрочество" были задуманы Толстым как первые части романа "Четыре эпохи развития" ("Четыре эпохи жизни"); "Юность" появилась в 1867 г., а последняя часть, "Молодость", не была написана.