Арватов Борис Игнатьевич - Контр-революция формы

ение. И когда он пишет о Советской России:

  

   Твой облик реет властной чарой:

   Венец рубинный и сапфирный

   Превыше туч пронзил лазурь... -

  

   то всякая идеологическая агитационность здесь превращается в нуль: потребитель, которому нравятся такие стихи, будет наслаждаться ими не иначе, как самоцельно, ибо абсолютно безразлично они могли быть написаны в оде какому-нибудь Георгу Английскому, и богине "Киприде", и своей любовнице, и переведены из Виргилия или Буало, взяты у Державина и т. п. Октябрьская революция тут превращается в иллюзорный объект искусства для искусства, сколько-бы хороших идей не было бы втиснуто в рифмованные строчки.

   Такова революционно-идеологическая ценность книжки.

   Но этого мало. У нее есть еще другая сторона, - эмоционально-идеологическая.

   Я имею в виду ту эстетическую окраску, которую приобретает в произведениях Брюсова революционная идеология.

   Социальные слои, внешне захваченные революционным процессом, стараются в иллюзии, т. е., в художественном претворении, приспособить революцию к своим консервативным традициям.

   Вспомним ранее приведенное место о древне-греческих парках, с которыми ассоциирует Брюсов современные события; возьмем такие отрывки об Октябре как:

  

   1) В день крестильный в Октябре.

   2) Крестят нас огненной купелью.

   3) Понт в пристань пронесет ладью.

   4) ...Под стягом единым...

   5) Нам нужен - воин, кормчий, страж.

  

   стр. 230

  

   6) Рушатся незыблемости зданий,

   Новый Капитолий востает.

   7) ...Вселенского нового храма

   Адамантовый цоколь сложить.

   И т. д.

  

   Напомню, наконец, две предыдущих главы, где показывалось, что все стихи Брюсова (в том числе и "революционные") состоят из реакционно-архаических шаблонов.

   Не следует, разумеется, думать, что слова "крестят", "крестильный", "храм" и пр. использованы поэтом в буквальном смысле. Нет, - это просто сравнения, художественные образы, но именно самый церковно-славянский метод сравнения и является социологически важным для понимания той роли, которую такое сравнение выполняет.

   Брюсов всеми силами тащит сознание назад, в прошлое; он переделывает революцию на манер греческих и других стилей, - приспособляет ее к вкусам наиболее консервативных социальных слоев современности. Любой нэпман будет с удовольствием читать его напыщенные тирады, так как они с равным основанием могут быть отнесены к подвигам Робеспьера, войнам Александра Македонского или похождениям Ильи Муромца. Реальный, современный смысл описываемых событий отсутствует, зато имеется далекая от жизни, пышная картина, изукрашенная всяческими "красотами", которые так приятны сердцу обывателя. Ведь обыватель всегда готов "лететь за грань, в планетный холод" или "мчаться за грань, за пределы" (цитаты из "Октябрьских" стихов книжки) именно потому, что все это "запредельно" и ничего общего с действительной жизнью не имеет.

   Брюсов извращает революцию, шаблонизирует сознание, воспитывает статичность и архаизм эмоций, не говоря уже о том, что его творчество - есть прямая помеха развитию искусства, поскольку Брюсов не только пишет стихи, но и учит их писать. Вот почему поэзия Брюсова, несмотря на ее "содержание", является ничем иным, как социально-художественной реакцией.

  

   Источник текста: Леф. 1923. N 1. С.215-230

   http://www.ruthenia.ru/sovlit/j/2778.html