В. Г. Белинский
Душенька, древняя повесть И. Богдановича
--------------------------------------
Собрание сочинений в девяти томах
М., "Художественная литература", 1979
Том четвертый. Статьи, рецензии и заметки. Март 1841 - март 1842
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
--------------------------------------
Издание конторы привилегированной типографии Е. Фишера, в
Санкт-Петербурге. Санкт-Петербург. 1841. В 12-ю д. л. 78 стр.
"Душенька" имела в свое время успех чрезвычайный, едва ли еще не
высший, чем трагедии Сумарокова, комедии Фонвизина, оды Державина,
"Россиада" Хераскова. Пастушеская свирель Богдановича очаровала слух
современников сильнее труб и литавр эпических поэм и торжественных од;
миртовый венок его был обольстительнее лавровых венков наших Гомеров и
Пиндаров того времени. До появления в свет "Руслана и Людмилы" наша
литература не представляет ничего похожего на такой блестящий триумф, если
исключить успех "Бедной Лизы" Карамзина. Все поэтические знаменитости
пустились писать надписи к портрету счастливого певца "Душеньки", а когда он
умер, - эпитафии на его гробе. Один Дмитриев, в свое время поэтическая
знаменитость первой величины, написал три такие эпитафии; вот они;
I
Привесьте к урне сей, о грации! венец:
Здесь Богданович спит, любимый ваш певец.
II
В спокойствии, в мечтах текли его все лета,
Но он внимаем был владычицей полсвета,
И в памяти его Россия сохранит.
Сын Феба! возгордись: здесь муз любимец спит.
III
На урну преклонясь вечернею порою,
Амур невидимо здесь часто слезы льет,
И мыслит, отягчен тоскою,
Кто Душеньку теперь так мило воспоет? {1}
Кажется, родной брат Богдановича написал следующее, славное в свое
время двоестишие к творцу "Душеньки";
Зефир ему перо из крыл своих давал,
Амур водил пером, он "Душеньку" писал {2}.
Батюшков воспел Богдановича в своем прекрасном послании к Жуковскому
"Мои пенаты", вместе с другими знаменитостями русской литературы:
За ними Сильф прекрасный,
Воспитанник Харит,
На цитре сладкогласной
О Душеньке бренчит;
Мелецкого с собою
Улыбкою зовет
И с ним, рука с рукою,
Гимн радости поет.
Карамзин написал разбор "Душеньки", в котором силился доказать, что
Богданович победил Лафонтена {3}, забыв, что сказка Лафонтена если писана и
прозою, то прозою изящною, на языке уже установившемся, без усечений, без
насильственных ударений, что у Лафонтена есть и наивность, и остроумие, и
грация, столь сродственные французскому гению.
Что же такое в самом-то деле эта препрославленная, эта пресловутая
"Душенька"? - Да ничего, ровно ничего: сказка, написанная тяжелыми стихами,
с усеченными прилагательными, натянутыми ударениями, часто с полубогатыми и
бедными рифмами, сказка, лишенная всякой поэзии, совершенно чуждая
игривости, грации, остроумия. Правда, автор ее претендовал и на поэзию, и на
грацию, и на остроумную наивность, или наивное остроумие; но все это у него
поддельно, тяжело, грубо, часто безвкусно и плоско. Выпишем для примера хоть
то место, где Душенька подходит к спящему Амуру, с светильником в руке и с
мечом под полою:
Тогда царевна осторожно,
Встает _толь_ тихо как возможно.
И низу, по тропе златой,
Едва касаяся пятой,
Выходит в _некий_ покой,
Где многие от глаз преграды
Скрывали меч и свет лампады.
Потом с лампадою в руках,
Идет назад, на всякий страх,
И с воображением печальным,
Скрывает меч под платьем спальным;
Идет, и медлит на пути,
_И ускоряет вдруг ступени_,
И собственной боится тени,
Боится змея там найти.
Меж тем в чертог супружний входит.
Но кто представился ей там?
Кого она в одре находит?
То был... но кто?.. Амур был сам.
Сей бог, властитель всей натуры,
Кому покорны все амуры.
Он в крепком сне, почти нагой,
Лежал, раскинувшись в постеле,
Покрыт тончайшей пеленой,
_Котора_ сдвинулась долой,
_И частью лишь была на теле_.
Склонив лицо ко стороне,
Простерши руки _обоюду_,
Казалось будто бы во сне
Он Душеньку искал повсюду.
Румянец розы на щеках,
Рассыпанный поверх лилеи,
И _белы_ кудри _в трех рядах_,
_Вьючись_ вокруг белейшей шеи,
И склад, и нежность всех частей,
В виду, во всей красе своей,
Иль _кои_ крылися от вида,
Могли унизить Аонида,
За коим некогда, влюбясь,
Сама Венера, в дождь и в грязь,
Бежала в дикие пустыни,
Сложив величество богини.
Таков открылся бог Амур,
Таков иль был тому подобен,
Прекрасен, бел и белокур,
Хорош, пригож, _к любви способен_,
Но в мыслях вольных без _препятств_.
За сими краткими чертами
Читатели представят сами,
Каков явился бог _приятств_
И царь над всеми красотами.
Увидя Душенька _прекрасно_ божество
На место аспида, которого боялась,
Видение сие почла за колдовство,
Иль сон, или _призрак_, и долго изумлялась;
И видя наконец, как каждый видеть мог,
Что был супруг ее прекрасный самый бог,
Едва не кинула лампады и кинжала,
И, позабыв тогда свою _приличну стать_,
Едва не бросилась супруга обнимать,
Как будто б никогда его не обнимала.
Но удовольствием _жадающих очей_
Остановлялась тут стремительность _любовна_;
И Душенька тогда, недвижна и бессловна,
Считала ночь сию приятней всех ночей.
Она не раз себя в сем диве обвиняла,
Смотря со всех сторон, что только зреть могла,
_Почто_ к нему давно с лампадой не пришла,
_Почто_ его красот _заране_ не видала;
_Почто_ о боге сем в незнании была
И дерзостно его за змея почитала.
_Впоследок царска_ дочь,
В _сию приятну_ ночь
_Дая_ свободу взгляду,
Приближилась, потом приближила лампаду,
Потом нечаянной бедой,
При сем движении, и робком и несмелом,
Держа огонь над самым телом,
Трепещущей рукой
Небрежно над бедром лампаду наклонила
И, _масла часть_ пролив _оттоль_,
_Ожогою бедра_ Амура разбудила,
Почувствовав _жестоку_ боль,
Он вдруг вздрогнул, вскричал, проснулся,
И, боль свою забыв, _от света ужаснулся_;
Увидел Душеньку, увидел также меч,
Который _из-под плеч_
К ногам тогда _скользнулся_;
Увидел он вины,
Или _признаки_ вин _зломышленной жены_;
И тщетно тут желала
_Сказать несчастья все сначала_,
Какие в выправку сказать ему могла.
Слова в устах останов лились:
И свет и меч в _винах_ уликою являлись,
И Душенька тогда, _упадши_, обмерла.
Сиречь "сомлела"; - и поделом ей! Мы нарочно не поскупились на выписку:
пусть читатели сами судят по этому отрывку, какого труда и п_о_ту ст_о_ит
прочесть поэму, писанную такими милыми стишками и преисполненную такой
легкой, очаровательной и грациозной поэзии...
"Душенька" Богдановича ведет свое начало от высокого эллинского мифа о
сочетании _души с любовью_, то есть о проникновении духовным началом
естественного влечения полов: на этот раз из чистого и глубокого источника
вытекла мутная лужица воробью по колено. Конечно, нельзя винить Богдановича
за то, что ему не могла и в голову войти подобная мысль: об этих
премудростях и в самой Германии очень незадолго до его времени начали
догадываться; не виним его также за отсутствие художественного такта,
пластичности и наивной грациозности древних: он не был ни художником, ни
поэтом, ни даже особенно талантливым стихотворцем, да в его время о
художественности и пластицизме древних и сами немцы только что начинали
догадываться, а вся остальная Европа жила в идее остроумия; но ведь
остроумие должно же быть остроумно, а не плоско; шалость должна же быть
игрива, грациозна, чтоб не оскорблять эстетического вкуса...
Почему же "Душенька" Богдановича имела такой блестящий успех? - Мы
первые согласны в том, что всякий блестящий успех всегда основывается если
не на достоинстве, то на какой-нибудь основательной причине; и мы убеждены,
что успех "Душеньки" был вполне заслуженный, так же как и успех "Бедной
Лизы". Это очень легко объяснить. Громкие оды и тяжелые поэмы всех оглушали
и удивляли, но никого не услаждали, - и потому все мечтали о какой-то
"легкой поэзии", вероятно, разумея под нею салонную французскую
беллетристику. И вот является человек, который для своего времени пишет
просто и легко, даже забавно и игриво, силится ввести в поэзию комический
элемент, высокое смешать с смешным, как это есть в самой действительности,
реторику поддельного эмфаза заменить реторикою поддельной наивности и
остроумия, каким наградила его скупая природа. Естественно, что все приходит
в восторг от такой _невидали_ и _небывальщины_: должно было приглядеться к
ней (а для этого нужно было время и время), чтобы увидеть ее
незначительность и пустоту. И пригляделись; но тогда еще наши литературные
авторитеты сокрушались медленно: их и не читали, а все-таки хвалили по
преданию и ленивой привычке. И вот Батюшков, поэт с большим дарованием и с
художественным тактом, бессознательно преклоняясь перед всемогущею тогда
силой предания, воспел Богдановича, как любимца муз и граций, с которыми у
певца "Душеньки" не было ничего общего {4}. Ведь Дмитриев говорил же о
Хераскове:
Пускай от зависти сердца зоилов ноют;
Хераскову они вреда не нанесут:
Владимир, Иоанн щитом его покроют
И в храм бессмертья проведут {5}.
Воейков (во время _о_но, тоже литературная и поэтическая знаменитость)
провозглашал:
Херасков, _наш Гомер_, воспевший древни браyи,
России торжество, падение Казани... {6}
А теперь? - Увы! - Sic transit gloria mundi! {Так проходит мирская
слава! (лат.). - Ред.} ... Успеху "Душеньки" много способствовал и ее
вольный, шаловливый тон, столь противоположный чопорности литературных
приличий того времени. Этому же обстоятельству много обязаны были своим
успехом и сказки Дмитриева "Причудница" и "Модная жена", которые, впрочем,
по литературному достоинству гораздо выше "Душеньки". Однако ж поэма
Богдановича все-таки замечательное произведение, как факт истории русской
литературы: она была шагом вперед и для языка, и для литературы, и для
литературного образования нашего общества. Кто занимается русскою
литературою как предметом изучения, а не одного удовольствия, тому - еще
более записному литератору - стыдно не прочесть "Душеньки" Богдановича. - Но
безотносительных достоинств она не имеет никаких, и в наше время нет ни
малейшей возможности читать ее для удовольствия.
А между тем "Душенька" до сих пор все печатается новыми изданиями;
мелкие книжные торговцы сделали ее постоянным средством для своих
спекуляций. И это очень понятно. У нас есть особый класс читателей: это
люди, только что начинающие читать, вместе с переменою национального
сермяжного кафтана на что-то среднее между купеческим длиннополым сюртуком и
фризовою шинелью. Обыкновенно они начинают с "Милорда английского" {7} и
"Потерянного рая" (неистовым образом переведенного прозою с какого-то
реторического французского перевода) {8}, "Письмовника" Курганова,
"Душеньки" и басен Хемницера, - этими же книгами и оканчивают, всю жизнь
перечитывая усладительные для их грубого и необразованного вкуса творения.
Потому-то эти книги и издаются почти ежегодно нашими сметливыми книжными
торговцами.
Новое издание "Душеньки" очень скромно и ужасно безвкусно. Корректура
неисправна. Приложений нет никаких.
ПРИМЕЧАНИЯ
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
В тексте примечаний приняты следующие сокращения:
Анненков - П. В. Анненков. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат,
1960.
Белинский, АН СССР - В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. I-XIII. М.,
Изд-во АН СССР, 1953-1959.
ГБЛ - Государственная библиотека им. В. И. Ленина.
Герцен - А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах. М., Изд-во АН СССР,
1954-1966.
ГИМ - Государственный исторический музей.
ГПБ - Государственная Публичная библиотека СССР им. М. Е.
Салтыкова-Щедрина.
ИРЛИ - Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.
КСсБ - В. Г. Белинский. Сочинения, ч. I-XII. М., Изд-во К. Солдатенкова
и Н. Щепкина, 1859-1862 (составление и редактирование издания осуществлено
Н. X. Кетчером).
КСсБ, Список I, II... - Приложенный к каждой из первых десяти частей
список рецензий Белинского, не вошедших в данное издание "по
незначительности своей".
ЛН - "Литературное наследство". М., Изд-во АН СССР.
Панаев - И. И. Панаев. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат,
1950.
ПР - позднейшая редакция III и IV статей о народной поэзии.
ПссБ - В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., под ред. С. А. Венгерова (т.
I-XI) и В. С. Спиридонова (т. XII-XIII), 1900-1948.
Пушкин - А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в 10-ти томах. М.-Л., Изд-во АН
СССР, 1962-1965.
ЦГИА - Центральный Государственный исторический архив.
Душенька, древняя повесть И. Богдановича... (с. 410-414). Впервые -
"Отечественные записки", 1841, т. XVI, ? 5, отд. VI "Библиографическая
хроника", с. 1-4 (ц. р. 30 апреля; вып. в свет 1 мая). Без подписи. Вошло в
КСсБ, ч. V, с. 295-300.
Окончание работы над рецензией определяется письмом Белинского к
Краевскому, написанным около 10 апреля, в котором он сообщал, что посылает
рецензию на "Душеньку".
1 Критик цитирует два "Надгробия И. Ф. Богдановичу, автору "Душеньки"
(оба - 1803) и стихотворение "И. Ф. Богдановичу, автору "Душеньки" (1803; в
цитате есть неточности).
2 Автор этого двустишия - П. П. Бекетов (двоюродный брат И. И.
Дмитриева), издатель сочинений И. Ф. Богдановича. Родной брат поэта, Иван
Богданович, написал другое двустишие:
Не нужно надписьми могилу ту пестрить,
Где _Душенька_, одна все может заменить.
3 Имеется в виду статья Н. М. Карамзина "О Богдановиче и его
сочинениях" ("Вестник Европы", 1803, ? 9-10; см.: Н. М. Карамзин. Избранные
сочинения, т. II. М.-Л., "Художественная литература", 1964, с. 198-226).
4 Подразумеваются строки из стихотворения К. Н. Батюшкова "Ответ
Тургеневу" (1812):
Там Душеньки певец
Любимец нежный Музы...
5 Неточная цитата из стихотворения "К портрету М. М. Хераскова" (1803);
"Владимир" (1785) - поэма Хераскова; "Иоанн" - так назвал Дмитриев (по имени
главного героя) поэму Хераскова "Россиада" (1779).
6 Критик цитирует "Сатиру к С<перанскому> (1805) об истинном
благородстве" А. Ф. Воейкова.
7 Имеется в виду "Повесть о приключении английского милорда Георга и о
бранденбургской маркграфине Фридерике-Луизе..." (1782) М. Комарова.
8 Очевидно, имеется в виду издание: "Потерянный Рай. Поэма Д.
Мильтона... ч. I-IV. Перевод с французского, исправленный по английскому
подлиннику. С присовокуплением примечаний Е. Люценко" (СПб., 1824).
А. Л. Осиповат и Л. С. Пустильник