Белинский Виссарион Григорьевич - Гамлет, драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета

тью, у меня была печать

  

  

  Отца покойного; печатью этой

  

  

  Я запечатал - хочешь ли ты знать,

  

  

  Что было в грамотах?

  

  

  

  

  Горацио.

  

  

  

  

  

  Принц, я желал бы...

  

  

  

  

  Гамлет.

  

  

  Приказ - казнить меня не медля! Не дивись,

  

  

  Мой друг! В подарок Розенкранцу с Гильденштерном

  

  

  Я написал взаимно их казнить,

  

  

  Едва они достигнут английской земли.

  

  

  Пускай они увидят, как опасно

  

  

  Стать между двух мечей, когда свирепый

  

  

  Бой начался меж сильными людьми?

  Видите ли: слова Гамлета, сказанные им его матери: "Поедем поглядим, кто похитрей кого взорвет на воздух" не были ни пустым хвастовством, ни уловкою слабого человека, старавшегося обмануть самого себя; нет, этот _теоретический_ Гамлет перехитрил, провел за нос, одурачил всех этих _практических_ людей, как замечает Гизо {229}. Нет, Гамлет не слабое, бессильное дитя, когда надо действовать свободно, по внутреннему побуждению, даже когда надо губить людей, если только "бешенство против них дает достаточно силы на их погубление. Он только упрекает себя в том, что у него нет столько бешенства против убийцы его отца, обольстителя его матери, хищника короны, сколько нужно бешенства для того, чтобы убийство показалось не долгом, не обязанностию, а удовлетворением душевной потребности, которое во всяком случае должно быть по крайней мере легко. Однакож с той минуты, когда он узнал о злодейском умысле короля на собственную жизнь, его решение, кажется, тверже, хотя он и попрежнему еще много говорит о нем, что не совсем сообразно с твердым решением -

  

  

  

  С ним решено теперь. -

  

  

  Убийца моего отца, престола хищник.

  

  

  И матери моей бесчестный соблазнитель,

  

  

  Коварно умышлявший погубить меня,

  

  

  Погибнуть должен - совесть мне велит

  

  

  Казнить злодея - преступленье будет

  

  

  Его оставить на позор земли.

  

  

  

  

  Горацио.

  

  

  Он скоро разгадает хитрость вашу.

  

  

  

  

  Гамлет.

  

  

  Он не успеет разгадать - его минуты

  

  

  Изочтены. - Но совестью теперь тревожусь я

  

  

  За оскорбление Лаерта - я забылся,

  

  

  Я должен был печаль его уважить -

  

  

  Его судьба моей судьбе подобна...

  Входит один из придворных, Осрик, и самым искусным, самым придворным образом предлагает Гамлету, от имени короля, вызов Лаерта и уведомляет его, что король держит за него, против Лаерта, шесть превосходных коней, Лаерт же, за себя, шесть драгоценных шпаг и шесть кинжалов, а спор состоит в том, со стороны короля, что из двенадцати раз Лаерт не даст Гамлету и трех ударов, а со стороны Лаерта, что он из девяти раз дал Гамлету три удара. Вся эта сцена превосходна в высшей степени: в ней нет ничего придуманного, натянутого или изысканного для насильственной развязки, за неимением естественной, как то часто бывает у обыкновенных талантов. У Шекспира, напротив, развязка выходит необходимо из сущности действия и индивидуальности характеров, и все это просто, обыкновенно, естественно. Уменье и легкость, с какими Осрик ведет довольно трудное дело, показывают, что Шекспир равно хорошо знал и царей, и придворных, и могильщиков. Гамлет _грустно_ издевается над придворного льстивостию Осрика; но он задумывается прежде, нежели дает свое согласие на вызов, и, по уходе ловкого посла, говорит Горацио о предчувствии, которое его невольно смущает; какая глубина и истина во всем этом!

  Горацио. Если душа ваша что-нибудь вам подсказывает, не презирайте этим уведомлением души. Я пойду известить, что вы теперь не расположены.

  Гамлет, Нет! это глупость. Презрим всякие предчувствия. Без воли провидения и воробей не погибнет. Чему быть сегодня, того не будет потом. Чему быть потом, того не будет сегодня - не теперь тому быть, так после. Быть всегда готову - вот все! Если никто не знает того, что с ним будет - оставим всему быть так, как ему быть назначено.

  Из этих слов видно, что Гамлет не только прекрасная, но и великая душа: тот велик, кто _так_ умеет понимать миродержавный промысл и _так_ умеет ему покоряться, потому что только сила, а не слабость умеют _так_ понимать провидение и _так_ покоряться ему. Заметьте из этого, что Гамлет уже не слаб, что борьба его оканчивается: он уже не силится решиться, но решается в самом деле, и от этого у него нет уже бешенства, нет внутреннего раздора с самим собою, осталась одна грусть, но в этой грусти видно спокойствие, как предвестник нового и лучшего спокойствия.

  Гамлет дерется с Лаертом и наносит ему удар; король пьет за здоровье Гамлета и предлагает ему кубок, но он отказывается до окончания боя и еше дает удар Лаерту. Королева пьет за здоровье Гамлета, и король, не успевши остановить ее, говорит про себя: "Она погибла - в кубке яд". Этот кубок был приготовлен для Гамлета: король очень хитр и осторожен - в случае неудачи одной смерти, он приготовил Гамлету другую: но судьба издевается над жалким слепцом и делает свое. Королева предлагает Гамлету разделить с нею кубок; но судьба делает свое, и Гамлет снова отказывается до окончания боя. Лаерт дает удар Гамлету, который в то же мгновение выбивает его рапиру и бросает свою. Лаерт в бешенстве схватывает гамлетову рапиру, а Гамлет подымает его: судьба делает свое, а люди думают, что они делают свое. Королева лишается чувств: яд начинает в ней действовать.

  

  

  

  

  Лаерт.

  

  

  

   Что это? Я ранен -

  

  

  Гамлет моей рапирой бился - я погиб!

  

   (Смятение. Лаерт едва держится на ногах.)

  

  

  

  

  Гамлет.

  

  

  Мать моя! ты испугалась за меня!

  

  

  

  

  Королева.

  

  

  

  

  

  

  Нет! яд,

  

  

  Яд в кубке был - яд - о мой милый сын!

  

  

  

   (Умирает.)

  

  

  

  

  Гамлет.

  

  

  Злодейство! Заприте двери! Никого не выпускать,

  

  

  Искать злодея!

  

  

  

   Лаерт (падает)

  

  

  

  

  Он перед тобою,

  

  

  Гамлет! Ты ранен на смерть -

  

  

  Яд в твоей крови - я умираю за измену -

  

  

  Рапира - была - отравлена - в твоих руках

  

  

  Орудие погибели обоих -

  

  

  Тебя и королеву погубил -

  

  

  Король - король...

  

  

  

  

  Гамлет.

  

  

  

  

   Яд! на работу!

  

  

  

   (Колет короля.)

  

  

  

  

  Король.

  

  

  

  

  

  

   Помогите!

  

  

  

   Осрик и другие.

  

  

  Измена!

  

  

  

  

  Гамлет.

  

  

  

  Что - скажи: каков мой кубок,

  

  

  Убийца, отравитель? Пей мою погибель!

  

  

   (Король падает и умирает.)

  

  

  

  

  Лаерт.

  

  

  Он заслужил погибель - он нас погубил!

  

  

  Прости мне, Гамлет, смерть твою, прости,

  

  

  Как я тебе прощаю смерть отца!

  

  

  

  

  (Умирает.)

  

  

  

  

  Гамлет.

  

  

  Усни спокойно! - Смерть! так вот она,

  

  

  Горацио?.. А вы, свидетели злодейства,

  

  

  Вы, бледные, трепещущие люди!

  

  

  Когда бы смерть язык мой не вязала,

  

  

  Я вам сказал бы... Смерть неумолима!

  

  

  Горацио! ты оправдаешь пред людьми меня...

  

  

  

  

  Горацио.

  

  

  Нет! в кубке есть остаток - он мой!

  

  

  

  

  Гамлет.

  

  

  Нет, нет, Горацио, ты должен жить.

  

  

  Ты должен оправдать Гамлета имя!

  

  

  Ты им расскажешь страшные дела,

  

  

  Ты имя Гамлета спасешь от поношенья...

  

  

  

   (Слышен марш.)

  

  

  А! это возвращенье Фортинбраса -

  

  

  Судьба ему передает венец -

  

  

  Горацио! ты все ему расскажешь.

  Входит Фортинбрас; Горацио передает ему завещание Гамлета и обещает объяснить тайну кровавого зрелища. Фортинбрас велит вынести тело Гамлета; слышна унылая музыка.

  

  

  

  

   II

  Излагая содержание драмы, мы не имели гордого намерения ввести читателя в сферу Шекспира и показать этого великана поэзии во всем блеске его поэтического величия. Подобное предприятие было бы неисполнимо. Посмотрите на чудный мир божий - в нем все прекрасно и премудро: и червь, ползущий по траве; и лев, оглашающий ревом африканскую степь и приводящий в ужас все живое и дышащее; и веяние зефира в тихий майский вечер; и ураган, воздымающий песчаную аравийскую пустыню; и светлая речка, отражающая в своих струях голубое небо; и безбрежный океан, поражающий душу человека чувством, бесконечности; и капля росы, которая зыблется на цветке; и лучезарная звезда, которая трепещет в дальнем небе!.. Везде красота, везде величие, везде гармония, но вместе с тем и везде _нечто_, а не _все_. Взгляните на ночное небо: каким бесчисленным множеством светил усеяно оно! но что же! - это только частица, только уголок беспредельной вселенной, и за этим бесчисленным множеством звезд, которое мы видим, находится их бесчисленное множество таких же бесчисленных множеств, которых мы не видим. Чтобы постигнуть беспредельность, красоту и гармонию создания в его целом, должно, отрешившись от всего частного и конечного, слиться с вечным духом, которым живет это тело без границ пространства и времени, и ощутить, сознать себя в нем: только тогда исчезнет многоразличие, уничтожится всякая частность, всякая конечность и явится, для просветленного и свободного духа, одно великое целое... Всякое проявление духа, как известная степень его сознания, есть прекрасно и велико; но видимая вселенная, будучи бесконечною, живет динамически и механически, сама не зная этого, и только в человеке - этом отблеске божества - дух проявляется свободно и сознательно, и только в нем обретает он свою субъективную личность. Прошедши чрез всю цепь органического обособления и дошедши до человека, дух начинает развиваться в человечестве, и каждый момент истории есть известная степень его развития, и каждый такой момент имеет своего представителя. Шекспир был одним из этих представителей. Вселенная есть прототип его созданий, а его создания суть повторение вселенной, но уже сознательным и потому свободным образом. Каждая драма Шекспира представляет собою целый, отдельный мир, имеющий свой центр, свое солнце, около которого обращаются планеты с их спутниками. Но Шекспир не заключается в одной которой-нибудь из своих драм, так же как вселенная не заключается в одной которой-нибудь из своих мировых систем; но целый ряд драм заключает в себе Шекспира - слово символическое, значение и содержание которого велико и бесконечно, как вселенная. Чтобы разгадать вполне значение этого слова, надо пройти через всю галлерею его созданий, эту оптическую галлерею, в которой отразился его великий дух и отразился в необходимых образах, как конкретное тождество идеи с формою; _отразился_, говорим мы, потому что мир, созданный Шекспиром, не есть ни случайный, ни особенный, но тот же, который мы видим и в природе, и в истории, и в самих себе, но только как бы вновь воспроизведенный свободною самодеятельностию сознающего себя духа. Но и здесь еще не конец удовлетворительному изучению Шекспира: для этого мало, как сказали мы, пройти всю галлерею его созданий: для этого надо сперва отыскать, в этом бесконечном разнообразии картин, образов, лиц, характеров и положений, в этой борьбе, столкновений и гармонии конечностей и частностей - надо найти во всем этом одно общее и целое, где, как в фокусе зажигательного стекла лучи солнца, сливаются все частности, не теряя в то же время своей индивидуальной действительности; словом, надо уловить в этой игре жизней дыхание одной общей жизни - жизни духа; а этого невозможно сделать иначе, как опять-таки, совлекшись всего призрачного и случайного, возвыситься до созерцания мирового и в своем духе ощутить трепетание мировой жизни. Но и это будет только полное и совершенное самоощущение себя в мире Шекспировой поэзии; но не полное и отчетливое сознание себя в ней. Мы почитаем себя слишком далекими даже от первого акта сознания; второй же предоставлен той мирообъемлющей и последней философии нашего века {230}, которая, развернувшись как величественное дерево из одного зерна, покрыла собою и заключила в себе, по свободной необходимости, все моменты развития духа и, не принимая в себя ничего чуждого, но, живя собственною жизнию, из своих же недр развитою, во всяком, даже конечном развитии видит развитие абсолютного духа, конкретно слитого с явлением, и к которой Шекспир, вместе с Гёте, другим исполином искусства, относится, как та же самая истина, но только другим путем и параллельно с нею проявившаяся. Повторяем: не посвященные в ее таинства и приподнявшие только край завесы, скрывающей от глаз конечности мир бесконечного, мы почтем себя счастливыми, если дадим чьей-нибудь дремлющей душе почувствовать, как прекрасен и чудесен этот дивный мир, и возбудим в ней стремление узнать его ближе, и в этом знании найти свое высшее блаженство. И потому, при всем нашем нежелании и опасении впасть в какое-нибудь субъективное мнение, вместо логического развития объективной истины, мы все-таки боимся не высказать удовлетворительно даже и того, что мы хорошо чувствуем, и почтем себя счастливыми, ежели в желании поделиться с другими не многими, но прекрасными ощущениями найдем свое оправдание...

  Итак, мы изложили содержание "Гамлета" не для того, чтобы показать этим достоинство этого глубокого создания, но для того, чтобы иметь, так сказать, данные для суждения о нем, чего нельзя иначе сделать, как отдав отчет в нашем понятии о каждом или по крайней мере о главных характерах драмы. Разумеется, _наше_ о них понятие только в таком случае будет истинно, когда оно будет понятием необходимым и в сущности этих характеров заключающимся, потому что субъективное мнение критика не есть истина и не имеет ничего общего с критикой, вопреки тем господам, которые любят высказывать _свои мнения_ и отрицают абсолютность изящного.

  Говоря о характерах действующих лиц в драме, нам должно выставить на вид эту действительность шекспировских лиц, эту конкретность выражающегося в них духа жизни с проявлением жизни. Каждое лицо Шекспира есть живой образ, не имеющий в себе ничего отвлеченного, но как бы взятый целиком и без всяких поправок и переделок из повседневной действительности. Французы некогда думали (да и теперь еще думают то же, хотя и уверяют в противном), что _идеал_ есть собрание воедино рассеянных по всей природе черт одной идеи. По этому прекрасному положению, злодей долженствовал быть соединением всех злодейств, а добродетельный всех добродетелей и, следовательно, не иметь никакой личности. Таков, например, Эней благочестивый Виргилия, это порождение века гнилого и развратного, для которого добродетель была мертвым абстрактом, а не живою действительностию. Шекспир есть совершенная противоположность этой жалкой теории, и потому-то французы даже и теперь еще не могут с ним сродниться, хотя и воображают себя его энтузиастами {231}.

  "Гамлет" представляет собою целый отдельный мир действительной жизни, и посмотрите, как прост, обыкновенен и естественен этот мир при всей своей необыкновенности и высокости. Но и самая история человечества, не потому ли и высока и необыкновенна она, что проста, обыкновенна и естественна? Вот молодой человек, сын великого царя, наследник его престола, увлекаемый жаждою знания, проживает в чуждой и скучной стране, которая ему не чужда и не скучна, потому что только в ней находит он то, чего ищет - жизнь знания, жизнь внутреннюю. Он от природы задумчив и склонен к меланхолии, как все люди, которых жизнь заключается в них самих. Он пылок, как все благородные души: все злое возбуждает в нем энергическое негодование, все доброе делает его счастливым. Его любовь к отцу доходит до обожания, потому что он любит в своем отце не пустую форму без содержания, но то прекрасное и великое, к которому страстна его душа, у него есть друзья, его сопутники к прекрасной цели, но не собутыльники, не участники в буйных оргиях. Наконец он любит девушку, и это чувство дает ему и веру в жизнь и блаженство жизнию. Не знаем, был ли бы он великим государем, которому назначено составить эпоху в жизни своего народа, но мы знаем, что счастливить всё, зависящее от него, и давать ход всему доброму - значило бы для него _царствовать_. Но Гамлет такой, каким мы его представляем, есть только соединение прекрасных элементов, из которых должно некогда образоваться нечто определенное и действительное; есть только _прекрасная душа_, но еще не действительный, не конкретный человек. Он пока доволен и счастлив жизнию, потому что действительность еще не расходилась с его мечтами; он еще не знает того, что прекрасно только то, что есть, а не то, что бы должно быть по его личному, субъективному взгляду на вещи. Такое состояние есть состояние нравственного младенчества, за которым непременно должно последовать распадение: это общая и неизбежная участь всех _порядочных_ людей: но выход из этого дисгармонического распадения в гармонию духа, путем внутренней борьбы и сознания, есть участь только _лучших_ людей. И вот наша _прекрасная душа_, наш задумчивый мечтатель, вдруг получает известие о смерти обожаемого отца. Грусть по нем он почитает священным долгом для всех близких к царственному покойнику, и что же? - он видит, что его мать, эта женщина, которую его отец любил так пламенно, так нежно, что "запрещал небесным ветрам дуть ей в лицо", эта женщина не только не почла своею обязанностию душевного траура по мужу, но даже не почла за нужное надеть на себя личины, уважить приличие, и, забыв стыд женщины, супруги, матери, от гроба мужа поспешила к брачному алтарю, и с кем? - с родным братом умершего, с своим деверем, и принесла ему в приданое - престол государства! Тут Гамлет увидел, что мечты о жизни и самая жизнь совсем не одно и то же, что из двух одно должно быть ложно: и в его глазах ложь осталась за жизнью, а не за его мечтами о жизни. Что ж стало с нашею прекрасною душою, когда она от самой тени своего отца услышала и страшную повесть о братоубийстве, и намек о страшных замогильных тайнах, и страшный завет о мщении? О, она прокляла все доброе и злое - прокляла жизнь! Его мать - женщина слабая, ничтожная, преступная - и женщина погибла в его понятии. Он втоптал в грязь свое прекрасное чувство; он обременяет предмет своей любви всею тяжестию позора и презрения, которое заслуживает в его глазах женщина; он говорит Офелии такие слова, каких женщина не должна ни от кого слышать, а тем меньше от того, кого любит; он делает ей такие оскорбления, за которые от женщины нет прощения мужчине, как бы ни любила она его. Вера была жизнию Гамлета, и эта вера убита или по крайней мере сильно поколеблена в нем - и отчего же? - оттого, что он увидел мир и человека не такими, какими бы он хотел их видеть, но увидел их такими, каковы они суть в самом деле. Любовь была его второю жизнию, и он отрекается от нее, потому что презирает женщину - почему же? - потому, что его мать заслуживает презрение, как будто недостоииство его матери уничтожает достоинство женщины вообще. Присовокупите к этому, что Гамлет нисколько не отделяет своего царственного достоинства от своего человеческого достоинства, что не поклонничества, но любви и сочувствия требует он от людей, а между тем видит в них только раболепных придворных, которые спекулируют своим подданничеством, - и вам будет еще понятнее это разочарование. Но потерять веру в людей вследствие какого-нибудь горького опыта еще не значит потерять все и потерять безвозвратно: такая потеря кажется потерею только вследствие мгновенного ожесточения, которое может продолжаться более или менее, но не может быть всегдашним состоянием великой души; но - потерять веру в самого себя, увидеть свои убеждения в совершенном разладе с своею жизнию - это потеря, и потеря ужасная. Таково было состояние Гамлета. Он узнал о гибели отца из уст тени этого самого отца, он выслушал от него завет мести, он убежден, что эта месть его священный долг; в первом порыве взволнованного чувства он клянется и небом и землею лететь на мщение как на свидание любви - и вслед за этим сознает свое бессилие выполнить и долг и клятву... отчего в нем это бессилие? - оттого ли, что он рожден любить людей и делать их счастливыми, а не карать и губить их, или в самом деле от недостатка этой силы духа, которая умеет соединить в себе любовь с ненавистию и из одних и тех же уст изрекать людям и слова милости и счастия, и слова гнева и кары; повторяем: как бы то ни было, но мы видим _слабость_. Однако эта слабость должна же иметь какой-нибудь смысл, если она избрана таким великим гением, каков Шекспир, основною идеею одного из лучших его созданий и если она так сильно, так мощно останавливает на себе мысль человека? - Объективность не может быть единственным достоинством художественного произведения: тут нужна еще и глубокая мысль. Слабость чело- века не есть понятие отвлеченное, но в то же время и не в ней заключается жизнь духа, проявляющаяся в человеке и, следовательно, не она должна быть предметом творческой деятельности мирового, абсолютного гения. Не забудьте, что Гамлет есть главное лицо драмы, в котором выражена ее основная мысль и на котором поэтому сосредоточен ее интерес, И что за особенное наслаждение смотреть на зрелище человеческой слабости и ничтожества? И где же в таком случае был бы абсолютный взгляд Шекспира на жизнь? И почему бы эта пьеса возбуждала в душе читателя или зрителя такое спокойное, примирительное и глубокое чувство? Напротив, в таком случае она должна б была возбуждать в нем чувство отчаяния, отвращения к жизни, как эти чудовищные произведения _духовномалолетных_ гениев юной французской литературы. Нет, это не то! Гамлет выражает собою слабость духа - правда; но надо знать, что значит эта слабость. Она есть распадение, переход из младенческой, бессознательной _гармонии_ и _самонаслаждения_ духа в дисгармонию и борьбу, которые суть необходимое условие для перехода в _мужественную_ и _сознательную_ гармонию и самонаслаждение духа. В жизни духа нет ничего противоречащего, и потому дисгармония и борьба суть вместе и ручательства за выход из них: иначе человек был бы слишком жалким существом. И чем человек выше духом, тем ужаснее бывает его распадение, и тем торжественнее бывает его победа над своею конечностию, и тем глубже и святее его блаженство. Вот значение гамлетовой слабости. В самом деле, посмотрите: что привело его в такую ужасную дисгармонию, ввергло в такую мучительную борьбу с самим собою? - _несообразность действительности с его идеалом жизни_: вот что. Из этого вышла и его слабость и нерешительность, как необходимое следствие дисгармонии. Потом посмотрите: что возвратило ему гармонию духа? - очень простое убеждение, что "быть всегда готову - вот все". Вследствие этого убеждения он нашел в себе и силу и решимость: смерть дяди была решена им, и он убил бы его, если бы новые злодейства последнего снова не возмутили и не взволновали на минуту его души. Он _прощает_ Лаерту свою смерть и говорит: "Смерть! так вот она, Горацио"; потом, завещавши своему другу открытием истины спасти его имя от поношения, умирает, и мысль о его смерти сливается для зрителя с звуками унылой музыки, душа, просветленная созерцанием абсолютной жизни, невольно предается грусти, но эта грусть спокойна и торжественна, потому что душа зрителя уже не видит в жизни ничего случайного, ничего произвольного, но одно необходимое, и примиряется с действительностию.

  Итак, вот идея Гамлета: _слабость воли, но только вследствие распадения, а не по его природе_. От природы Гамлет человек сильный, его желчная ирония, его мгновенные вспышки, его страстные выходки в разговоре с матерью, гордое презрение и нескрываемая ненависть к дяде - все это свидетельствует об энергии и великости души. Он велик и силен в своей слабости, потому что сильный духом человек и в самом падении выше слабого человека, в самом его восстании. Эта идея столько же проста, сколько и глубока: а это и старались мы показать. В изложении содержания драмы наши читатели уже видели все оттенки, переходы, волнения и колебания души Гамлета, подслушали и подсмотрели его сокровенные движения и мысли и поняли их лучше, нежели он сам понимал их: поэтому нам уж не нужно более говорить о простоте, естественности и этой действительности, которою отличается вся роль Гамлета и которою проникнуты каждое его слово, каждое его положение. Впрочем, мы скоро перейдем к игре Мочалова, который растолковал нам Гамлета своею неподражаемою игрою: подробный отчет о его игре новыми чертами дополнит наше изображение Гамлета. Теперь же перейдем к другим лицам, составляющим целое драмы.

  Офелия занимает в драме второе лицо после Гамлета. Это одно из тех созданий Шекспира, в которых простота, естественность и действительность сливаются в один прекрасный, живой и типический образ. Сверх того, это лицо женское, а кто хочет знать женщину, как конкретную идею, как существо, определяемое самою ее жизнию, - тот должен видеть ее в изображениях Шекспира. Офелия есть одно из лучших его изображений. Представьте себе существо кроткое, гармоническое, любящее, в прекрасном образе женщины; существо, которое совершенно чуждо всякой сильной потрясающей страсти, но которое создано для чувства тихого, спокойного, но глубокого; существо, которое не способно вынести бурю бедствия, которое умрет от любви отверженной или, что еще скорее, от любви, сперва разделенной, а после презренной, но которое умрет не с отчаянием в душе, а угаснет тихо, с улыбкою и благословением на устах, с молитвою на устах, с молитвою за того, кто погубил его; угаснет, как угасает заря на небе в благоухающий майский вечер: вот вам Офелия. Это не Дездемона, которая, будучи существом столь же женственным и слабым, сильна в своей женственной слабости; это не юная, прекрасная и обольстительная Дездемона, которая умела отдаться своей любви вполне, навсегда, без раздела, и в старом и безобразном мавре умела полюбить _великого_ Отелло; не Дездемона, для которой любовь сделалась чувством высшим, поглотившим в себе все другие чувства, все другие склонности и привязанности; не Дездемона, которая на слова своего престарелого и нежно ею любимого отца - "выбирай между мною и им" - при целом сенате Венеции сказала твердо, что она любит отца, но что муж для нее дороже и что она хочет подражать своей матери, повинуясь мужу более, нежели отцу; которая, наконец, умирая, невинно задушенная когтями африканского тигра, сама себя обвиняет, пред Эмилиею, в своей смерти и просит ее оправдать перед супругом. Нет, не такова Офелия: она любит Гамлета, но в то же время любит и отца, и брата, и все, что к ней близко, и для ее счастия недостаточно жизни в одном Гамлете: ей нужна еще жизнь и в отце и в брате. Она любит Гамлета, любит истинно и глубоко, запирает в сердце благоразумные советы брата и ключ отдает ему; передает отцу письма и подарки Гамлета и, одним словом, ведет себя как нельзя аккуратнее. А как она любит своего отца? так, просто - как отца: чтобы любить его, ей не нужно знать его хороших, человеческих сторон, - ей нужно только не знать его пошлых сторон, да если бы она и их заметила, то стала бы плакать об нем, но не перестала бы любить его. Так же она любит и своего брата. Простодушная и чистая, она не подозревает в мире зла и видит добро во всем и везде, даже там, где его и нет. Ей нет нужды до Полония и Лаерта, как до людей: она их знает и любит - одного, как отца, - другого - как брата. В сарказмах Гамлета, обращенных к ней, она не подозревает ни измены, ни охлаждения, а видит сумасшествие, болезнь и горюет молча. Но когда она увидела окровавленный труп своего отца и узнала, что его смерть есть дело человека, так нежно ею любимого, - она не могла снести тяжести этого двойного несчастия, и ее страдание разрешилось сумасшествием... И вот в голове ее смутно мелькают две мысли: то о каком-то старике, который был

  

  

  С белой, как снег, бородой,

  

  

  С волосами, как чесаный лен, и который

  

  

  Во гробе лежал с непокрытым лицом,

  

  

  С непокрытым, с открытым лицом; {232} то о какой-то девушке, обманутой своим любезным...

  

  

  Что за люди на свете, пречистая мать!

  

  

   Как в них совести много святой!

  

  

  Положись на мужчин: они все, как один!

  

  

   Пусть им будет господь судией! {*}

  {* Из перевода г. Вронченко.}

  Вот она является в своем горестном и все-таки грациозном безумии и поет песню о милом друге, который насмеялся над ее любовию; потом она выходит, убранная цветами и соломою, как будто для встречи своего милого - и поет песню, в которой поэзия смешана с непристойностями, не подозревая ее оскорбительного смысла... Нет, Гамлет, после страшной тайны, задавившей его душу, мог бы сказать этой чистой, гармонической душе:

  

  

  Взгляни, мой друг: по небу голубому,

  

  

  Как легкий дым, несутся облака:

  

  

  Так грусть пройдет по сердцу молодому,

  

  

  Его, как тень, касаяся слегка.

  

  

  О милый друг, твои младые годы

  

  

  Прекрасный цвет души твоей спасут:

  

  

  Оставь же мне и гром и непогоды -

  

  

  Они твое блаженство унесут.

  

  

  Прости, забудь, не требуй объяснений:

  

  

  Тебе судьбы моей не разделить:

  

  

  Ты рождена для тихих упоений,

  

  

  Для слез любви, для счастия любить! {*}

  {* Стихотворение г. Красова.}

  Мы предположили Гамлета говорящим Офелии эти стихи, для того чтобы этим окончательно очертить характер Офелии так, как мы его понимаем; а мы понимаем его столько же действительным (слово _возможный_ не выразило бы нашей мысли), сколько и прекрасным. Это существо столько же не выдуманное поэтом, сколько и не списанное с натуры, но созданное так конкретно, как может творить только одна природа. И если в Действительной жизни мы не встретим Офелии, то потому, что одно и то же явление не повторяется дважды; а совсем не потому, чтобы это создание принадлежало к миру идеальному. Прекрасное одно, но оно многоразлично до бесконечности в своих проявлениях. Сверх того, как все необыкновенное и великое, оно редко, и для того чтобы видеть его, надо иметь глаза, одаренные ясновидением прекрасного...

  От Гамлета и Офелии, как самых важных лиц в драме и представителей высшего мира, перейдем к Лаерту, как представителю мира среднего, а от него к Полонию, королю и королеве, как представителям мира низшего. Впрочем, из этого не следует, чтобы у Шекспира были подобные деления миров - для него существовал один мир - прекрасный божий мир, в котором добро и зло существует только для индивидов, находящихся еще в состоянии конечности, но в котором собственно нет ни добра ни зла, как понятий относительных и одно другое условливающих, а есть жизнь духа, вечного и истинного. В его драме драма заключается не в главном действующем лице, а в игре взаимных отношений и интересов всех яиц драмы, отношений и интересов, вытекающих из его личности. Главное лицо в его драме только сосредоточивает на себе ее интерес, но не заключает в себе ее. Так это есть и в истории: история эпохи, отмеченной именем Наполеона, не есть история одного человека, но целого народа в известную эпоху.

  Лаерт - это, как говорится, малой добрый, но пустой. Он не глуп, но и не умен; не зол, но и не добр: это какое-то отрицательное понятие. Как все молодые люди, он пылок, но эта пылкость устремлена на мелочи. Из Парижа приехал он в Данию на коронацию и по окончании ее опять просится в Париж. А зачем? Да так - _кутить_, то есть затем, зачем и теперь ездят туда веселые люди, которые Парижем ограничивают свои путешествия и только потому заглядывают в скучную для них Германию, что через нее нельзя же перепрыгнуть в шумную столицу наслаждений. Лаерт любил отца - но как? - не больше, как доброго, снисходительного отца, который, не отказываясь от своей отеческой власти, не мешал ему веселиться вволю вследствие общности своих понятий о веселии с сыновними. Он любил Офелию, но уже не по одной привычке, но и не потому, чтобы мог оценить ее. Он чувствовал, что мог гордиться своею сестрою, но не понимал, что в ней именно хорошего. Смерть отца поразила его особенно тем образом, каким она случилась, и еще тем, что его отец похоронен просто, как человек частный, а не с аристократическою пышностию. Смерть сестры подействовала на него иначе, потому что у него точно было доброе сердце. По слабости характера позволил он королю сделать из себя орудие убийства, по доброте души и притом, видя себя наказанным за свою проделку, он просил у Гамлета прощения и открыл ему все, прежде нежели умер. Одним словом, это был _добрый малой_, но больше ничего.

  Теперь обратимся к Полонию. Это уже не отрицательное, но положительное, хотя и гадкое, понятие. И немудрено: Полоний так много жил на свете, что имел время определиться вполне, тогда как Лаерт был еще слишком молод для этого. Что же такое этот Полоний? - да просто - _добрый малой_ - bon vivant, как говорят французы. Смолоду он был шалун, ветреник, повеса; потом, как водится, перебесился, остепенился и стал

  

  

   Старик, по старому шутивший -

  

  

   Отменно ловко и умно,

  

  

   Что нынче несколько смешно {233}.

  Полоний человек способный к администрации или, что гораздо вернее, умеющий казаться способным к ней. Сверх того, он умеет развеселить своего государя острым словечком, даже говоря с ним о государственных делах. Также он любит кстати и _тряхнуть стариною_, как говорит русская поговорка, то есть представить из себя грешного старичка. Не говоря уже о его собственных намеках на этот предмет, вспомните, что сказал об нем Гамлет актеру