Белинский Виссарион Григорьевич - Мысли и заметки о русской литературе

- и быть в состоянии дельно и здраво судить о чужих произведениях; и что если в сфере гастрономии иметь тонкий вкус есть своего рода талант, - то тем более это в сфере искусства и что критика есть своего рода искусство. Есть истины, которые даже пошлы потому именно, что слишком очевидны, как, например, то, что летом тепло, а зимою холодно, что под дождем можно вымочиться, а перед огнем высушиться. А между тем у нас иногда необходимо защищать подобные истины всею силою логики и диалектики... Но это еще может быть только или смешно, или досадно, смотря по расположению вашего духа; но бывают явления, от которых не захочется смеяться. Вспомните только, что произведение, верно схватывающее какие-нибудь черты общества, считается у нас часто пасквилем то на общество, то на сословие, то на лица. От нашей литературы требуют, чтобы она видела в действительности только героев добродетели да мелодраматических злодеев и чтобы она и не подозревала, что в обществе может быть много смешных, странных и уродливых явлений. Каждый, чтоб ему было широко и просторно жить, готов, если б мог, запретить другим жить... Писаки во фризовых шинелях, с небритыми подбородками, пишут на заказ мелким книгопродавцам плохие книжонки: что ж тут худого? Почему писаке не находить свой кусок хлеба, как он может и умеет? - Но эти писаки портят вкус публики, унижают литературу и звание литератора? - Положим так; но чтобы они не вредили вкусу публики и успехам литературы, для этого есть журналы, есть критика. - Нет, нам этого мало: будь наша воля - мы запретили бы писакам писать вздоры, а книгопродавцам издавать их... И откуда, от кого выходят подобные мысли? - из журналов, от литераторов!.. Между ними есть ужасные запретители: кроме своих сочинений, так бы все и запретили гуртом... Некоторые и на этом не остановились бы, но желали бы запретить продажу всяких других товаров, - даже хлеба и соли, кроме своих сочинений... Явился у нас писатель, юмористический талант которого имел до того сильное влияние на свою литературу, что дал ей совершенно новое направление. Его стали порочить. Хотели уверить публику, что он - Поль-де-Кок, живописец грязной, неумытой и непричесанной природы. {44} Он не отвечал никому и шел себе вперед. Публика, в отношении к нему, разделилась на две стороны, из которых самая многочисленная была решительно против него, - что, впрочем, нисколько не мешало ей раскупать, читать и перечитывать его сочинения. Наконец и большинство публики стало за него: что делать порицателям? Они начали признавать в нем талант, даже большой, хотя, по их словам, идущий и не по настоящему пути; но вместе с этим стали давать знать и намекали прямо, что юн, будто бы унижает все русское, оскорбляет почтенное сословие чиновников и т. п. Но эти господа хлопочут совсем не о чиновниках, а о самих себе: им бы хотелось заставить молчать всю современную литературу, чтобы публика, не имея ничего хорошего, поневоле принялась за чтение их сочинений и начала бы снова покупать их... И это все печатается, а публика читает, потому что если бы этого никто не читал, - то это и не печаталось бы... Все мнения находят у нас место, простор, внимание и даже последователей. Что же это, если не незрелость и не шаткость общественного мнения? Но со всем этим, истина и здравый вкус все-таки идут твердыми шагами и овладевают полем этой беспорядочной битвы мнений. Если всякий ложный и пустой, но блестящий талант непременно пользуется успехом, то не было еще примера, чтоб истинный талант не был у нас признан и не получил успеха. Ложные авторитеты падают со дня на день. Давно ли слава Марлинского - этого жонглера фразы, казалась колоссальною? - теперь о нем уже и не говорят, не только не хвалят, даже и не бранят его. Таких примеров можно бы привести много. Все это доказывает, что и литература и общество наше еще слишком молоды и незрелы, но что в них кроется много здоровой жизненной силы, обещающей богатое развитие в будущем.

  Раз где-то была высказана мысль, что у нас больше художественных, нежели беллетристических произведений, больше гениев, нежели талантов. Как всякая самобытная и оригинальная мысль, она возбудила толки. И действительно, с первого взгляда эта мысль может показаться странным парадоксом; но тем не менее она справедлива в основании. Чтоб убедиться в этом, стоит только бросить беглый взгляд на ход нашей литературы, от ее начала до настоящего времени. Беллетрист есть подражатель, он живет чужою мыслию - мыслию гения. Правда, гении первого периода нашей литературы, до Пушкина, были не чем иным, как беллетристами, в отношений к европейским писателям, у которых они учились писать, заимствовали и форму и мысли; но в нашей литературе роль их была совсем другая. Кантемир подражал Горацию и Буало и со всем тем в русской литературе был совершенно оригинальным писателем, предметом удивления для современников, которые видели в нем _гения_, и уважения для потомства, которое видит в нем одно из замечательных лиц нашей литературы. Нечего и говорить в этом отношении о Ломоносове, Державине и Фонвизине: это были действительно гениальные люди, а второй из них даже был действительно гениальным поэтом. Но и Сумароков, Херасков, Петров, Богданович и Княжнин считались в их время, и даже долго после их смерти, великими поэтами. Сергей Николаевич Глинка - сей почтенный и всегда вдохновенный ветеран нашей литературы, и теперь считает их великими поэтами. И хотя наше время думает об этом совсем иначе, однакож оно не может не согласиться, что и мнение Сергея Николаевича Глинки и его времени имеет свое основание. {45} Первые деятели всякой литературы, а особенно подражательной, являются даже и потомству в таких больших размерах, которые уже не существуют для таких же талантов, но являющихся позже, уже во время успехов и развития литературы. Сумароков, по убеждению его современников, далеко оставил за собою и баснописца Лафонтена, и трагиков Корнеля и Расина, и сравнялся с господином В_о_лтером. Херасков был нашим Гомером, Петров - Пиндаром, Богданович - Зефир давал ему перо из своих крыл, и Амур водил его рукою, когда он писал "Душеньку"... Но много ли породили подражателей эти, положим, _условные гении_? Много ли породил подражателей сам Державин? Правда, торжественных од было в те блаженные времена написано и напечатано мильйоны; но это оттого, что тысячи рук писали их, и если на каждую руку по одной оде - так уж выйдет страшный итог. Но много ли дошло до нас имен; талантливых беллетристов, порожденных движением, сообщенным нашей литературе ее первыми гениями? Положим, что у Сумарокова, Хераскова и "Петрова и не могло быть талантливых подражателей; но много ли было их у Державина? Несколько од написал Дмитриев; и немного больше написал их Капнист - вот и все... Оды обоих этих поэтов, по числу - ничто в сравнении с численным! богатством од Державина. А между тем так естественно, что беллетристу легче писать много, нежели его образцу; но у нас это всегда бывало наоборот. Макаров и Подшивалов, очень мало написавшие, особенно последний, действовали независимо от Карамзина; подражателями же Карамзина были Владимир Измайлов, князь Шаликов и, право, не помним, кто еще: так мало их было, и бывшие так мало и вяло писали! Влияние Жуковского было обширнее: у него и теперь и всегда можно учиться переводить, стих его тоже всегда будет образцовым. Козлов, г. Ф. Глинка и частию г. Туманский были отголосками музы Жуковского. Гений Пушкина породил еще более подражателей, у которых нельзя отрицать таланта и которые в свое время пользовались огромною известностию; но, все вместе взятые, они едва ли написали половину того, что написал один Пушкин, хотя и он написал не очень много, - и как скоро пережили они свой талант и свою известность! И теперь пишут многие; один сходит со сцены, то есть забывается (это у нас делается необыкновенно скоро), другой является, в сложности все производят довольно много (по крайней мере относительно), но каждый особенно пишет очень мало. И притом все претендуют на художественность, на творчество, никто не хочет быть просто рассказчиком, сказочником, беллетристом. Почти все пишут на заказ, зная вперед, сколько даст им каждая строчка, каждое слово, каждая запятая; но в то же время, все пишут и по вдохновению. Многие продают еще ненаписанные повести, но не потому, что слишком много пишут и много получают заказов, а потому, что слишком мало пишут. Иной разразится повестью в год - и смотрит Наполеоном после аустерлицкой битвы. Удастся написать в год две повести: это уже равняется завоеванию всего мира. Оттого у нас нет беллетристики, и публике нечего читать. Все сколько-нибудь замечательные произведения каждого года (со включением сюда и таких, которые только что сносны) можно перечесть по пальцам. Во Франции это делается иначе: там пишут полосами, и каждый сколько-нибудь известный беллетрист исписывает ежегодно целые томы, чуть не десятки томов, не заботясь о том, за что примет его публика - за гения или просто за талант. Там беллетрист пишет гораздо более, чем художник-поэт: Жорж Занд написала много больше, нежели сколько у нас пишется многими в продолжение многих лет; но кипа сочинений Жоржа Занда в сравнении с кипою сочинений Ежена Сю или Александра Дюма - то же, что озеро в сравнении с морем или море в сравнении с океаном. Оно и естественно: творчество не покоряется воле, и художнику нужно время обдумать и выносить в уме своем концепированную им мысль... В настоящем, в истинном значении этого слова, у нас было и есть только три беллетриста: это - гг. Булгарин, Полевой и Кукольник. Неутомимость их изумительна...

  Из всех родов поэзии слабее других принялась у нас драма, особенно комедия. По крайней мере, хоть так называемая классическая трагедия имела у нас свое время развития и успехов. Трагедии Сумарокова дали пищу нашему рождающемуся театру и на только восхищали современников, но "Димитрий Самозванец" давался на провинциальных театрах еще в начале двадцатых годов текущего столетия. Трагедии и комедии Княжнина имели для своего времени неотъемлемое достоинство, - и вообще, можно сказать, что наше время много бы выиграло, если б теперь явился такой умный и ловкий заимствователь по части драматической литературы, каким для своего времени был Княжнин. Еще выше его был Озеров. Из этого видно, что классическая трагедия у нас развивалась в продолжение целых трех поколений. Явился романтизм - и пошли романтические драмы, кровавые, страшные, эффектные, наконец, даже народные, но вместе с тем больше бестолковые и пустые. Теперь уж и они пишутся только для бенефисов, да и то все реже и реже. Есть надежда, что скоро они и совсем прекратятся. И хорошо! лучше вовсе ничего, нежели много великолепного или какого бы то ни было вздору! {46}

  Но и в деле драмы, еще больше чем где-нибудь, оправдалось положение, что у нас во всем больше гениев (хотя их и очень мало), нежели талантов. Пушкин, в своем "Борисе Годунове", дал нам истинный и гениальный образец народной драмы; но потому-то, может быть, он и остался без всякого влияния на нашу драматическую литературу, что был слишком истинен и гениален. {47} По крайней мере, ни на одном драматическом произведении, с признаками таланта, не отразилось влияние "Бориса Годунова". Скажут: это оттого, что ни одной драмы с признаками таланта никогда не появлялось у нас. Правда! но отчего же у нас появлялись и появляются поэмы в стихах, с признаками таланта, да иногда еще и замечательного, доказывающие, как сильно и плодотворно влияние Пушкина и Лермонтова на нашу литературу?.. После "Бориса Годунова" лучшее драматическое произведение в народном духе принадлежит Пушкину же: это - "Русалка". Его драматические поэмы: "Сцена из Фауста", "Моцарт и Сальери", "Скупой рыцарь", "Каменный гость", тоже не отозвались в русской литературе никакими сколько-нибудь счастливыми опытами. А между тем все драматические опыты Пушкина - великие художественные создания...

  Такова же участь и нашей комедии: или что-нибудь необыкновенное, или - меньше чем ничего. О русских комедиях до Фонвизина почти нечего и говорить: это были или переводы, или переделки (и в этом отношении труды Княжнина заслуживают уважения); но как оригинальные русские комедии - это было странное уродство. "Бригадир" и "Недоросль", не будучи художественными произведениями в строгом смысле этого слова, тем не менее были гениальными созданиями. По их характеру их можно назвать верными и меткими сатирами в форме комедии. Были им подражания, но уродливые и нелепые. Впрочем, хоть и поздно, но их влияние отозвалось в комедии Основьяненко "Дворянские выборы" - произведении, имеющем свои недостатки, но и не без достоинств. Между "Бригадиром" и "Недорослем" Аблесимов как-то обмолвился премилым народным водевилем. {48} Это была случайность, хотя и прекрасная; ей и следовало остаться без последствий для литературы. "Ябеда" Капниста замечательна больше по цели, нежели по выполнению. Теперь должно перейти прямо к "Горе от ума" Грибоедова, потому что множество комедий, написанных в стихах и прозе, в промежутке времени от Фонвизина до Грибоедова, не стоят упоминовения. "Горе от ума" - эта наполовину художественная, наполовину сатирическая комедия, этот высокий образец ума, остроумия, таланта, гениальности, злого, желчного вдохновения. - "Горе от ума" до сих пор остается единственным произведением в нашей литературе, в роде которого ни один талант не решился попытать своих сил. {49} От комедии Грибоедова должно перейти прямо к "Ревизору". Кроме этой в высочайшей степени художественной комедии, исполненной глубочайшего юмора и поразительной истины, Гоголь еще написал небольшую комедию - "Женитьба", и несколько сцен, которых нельзя назвать комедиями по их объему и которые относятся к комедии, как повесть относится к роману. Все эти сцены носят на себе резкую печать таланта автора "Ревизора" и, подобно ему, до сих пор остаются в нашей литературе уединенными памятниками среди широкой песчаной степи, где не видно ни дерева, ни былинки... Были, правда, две или три попытки, не совсем неудачные, но слишком нерешительные...

  Односторонность во взгляде на предметы всегда ведет к ложным выводам, хотя бы этот взгляд не был лишен глубокости и проницательности. Способность убеждения, одна из прекраснейших способностей человеческой Природы, при односторонности, ведет к фанатизму. Литературный фанатизм так же глух и слеп, как и всякий другой, особенно, когда он живет во имя теории. Немецкие эстетические теории так хорошо принялись на восприимчивой почве нашего недавнего образования, что нашли себе таких жарких и фанатических последователей, на которых и в самой Германии, особенно теперь, посмотрели бы как на чудо теоретического исступления. Для неисправимых фанатиков этого рода французская литература и французское искусство есть истинный камень преткновения: не понимая их и упорствуя сознаться в этом, они ни мало не затрудняются не признавать их существования. Это, впрочем, не удивительно: ведь некоторые историки времен реставрации настаивали же на том, что Наполеон был - полководец Лудовика XVIII?.. В самом деле, с чисто теоретической точки зрения, не прибегая к живому историческому созерцанию, не много хорошего можно найти во французской литературе, восторгаясь немецкою. Немецкая эстетика вышла из ученого кабинета, а немецкая поэзия вышла из немецкой эстетики. Чтоб убедиться в этом, стоит только вспомнить, как писал, впрочем, гениальный Шиллер: в "Валленштейне" все было им не только заранее) обдумано, но и доказано и оправдано, все вышло из теории, и автор писал эту драму _восемь_ лет. Шиллер хотел писать эпическую поэму из жизни Фридриха Великого; но хотел за нее приняться не прежде, как сперва развивши философски теорию эпической поэмы нового времени. Все эти явления, немного странные, чтобы не сказать уродливые, и много повредившие гению Шиллера, как и других немецких поэтов, вышли прямо из социального положения немцев, тихого, семейного, созерцательного, кабинетного. Французская литература, напротив, вся вышла из общественной и исторической жизни и тесно слита с нею. Поэтому о французской литературе нельзя судить по готовой теории, не впавши в односторонность и не доходя до ложных выводов. Трагедии Корнеля, правда, очень уродливы по их классической форме, и теоретики имеют полное право нападать на эту китайскую форму, которой поддался величавый и могущественный гений Корнеля вследствие насильственного влияния Ришльё, который и в литературе хотел быть первым министром. Но теоретики жестоко ошиблись бы, если бы, за уродливою псевдоклассическою формою корнелевских трагедий, проглядели страшную внутреннюю силу их пафоса. Французы нашего времени говорят, что Мирабо обязан Корнелю лучшими вдохновениями своих речей. После этого удивляйтесь французам, что они забывают скоро свои романтические трагедии а lа Шекспир и до сих пор читают и всегда будут читать старого Корнеля. Каждый из знаменитых их писателей неразрывно связан с эпохою, в которую он жил, и имеет право на место не в одной истории французской литературы, но и в истории Франции. Здесь все мысли о творчестве имеют уже несколько другое значение, нежели какое имеют они в немецкой литературе: они должны разделить свою власть и силу с мыслями об обществе и его историческом ходе. У нас есть люди, которым удалось понять, что "Ревизор" есть глубоко творческое и художественное произведение и что ни одна комедия Мольера не выдержит эстетической критики. Они правы в этом отношении, но не правы в выводе, который они делают из этого факта. Действительно, ни одна комедия Мольера не выдержит _эстетической_ критики, потому что все они больше _сделаны_, нежели _созданы_, часто сбиваются на фарс, или по крайней мере допускают в себя фарс (как, например, ложные: муфтий, дервиш и турки в "Le Bourgeois-gentilhomme" {"Мещанин во дворянстве" - комедия Мольера. - Ред.}); пружины их действия всегда искусственны и однообразны, характеры абстрактны, сатира слишком резко выглядывает из-под формы поэтического изобретения и т. д. Но вместе с этим Мольер имел огромное влияние на современное ему общество и высоко поднял французский театр, - что мог сделать только человек даже не просто с талантом, а с гением. Чтобы судить о его комедиях, их надо не читать, а видеть на сцене, и притом непременно на французской сцене, потому что их сценическое достоинство выше драматического. Французы не имеют права гордиться именно тою или вот этою комедиею Мольера; но имеют полное право гордиться комедиями, или, лучше сказать, театром Мольера, потому что Мольер дал им целый театр. То же можно сказать и о Скрибе. Нельзя указать ни на одну его драму, ни на один водевиль, как на художественное произведение, которое всегда будет иметь свою цену; но можно сказать утвердительно, что театр Скриба всегда будет иметь свою цену, а теперь ему и цены нет: так он важен для современного общества, составленного из всех классов, образованных и необразованных, которые стекаются в театр, чтобы видеть на сцене самих себя...

  У нас есть несколько высокохудожественных комедий, которые, по своему числу, не могут составить постоянного репертуара для театра и которые, при всем их достоинстве, смертельно надоели бы всем, если бы, кроме их, ничего не давалось на театре, потому что одно и вечно одно всегда надоедает...

  У французов, положим, нет ни одной художественной комедии, но зато есть театр, который существует для всех и в котором общество и учится, и эстетически наслаждается...

  На чьей стороне выгода?..

  Пусть решат читатели. Наше дело - сторона.

  Чем отличается гений от таланта? - Вопрос очень важный, тем более что его решают всегда очень мудрено. Не беремся, но попытаемся объяснить его просто. Что гений и талант дается природою, что тот и другой есть, так сказать, свойство самого организма человека, как свет и теплота есть свойство огня, - об этом нечего и говорить, как о предмете, насчет которого давно согласились все. Вопрос в различии гения от таланта, и наоборот.

  Кому не случалось встречать множество людей, которые любят, например, читать, следят за литературою и хотят судить о ней; но которые тогда только смело судят о новой книге, когда успели прочитать о ней суждение журнала, пользующегося их безусловною доверенностию, и которые чувствуют себя в самом затруднительном положении, если рецензия или критика на книгу, наделавшую шуму, долго не является в их журнале? Кому не случалось встречать людей, которые готовы судить обо всем, но лишь кто-нибудь резко возразит им, они тотчас же отказываются от своего мнения и безусловно соглашаются с мнением возразившего? Это люди без мнения, без способности иметь мнение, люди, которые могут быть сильны только чужим мнением и для которых авторитет есть необходимость первого разряда. Надобно заметить, что у людей этого рода очень сильно развит инстинкт чувствовать чужую силу и всегда узнавать ее. Между тем это могут быть совсем неглупые люди: для них существуют доказательства, у них есть судительная способность, но только эта. способность у них лишена самодеятельности и требует опоры в авторитете. Толпа большею частию состоит из таких людей, и ею всегда и везде управляют люди с большею или меньшею самостоятельностию мнения. И вот причина, почему толпа не долго увлекается ложным и уродливым и рано или поздно, но всегда признает достоинство истинного и прекрасного: за нее действуют другие, а она только повинуется. Без этой нравственной дисциплины в понятиях людей не было бы единства, но была бы страшная анархия.

  Талант, как _способность делать, производить_, относится больше к форме создания, и с этой точки зрения, талант - есть сила внешняя, которая может существовать в человеке независимо от ума, сердца и других интеллектуальных и нравственных сторон человеческой природы. Но для формы нужно содержание, - и вот здесь-то получает всю свою важность самостоятельная деятельность духовных сил человека. Если есть люди, которые лишены способности иметь о вещах свое мнение и которые принимают чужое мнение целиком, как что-то готовое, о чем им уже нечего больше и думать; то есть люди, которые, вечно живя чужим мнением, имеют способность усвоять его себе, развивать, выводить из него новые следствия, находить чрез него на другие мысли, - и эта способность до того обманывает людей этого рода, что они очень добросовестно убеждены в самостоятельности своей собственной мыслительности. И они почти правы в этом: натуры живые и восприимчивые, они сами не знают и не помнят, от кого зашла к ним та или другая мысль, потому что все извне легко и быстро пристает к ним почти бессознательно, инстинктивно. Им стоит только поговорить с умным человеком или прочесть хорошую книгу, чтобы в них тотчас же возбудился целый ряд новых мыслей, которые они не могут не принять за свои собственные. Эти люди, управляясь другими, в свою очередь, имеют большое влияние на толпу. Они довольно часто встречаются на свете; особенно их много бывает в столицах. Вообще, чем просвещеннее и образованнее общество, тем больше в нем таких людей. Наконец есть люди (таких очень мало), которые действительно обладают способностью творческой самодеятельности своих способностей. Они на все смотрят как-то особенно, оригинально, во всем видят именно то, чего, без них, никто не видит, а после них все видят и все удивляются, что прежде этого не видели. Эти люди совсем не хитрые и не мудреные: они все понимают просто, но их простое понимание сначала кажется всем очень мудреным, а иногда безумным и нелепым, а потом кажется уже столь простым, что нет глупца, который не подивился бы, как ему не пришло этого в голову - ведь это так просто! Когда Колумб сбирался открыть Америку, - на него все смотрели, как на помешанного мечтателя, а когда он открыл Америку, то почти никто не хотел признать в этом даже заслуги, потому что открытую Америку всем казалось так легко открыть!..

  Говоря об этих трех разрядах людей, мы хотели сказать о _толпе, таланте_ и _гении_...

  В наше время талант не редкость во всем, но особенно в литературе. Просто нипочем! Его часто даже смешивают с гением. И не мудрено, нужен своего рода большой талант, чтобы с первого разу отличить талант от гения. Это приводит нам на память то место из повести известного французского писателя нашего времени, где он так рассказывает об авторстве своего героя. "Он признавался, что все начатое им принимало, после первых десяти строк, трех или четырех стихов, такое сходство с писателями, которых читал он, что .он краснел, видя себя способным только на подражание. Он показал мне несколько стихов и фраз, под которыми Ламартин, Виктор Гюго, Поль Курье, Шарль Нодье, Бальзак и даже Беранже могли бы подписать имена свои. Но все эти опыты, которые можно бы назвать отрывками из отрывков, служили бы, в сочинениях тех писателей, для украшения индивидуальных идей; но этой-то индивидуальности и не было у Ораса. Если он хотел выразить какую-нибудь идею, вы тотчас и увидели бы (он и сам тотчас же видел) явную кражу: идея эта была не его; она принадлежала этим писателям, _принадлежала всем, только не ему_". {50}

  Вот вечная история таланта! Конечно, она не всегда бывает именно такою, как представлена в словах автора, на которого мы сослались; но сущность ее всегда такова. Как бы талант ни был велик, он не может наложить печати своей личности на свои произведения, и потому не может быть оригинален и самобытен. Как бы ни велика была его способность усвоять себе чужие идеи, он не надолго скроет, что его вдохновение не бьет живым родником из тайников его натуры, но есть только "пленной мысли раздраженье". Но зато, как бы ни тесна и ни ограниченна была сфера таланта, но если на его произведениях виден тот резкий отпечаток личности, который делает произведения так оригинальными, что под них невозможно подделаться, - тогда это уже не талант, а гений. К числу _таких_ гениальных поэтов принадлежит в нашей литературе баснописец Крылов.

  

  

  

   Комментарии

  Подготовка текста статей: "Русская литература в 1845 году"; "Мысли и заметки о русской литературе", "Петербургский сборник", "О жизни и сочинениях Кольцова", "Николай Алексеевич Полевой" и комментарии к ним - А. Н. Дубовикова; подготовка текста статей: "Сочинения Александра Пушкина", "Взгляд на русскую литературу 1846 года", "Похождения Чичикова, или Мертвые души", "Выбранные места из переписки с друзьями", "Письмо ж Гоголю", "Ответ "Москвитянину", "Взгляд на русскую литературу 1847 года" и комментарии к ним - Б. И. Кулешова.

  

  

  МЫСЛИ И ЗАМЕТКИ О РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ "Петербургский сборник, изданный И. Некрасовым", СПБ, 1846, стр. 515-560

  

  (ценз. разр. 12 января 1846). Подпись: В. Белинский.

  Положение о важном значении литературы для общества является главным в этой статье.

  Рассматривая с этой точки зрения русскую литературу, Белинский отмечает стремительность ее развития, намечает основные этапы ее истории и заканчивает прозрением в ее великое будущее.

  Критик клеймит "квасных патриотов" и с неменьшей силой обрушивается на "пустоголовых европейцев, которые с восхищением говорят о последней фельетонной сказке выписавшегося французского беллетриста... и с презрительным равнодушием или с оскорбительною недоверчивостью смотрят на гениальное произведение русского поэта". Белинский раскрывает свое понимание народности, в котором органически сочетаются национальные и общечеловеческие интересы.

  В статье содержится много ценных замечаний и по другим более частным вопросам: значение сатиры и юмора в развитии русской литературы, особенности развития комедии я драматической литературы, взаимоотношения художественной литературы и беллетристики, оценка немецкой и французской эстетики, роль французского классицизма и другие.

  34 (Стр. 38). Белинский приводит этот пример, пользуясь биографическими сведениями о Г. П. Каменеве в статье Н. И. Второва (сб. "Вчера и сегодня", кн. I, 1845).

  35 (Стр. 39). Таким именно был кружок передовых деятелей литературы, объединявшийся вокруг разночинца Белинского, участниками которого были - дворяне Герцен, Тургенев, Некрасов, Кавелин, купец Боткин, мещанин Кетчер и др.

  36 (Стр. 39). См. примеч. 177.

  37 (Стр. 40). Литературные (а часто и не литературные) доносы на Белинского сочиняли в разное время чуть ли не все его противники: Ф, Булгарин, Б. Федоров, С. Шевырев, П. Вяземский.

  38 (Стр. 41): См. примеч. 373 во II томе наст. изд.

  39 (Стр. 42). См. примеч. 10 в наст. томе.

  40 (Стр. 48). "Сенсации и замечания г-жи Курдкжовой за границей, дан л'этранже" - юмористическая поэма И. П. Мятлева (три тома, 1840-1844), написанная в так называемой "макоронической" манере (пестрое, забавное смешение русского языка с иностранным).

  41 (Стр. 48). Из повести Н. В. Гоголя "Невский проспект".

  42 (Стр. 49). "Присяжный критик", "творец всякой всячины" - Ф. В. Булгарин, который систематически помещал в "Северной пчеле" свои фельетоны под заглавием "Журнальная всякая всячина".

  43 (Стр. 49). Подобные упреки "Северная пчела" постоянно направляла по адресу А. А. Краевского, издателя "Отечественных записок".

  44 (Стр. 51). Такие суждения о Гоголе были постоянными в "Северной пчеле". Так, характеризуя водевиль "Новый Хлестаков", Булгарин писал: "В этом водевиле та же самая русская натура, как в "Мертвых душах", в "Ревизоре" и т. п. - то есть натура немытая, нечесаная, в лохмотьях, пьяная и бессовестная" ("Северная пчела", 1845,  27).

  45 (Стр. 52). О С. Н. Глинке (см. примеч. 43 во II томе). Упомянутая выше мысль о бедности нашей литературы беллетристическими произведениями была высказана самим Белинским во "Вступлении" к "Физиологии Петербурга" (см. т. II наст. изд.).

  46 (Стр. 54). Резкую критику романтических драм, наводнивших русскую литературу и русскую сцену в 30-40-х годах Белинский дал в своих многочисленных театральных рецензиях и в статье "Александрын-ский театр" (сб. "Физиология Петербурга", ч. II).

  47 (Стр. 54). В этом кратком замечании о трагедии Пушкина Белинский более прав, чем в подробном разборе ее, данном в десятой статье пушкинского цикла (см. наст. том).

  48 (Стр. 65). Комедия Г. Ф. Квитки-Основьяненко "Дворянские выборы" (в двух частях) появилась в 1829-1830 годах.

  "Премилым народным водевилем" Белинский называет известную комическую оперу А. Аблесимова "Мельник, колдун, обманщик и сват" (1779).

  49 (Стр. 55). См. вступительную заметку к статье "Горе от ума" в т. I наст. изд.

  50 (Стр. 59). Из романа Жорж Занд "Орас". Русский перевод этого романа, по которому цитирует Белинский, был напечатан в "Отечественных записках", 1842,  8 и 9.