Белинский Виссарион Григорьевич - Взгляд на русскую литературу 1846 года

{445} искусства, для которых литературные произведения составляют предмет не одного наслаждения, но и изучения. Публика же состоит не из дилетантов, а из обыкновенных читателей, которые читают только то, что им непосредственно нравится, не рассуждая, почему им это нравится, и тотчас закрывают книгу, как скоро начинает она их утомлять, тоже не давая себе отчета, почему она им не по вкусу. Произведение, которое нравится знатокам и не нравится большинству, может иметь свои достоинства; но истинно хорошее произведение есть то, которое нравится обеим сторонам, или, по крайней мере, нравясь первой, читается и второю: ведь Гоголь не всем нравился, да прочли-то его все...

  В десятой книжке "Отечественных записок" появилось третье произведение г. Достоевского, повесть: "Господин Прохарчин", которая всех почитателей таланта г, Достоевского привела в неприятное изумление. В ней сверкают яркие искры большого таланта, но они сверкают в такой густой темноте, что их свет ничего не дает рассмотреть читателю... Сколько нам кажется, не вдохновение, не свободное и наивное творчество породило эту странную повесть, а что-то вроде... как бы это сказать? - не то умничанья, не то претензии... Может быть, мы ошибаемся, но почему ж бы в таком случае быть ей такою вычурною, манерною, непонятною, как будто бы это было какое-нибудь истинное, но странное и запутанное происшествие, а не поэтическое создание? В искусстве не должно быть ничего темного и непонятного; его произведения тем и выше так называемых "истинных происшествий", что поэт освещает пламенником своей фантазии все сердечные изгибы своих героев, все тайные причины их действий, снимает с рассказываемого им события все случайное, представляя нашим глазам одно необходимое, как неизбежный результат достаточной причины. Мы не говорим уже о замашке автора часто повторять какое-нибудь особенно удавшееся ему выражение (как, например: _Прохарчин, мудрец_!) и тем ослаблять силу его впечатления, {446} это уже недостаток второстепенный и, главное, поправимый. Заметим мимоходом, что у Гоголя нет таких повторений. Конечно, мы не вправе требовать от произведений г. Достоевского совершенства произведений Гоголя, но тем не менее думаем, что большому таланту весьма полезно пользоваться примером еще большего.

  К замечательным произведениям легкой литературы прошлого года принадлежат помещенные в "Отечественных записках" повести: "Небывалое в былом или былое в небывалом" Луганского и "Деревня" г. Григоровича. Оба эти произведения имеют между собою то общее свойство, что они интересны не как повести, а как мастерские физиологические очерки бытовой стороны жизни. Мы не скажем, чтобы собственно повесть Луганского не имела интереса; мы хотим только сказать, - что она гораздо интереснее своими отступлениями и аксессуарами, нежели своею романическою завязкою. Так, например, превосходная картина избы с резными окнами, в сравнении с малороссийскою хатою, лучше всей повести, хотя входит в нее только эпизодом и ничем внутренно не связана с сущностию ее содержания. Вообще, в повестях Луганского всего интереснее подробности, и "Небывалое в былом или былое в небывалом" в особенности богато интересными частностями, помимо общего интереса повести, которая служит тут только рамкою, а не картиною, средством, а не целью. Об этом можно было бы сказать больше, но как мы скоро будем иметь случай высказать наше мнение о всей литературной деятельности казака Луганского, то пока и ограничимся этими немногими строками. {447}

  О г. Григоровиче мы теперь же скажем, что у него нет ни малейшего таланта к повести, но есть замечательный талант для тех очерков общественного быта, которые теперь получили в литературе название _физиологических_. Но он хотел сделать из своей "Деревни" повесть, и отсюда вышли все недостатки его произведения, которых он легко бы мог миновать, если бы ограничился бессвязными внешним образом, но дышащими одною мыслию, картинами деревенского быта крестьян. Неудачна также и его попытка заглянуть во внутренний мир героини его повести, и вообще из его Акулины вышло лицо довольно бесцветное и неопределенное, именно потому, что он старался сделать из нее особенно интересное лицо. К недостаткам повести принадлежат также и натянутые, изысканные и вычурные местами описания природы. Но что касается собственно до очерков крестьянского быта, - это блестящая сторона произведений г. Григоровича. Он обнаружил тут много наблюдательности и знания дела и умел выказать то и другое в образах простых, истинных, верных, с замечательным талантом. Его "Деревня" - одно из лучших беллетристических произведений прошлого года.

  Статья Луганского: "Русский мужик", явившаяся в третьей части "Новоселья", исполнена глубокого значения, отличается необыкновенным мастерством изложения и вообще принадлежит к лучшим физиологическим очеркам этого писателя, которого необыкновенный талант не имеет себе соперников в этом роде литературы.

  С шестой книжки "Библиотеки для чтения" тянется роман г. Вельтмана: "Приключения, почерпнутые из моря житейского", который еще не кончился последнею книжкою этого журнала за прошлый год. Вельтман обнаружил в новом своем романе едва ли еще не больше таланта, нежели в прежних своих произведениях, но вместе с тем и тот же самый недостаток умения распоряжаться своим талантом. В его "Приключениях" толпится страшное множество лиц, из которых многие очеркнуты с необыкновенным мастерством; много поразительно верных картин современного русского быта, но вместе с тем есть лица неестественные, положения натянутые, и слишком запутанные узлы событий часто разрешаются посредством deus ex machine {Бога из машины. - Ред.}. Все, что есть прекрасного в этом романе, принадлежит таланту г. Вельтмана, который, бесспорно, один из замечательнейших талантов нашего времени, а все, что составляет слабые стороны "Приключений", вышло из намеренного желания г. Вельтмана доказать превосходство старинных нравов перед нынешними. Странное направление! {448} Мы нисколько не принадлежим к безусловным почитателям современных нравов русского общества, не менее всякого другого видим их странности и недостатки и желаем их исправления. Как и у славянофилов, у нас есть свой идеал нравов, во имя которого мы желали бы их исправления, но наш идеал не в прошедшем, а в будущем, на основании настоящего. Вперед итти можно, назад - нельзя, и, что бы ни привлекало нас в прошедшем, оно прошло безвозвратно. Мы готовы согласиться, что молодые купчики, которые кутят на новый лад и лучше умеют проматывать нажитое отцами, нежели приобретать сами, - мы согласны, что они страннее и нелепее своих отцов, которые упорно держатся старины. Но мы никак не можем согласиться, чтобы их отцы не были тоже странны и нелепы. Молодые поколения даже купчиков выражают собою переходное состояние своего сословия, переходное от худшего к лучшему, но это лучшее окажется хорошим только как результат перехода, а как процесс перехода оно, разумеется, скорее хуже, нежели лучше старого. Действуйте на исправление нравов сатирою или - что лучше всякой сатиры - верным их изображением, но действуйте не во имя старины, а во имя разума и здравого смысла, не во имя мечтательного и невозможного обращения к прошедшему, а во имя возможного развития будущего из настоящего. Пристрастие, к чему бы оно ни прилагалось - к старине или новизне, всегда мешает достижению цели, потому что невольно вводит в ложь человека, самого страстного к истине и действующего по самому благородному убеждению. Это и сбылось с г. Вельтманом в его новом романе. Он придал безнравственным лицам своего романа такой колорит, как будто они безнравственны по милости новых нравов, а живи-де они в кошихинские времена, то были бы отличнейшими людьми. По крайней мере, мы считаем себя вправе сделать такое заключение из того, что автор нигде и не думает маскировать своей симпатии к старине, своей антипатий к новизне. Так, например, повинуясь истине, он беспристрастно показал естественные, причины страшного богатства купчины Захолустьева; но в то же время счел за необходимое противопоставить ему Селифонта Михеича, который тоже страшно разбогател, но честностию и порядком, а главное потому, что "жил по старому русскому обычаю". Желали бы мы знать, что бы наши купцы сказали об этой утопии честного благоприобретения огромного имения... По мнению г. Вельтмана, русский человек, имеющий несчастие знать французский язык, есть человек погибший... Каких, подумаешь, не бывает предрассудков у людей с умом и талантом!..

  Герой романа _Дмитрицкий_ - нечто вроде Ваньки Каина новых времен или то, что французы называют: chevalier d'industrie {Рыцарь наживы. - Ред.}, - лицо очень возможное и вообще мастерски очерченное автором. Зато героиня, Саломея Петровна, которой выпала невыгодная роль представительницы и жертвы новейших нравов и знания французского языка, - лицо совершенно сказочное. Сначала она является жеманницею, холодною лицемеркою, до пошлости неискусною актрисою, а потом самою страстною женщиною, какую только можно вообразить. Действие романа презапутанное; в нем столько эпизодов, сколько лиц, а лицам, как мы сказали, счету нет. Как только является новое лицо, автор без церемонии бросает героя и героиню и начинает рассказывать читателю историю этого нового лица со дня его рождения, а иногда и со дня рождения его родителей по день его появления в романе. "Большая часть из этих вводных лиц изображены или очеркнуты с большим искусством. Ход романа очень интересен, в событиях много истины, но в то же время и много невероятностей. Когда автору нет средства естественно развязать узел завязки или завязать новый, у него сейчас является deus ex machina {Бог из машины. - Ред.}. Таково, например, похищение Саломеи холопами Филиппа Савича, помещика Киевской губернии, - самая невероятная романическая натяжка, на какую только когда-либо решался писатель с талантом. Таких сказочных невероятностей особенно много в событиях жизни Дмитрицкого; ему все удается, он всегда выходит с выгодою для себя из самого затруднительного, самого невыгодного положения. Приезжает в Москву без бумаг, с одним червонцем, останавливается в гостинице, пьет, ест на широкую ногу, - и вдруг судьба посылает ему литературщика, который принял его за литератора, занимавшего еще вчера этот же самый номер гостиницы, везет его к себе, предлагает у себя квартиру, дает денег. Все это делается _по щучью веленью, а по моему прошенью_ и доказывает, что у г. Вельтмана больше таланта для частностей и подробностей, нежели для создания чего-нибудь целого, больше наклонности к сказке, нежели к роману, и что системы и теории много делают вреда его замечательному таланту...

  Упомянувши еще о "Венгерцах", физиологическом очерке в "Финском вестнике", мы окончим наш перечень всего особенно замечательного, что явилось в прошлом году по части изящной словесности. Перечень этот вышел невелик {Это произошло частию оттого, что множество замечательных беллетристических произведений, особенно повестей, должно б было появиться в прошлом году в одном огромном сборнике, предполагавшемся к изданию. Но, по случаю "Современника", литератор, предпринимавший издание огромного сборника, счел за лучшее оставить свое предприятие и передать "Современнику" собранные им статьи. {449}}; обо многом мы не хотим упоминать вовсе, не потому, чтобы во всем, о чем умалчиваем, видели мы одно дурное и ничего хорошего, но потому, что считали нужным говорить только об особенно замечательном.

  По примеру "Петербургского сборника", в Москве издан был "Московский литературный и ученый сборник", который, несмотря на свое славянофильское направление, заключает в себе несколько интересных статей, из которых особенно замечательна умным содержанием и мастерским изложением статья "Тарантас", подписанная буквами М. З. К. {450}

  "Воспоминания Фаддея Булгарина" (Отрывки из виденного, слышанного и испытанного в жизни), не принадлежа собственно ни к ученой, ни к поэтической, но к так называемой легкой литературе, есть книга во многих отношениях интересная и замечательная. По поводу недавно вышедшей третьей части этого сочинения мы ниже выскажем наше о нем мнение, а пока ограничимся одним упоминовением.

  К числу такого же рода произведений отнесли бы мы и "Записки доктора", сочинение г. Малиновского, если бы эти записки больше были верны своей прекрасной цели и больше походили на записки, нежели на мелодраму в форме неудавшегося романа, написанного без таланта, без умения и такту.

  От чисто литературных произведений переходя к сочинениям ученого или серьезного содержания, начнем с того, что сделано было в прошлом году по части русской истории. Скажем здесь кстати, что в "Современнике" будет обращено особенное внимание на этот предмет. - Кроме статей по части русской истории, журнал наш, не обещая своим читателям полной библиографии по другим частям, будет представлять отзывы обо всем, что будет являться сколько-нибудь замечательного по части русской истории. {451} . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  "История русской словесности, преимущественно древней", - XXXIII публичные лекции г. Шевырева (доcеле вышло две части), принадлежит к замечательным явлениям ученой русской литературы прошлого года. В этом сочинении автор обнаружил короткое знакомство с источниками, обширную начитанность, словом, эрудицию, которая сделала бы честь самому кропотливому немецкому гелертеру. При этом оно отличается глубоким и искренним убеждением, самою наивною добросовестностию, которые, однакож, не помешали трудолюбивому и почтенному профессору представлять факты в самом неистинном виде. Это странное явление будет очень понятно, если взять в соображение, -какую ужасную силу имеет над здравомыслием человека дух системы, обаяние готовой идеи, еще прежде изучения фактов принятой за непреложно истинную. Вот причина, почему г. Шевырев в духовных сочинениях древней и старой Руси непременно хочет видеть произведения народной русской словесности, а в русском сказочном витязе Илье Муромце находит что-то общее с Сидом, рыцарственным героем национальных испанских романсов... Ведь ученый и трудолюбивый Венелин находил же Атиллу славянином, а в Меровингах франкских видел славянских "мировых" или "мiровых" - не помним, право... Это доказывает, что господа ученые, платя дань человеческой слабости, бывают подвержены таким же странностям, как и самые простые, вовсе безграмотные люди. Может быть, это происходит оттого, что они, как говорит простой народ, _зачитываются_ и у них ум за разум заходит; может быть, это происходит и от других причин - не знаем; но знаем только то, что дух системы и доктрины имеет удивительное свойство омрачать и фанатизировать даже самые светлые умы... Впрочем, книга г. Шевырева, вне своего славянофильского направления, имеет много достоинств как памятник примерного трудолюбия и добросовестной, хотя и односторонней учености. Более всего важны примечания, которыми снабжена она и куда вынесены автором самые интересные факты, которые с особенным упорством отказались свидетельствовать в пользу любимых идей его. Замечательна еще книга г. Шевырева и тем, что подала повод к четырем прекрасным критическим статьям (в "Отечественных записках"  5 я 12, в "Библиотеке для чтения" и "Финском вестнике"). {452}

  К числу блистательнейших приобретений по части учебной русской литературы вообще, а не одного прошлого года, принадлежит вышедшее в прошлом году второе отделение второй части "Руководства ко всеобщей истории" - сочинение профессора Лоренца. Этою книжкою заключается средняя история. С нетерпением ожидаем продолжения и окончания этого превосходного труда.

  "История консульства и империи" Тьера появилась в двух переводах. Вышла шестая часть "Всемирной истории" Беккера.

  "Нравы, обычаи и памятники всех народов земного шара", издание гг. Семена и Стойковича, превосходными иллюстрированными картинками и политипажами и вообще типографским изяществом затмило собою все когда-либо являвшиеся в России так называемые великолепные и роскошные издания. Содержание книги соответствует ее внешнему достоинству и - что дает ей особенную важность - есть не перевод, а почти оригинальный труд двух русских литераторов, которые, пользуясь иностранными источниками, умели придать ему достоинство одушевленного одною идеею сочинения. В вышедшей книге содержится описание Индустана, сделанное г. Тютчевым, и Заганского полуострова, сделанное г. Стойковичем. Во второй книге издатели обещают описание Китая и Японии.

  В журналах прошлого года было очень много интересных статей ученого содержания, оригинальных и переводных. Из первых в особенности можно указать: на седьмое и восьмое "Письма об изучении природы" Искандера, {453} "Кочующие и оседло живущие в Астраханской губернии инородцы" барона Ф. А. Бюлера; "Европейские железные дороги, в историческом, географическом и статистическом отношениях" (в "Отечественных записках"); "Нога и рука человека" С. С. Куторги (в "Библиотеке для чтения"), "Жизнь и нравы змей"; "Жизнь и нравы пауков" г. Ушакова (в "Финском вестнике"). Из переводных статей особенно замечательна - "Оливер Кромвель" (в "Отечественных записках"). Знаменитое ученое творение Гумбольдта было переведено в "Отечественных записках" под именем _Космоса_, а в "Библиотеке для чтения" - под именем _Козмоса_. Нельзя не отдать справедливости обоим журналам за их поспешность познакомить русскую публику с произведением великого ученого, столь важным по предмету и написанным популярно; но едва ли оба журнала достигли своей цели. Популярность изложения Гумбольдта чисто немецкая, следовательно, вполне доступная только людям, специально занимающимся естественными науками и астрономиею. В этом отношении гораздо полезнее перевода обоих журналов была статья в "Северной пчеле" ( 175-180): "Александр Гумбольдт и его Вселенная (Kosmos). {454} Не знаем, откуда переведена или кем написана она, но не посвященных в таинства науки она знакомит с книгою Гумбольдта больше и лучше, нежели переводы этой книги в обоих журналах. В "Финском вестнике" переводится знаменитое творение Тьерри: "Завоевание Англии норманнами". Это сочинение, конечно, не ново везде, кроме России, и оттого мысль "Финского вестника" перевесть его заслуживает похвалы и благодарности.

  В последнее время много стало появляться книг, брошюр и статей по специальным предметам. Конечно, истинно хороших между ними еще мало, но все они важны как свидетельство дельного направления литературы. Так, например, в прошлом году вышли весьма замечательные книги, которые мы только поименуем, так как о них было уже много говорено в журналах: первая книга "Записок русского географического общества"; третья часть "Истории смутного времени" г. Бутурлина; "Об источниках и употреблении статистических сведений" г. Журавского; "Нижегородская ярмарка в 1843, 1844 и 1845 годах" г. Мельникова и пр. Особенно приятно видеть, что появляется довольно много книг, брошюр и статей, касающихся не только сельского хозяйства в его техническом значении, но и быта того многочисленного класса людей, который играет такую важную роль в отношении к сельскому хозяйству, как живая и разумная производящая сила. Особенно заслуживает внимания, в 103  "Московских ведомостей", превосходная статья С. А. Маслова - "Жар и жатва хлеба (Летние заметки в Московской губернии)". Эта замечательная статья, за которую почтенного автора благословит всякий друг человечества, была перепечатана почти во всех журналах, издающихся от правительственных ведомств. {455}

  Мы не упомянули о нескольких замечательных книгах, показавшихся в конце прошлого года, для того, чтобы начать к них отдел "Критики и библиографии" "Современника". Но прежде скажем несколько слов об этом отделе нашего журнала. Почти во всех других журналах критика составляет особый от библиографии отдел. Пишущий эти строки семилетним тяжким опытом дознал невыгоду такого разделения. Под критикой разумеется статья известного объема и даже особенного от рецензии тона. Замечательных книг, подлежащих ведомству серьезной критики, у нас выходит так мало, что обязанность писать по критике каждый месяц поневоле делается чем-то вроде тяжелой поставки, ибо много замечательного печатается в журналах. Поэтому, представляя отчеты наши публике о всех более или менее примечательных явлениях русской литературы, мы не будем нисколько заботиться, что выйдет из нашего разбора - критика или рецензия. Пусть сами читатели наши решают это, каждый по своему вкусу и разумению. Этим мы надеемся доставить им услугу, избавив журнал наш от баласта многословия и надутости, неизбежного иногда при двойном разделении критики на большую, или собственно критику, и малую, или рецензию. Критика наша, как мы сказали выше, будет обращать внимание на все сколько-нибудь замечательные сочинения по части русской истории; затем более всего обратит она свое внимание на произведения чисто литературные; но в отношении и к ним мы не. обещаем полной библиографии, ибо о книгах ничтожных даже отрицательно, по нашему мнению, не стоит труда ни писать, ни читать. Мы даже будем считать нашею обязанностию, из уважения к публике и самим себе, проходить молчанием дюжинные произведения дюжинных писак, которые успели уже приобрести себе позорную известность и которые, думая верно изображать жизнь, как она есть, вместо этого изображают верно только себя так, как они есть, то есть во всем <ничтожестве> {456} их претензий, ограниченности, бездарности, пошлости и слабоумия. О другой стороны, чуждые всяких притязаний на энциклопедическую многосторонность познаний, мы не будем ничего говорить о специальных сочинениях, как бы ни были они замечательны, если они выходят из круга наших занятий. {457}

  Конечно, легко отвести в своем журнале угол для сельского хозяйства, помещая в нем чужие статьи, и отдавать, тоже чужими руками, критические отчеты о книгах по этой части; но и для этого самому издателю необходимо знать о сельском хозяйстве что-нибудь побольше того, что хлеб родится на земле, а не на воде: иначе он поневоле будет в руках у своих сотрудников и будет без вины виноват в их промахах или, пожалуй, и мистификациях, а публика в этом отделе его журнала будет видеть только баласт... С своей стороны мы приняли за правило меньше обещать, но лучше исполнять. О книгах легких и незначительных будет у нас говориться в фельетоне "Современника" в отделе "Смеси" и от времени до времени прилагаться {458} к его книжкам полные библиографические списки всех, без исключения, выходящих в России книг на русском языке, с обозначением типографии, формата, числа страниц и даже, по возможности, цен.

  

  

  

   Комментарии

  Подготовка текста статей: "Русская литература в 1845 году"; "Мысли и заметки о русской литературе", "Петербургский сборник", "О жизни и сочинениях Кольцова", "Николай Алексеевич Полевой" и комментарии к ним - А. Н. Дубовикова; подготовка текста статей: "Сочинения Александра Пушкина", "Взгляд на русскую литературу 1846 года", "Похождения Чичикова, или Мертвые души", "Выбранные места из переписки с друзьями", "Письмо к Гоголю", "Ответ "Москвитянину", "Взгляд на русскую литературу 1847 года" и комментарии к ним - Б. И. Кулешова.

  

  

  ВЗГЛЯД НА РУССКУЮ ЛИТЕРАТУРУ 1846 ГОДА "Современник", 1847, т. I,  1, отд. III, стр. 1-56 (ценз. разр. 30 декабря

  

  

  

  

  1846).

  

  

  

   Без подписи.

  Журнальный текст искажен редакторской и цензурной правкой. В издании Солдатенкова и Щепкина (т. XI) статья напечатана в более полном виде по наборной рукописи, с сохранением редакторских поправок. Рукопись до нас дошла, но, не в полном виде. Хранится в Гос. библиотеке им. В. И, Ленина, шифр  3322-а, стр. 10-71 авторской нумерации. Сохранились следующие страницы: 10-11, 15-16, 18-29, 31-32, 34-44, 46-50, 52-67, 69-71. Воспроизводим текст по рукописи, восполняя недостающие страницы по изданию Солдатенкова и Щепкина.

  Статья открывает критический отдел "Современника"  1 за 1847 год под новой редакцией Некрасова и Панаева и является программной как для "Современника", так и для самого Белинского, отчетливо формулировавшего в ней принципы философского материализма. "У себя, в себе и вокруг себя, вот где должны мы искать и вопросов и их решения". В свете этой задачи Белинский еще более четко формулирует принципы "натуральной" школы, которая в эту пору Семенами Герцена, Григоровича, Тургенева вступала в свой новый, "послегоголевский" этап развития.

  В настоящем обзоре он останавливается на некоторых представителях натуральной школы: Буткове (2-я часть "Петербургских вершин"), Достоевском ("Бедные люди", "Двойник", "Господин Прохарчин"), Григоровиче ("Деревня"), Луганском (очерк "Мужик") и др. Сила натуральной школы - подчеркивал Белинский - заключается не в отдельных творческих удачах ее писателей, но в правильности общего ее направления. Натуральная школа стремится воспроизводить "жизнь и действительность в их истине". "От этого литература получила важное значение в глазах общества". Белинский не оставляет без ответа многочисленные обвинения литературных реакционеров в том, что натуральная школа все изображает с "дурной стороны". Критическую позицию писателей натуральной школы Белинский объясняет их стремлением к "истине". Белинский высказывает глубокое замечание о возможности в будущем положительного героя, о том, что натуральная школа может столь же правдиво отобразить и положительные явления, если они появятся в самой действительности. (Те же мысли он развивал в письме к К. Д. Кавелину от 7 декабря 1847 г.)

  Большое место в статье занимает полемика со славянофилами. Признавая славянофильство серьезным идейным течением, Белинский вступает с ним в решительный теоретический спор. Белинский критикует славянофилов не только как фантазеров, стремящихся повернуть колесо истории вспять, но и как людей невежественных в области истории...

  Одновременно с этим Белинскому пришлось дать бой и вульгарному "западничеству", в лице В. Майкова. В. Майков в статье "О стихотворениях Кольцова" ("Отечественные записки", 1846, т. XVI,  11 и 12) вступил в полемику с Белинским по вопросу о разграничении понятий "гений" и "талант". Но при этом Майков впал в грубую односторонность, оторвав гения от "толпы", от реальной истории. Майков уверовал во всемогущество "сильных" личностей и позволил себе барское пренебрежительное отношение к "толпе", к народу. Народ для него только инертная масса. Разумеется, такая, точка зрения не могла не вызвать отпора у демократа Белинского. Он назвал ее "абстрактным космополитизмом", а людей типа Майкова "патриотами без отечества". Подлинная любовь к своему народу должна проявляться в борьбе за его просвещение, за пробуждение в нем человеческого достоинства.

  429 (Стр. 641). Статье Белинского предшествовала статья официального редактора "Современника" А. В. Никитенко "О современном направлении русской литературы" (отд. II, стр. 53-74).

  430 (Стр. 643). Белинский в частности имеет в виду К. Аксакова, который в своей магистерской диссертации "Ломоносов в истории русской литературы и русского языка" (1846) столь противоречиво толковал о Ломоносове и Петре I.

  431 (Стр. 648). См. примеч. 10.

  432 (Стр. 650). В декабре 1847 года Белинский писал В. П. Боткину: "Для меня иностранная повесть должна быть слишком хороша, чтобы я мог читать ее без некоторого усилия, особенно вначале; и трудно вообразить такую гнусную русскую, которой бы я не мог осилить..., а будь повесть русская хоть сколько-нибудь хороша, главное сколько-нибудь дельна - я не читаю, а пожираю с жадностью собаки, истомленной голодом" ("Письма", т. Ill, стр. 323-324).

  433 (Стр. 656). Орган славянофилов - "Москвитянин".

  434 (Стр. 658). Намек на статью М. П. Погодина в "Москвитянине" (1845,  3, отдел "Смесь", назв. "За русскую старину", стр. 27-32). Та же мысль о смирении русского народа была высказана им в статье "Мнение иностранцев о России" ("Москвитянин", 1845,  4, стр. 4-48).

  435 (Стр. 659). Намек на славянофилов и В. Майкова (см. вводную заметку).

  436 (Стр. 660). Эти замечательные рассуждения показывают, что Белинский в период "Современника" не только ясно формулирует свои материалистические взгляды, но и полемически противопоставляет их идеализму. Обычно материализм Белинского трактуют как "фейербахианство". Но это не точно и не верно. Имя Фейербаха ни разу не упоминается в письмах и статьях Белинского. Правда, о Фейербахе говорится вскользь в письме В. П. Боткина к Белинскому от 22-23 марта 1842 года. Косвенные указания на знакомство Белинского с Фейербахом находятся также у мемуаристов Достоевского, Анненкова. Однако еще до 1842 года Белинский самостоятельно преодолел гегельянство и развернул его критику. Фейербах мог лишь укрепить Белинского на новых позициях.

  Обследование "Современника" за 1847-1848 годы показывает, что материалистические высказывания Белинского перекликаются с аналогичными высказываниями других авторов статей и рецензий в журнале. Основным вопросом в этих статьях является вопрос об "идеализме" и "эмпиризме", который незадолго перед этим так блестяще осветил А. И. Герцен в своих "Письмах об изучении природы". Брошенное в настоящей статье Белинским замечание по адресу дуалистов и идеалистов о том, что "Врачи... больше других уважают тело потому, что больше других знают: его", позднее было развито в одной анонимной рецензии "Современника", написанной на книгу М. Ф. К. Маркуса "Об отношениях медицины к государству", 1847 ("Современник", 1847, т. III,  6, отд. III, стр. 143-146). Белинский рассматривает объективный мир как единый процесс развития материи. Он писал: "Современная наука... химическим анализом хочет... проникнуть в таинственную лабораторию природы, а наблюдением над эмбрионом зародышей проследить _физический_ процесс _нравственного_ развития". Свою мысль Белинский уточнил в письме к В. П. Боткину от 17 февраля 1847 года: "Что действия, то есть деятельность ума есть результат деятельности мозговых органов, - в этом нет никакого сомнения; но кто же подсмотрел акт этих органов при деятельности нашего ума? Подсмотрят ли ее когда-нибудь?" Здесь Белинский заглядывал далеко вперед. "На эти волновавшие В. Г. Белинского сто лет назад вопросы, - говорит современный нам ученый, - наука лишь теперь может дать некоторые ответы" (X. С. Коштоянц, "Очерки по истории физиологии в России", изд. АН. СССР, М.-Л., 1946, стр. 141). Конечно, в области истории Белинский оставался еще идеалистом. Но он иногда подымался до правильного материалистического объяснения многих явлений истории, подчеркивая, скажем, роль материального бытия для формирования умственных и нравственных качеств человека, связь религии с политикой (например, в рецензии "Еврейские секты в России". "Современник", 1847, т. II,  -IV, отд. III, стр. 123-125) и т. д. Во всяком случае Белинский понимал w необходимость изгнания "чистого" умозрения из области истории и эстетики.

  Наряду с Герценом Белинский возглавил поход "эмпирии" против "идеализма". Но в отличие от многих- современников Белинский, так же как и Герцен, всегда подчеркивал значение теоретических обобщений и критиковал узкий фактографизм.

  437 (Стр. 661). Мы воспроизводим цитату в точности по рукописи. В тексте "Современника" напечатано: "От тлена убежав, по смерти станет жить" (стр. 23).

  438 (Стр. 664). Слово "назад" пропущено в рукописи (стр. 43 авторской нумерации).

  439 (Стр. 666). Намек на распространение в Европе идей утопического социализма и коммунизма.

  440 (Стр. 667). Слова, взятые в скобках, пропущены в рукописи (стр. 47 авторской нумерации).

  441 (Стр. 669). В тексте "Современника" и решительно во всех изданиях Белинского, начиная с солдатенковского, это место читается: "...невольно приходит на память эта старая эпиграмма..." Между тем в рукописи (стр. 51) совершенно четко, без всяких помарок написано так, как это мы воспроизвели в настоящем издании. Нижеследующая эпиграмма, однако, ошибочно приписана Белинским Дмитриеву. Она принадлежит кн. Вяземскому. Повидимому, Белинский сам заметил свою ошибку и исправил ее в гранках. Возможно также, что это сделали редакторы Некрасов или Никитенко.

  442 (Стр. 669). См. в наст, томе статью "О жизни и сочинениях Кольцова".

  443 (Стр. 670). Некрасов был редактором журнала. Однако в письмах Белинский неоднократно высказывался о Некрасове-поэте. Например, в письме к Тургеневу от 19 февраля 1847 года.

  444 (Стр. 673). Большой интерес представляет нравна рукописи Некрасовым. Основное ее направление - снижение похвал Достоевскому. Так, например, настоящее место переделано Некрасовым следующим образом: "В русской литературе еще не было примера такого быстрого успеха, какой имел Достоевский при _первом_ своем появлении" (стр. 55 авторской нумерации, курсив самого Некрасова). У Белинского это место сначала было еще сильнее: "Необыкновенный талант г. Достоевского, талант глубокий", но строка не дописана, затем зачеркнута самим Белинским. Так же заменяет Некрасов восторженные эпитеты Белинского и в других случаях. Вместо "необыкновенный талант", он ставит "_сильный_ талант" (стр. 55), вместо "обнаружил огромную силу творчества" - "обнаружил _значительную_ силу творчества" (стр. 56).

  445 (Стр. 674). Слово "дилетант" здесь употреблено Белинским в положительном значении.

  446 (Стр. 675). Здесь рукою Некрасова справа на полях сделана любопытная приписка: "Не говорим также о беспрестанно встречающихся и совершенно натянутых фразах вроде: "_гвоздыревый_ ты человек, _тузовый_ ты человек и т. п." (стр. 59 авторской нумерации).

  447 (Стр. 675). Статья о Луганском (В. Дале) Белинским была написана (Полн. собр. соч., т. X, стр. 463-467).

  448 (Стр. 676). Белинский несколько переоценивал значение Вельтмана. Но в данном случае он видит корень его художественной слабости в славянофильских убеждениях.

  449 (Стр. 678). Этим литератором, предпринимавшим издание огромного сборника "Левиафан", был сам Белинский. Он передал в "Современник" такие произведения, как повесть "Сорока воровка" Герцена, роман "Обыкновенная история" Гончарова, - статью Кавелина "Взгляд на юридический быт древней России".

  450 (Стр. 679). За подписью М. З. К. скрывался славянофил Юрий Самарин. В статье "Ответ Москвитянину" Белинский вступил с ним в ожесточенную полемику.

  451 (Стр. 679). Дальше в "Современнике" следует опускаемый нами разбор исторических сочинений, написанный К. Д. Кавелиным (см. Собр. срч. К. Д. Кавелина, изд. 1899, т. I, стр. 745-760). В этом месте в рукописи (стр. 65) имеется следующая пометка рукою Белинского: "(NB примечание для наборщика: за сим набрать листки под  1, 2 и 3)"; Белинский явно имел в виду присланный из Москвы кавелинский разбор исторических сочинений, занимавший не больше трех листков обычного формата.

  452 (Стр. 680). Под "интересными фактами" в примечаниях к курсу Шевырева, которые, по словам Белинского, с "особенным упорством отказались свидетельствовать в пользу любимых идей его", Белинский имел в виду, вероятно, "ученое" рассуждение Шевырева о слове "кнут". Указав на иностранные корни этого слова, со значением "бить", "быть биту кнутом", Шевырев глубокомысленно заключал: "Замечательно, что это слово" оставалось у нас в своей чужой скандинавской форме, как пришлое к нам. Народ не хотел никогда осмыслить его" (примечание 68 к лекции второй, ч. 1, стр. 121).

  453 (Стр. 681). "Письма об изучении природы" Герцена - важнейшая веха в развитии русского материализма - печатались в "Отечественных записках" в 1845-1846 годах.

  454 (Стр. 681). Позднее была также статья в "Современнике" - "Александр фон Гумбольдт и его Космос" Н. Фролова (1847, т. V,  9; л;. VI, -  12 и 1848, т. VIII,  2).

  455 (Стр. 682). В статье "Жар и жатва хлеба" ("Московские ведомости", 1846,  103) С. А. Маслов описал ужасные условия крепостного труда женщин, которые жнут под палящим солнцем. Маслов писал в своей статье: "В один день, говоря о тяжести жнитвы, я слышал следующий рассказ: N. N, женщина лучшего общества с прекрасною 22-летнею дочерью, ехала в гости к соседям и, проезжая мимо поля, на котором жали, увидела много баб, столпившихся близ дороги. Она приказала кучеру остановиться и слышит ужасные вопли страданий. "Что это?" - "Да _вот, матушка, бабочка рожает_" - и бедная, молодая крестьянка, в придорожной канаве, окруженная состраданиями, в первый раз мучилась преждевременными родами. Неиспорченная ее натура сильна: она скоро родила - но родила мертвого ребенка. Этот рассказ поразил меня. "Да это и не редко случается, - приметил кто-то, - иногда роженицы в подоле приносят новорожденных с поля во время жатвы". Боже великий! Ты положил клятву, чтобы человек в поте лица своего съел хлеб свой, но чтобы этот хлеб обливался кровью матерей, рождающих в муках, с выдавшим из рук серпом и с смертию новорожденного, - нет, господи, это не твоя воля любви и милосердия, это жестокость человеческого сердца, к которой люди привыкли - и преждевременных родов, вытесняющих мертвого младенца тяжкою работою на палящем солнце, уже не называют человекоубийством!" (стр. 718).

  В "Отечественных записках" (1846,  11, отд. VIII) был помещен положительный отзыв о статье Маслова.

  455 (Стр. 682). Слово "ничтожестве" пропущено в рукописи (стр. 70 авторской нумерации), но оно требуется по смыслу фразы.

  457 (Стр. 682). Часть последующего абзаца до слов: "О книгах легких и незначительных" была зачеркнута рукою Некрасова как явный выпад против А. Краевского, который, по словам Белинского, только и делал, что "отдавал" чужими руками критические отчеты о книгах". Некрасов, видимо, не хотел с первого номера "Современника" ввязываться в ссору с издателем "Отечественных записок".

  458 (Стр. 683). В рукописи описка: "_прилагать_" (стр. 71 авторской нумерации).