Литературные итоги 1907 года
Избранные страницы русской журналистики XX века
М., "ЧеРо", 2001
Александр Александрович БЛОК
Александр Блок впервые выступил в качестве публициста в московском журнале "Золотое руно", где он писал статьи-обзоры о современной литературе. Его статьи "О реалистах", "О лирике" вызвали раздражение многих символистов, в первую очередь журнала "Весы". Андрей Белый прислал Блоку оскорбительное письмо с вызовом на дуэль; к счастью, дело удалось замять. Публицистические выступления А. Блока хорошо известны, они перепечатаны в собраниях сочинений поэта. Ниже приведен в сокращении один из менее известных обзоров Блока из "Золотого руна".
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ИТОГИ 1907 ГОДА
Реакция, которую нам выпало на долю пережить, закрыла от нас лицо жизни, проснувшейся было, на долгие, быть может, годы. Перед нашими глазами - несколько поколений, отчитывающихся в своих лучших надеждах. Очень редко можно встретить человека, даже среди самых молодых, который не тоскует смертельно или не прикрывает лица своего до тошноты надоевшей гримасой изнеженности, утонченности, исключительного себялюбия. Иначе говоря, почти не видишь вокруг себя настоящих людей, хотя и веришь, что в каждом встречном есть запутанная душа, которая могла бы стать очевидной для всех, если бы захотела. Но люди не хотят быть очевидными и притворяются, что им есть еще что терять. Это так понятно у тех, для кого цели всяких отношений еще не совсем перержавели, чье сознание еще смутно. Но это преступно у тех, кто, родившись в глухую ночь, увидал над собой голубое сияние одной звезды и всю жизнь простирал руки к ней одной: ведь вся жизнь для него, и все ее века, страсти, и пожары, и затишья - темная музыка, только об одной голубой звезде звучащая. Он - "идиот" для врагов и досадный "однодум" для друзей. Он должен понять наконец, что он мировое "недоразумение", что он никому в мире не может "угодить", кроме той звезды, которой от века предана его душа. Если он поймет это - пусть его гонят. Если нет - он предатель, тайный прелюбодей, создатель своей карьеры, всеобщий примиритель; он убил ту страсть своей души, которая могла стать в одну из темных ночей путеводным заревом для заблудившегося человечества.
Я говорю о писателях, особенно об эстетах, уставших еще до начала своей карьеры, и преимущественно об эстетах самого младшего поколения; о тех, которым неугодно сознать то, что их жизнь должна быть сплошным мучительством - тайным или явным, что они должны исколоть руки обо все шипы на стеблях красоты, что им нельзя ни одной минуты отдыхать на розовом ложе, не их руками разостланном. Они должны знать, что они - ответственны, потому что одарены талантами; что, если они лирики, они должны мучиться тем, что сидят в болоте, освещенном розовой зорькой; если беллетристы - тем, что никто из них, будь он марксистом или народником, не указал до сих пор даже того, как быть с рабочим и мужиком, который вот сейчас, сию минуту, неотложно спрашивает, как быть; если драматурги - тем, что ни одна из современных драм не вознесла души из пепла будней и ни один не вспыхнул очистительный костер; если же они - "представители религиозного сознания", то они должны мучиться больше всех: тем, что они уже несколько лет возвещали какие-то гордые истины с кафедры религиозно-философских собраний, самоуверенно поучали, надменно ехидствовали, сладострастно полемизировали с туполобыми попами, что в этом году они вновь возобновили свою болтовню (и только болтовню), зная, что за дверьми стоят нищие духом и что этим нищим нужны дела. Образованные и ехидные интеллигенты, поседевшие в спорах о Христе и Антихристе, дамы, супруги, дочери, свояченицы в приличных кофточках, многодумные философы, попы, лоснящиеся от самодовольного жира, - вся эта невообразимая и безобразная каша, идиотское мелькание слов. И вот один тоненький, маленький священник в белой ряске выкликает Иисуса - и всем неловко; один честный с шишковатым лбом социал-демократ злобно бросает десятки вопросов, а лысина, елеем сияющая, отвечает только, что нельзя сразу ответить на столько вопросов. И все это становится модным, уже модным - доступным для приват-доцентских жен и для благотворительных дам. А на улице - ветер, проститутки мерзнут, люди голодают, людей вешают, а в стране - реакция, а в России - жить трудно, холодно, мерзко. Да хоть бы все эти нововременцы, новопутейцы, болтуны в лоск исхудали от собственных исканий, никому на свете, кроме "утонченных" натур, не нужны, - ничего в России не убавилось бы и не прибавилось! Что и говорить - хорошо доказал красный анархист, что нужна вечная революция; хорошо подмигнул масляным глазком молодой поп "интересующимся" дамам (по-"православному" подмигнул), хорошо резюмировал прения остроумный философ. Но ведь они говорят о Боге, о том, о чем можно только плакать одному, шептать вдвоем, а они занимаются этим при обилии электрического света; и это - тоже потеря стыда, потеря реальности; лучше бы никогда ничем не интересовались и никакими "религиозными сомнениями" не мучались, если не умеют молчать и так смертельно любят соборно сплетничать о Боге.
Первый опыт показал, что болтовня была ни к селу ни к городу. Чего они достигли? Ничего. Не этим достигнута всесветная известность Мережковского - слава пришла к нему оттого, что он до последних лет не забывал, что он художник. "Юлиана" и "Леонардо" мы будем перечитывать, а второй "кирпич" "Толстого и Достоевского", думаю, ни у кого духа не хватит перечитать. И не нововременством своим и не "религиозно-философской" деятельностью дорог нам Розанов, а тайной своей, однодумьем своим, темными и страстными песнями о любви.
С религиозных собраний уходишь не с чувством неудовлетворенности только: с чувством такой грызущей скуки, озлобления на всю ненужность происшедшего; с чувством оскорбления за красоту, ибо все это так ненужно, безобразно. Между романами Мережковского, книгой Розанова и их же докладами в религиозных собраниях целая пропасть. Слушать же прения столь же тягостно, как, например, читать "Вопросы религии", вторую книгу "Факелов", сочинения Волынского или статьи М. Гофмана о "соборном индивидуализме". Все это - книги будто бы разнообразные, но для меня, чистосердечно говорю, одинаковые; это - словесный кафешантан, которому не я один предпочитаю кафешантан обыкновенный, где сквозь скуку прожигает порою усталую душу печать
Буйного веселья,
Страстного похмелья.
Я думаю, что человек естественный, не промозглый, но поставленный в неестественные условия городской жизни непременно отправится в кафешантан прямо с религиозного собрания и в большой компании, чтобы жизнь, прерванная на два-три часа, безболезненно восстановилась, чтобы совершился переход ко сну и чтобы в утренних сумерках не вспомнилось ненароком какое-нибудь духовное лицо. Там будут фонари, шабли и ликер. А на религиозных собраниях шабли не дают.
Ведите, ведите интеллигентную жизнь, просвещайтесь. Только не клюйте носом, не перемалывайте из года в год одну и ту же чепуху и, главное, не думайте, что простой человек придет говорить с вами о Боге. Иначе будет слишком смешно смотреть на вас и на ваши серьезные "искания", и мы, подняв кубок лирики, выплеснем на ваши лысины пенистое и опасное вино. Вот и вытирайтесь тогда - не поможет: все равно захмелеете, да только поздно и неумело: наше легкое вино отяжелит вас только, только свалит с ног. И на здоровье.
"Золотое руно", 1907, No 11-12.