Бодянский Осип Максимович - Новые открытия в области глаголицы

ного еще недавно для самого Добровского, и о происхождении которого целые полки завалены гаданиями пишущего люда. Статься может, близко уже то время, когда сведения о глаголице не уступят сведениям нашим о сопернице ее, кириллице. На первый раз и этого довольно, предовольно. Я еще недавно имел случай в сочинении своем: "О времени происхождения славян, письмен" стр. 213 и след. представить некоторые из предположений других писателей о начале и свойстве глаголитики, равно как и свое мнение об ее отношении к Кириллице касательно времени; от этого, несмотря на новейшее открытие глагольских памятников в Праге, не отказываюсь, т. е. утверждаю, что ни коим образом и ни по чему не могу, пока, согласиться на старшинство Глаголицы перед Кириллицей, охотно, впрочем, относя появление первой к одному и тому же веку с последней[15]. Разумеется, в высшей степени было бы занимательно уяснить себе это явление, почему почти или даже решительно в одну и ту же пору показываются у славян вдруг две азбуки, так мало похожие своей наружностью одна на другую? Не было, как говорится, ни гроша, глядь - алтын. Но, сознаюсь, при тех данных, какие теперь у нас под руками, решение этого вопроса - чистая невозможность. Не удовлетворяя, однако, нашего любопытства на этот раз, пражское открытие приподнимает зато завесу с другого, не менее важного события: разумею православие в чехах; Благодаря недавним розыскам, мы знаем уже, что славянское богослужение проникло в Чехию тотчас по введений его в соседнюю и единоплеменную с ней Мораву, просвещенную незабвенными апостолами нашего племени, Кириллом и Мефодием. Неопровержимым доказательством тому служат некоторые памятники, предлагаемые кирилловской письменностью, тоже довольно подробно мной разобранные в том же самом сочинении[16]. Нужды нет, что памятники эти дошли до нас не в подлинниках, современных самому событию, в них повествуемому: чего теперь нет, то еще не невозможно навсегда; "ab non esse ad non posse non valet consequential" говаривали когда-то в школах. Напротив, зная судьбы Православия в западных славянских землях, сохранение этих памятников в несовременном списке еще больше подтверждает их подлинность, так как сочинение чего-либо подобного в Чехах на языке Кирилла и Мефодия, чем далее от времени их жизни, тем более становилось невозможным; равно как и с нашей стороны, то есть, со стороны православных русских, болгар и сербов, составление такого сочинения на языке церковном, которое бы своими чехизмами указывало на Чехию, решительно не только несбыточно, но и не вообразимо, если вспомним только наши и наших предков познания в языке чехов. Как Житие Св. Вячеслава, князя чешского, так и Церковная песнь, составляя памятники языка кирилловского, перемешаны со словами, употребляемыми славянами Чех и Моравы, что ясно и непосредственно указываете на сочинение их среди этих последних в ту пору, когда и они славши Бога вместе с нами едиными усты и единомыслием. Так существование некогда православного обряда и его органа, церковнославянского языка, в стране Чешской и Моравской, свидетельствуется самим же православием и его языком. Но нет недостатка в пользу того и в свидетельствах истории. В Житии Бориса и Глеба говорится о том, как первый размышлял об убиении Вячеслава братом его, Болеславом; стало быть, Житие Вячеслава было уже ему известно, и известно из того же источника, из какого и Житие Никиты, о мучений коего он тоже помышлял вместе с страстями князя чешского? Да и в самом Житии последнего прямо сказано, как бабка его, Людмила (тоже, как и Вячеслав, чтимая нашей церковью), "вда уручити книгам словенским по следоу поповоу".

   В то время, когда существование православного богослужения у чехов и моравов так прочно утверждалось памятниками самой же православной письменности, теперь тоже доказывается, повторяю, совершенно неожиданно, и со стороны глаголицы. Что глаголица была некоторое время в ходу в краю чешском, это нам известно как из истории, так и из самых остатков ее в последнем, впрочем, не слишком далеко углублявшихся в древность. Знаем, например, что император немецкий и король чешский, Карл IV-й, основал (1347), так называемый, Емаусский монастырь в предместье Праги и пригласил в него из Далматии бенедиктинов глагольского обряда, с тем чтобы они всегда совершали в нем богослужение на языке Кирилла и Мефодия, как просветителей славянского племени, но по предписаниям Римской церкви. Между многими вкладами в свою обитель, Карл принес ей также и рукопись, известную впоследствии под именем Реймского Евангелия, много наделавшую когда-то шуму в ученом мире таинственностью, которой была облечена, и превратностью судьбы, коей подвергалась в течете пяти веков. В наше время этот загадочный памятник сделался доступным каждому и подробно разобран и обсужден. Невзирая на уверение надписи на нем (1395 г.), ни внутренние, ни внешние свойства его не говорят в пользу того, что бы одна часть его, именно кирилловская, могла быть писана рукой Св. Прокопия, жившего в чехах в XI-м столетии; напротив, как она, так и часть глаголитская, далеко моложе, хотя первая - извода сербского, православия Кирилловского, а другая - тоже сербского, но сербов хорватов, соединенных с Римом, на языке Кирилла, писанная, однако, не кириллицей, а глаголицей, и потому пропитанная особенностями приморского наречия. Было ли что либо подобное раньше в чехах, т. е., отправлялось ли Богослужение наше по каким-нибудь глагольским книгам, и имела ли Глаголица какой доступ тут, наверное никто не сможет сказать того. Но вот являются в наше время отрывки глаголицы, по суду первого современного знатока ее, что касается славянской старины, принадлежат ко времени появления в Великоморавском государстве солунских благовестников, или же, по крайней мере, к весьма близкому к ним. Хотя на этих отрывках нет никакого обозначения года или времени, однако суду такого ученого, как Шафарик, не можем не верить. Тем не менее, воздержимся пока делать соображения и посылки, подводить там итоги. Увидим, и тогда раскинем умом-разумом. А до того скажем только, что если все это так, как нам докладывают, то вот что оттуда следует само собой, путем естественным и, кажется, безупречным.

   История говорит, что по смерти (894) Боривоя, первого христианского князя Чехии, крещенного самим Мефодием, равно как и его родственника и охранителя, Святополка, могущественного государя великоморавского (894), дети обоих не сумели сохранить между собой согласия, и потому, отразить нападения врагов на свои, только что начинавшие еще образовываться государства. Неминуемым следствием того было разделение сил, а затем потеря самостоятельности и отклонение от пути, указанного их отцами. С одной стороны натиск угров (мадьяров), закочевавших в соседней Седмиградии и на равнинах молдаво-влахийских, - призванных против нововозникавшей в сердце Европы славянской державы хитрым немецким императором Арнульфом, а с другой одновременные нападения немцев, привели наконец Великоморавское государство к гибели (907). Это имело самые пагубные последствия для всей истории славян средней Европы, последствия, от которых они никогда не могли избавиться и теперь еще страдают. Отделенные с начала Х-го столетия новым, совершенно иноплеменным, народом от общения со своими братьями, а через них и с Цареградом, как виновником их обращения к новой духовной и своеобразной жизни, чехи, моравцы и словаки рано или поздно должны были подаваться назад, и более всего в том, что для них было особенно дорого, а для врагов их особенно ненавистно, то есть, в православном вероисповедании. Уже дети Боривоя, Спитигнев и Вратислав, спешили укрыться от грозившей им беды с юга под воскрылием немецкого императора, что однако не спасло народа их от нее, а между тем сообщило с тех пор совершенно иное направление жизни народа, раздвоив его на две враждебные стороны, никогда уже не могшие образовать из себя прежнего целого. Государи и окружающие их больше и больше свыкались с католицизмом; простой же народ долго противопоставлял тому свою привязанность к вере предков. Когда же и последнее убежище славянского богослужения исчезло, именно Сазавский монастырь, основанный около половины ХI-го стол. (1032) князем Ольдрихом, по настоянию Св. Прокопия, уничтоженный, спустя с небольшим 60 лет (1090), Врячиславом II-м, народ, надо по малу, покорялся необходимости, навсегда, однако, сохранив, в глубине души своей, горячую привязанность к православию, выказывавшуюся не раз в настоятельных просьбах к папам возвратить их, по крайней мире, хотя часть его, хотя возможность слышать слово Бога и совершать хвалу Ему на языке своих апостолов. Но первосвященники Рима очень знали, с кем имели дело; они знали, что отправление богослужения по миссалу не спасет от переворота, к которому стремились чехи всей своей жизнью, и который, напоследок, несмотря ни на какие ухищрения и предохранительные меры, прорвался таки и образовал собой лучшую пору в жизни их, период Гуса и гуситов. Даже и теперь, после двухвекового беспрекословного господства католицизма в Чехии, сердце сынов ее живо и горячо бьется, как показали то новейшие события (20-21 мая ст. ст. 1848), при одной мысли о возможности слышать Божий глагол на языке Кирилла и Мефодия, считаемых ими в лице первых своих покровителей. Припомним также и усилия знаменитого Добровского склонить государя своего к тому.

   По какому, однако, обряду совершалось богослужение в Сазавском монастыре, и каким из двух славянских письмен писаны были богослужебные книги его, по словам летописца, уничтоженные и рассеянные до того, что уже на них никогда более в этой обители не возносилось моление?[17]. Знаю, что во всех сказаниях о Прокопии язык этот назван "Славянским", языком "Кирилла", иногда с прибавлением: "письмена, Кириллом составленные"; но, во-первых, первым нередко называли и язык глаголицы, который действительно в сущности был один и тот же с языком Кириллицы[18]. Во вторых: и глаголицу нередко величали письмом "Кирилловским"; так в послесловии к "Книге пророков с толкованием", сделанном попом Упирем Лихым в Новгороде, после переписки ее для князя Владимира Ярославича 1047 г., сказано, что "Книги си написашася ис Коуриловици[19], между тем как язык и правописание этого памятника говорят совсем о противном, т. е., что они списаны с глаголицы, что подтверждает сличение того и другого с другими подобными рукописями. Если у нас в ХI-м веке списывали с глаголицы, молча, что всего чаще бывало, либо же называя ее Коуриловицей, с умыслом или без умысла, то, разумеется, то же самое могло иметь место и в других землях славянских, стало быть и в Чехах при Прокопии. По крайней мере, почему же отвергать возможность того в таком монастыре, который принадлежал именно к ордену Бенедиктинцев, по основателю своему, брату Бревневского монастыря близ Праги, построенная Болеславом I, (993) для монахов Св. Бенедикта, приведенных Св. Войтехом из Италии? Ведь и братия Емаусского монастыря были также бенедиктины? Не все, что писалось глаголицей на языке Кирилла и Мефодия, принадлежало только римскому обряду. Это даже и в позднейшее время, и в наше, не составляет большинства, не только что исключительного перевеса. Притом, новейшие розыски показали нам несколько видов Глаголицы; есть, как мы видели уже, глаголица болгарская, есть Глаголица сербская или хорватская, и каждая из них имеет еще подразделения. Одно это уже обстоятельство показывает нам, что, не глядя на различие азбук, памятники обоего письма, будучи памятниками одного и того же языка, желанны и дороги были для отшельников славянских, стало быть, и отшельников чешских ХI-го века. А ежели ХI-го, то не вижу, почему и не X? И не для одного лишь черного, но и для белого духовенства; следовательно, и конца ²Х-го? Оттого, дело статочное, что, когда связь с родиной Кирилла и Мефодия порвалась, чешские государи, по необходимости вынужденные обратиться к ближайшим соседям своим, немцам и итальянцам, в делах веры, вместе с тем заглядывали и к соплеменникам своим на Адриатике, с которыми и прежде великоморавцы находились в частых сношениях и которых богослужение славянское, несмотря ни на какие усилия Рима и римского духовенства, еще в третьей четверти IX века, показалось там и до того усилилось с течением времени, что ни соборы католиков (925, 928, 1059, 1064), ни отщепенство высшего сословия, короче, ничто не в силах было склонить перевес на сторону последних, имевших еще в начале ХIII-го стол. только один монастырь ("coenobium pure latinum.)". И это тем более, что дальновиднейшие и благоразумнейшие из пап, каковы: Александр II, Иннокентий IV, (1067, 1248), и друг., охотно оставляли Кириллов язык Хорватам[20].

   Таким образом, могли оттуда приходить, время от времени, к чехам и богослужебные рукописи, были ли то кириллицей, или глаголицей писанные; главное - были бы лишь на языке, столько для них любезном. Этим, однако, не отвергается и после падения Великоморавии возможность сношений с Задунаем, стало быть, и получения оттуда некоторых славянских богослужебных рукописей того или другого письма. Получив же их, иноки и вообще духовные списывали для своей потребы, не переводя на нелюбую им абецеду; а списывая, как это обыкновенно водится в таких случаях, не могли не описываться, не примешать к подлиннику чего либо, против воли и сознания своего, из родного говора; даже и с намерением старались заменять, по выражению писца Святославова Изборника, "стропотные" слова более вразумительными из той речи, которой сами объяснялись. Так было у всех славян православного исповедания, что и произвело впоследствии так называемые изводы, или редакций: болгарскую, сербскую, хорватскую, русскую, к коим, без сомнения, если б удержалось православие в чехах, присоединилась бы и редакция чешская. Так я себе объясняю появление найденных недавно отрывков глагольского письма, но на языке, обыкновенно называемом нами церковнославянским, и, просим не забыть, болгарского извода, как пишет ко мне Шафарик во втором письме своем, от 28-го дек. ст. ст. (полученном 9-го янв. 1856 г.), и что видно также и из нескольких даже строчек самых отрывков, приложенных им в нем со следующей просьбой:

   "Посылаю вам ключ к глагольским Светильнам, которого я не в состояния прочесть, а потому прошу вас поискать их в старинных славянских минеях я стихирарях, коих в Москве и других местах, конечно, довольно. Имея Кирилловское изложение их, я бы, конечно, прочел их вполне. Кажется, светильны эти древнее тех, кои принадлежат Константину Багрянородному и находятся в нынешних книгах. Нашедши их сами, или с помощью прочих любителей славянской письменности, потрудитесь переслать ко мне немедленно. Все же прочее в отрывках разобрал я без затруднения".

   Исполняя желание знаменитого славяноведца, я не только принялся сейчас же за справки, но и помещаю тут просимое, с целью, не удастся ли еще кому из занимающихся родной славянской стариной сделать, со своей стороны, поисков в этом случае и тем споспешествовать общему делу, прося отысканное пересылать ко мне для отправления по принадлежности. Больше нас, больше глаз.

   Светильник...

   Слов(о)... оне(т)... права... ткар... об(ь)и...

   Светильник на преполокление праздникоу.

   (й. ци.)

   От животных... мор(?)...

   Светильна на преображение.

   Преобрази с... оувеником с(коим)

   ... доух... спаси доуша наша.

   Светильна (нед.) в сел скатых.

   Хвалоу... изволеница божи(и)...

   и велици. Мно усарит(?)... бог наш. Радуем с и веселым с, дадим славоу богоу.

   Светильна слепомоу.

   Оумынки мои оуи осажимоувши, господи, от мно(гаго) греха... освети... согреш... смиреним... слезами моим.

   Светильна на вознесение.

   Вознесе яя к отцоу своемоу... оуеником... слав... сво... взнаесе ся прос...

   Если же происхождение этих светилен и седален принадлежит не Багрянородному, и если они согласны с теми, которые употреблялись в Греческой церкви до начала Х-го вика, то отсюда, естественно, следует заключение, что письмо, коим переданы те и другие, т. е., глагольское, относится тоже к этому времени, и, стало быть, древность глаголицы опять отодвинулась назад еще почти целым столетием, потому что древнейший памятник ее, доселе известный нам с обозначением года, есть "глагольская подпись ерисского священника, Георгия, на договори основателя Иверского монастыря, Ивана Ивера, на Аеови, с жителями соседнего города, Ериссы (Herissos), о земле, принадлежащей обители, писанном солунским нотарием, Николаем, и открытом, 1845-46 года, архимандритом Порфирием Успенским, списавшим его[21]; за ней та грамота, о которой Шафарик извещает меня в первом своем письме, и которая прислана ему недавно из Винодола; она найдена в городе Новом, писана вся глаголицей и, что в особенности важно, с выставкой года, 1013. Теперь, следовательно, глаголица, по самым уже памятникам, с прямым показанием времени написания их, поместилась в один век с кириллицей, именно IХ-й, в который, как мы уже знаем доподлинно, по тем данным, кои известны ныне, последняя составлена[22]. Которая из сих двух соперниц отселе перетянет другую, неизвестно; пока, обе они в эту пору стоят перед судом нашим с равными правами, являются с равными силами, и было бы слишком неблагоразумно заключать о большей древности одной из них перед другой, то есть, заключать там, где предел всяким заключениям, предел, за которым начинаются мечтания, предел, его же не пройдешь, а перейдешь - непременно очутишься в области голых предположений, пожалуй, большей или меньшей вероятности. Но вероятность, как бы ни была остроумна, не есть еще достоверность, которая одна самодержавно царит над умом человека, составляет его истинное ведение, наличный и неизменный капитал знания. Гадания никогда не заменят действительности, как опирающиеся на кажущемся, а не на положительно известном, непременном. Верьте, пока у вас нет доказательств в пользу чего бы то ни было, прогоняющих в самом недоверчивом последнюю тень сомнения, дотоле нет и правды, нет ведения, а только разве видения. Явится более проницательный - и ваш храм истины рухнет от одного дуновения, не говорю истины, но только подобия истины. Так эта последняя могущественна, так влияние ее неотразимо на умы наши. Перестанем же заменять ее созданиями нашего игривого воображения, добиваться истины, с помощью таинственного дара отгадывания, пожалуй, даже исторического, там, где одно лишь действительное, положительное, составляете ценность и прочную основу, ничем несокрушимую, нашего знания. Следовательно, толки, а тем более препирания, о старшинстве кириллицы перед глаголицей, и глаголицы перед Кириллицей, совершенно неуместны, безвременны, пока, повторяю, самое время, лучший в таком случае судья и вершитель человеческих притязаний и недоумений, не представить нам новых для того данных, подобных тем, по коим права обеих соперниц теперь совершенно уравновесились; пока оно не склонит весов на сторону одной из них. До тех пор останемся при том, что действительность нам представляет, т. е. при нынешнем положении вопроса; станем лучше выжидать, нежели нести вздор, или завираться до одурения, как это и сделал уже один поставщик новостей в заморские газеты[23], который, по пословице, слыша звон, да не зная, из каких сторон, воспламенился ревностью не по разуму и разблаговестил, будто и Шафарик, после открытия новых отрывков глаголицы, отдает уже преимущество в древности последней перед кириллицей[24]. Между тем, вот что знаменитый наш славяновед пишет мне в своем, упомянутом выше, втором письме об этом:

   "В газетах распространена ложная молва о том яко бы я лаголицу считаю уже древнее кириллицы. В сущности, я ничего положительного не знаю о начале глаголицы, хотя вижу старину ее. В вашей книге ("О времени происхождения Славянских письмен" и пр.) с удовольствием заметил я, что вы к обеим им равно справедливы, обе уважаете, обе высоко цените. Так надобно, так прилично нам действовать".

   И, в самом деле, разве мало вам того, что любимица ваша, глаголица, меньше чем в полвека с тех пор, как Добровский выдал свое сочинение о ней, разве мало, говорю, вам, что глаголица выиграла уже себе целых четыре века, явилась современницей и равноправницей с соперницей своей, кириллицей? Хотите большего, но прочного, - умейте выждать; не потемняйте блеска таких важных и твердых завоеваний вашей любимицы неумеренной ревностью по ней. Кто выжидает, тот еще не теряет, но, вместе с тем, и не вызывает на себя незаслуженных упреков в заносчивости. Что тем хвалиться, что в люди не годится? Право, liepiej wiedziec, niz mniemaс, говорит польская пословица. Словом: Dockej сasu, со hus klasu, как выражают чехи, чтоб было хоть не скоро, да споро; не ворово, да здорово.

  

   [1] V. Hagek Annales Bohemorum, animadversationibus historico-chronologico-criticis aucti. Pragac 1762-82, 6 voll, in 4. - Monumenta historica Boemiae nusquam antehac edita. 1764-35; 6 voll? in 4.

   [2] Например: Abecenarium Bulgaricum и ватиканском Евангелии, писанном в Македония и купленном Ассемани в Иерусалиме, относимых к XI-ХII в., и нескольких глагольских буквах, там и сям в Кирилловских рукописях встречающихся, и т. п.

   [3] О времени происхождения славянских письмен, Москва, 1855, стр. 97 и сл.

   [4] Monumenta Germanie historica.

   [5] Древние письмена славянские, в Ж. М. Н. П., 1848 г., кн. VII.

   [6] Первоначально напечатано в "Службах Св. Седмочисленникам Славянским", в Москополе, в Албании, 1746, и в Ж. М. Н. П, 1847, кн. 1, по списку XIII-го стол., найденному В. И Григоровичем в Охриде, с русским переводом, а с латинским г. Курциуса, профессора Пражского университета, в упомянутом выше сочинении Шафарика, стр. LVII-LIX.

   [7] Chirographie propriis dattis Saneto Petro inraverunt. C. Porphyr. De admin. inp. I, c. 31.

   [8] Inferius dii stnat manufacti, singulis nominibus insculptis. Chron. VI, p.151, ed Wagner.

   [9] Die aeltesten Denkmacler der boehmischen Sprache, beleuchtet v. P. J. Schafarik u. s. w. Prag. 1840, S. 41, v. 60.

   [10] П. С. Р. Л. III, стр. 30.

   [11] О Винодоле смотри "Винодольский закон 1280 года, писанный глагольским письмом и изданный Ант. Мажураничем в III-й кн. "Коло", литературном сборнике, вышедшем в 1843 г., а мной переведенном и помещенном в "Чтениях в Обществе истории и древностей Российских при Московском Университете", 1840 года, книга 4-я.

   [12] Вот названия этих приходов, как они записаны в канцелярии упомянутой епископии. I. В деканстве (протопопии) Сплетеком: Мравинце и Кучине; Капитель Сучурац, Каштел Абадеса; Пострана; Есенице; Сринине; Ситно, Жерновица; Котленице, Дугополе; Коньско; Пругово, Мучь донн, Неоричь; Село горне (на острове Шолти, Solta); Грахоте (там же). II. В деканстве Тротрском: Слатине; Зирона, Каштел Витури. III. В деканстве Синьском: (Sigu): Бителичь, Стризиреп; Граб; Капорнце, Триль; Гардун, Долац горни, Долац средни; Долац долни; Путяшичь, Тримбушн. IV. В деканстве Омишском: Дуче; Тугари; Гата; Дубрава; Островица; Цикла, Жвечане; Костане, Подграде; Слиме; Жежевица; Блато; Крениево, Катуни; Йовасела; Кучище; Свинище, Рогожница; Бреле. V. В деканстве Макарском: Душине; Орра. VI. В деканстве Имоском: Локвицичь; Медов долац; Грабовац; Цвета; Загвоздь, Керстатице, Сливно; Жупа. VII. В деканстве Неретвы: Десне, Отреть, Видо; Бидоне.

   [13] Точнее: на  севере р. Жарновница и Клис, на востоке и юге р. Цетиня, а на западе море.

   [14] "Полица узаконише и устатутише овако".

   [15] Там же, стр. 317 и след.

   [16] Стр. 247 и след., примеч. 179.

   [17] "Et libri linguae eoram deleti omnino et disperditi, neqnaqnam niterius in eodem loco recitabuntur". См. Narratio de exordio Zazaoiensis monasterii, писанное одним из братьев этой обители и включенное в некоторые списки "Cosmae Pragensis Chronicon Bohemornm", в Seript. Rer. Bohem. I, lib. I, pag. 102, ed. 1783.

   [18] См. приписку глагольскими буквами к глагольской части Реймского Евангелия.

   [19] См Предисловие к Остромирову Евангелию, стр. III.

   [20] Monasteria quoque tam Latinorum, quam Graecorum sive Slavorum cures, ut scias, et haec omnia unam coclesiam esse", - писал Папа Александр II архиепископу города Бара.

   [21] См. Ж. Т. М. П. 1847, кн. VII, стр. 41,56.

   [22] См. мое сочинение: "О времени происхожд. Славян. письм.".

   [23] Allgem. Zeitung. 1855, дек. 17, No 351, стр. 5605 и след.

   [24] Например: из того, что в отрывках находится песнь на память апостолов Петра и Павла, газетчик выводит заключение, яко бы церковь наша находилась когда-то гораздо в теснейшей связи с римской, нежели в последствии. Или уверяет, что самые русские ученые (?) давно отдают уже преимущество в древности глаголице перед кириллицей.