Богданович Ангел Иванович - Эпигоны народничества:- Г. Меньшиков, самый яркий представитель их.- Народник старого типа:- Н. Е. Петропавловский-Каронин

  

  

  

   Годы перелома (1895-1906). Сборникъ критическихъ статей.

   Книгоиздательство "М³ръ Бож³й", Спб., 1908

   OCR Бычков М. Н.

  

   Идеи, какъ и люди, не умираютъ, не оставивъ послѣ себя наслѣдниковъ. Онѣ раздробляются и развѣтвляются, и изъ одного, вначалѣ сильнаго и широкаго, течен³я получается нѣсколько мелкихъ струекъ, которыя журчатъ себѣ потихоньку, пока не вольются въ новый сильный потокъ. То же было и съ народничествомъ, которое не осталось безъ эпигоновъ, хотя и извратившихъ идею стараго народничества до неузнаваемости, но сохранившихъ прямую и явную связь съ нимъ. Эту связь можно назвать "народолюб³емъ", понят³емъ еще болѣе туманнымъ и расплывчатымъ, чѣмъ само народничество. Народолюб³е эпигоновъ представляетъ нѣчто смутное и неопредѣленное, слащавое до приторности и сентиментальное, напоминающее времена "Бѣдной Лизы", когда жизнь на лонѣ природы, въ восхитительной обстановкѣ ничѣмъ не испорченной "натуры" представлялась идеаломъ счастья и благополуч³я. Теперь лоно природы замѣняется просто деревней, которой противопоставляется городъ, вмѣсто пейзанъ, говорятъ просто крестьяне, но, какъ увидимъ ниже, сущность осталась та же.

   Однимъ изъ самыхъ яркихъ представителей этихъ эпигоновъ народничества является г. Меньшиковъ, собравш³й воедино разсѣянныя на пространствѣ нѣсколькихъ лѣтъ свои сладкогласован³я о деревнѣ и выпустивш³й ихъ подъ громкимъ и заманчивымъ титломъ "Думы о счастьѣ". Г. Меньшиковъ не громк³й писатель, и большинство нашихъ читателей, можетъ, о немъ и не много слыхали. Тѣмъ любопытнѣе имъ познакомиться съ писателемъ, тихоструйныя рѣчи котораго касаются предмета, столь для всякаго близкаго и дорогого, какъ счастье.

   Мы не можемъ подобрать для характеристики г. Меньшикова, какъ писателя, лучшаго эпитета. Именно - тихоструйный. Рѣчь его льется тихо и плавно, обходя камни и препоны, не задѣвая выступовъ и отроговъ, не опускаясь въ омуты и не возносясь до вершинъ. Гладк³я фразы, закругленные пер³оды, мягк³я выражен³я мало-по-малу закутываютъ читателя, какъ теплое пуховое одѣяло, нѣжатъ слухъ, какъ мѣрный шепотъ разсказывающей сказку няни, подъ говоръ которой вы такъ сладко засыпали въ дѣтствѣ. Нѣчто подобное вы испытываете, читая "Думы о счастьѣ" г. Меньшикова, и отъ времени до времени надо сдѣлать усил³е, стряхнуть съ себя ту дрему, которую навѣваетъ мѣрная плавность его стиля. Какъ писатель, г. Меньшиковъ лишенъ темперамента. Его ничто не взволнуетъ, ничто не выведетъ изъ себя, не заставятъ крикнуть отъ боли или возликовать отъ радости. Неизмѣнно спокойный и размѣренный, онъ цѣдитъ словцо за словцомъ, выписываетъ не дрогнувшей рукой фразу за фразой, страничку за страничкой, пока самодовольно и съ пр³ятнымъ сознан³емъ благополучно доведеннаго до конца дѣла не поставитъ послѣднюю точку.

   Пишетъ онъ много и пространно, но всегда съ кротостью и незлоб³емъ, съ спокойств³емъ души, обрѣтшей миръ въ сознан³и достигнутой истины. И только склонный къ критикѣ и анализу читатель усмотритъ мѣстами въ этой кротости нѣкое вѣян³е лицемѣр³я, присутств³е тонкаго яда хорошо скрытой злости и далеко не братолюбивыхъ чувствъ. Разъ уловивъ этотъ тонъ дѣланности и неискренности, вы уже не можете отдѣлаться отъ впечатлѣн³я натяжки и непр³ятной поддѣлки. Въ концѣ концовъ получается странный результатъ. Чѣмъ болѣе вы читаете этого писателя, тѣмъ меньше онъ становится для васъ убѣдительнымъ. Повидимому, онъ говоритъ трюизмы, ходяч³я акс³омы, высказываетъ мысли, которыя каждому по сту разъ на день приходится говорить не замѣчая, а между тѣмъ въ устахъ г. Меньшикова онѣ получаютъ какой-то вызывающ³й на противорѣч³е оттѣнокъ. Зависитъ это отъ того, что г. Меньшиковъ, взявъ ходячую истину, заявляетъ сразу: "а я говорю совсѣмъ напротивъ", какъ поступаетъ у Гл. Успенскаго сельск³й писарь, поучающ³й своего пр³ятеля ухаживать за барышнями. По увѣрен³ю писаря, пр³емъ побѣдоносный и непреодолимый, но въ данномъ случаѣ мало убѣдительный, тѣмъ болѣе, что г. Меньшиковъ постоянно впадаетъ въ противорѣч³я и самъ себя побиваетъ на каждомъ шагу.

   Происходитъ это отъ непреодолимой страсти г. Меньшикова къ оригинальничанью. Какъ мыслитель, онъ меньше всего оригиналенъ, и, сознавая за собой эту слабость, г. Меньшиковъ нарочно выбираетъ самыя простыя темы, но стремится разработать ихъ возможно чуднѣй. Отсюда и происходитъ удивительная смѣсь трюизмовъ и банальностей съ самыми невѣроятными, рискованными и противорѣчивыми положен³ями. Изъ самаго простого обыденнаго житейскаго вопроса нашъ философъ стремится создать нѣчто уму непостижимое по глубинѣ и наворочаетъ кучу фразъ, вит³евыхъ, запутанныхъ, яко бы глубокомысленныхъ, а въ сущности пустыхъ и безсодержательныхъ. Въ концѣ концовъ получается несноснѣйшая скука, которою вѣетъ отъ этихъ "думъ о счастьѣ".

   Начинаетъ онъ, какъ всегда, издалека. "Чтобы понять, въ чемъ счастье, нужно заглянуть въ сердце несчастныхъ, самыхъ несчастныхъ, как³е есть на свѣтѣ". Совѣтъ не дуренъ, хотя, правду говоря, неосуществимъ и открываетъ широкое поле для всякихъ мудрствован³й, чѣмъ авторъ и пользуется беззастѣнчиво. Во-первыхъ, кто самый несчастный? Понят³я "счастливый", "несчастный" такъ индивидуальны, что подыскать общую мѣрку немыслимо. А во-вторыхъ, почему сердце несчастнаго болѣе доступно для наблюден³й, "заглядыван³я", чѣмъ сердце счастливаго. Только въ участкѣ, по словамъ Щедрина, умѣютъ читать въ сердцахъ и выдавать соотвѣтственные аттестаты, да и то главнымъ образомъ по части благонадежности и неблагонадежности. Чтобы еще больше запутать вопросъ, г. Меньшиковъ беретъ представителями сугубаго несчаст³я самоуб³йцъ, - нѣкоего неудачника-поэта и удачнаго генерала, который взялъ да и застрѣлился наканунѣ назначен³я на высок³й постъ. Г. Меньшиковъ пытливо вопрошаетъ сердца самоуб³йцъ, которыя уже не бьются и ни на как³е вопросы не могутъ дать ни прямыхъ, ни косвенныхъ отвѣтовъ. Начинается тягучее воркован³е, переливчатая рѣчь на тему - жилъ человѣкъ и нѣтъ человѣка. А почему его нѣтъ, никому неизвѣстно, въ томъ числѣ и г. Меньшикову, который скромно, но съ достоинствомъ самъ сознается въ этомъ. "Сколько я помню молодежи, сверстниковъ моихъ, покончившихъ съ собой безъ всякихъ, сколько-нибудь уловимыхъ причинъ: нельзя же, напр., считать "причиною" то, что человѣкъ проигралъ деньги, не получилъ обѣщаннаго отпуска, не дождался свидан³я съ женщиной, которою увлекся". Правильно, никто противъ этого спорить не станетъ, ибо причины, перечисленныя г. Меньшиковымъ, дѣйствительно пустыя, и самоуб³йцы, лишающ³е себя жизни отъ такихъ пустыхъ причинъ, сами, надо полагать, столь пусты, что ихъ сердца едва ли намъ многое сказали бы, если бы могли говорить. И скорбно поматывая главою, г. Меньшиковъ заканчиваетъ о самоуб³йцахъ: "самоуб³йства растутъ, растутъ въ ужасающемъ числѣ, захватывая всѣ возрасты и состоян³я, все - даже высш³е предѣлы "счастья" и даже высш³е - по преимуществу".

   Что же такое счастье? - вопрошаетъ онъ далѣе. Поломавшись не мало, источивъ достаточно словесъ о разныхъ предметахъ, онъ рѣшаетъ,- основа счастья любовь къ людямъ, взаимная любовь. Для укрѣплен³я столь новаго и глубокомысленнаго рѣшен³я, ради чего пришлось г. Меньшикову покопаться въ сердцахъ самоуб³йцъ, на днѣ каковыхъ сердецъ оно, это рѣшен³е, было имъ обрѣтено, слѣдуютъ высоко-мудрыя ссылки на Достоевскаго, Цицерона, Сенеку, на мудрость древнихъ и новыхъ народовъ. Вообще, такова ужъ манера г. Меньшикова, чѣмъ банальнѣе, ходячѣе, общепризнаннѣе мысль, тѣмъ болѣе авторитетовъ онъ привлекаетъ къ отвѣту для вящшаго удручен³я читателя.

   Итакъ, основа счастья - любовь. Но, если дѣло такъ просто, то "кто же мѣшаетъ каждому любить людей"? "Вѣдь даже какой-нибудь бѣднякъ-сапожникъ любитъ свою грязную и взнуренную жену-прачку, имѣетъ пр³ятелей, такихъ же оборванцевъ, и насыщаетъ же онъ какъ-нибудь свои потребности любви и дружбы", утверждаетъ г. Меньшиковъ. И опять правъ: кто можетъ возражать противъ столь безспорнаго положен³я, что и сапожнику доступны любовь и дружба? Правильно разсуждаетъ г. Меньшиковъ, такъ правильно, что отъ этой правильности даже одурь беретъ. Васъ забираетъ сомнѣн³е, ужъ, чего добраго, не смѣется ли надъ вами авторъ? Ужъ слишкомъ серьезно онъ говоритъ пустяки. Но, оказывается, это только прелюд³я, а пьеса еще впереди.

   Любовь, а слѣдовательно и счастье, доступны всѣмъ, даже и сапожнику. Далѣе авторъ дѣлаетъ внезапный скачекъ и прямо набрасывается на культуру:" Не легче ли это въ средѣ культурныхъ, изнѣженныхъ классовъ съ ихъ утонченнымъ умственнымъ и эстетическимъ развит³емъ и проч...?" - и отвѣчаетъ - "нѣтъ, не легче". Съ этого момента начинается настоящая музыка, сущность которой прославлен³е деревни съ ея простотой и прочими прелестями и сугубое принижен³е города съ его культурой.

   Вы думаете, культура сближаетъ людей, дѣлая ихъ болѣе чуткими къ общественнымъ дѣламъ, болѣе отзывчивыми на запросы жизни, болѣе склонными къ совмѣстной работѣ? "А я говорю совсѣмъ напротивъ"; слѣдуетъ пространное разсужден³е о томъ, что въ городѣ люди живутъ болѣе обособленно, чѣмъ въ деревнѣ, и самый убѣдительный аргументъ тотъ, что въ Петербургѣ можно жить на одной лѣстницѣ и не знать другъ друга, а въ деревнѣ каждая сосѣдка знаетъ, что у другой въ горшкѣ варится. Это ли еще не "соц³абильнооть"_> какъ выражается Лѣсковъ? Вы думаете, что "науки юношей питаютъ, отраду старцамъ подаютъ", а г. Меньшиковъ говоритъ "совсѣмъ напротивъ". Науки людей очерствляютъ, дѣлаютъ ихъ спец³алистами, а каждая спец³альность людей суживаетъ, черствитъ душу и сушитъ мозгъ. По вашему мнѣн³ю, искусства процвѣтаютъ въ городахъ и были созданы ими. "А я говорю напротивъ",- истинное искусство возможно только въ деревнѣ, гдѣ масса свѣжихъ образовъ, зелени, воздуха. А въ городѣ школа убиваетъ оригинальность, притупляетъ художественное чувство ребенка, изъ котораго вырабатываютъ техника, заставляя его барабанить экзерциц³и да вырисовывать лин³и. И такъ до безконечности споритъ и торжествуетъ г. Меньшиковъ, побивая на голову противника, который у него олицетворяется то въ образѣ злополучнаго петербургскаго чиновника, то городского заморыша, то въ обществѣ, собравшемся на журфиксъ и т. п.

   Слѣдовать за авторомъ шагъ за шагомъ мы не станемъ. Все это до того уже жевано и пережевано, что перечитывать въ жвачкѣ г. Меньшикова, при всей его тихоструйности, плавности, кротости и беззлоб³и, адски тоскливо и уб³йственно скучно. Деревенск³я прелести расписаны авторомъ елейнымъ и слащавымъ языкомъ, тутъ и зеленая травка, и божья птичка, и единен³е душъ, и община, и церковь въ древнехрист³анскомъ смыслѣ. Городъ губитъ и душу, и тѣло, въ немъ невозможно счастье, его надо искать въ деревнѣ, въ единен³и съ природой и народомъ. А для этого интеллигенц³я должна "онародиться", "раствориться въ народномъ тѣлѣ", и сдѣлать это надо такъ, чтобы и народу была польза, и интеллигенц³и и добыть малую толику "дѣтишкамъ на молочишко". Слѣдуетъ длинное, нравоучительное и чинное размышлен³е о судьбахъ интеллигенц³и, потерянной, разбросанной, не имѣющей ни значен³я, ни удачи въ жизни, какъ личной, такъ и общественной, и смиренное мудрован³е насчетъ народа, который великъ, могучъ, проникнутъ идеей божественной мисс³и.

   Тутъ мы входимъ всецѣло въ область народнической аргументац³и о превосходствѣ народныхъ устоевъ, незыблемыхъ и крѣпкихъ, надъ легковѣсной интеллигентностью горожанина. Г. Меньшиковъ въ одномъ лишь рѣзко отличается отъ стараго народничества. Послѣднее призывало интеллигенц³ю въ деревню на службу народу во имя долга, онъ же - во имя счастья, которымъ желаетъ заманить интеллигенц³ю подъ сѣнь струй. Разница, какъ можно судить, весьма существенная.

   Въ главѣ "Народъ" авторъ отмѣчаетъ разобщенность интеллигенц³и и народа и задается вопросомъ, "какъ найти потерянное родство съ народомъ"? Рѣшен³е дается весьма простое. "Для этого нужно поступать такъ, какъ вы дѣлали бы гдѣ-нибудь въ Герман³и, если бы хотѣли натурализоваться. Вы вышли бы изъ русской колон³и, гдѣ жили, поселились бы среди нѣмцевъ, приняли бы ихъ языкъ, вѣру, нравы, привычки, политическ³я обязанности и права. Только тогда нѣмцы признали бы васъ за своего. То же самое нужно сдѣлать, если мы хотимъ породниться съ своимъ народомъ: нужно возвратиться въ его среду, переѣхать въ деревню, войти въ нормы ея быта, труда, настроен³я, идеаловъ. Нужно онародиться, стать въ услов³я жизненнаго равенства съ мужикомъ. Я убѣжденъ, что для этого вовсе не нужно терять своей образованности, а необходимо сохранить ее, и вовсе не нужно погружаться въ мракъ и грязь: нужно только свое хорошее приложить къ народному хорошему. Вѣдь и для того, чтобы сдѣлаться нѣмцемъ, нѣтъ нужды пр³обрѣтать дурныя нѣмецк³я привычки, заражаться шовинизмомъ, пить до одури пиво и т. п. Только хорошее истинно нац³онально, и его достаточно во всякомъ народѣ, и въ нашемъ. Образованные люди думаютъ, будто ихъ отдѣляетъ отъ простонарод³я образован³е, такъ что слиться съ народомъ нельзя, не потерявъ человѣческаго образа. Это грубое заблужден³е. Если образован³е истинное (а не новое суевѣр³е), оно можетъ только соединять людей, а не раздѣлять; приблизившись къ народу, вы увидите, что и онъ кромѣ невѣжества, обладаетъ истиннымъ образован³емъ, и въ степени иногда удивительной! Вы встрѣтите здѣсь утонченную культуру души, характеровъ, ума, воображен³я, богатую неписанную литературу, богатую музыку, прекрасно разработанный языкъ, который не могъ бы быть у необразованнаго народа, въ родѣ дикарей, довольствующихся тремя десятками словъ. Вы встрѣтите массу точнѣйшихъ знан³й, заимствованныхъ изъ наблюден³й природы, знан³й иногда древнихъ, облеченныхъ въ ³ероглифы суевѣр³й, ключъ къ которымъ утерянъ. Конечно, вы встрѣтите въ народѣ и совершенное незнакомство съ вашей европейской культурой, но вѣдь и вы - крупный невѣжда въ его народной культурѣ, вѣдь и вы богаты своими суевѣр³ями и ³ероглифами знан³й. Въ общен³и съ народомъ, однако, вы сейчасъ же увидите, что ваши самыя дорог³я безспорныя истины, истины нравственныя, народу понятны и даже суть какъ бы его безспорныя истины; вы увидите, что все великое, благородное, святое, вѣчное народъ только слегка какъ бы запамятовалъ, но сейчасъ же, при малѣйшемъ намекѣ, припоминаетъ во всей ясности и часто яснѣе васъ самихъ", стр. 47-48).

   Въ этой длинной выдержкѣ лежитъ центръ тяжести взглядовъ г. Меньшикова, и какъ напоминаютъ они творен³я присноблаженной памяти Юзова или г. В. В.! Эти оба столпа народничества могли бы подписаться обѣими руками подъ тирадой г. Меньшикова. И аргументац³я его точь-въ-точь такая же, вмѣсто фактовъ увѣрен³я, вмѣсто доказательствъ - аналог³и. Никто, напримѣръ, не станетъ говорить, что народъ - дикарь, что у него нѣтъ своей культуры, что разобщенность съ народомъ полезна или желательна. Г. Меньшиковъ, какъ и покойный Юзовъ, беретъ именно так³я абсурдныя положен³я и ихъ побѣдоносно разбиваетъ, ни на минуту не желая замѣтить, что стучится въ открытую дверь. Зажмуривъ глаза, загипнотизированный мѣрнымъ токомъ гладко льющихся словъ, онъ монотонно твердитъ: "все безсил³е интеллигенц³и въ отчужден³и... чѣмъ дальше сослов³е отъ народа, тѣмъ ближе его физическая и психическая гибель... истор³я Запада и Востока доказала, что..." и т. д., и т. д.

   Народники стараго типа были люди прямолинейные. Онародиться такъ онародиться. Надѣвай зипунъ, берись за соху, учись пахать, косить, не бояться ни голода, ни холода. Но г. Меньшиковъ не даромъ взлелѣянъ городской культурой и разстаться съ нею не желаетъ. Городъ, вообще говоря, скверенъ, но и въ немъ есть кое-что хорошее. Есть наука, есть искусства, народу тоже нужныя. Ему нужны врачи, техники, книги и проч³й антуражъ культурной жизни. Необходимо все это пересадить въ деревню, а для этого надо... строить города въ деревнѣ. Мы вовсе не думаемъ смѣяться надъ читателями, выписывая этотъ курьезный выводъ, вытекающ³й изъ разсужден³й г. Меньшикова. Таково его разсужден³е о наукѣ и искусствѣ, которыя теперь никому не нужны въ городахъ, лежатъ безцѣльно въ сокровищницахъ музеевъ, и "если бы злой волшебникъ перенесъ потихоньку всѣ эти ученыя хранилища въ Камчатку, петербургская интеллигенц³я не хватилась бы ихъ цѣлые годы" (стр. 109). Кому они нужны? Никому. Взять, наприм., нашу журналистику. "Толстые журналы, серьезныя книги - ихъ обыкновенно только перелистываютъ, или читаютъ ужъ очень излюбленныхъ авторовъ: прочесть журналъ или книгу отъ доски до доски, какъ бываетъ часто въ провинц³и,- цѣлое событ³е для петербуржца. Настоящ³е заправск³е читатели и теперь деревенск³е читатели: это вамъ скажутъ въ любой редакц³и или книжномъ складѣ". Одинъ лишь предразсудокъ, будто городъ культурнѣе и образованнѣе, и только злонрав³е и человѣконенавистническ³е инстинкты заставляютъ людей скопляться въ города. Увлекшись, г. Меньшиковъ забылъ, что какъ разъ, напримѣръ, именно теперь строится новое помѣщен³е для читателей въ публичной библ³отекѣ, потому что старое не вмѣщаетъ желающихъ заниматься въ ней. И въ любой редакц³и ему могли бы дать свѣдѣн³я, что деревня, въ смыслѣ подписки, пока не играетъ никакой роли. Каждый годъ контора нашего журнала помѣщаеть любопытную табличку распредѣлен³я журнала по Росс³и; оказывается что девять десятыхъ общаго числа поглощаютъ губернск³е и уѣздные города, почти одну десятую Петербургъ, а въ деревню уходятъ десятки экземпляровъ. То же самое, конечно, и съ другими журналами, а также и массою ежегодно выходящихъ книгъ.

   Знаетъ это, не хуже насъ, и г. Меньшиковъ, но ему непремѣнно хочется доказать, что строить города въ деревнѣ много рац³ональнѣе. Напримѣръ, художественные музеи получили бы тогда большее распространен³е, потому что вмѣсто нѣсколькихъ большихъ явилась бы масса маленькихъ. Въ каждомъ "деревенскомъ" городѣ явился бы свой музейчикъ, своя библ³отечка, свой университетикъ, своя газетка. Представимъ себѣ только всю Росс³ю, гдѣ нѣтъ "городскихъ" городовъ, а все "деревенск³е",- развѣ это не было бы удивительнымъ культурнымъ торжествомъ? Конечно, всяк³й скажетъ, что лучшаго и желать нельзя. И вы думаете, это невозможно. Напрасно! "Поглядите, какъ зажиточны и опрятны нѣмецк³я, голландск³я, швейцарск³я деревни - или хотя бы наши сибирск³я села, до которыхъ городъ еще не дошелъ, или селен³я колонистовъ, которыя онъ обошелъ... Мѣстами вы встрѣтите тамъ (заграницей) и телеграфъ, и телефонъ, и электрическое освѣщен³е, и почтовую контору, и магазины. Есть въ Америкѣ деревни даже съ своей газетой". Наивный читатель, пожалуй, замѣтитъ, что это Америка, ей и книги въ руки, а у насъ-то, гдѣ видѣлъ эти чудеса г. Меньшиковъ? Или онъ насъ приглашаетъ вообще въ деревню, а не въ русскую спец³ально? Но тогда къ чему всѣ эти пустыя рѣчи? Про разныя заморск³я чудеса и диковинки мы слышали и отъ болѣе компетентныхъ свидѣтелей, чѣмъ нашъ философъ, и выводы, къ которымъ они приходятъ, тоже не чета оригинальной идеѣ г. Меньшикова.

   Только пустота нашей общественной жизни, отсутств³е здоровой и правильной общественной дѣятельности можетъ породить такую философ³ю праздномысл³я и пустослов³я. Въ ней одно только для насъ и любопытно, въ какую преобразованную форму отлилось старое народничество. Въ обработкѣ г. Меньшикова оно преобразилось въ чисто мѣщанскую идеализац³ю своего уголка на лонѣ природы, съ своей коровкой, зеленой травкой, тихой уютной жизнью въ кружкѣ своихъ, гдѣ всего понемножку: и любви, и науки, и искусства, и даже мужичка. И все это въ маленькой, скромной дозѣ, ибо счаст³е,- "мѣщанское счаст³е",- должно быть прежде всего достижимымъ. "Идеалъ хоть на мгновен³е долженъ быть достижимымъ", трогательно поясняетъ г. Меньшиковъ. "Если идеалъ недостижимъ, то человѣкъ всегда немного недоволенъ, сколько бы ни совершенствовался, и жизнь его всегда немного отравлена... Совершенная недостижимость парализуетъ всякое желан³е стремиться къ цѣли: каждый нагнется поднять красивый цвѣтокъ, но никто не протягиваетъ руки къ звѣздамъ, не менѣе прекраснымъ, чѣмъ цвѣты. И я думаю, идеалами нужно считать цвѣты, а не звѣзды". Этотъ цвѣточный идеалъ удивительно какъ характеренъ для мѣщанской философ³и г. Меньшикова. Срывать цвѣты удовольств³я есть тьма охотниковъ, и возведен³е этого занят³я въ идеалъ - имъ, несомнѣнно, придется по вкусу.

   Примѣшалась къ этой философ³и и нѣкоторая доза толстовства, хотя тоже въ преображенномъ видѣ, болѣе доступномъ и легкомъ для г. Меньшикова. Онъ тоже твердитъ за графомъ - "царство Бож³е внутри насъ", но, какъ рабъ лукавый, тихонько желаетъ пр³общить нѣчто и изъ внѣшняго царства. Ему хотѣлось бы совмѣстить всѣ удобства культуры съ свободою независимаго отъ этой культуры человѣка. Пространно и многообразно онъ силится доказать, что, онародившись и растворившись въ народѣ, интеллигенц³я можетъ сохранить и науку, и искусство, и комфортъ цивилизованной жизни до музеевъ включительно. Только все это надо сдѣлать маленькимъ-маленькимъ, для большаго удобства при передвижен³и и переноскѣ. Музеи онъ проектируетъ передвижными, а науку совѣтуетъ заводить у себя дома въ видѣ отборнаго собран³я лучшихъ авторовъ. Тутъ же приводится и заявлен³е Эмерсона, который при видѣ всѣхъ сокровищъ британскаго музея, сказалъ, что у него все это есть въ его библ³отекѣ. Ну, а если Эмерсонъ могъ имѣть, то почему не имѣть того же и любому изъ онародившихся русскихъ интеллигентовъ? Ясно, просто и убѣдительно. Впрочемъ, если вы человѣкъ неуступчивый и настаиваете на невозможности пересадить науку и все прочее въ деревню въ томъ видѣ, какъ это существуетъ въ городѣ, г. Меньшиковъ готовъ уступить вамъ. Зачѣмъ человѣку, живущему на донѣ природы, всѣ ухищрен³я цивилизац³и, весь научный балластъ книгъ, инструментовъ и арм³я жрецовъ, ими управляющихъ? "Какъ младенецъ у сосцовъ матери, онъ подмѣчаетъ тайны, скрытыя для постороннихъ". Предъ такимъ яснымъ и простымъ доводомъ умолкнетъ, конечно, всяк³й скептицизмъ. А относительно чудесъ и диковинокъ цивилизац³и и говорить нечего: чудеса божьяго м³ра превышаютъ ихъ неизмѣримо, на каждомъ шагу ихъ не оберешься, и только привычка къ нимъ заставляетъ насъ проходить мимо, не замѣчая ихъ. "Когда движется паровозъ - это удивляетъ, какъ чудо, а когда движется лошадь или птица, это кажется совершенно простымъ. Солнечное освѣщен³е въ деревнѣ вещь естественная и не возбуждаетъ вниман³я. Другое дѣло электрическ³й фонарь: въ городѣ фонарю изумляются, имъ гордятся... Возьмите другое явлен³е деревни - развит³е растен³я изъ сѣмени. Оно поразительно и безпредѣльно по глубинѣ, но оно кажется "неразумнымъ". Удивляются голубой матер³и, зеленому цвѣту крыши, тогда какъ голубая лазурь неба или зелень луговъ просты", и т. д. Словомъ, что самъ царь Соломонъ во всей славѣ своей при сравнев³и съ полевой лил³ей? Вспомнивъ это, г. Меиыпиковъ охотно уступаетъ культуру городу, лишь бы счастье осталось въ деревнѣ, съ чѣмъ, конечно, согласится всяк³й. Правда, желая быть справедливымъ, г. Меньшиковъ съ грустью отмѣчаетъ, что современная русская деревня далека отъ типа истинной живой культуры. "Нынѣшняя деревня уже не та старинная деревня, которая напоминала библейск³я времена по простотѣ и строгости жизни (напр., снохачество - замѣтимъ отъ себя,- и барская конюшня съ дѣвичьей). Развѣ только въ глуши, гдѣ-нибудь въ раскольничьихъ селахъ, въ далекихъ лѣсныхъ поселкахъ или степныхъ станц³яхъ можно еще встрѣтить первобытную чистоту нравовъ, глубокую религ³озность, нравственную дисциплину и поэз³ю, неизмѣнно сопутствующ³я цѣломудренной жизни".

   Можно бы спросить, гдѣ г. Меньшиковъ нашелъ эти сокровища въ прежней деревнѣ? Всѣ изслѣдователи доброй старины говорятъ совершенно иное, и только публицисты извѣстнаго сорта утверждаютъ, что прежняя деревня была идеаломъ цѣломудр³я, невинности и прочаго добра. Но спорить съ г. Меньшиковымъ трудъ, по меньшей мѣрѣ неблагодарный, и мы готовы допустить, что прежде было лучше. Теперь деревня "развратилась". Какъ-же ее наставить на путь истинный? "Все лучшее идетъ изъ деревни,- плачетъ новый ²ерем³я,- и назадъ не возвращается. Это истощен³е деревни долго длиться не можетъ. Пора установиться обратному течен³ю - изъ городовъ въ деревни, пора нашей лучшей интеллигенц³и, если она не "рабъ лукавый", возвратить ввѣренные ей народомъ таланты". И когда ему приходитъ въ голову сомнѣн³е, возможно ли повернуть жизнь, онъ патетически воп³етъ: "Есть же добрые, есть честные, есть чистые среди интеллигенц³и, которые тоскуютъ о народѣ и, какъ олень у потока воды, жаждуть освѣжен³я жизни. Вотъ для нихъ этотъ исходъ возможенъ: вѣдь онъ такъ легокъ"!

   Противъ такого довода возражать нечего. Развѣ одно,- врачу исцѣлися самъ! Брось источать елейныя рѣчи, перекуй перо на орало и упейся водой изъ источника жизни. Примѣръ заразительнѣе словъ, и, можетъ быть, начнется великое переселен³е народовъ. Къ сожалѣн³ю, и это уже было, и это мы уже видѣли, а жизнь все идетъ по своему, меньше всего слагаясь по рецептамъ г.г. Меньшиковыхъ, съ ихъ запоздалыми откровен³ями.

   Такова послѣдняя метаморфоза народничества, которую можно назвать народничествомъ на буржуйной подкладкѣ.

  

  

   Намъ милѣе и пр³ятнѣе народничество прежняго типа. При всемъ основномъ разноглас³и во взглядахъ на ходъ и задачи общественной эволюц³и, при полной невозможности найти общую почву для взаимнаго пониман³я и соглашен³я, есть нѣчто въ народникахъ стараго типа, что дѣлаетъ ихъ произведен³я до сихъ поръ интересными, а ихъ самихъ ставитъ неизмѣримо выше самодовольныхъ, тихоструйныхъ гг. Меньшиковыхъ. Это "нѣчто" заключается прежде всего въ ихъ подкупающей искренности, въ страстной жаждѣ правды, которую они искали съ такой душевной болью, съ такимъ не знающимъ предѣловъ самоотвержен³емъ. Къ народу, въ деревню они стремились не ради прелестей деревенской обстановки, красотъ пейзажа и тайнъ натуры, которыхъ лишены городск³е обитатели. Они искали правды человѣческихъ отношен³й, основанныхъ на истинѣ и любви, и думали, что въ деревенскомъ укладѣ найдутъ ее. Если намъ видна ихъ ошибка, то этимъ мы обязаны имъ же, ихъ произведен³ямъ, въ которыхъ съ художественной правдивостью они раскрывали свои заблужден³я, хотя и заблуждались сами, потому что и заблужден³я эти были вполнѣ искренни. Когда г. Меньшиковъ расписываетъ вылощеннымъ стилемъ красоты деревенской уютной жизни, въ кругу семьи, въ единен³и съ природой, мы не можемъ отдѣлаться отъ злой насмѣшки надъ новымъ вит³ей изъ "Недѣли": слишкомъ ясна дѣланность его паѳоса и оригинальничан³я своими - "я говорю совсѣмъ напротивъ". Но когда герой разсказа г. Каронина "Борская колон³я" говоритъ, что цѣль его жизни "приносить пользу народу", мы чувствуемъ, что это не пустыя слова, что для автора, какъ и для его героя, въ нихъ смыслъ жизни. Они оба доказали это именно жизнью, а не словами.

   Только-что вышедш³е два тома произведен³й Каронина,- второе издан³е, - въ которые вошло все написанное этимъ виднымъ представителемъ народнической литературы, даютъ богатый матер³алъ для характеристики лучшихъ сторонъ этого направлен³я. Николай Елпидифоровичъ Петропавловск³й, извѣстный преимущественно подъ псевдонимомъ "Каронинъ", представлялъ рѣдк³й даже въ то время типъ по цѣльности личности. Его жизнь, убѣжден³я и произведен³я такъ слиты воедино, что ихъ нельзя разсматривать въ отдѣльности. Сынъ священника, онъ пережилъ всѣ деревенск³я невзгоды, выносилъ въ душѣ деревенск³я впечатлѣн³я, которыя потомъ въ пер³одъ умственнаго роста, когда слагаются у человѣка взгляды и убѣжден³я, связалъ въ цѣльную систему служен³я народу.

   Долг³е годы заключен³я, потомъ ссылки, затѣмъ необезпеченнаго жит³я провинц³альнаго литератора - были постоянной провѣркой выстраданныхъ убѣжден³й, вѣчно-мучительнымъ искан³емъ истины, тревожной борьбой сомнѣн³й и вѣры въ народную правду. Приспособляться къ жизни и обстоятельствамъ, сообразно имъ усѣкать во взглядахъ слишкомъ колюч³е углы - онъ органически не умѣлъ и не могъ. Чрезвычайно добрый по натурѣ, истинно "золотое сердце", онъ былъ упрямъ и суровъ во всемъ, что касалось его святая святыхъ - безпредѣльной, доходящей до трогательной нѣжности, любви къ деревнѣ, къ мужику, котораго онъ хорошо зналъ и умѣлъ изображать, когда художникъ не заглушался въ немъ проповѣдникомъ. Кто зналъ его лично, никогда не забудетъ его оригинальной, торопливой, подчасъ не совсѣмъ складной, но проникнутой страстностью рѣчи, когда дѣло касалось крестьянскаго м³ра, крестьянской души и всего м³рского уклада. Все, что онъ писалъ, это дѣйствительно вѣра сердца, выношенная и выстраданная, какъ мать вынашиваетъ дитя, которое любитъ съ слѣпой страстью, каковы бы ни были его недостатки, и, пожалуй, тѣмъ сильнѣе, чѣмъ этихъ недостатковъ больше. Лично до поразительности незлобивый и кротк³й, онъ отстаивалъ своего мужика съ свирѣпой горячностью, хотя никогда не закрывалъ глазъ на его отрицательныя стороны, умѣя подмѣчать ихъ и изобразить съ рѣдкимъ юморомъ.

   Это чувство вѣчнаго тяготѣн³я къ мужику, къ деревнѣ не было въ немъ чѣмъ-то надуманнымъ, головнымъ, изъ книги вычитаннымъ, - оно органически проникало его. Въ самой грубоватости, съ которой онъ часто выражаетъ его, чувствуется глубина этой любви, которую Каронинъ какъ бы стыдится выносить наружу, на показъ другимъ.

   Въ народнической литературѣ онъ занимаетъ по праву мѣсто между Успенскимъ и г. Златовратскимъ. По изображен³ю деревенской жизни Каронинъ приближается къ первому, уступая ему въ яркости и глубинѣ художественнаго творчества. Отъ г. Златовратскаго его выгодно отличаетъ простота языка, отсутств³е сладкой елейности и напыщенности. Прекрасный народный языкъ его деревенскихъ очерковъ доставляетъ истинное художественное удовольств³е своей чистотой и образностью, и въ этомъ отношен³и только Успенск³й выше Каронина. Конечно, мы далеки отъ того, чтобы сравнивать его съ Успенскимъ вообще, такъ какъ ему недостаетъ широты наблюден³й послѣдняго, его захватывающихъ обобщен³й, которыя чужды Каронину. Рамки его очерковъ всегда опредѣленны и узки, что дѣлаетъ его наблюден³я и характеристики отрывочными.

   У Каронина вы не найдете такой эпической фигуры, какъ Иванъ Босыхъ, но на каждомъ шагу попадаются так³е типичные представители мужицкой среды, какъ, напр., Васил³й Чилигинъ въ одномъ изъ лучшихъ очерковъ "Праздничныя размышлен³я", на которомъ мы и остановимся. Этотъ очеркъ очень характеренъ для манеры Каронина-художника. Въ то же время въ немъ затронуты и тѣ патр³архальныя стороны деревенской жизни, которыя будто бы такъ выгодно отличали ее прежде, какъ думаютъ гг. Меньшиковы, врядъ ли заглядывавш³е когда-либо въ деревню, насколько можно судить по ихъ писан³ямъ, сочиняемымъ больше отъ ума, чѣмъ на основан³и реальныхъ знан³й.

   Описавъ сцену между Васильемъ Чилигинымъ и его отцомъ, въ которой сынъ побилъ отца, а отецъ прокусилъ ему икру, Каронинъ тутъ же поясняетъ ее, чтобы у читателя не осталось никакихъ сомнѣн³й насчетъ возможности подобныхъ родственныхъ чувствъ и отношен³й. "Въ описываемомъ округѣ семейная жизнь вообще устраивалась по этому образцу: братъ корилъ сестру за ея безполезность и старался ее спихнуть, мужъ сживалъ со свѣта больную жену. Это была страшная, но неизбѣжная логика, и другой не можетъ быть тамъ, гдѣ египетская работа доставляетъ лишь сухую корку и медленно вгоняетъ работника въ гробъ. Тотъ идеалъ, который мы привыкли пр³урочивать къ деревнѣ, обладаетъ свойствомъ внушать нервную дрожь всякому, кто никогда не видалъ ея. Законъ, право, справедливость принимаютъ здѣсь до того поразительную форму, что съ перваго раза ничего не понимаешь. Законъ представляется въ видѣ здоровеннаго Васьки; право переходитъ въ формулу: "долженъ честь знать"; справедливость вдругъ превращается въ похлебку, а оруд³ями осуществлен³я этихъ понят³й являются - чугунъ, кулакъ, зубы и ногти".

   Читатели, конечно, помнятъ еще тѣ негодующ³е вопли и тьму ругательствъ, которыми народники встрѣтили разсказъ г. Чехова "Мужики". Чехова укоряли въ нарочитомъ оклеветан³и деревни, въ грубомъ непониман³и народной жизни, въ злобномъ отношен³и къ народу, даже въ "марксизмѣ". Всѣхъ "несогласно мыслящихъ", кто осмѣливался признать разсказъ г. Чехова произведен³емъ художественнымъ и выдающимся по силѣ и яркости, народническая критика величала "обнаженными (?), глупцами" и т. п. Словомъ, мы не помнимъ ни одного произведен³я, которое вызвало бы со стороны народнической критики, - такую кучу грязи по адресу Чехова и его злополучныхъ поклонниковъ. А между тѣмъ, въ его разсказѣ не было ничего новаго, ничего, что еще задолго до него не было бы сказано именно народниками-беллетристами, въ родѣ Каронина. Въ двухъ огромныхъ томахъ его очерковъ вы найдете так³е перлы изъ народной жизни, предъ которыми разсказъ Чехова просто блѣдная картинка.

   Взятый нами очеркъ вовсе не исключен³е, онъ только лучше другихъ написанъ, почему мы его и выбрали. Далѣе Каронинъ описываетъ отношен³е Чилигина къ женѣ, которую въ деревнѣ называли "безживотной" отъ вѣчныхъ побоевъ мужа. За остальными подвигами героя мы слѣдить не станемъ, пришлось бы перепечатать весь разсказъ, что намъ представляется липшимъ.

   Въ цѣлой сер³и разсказовъ про парашкинцевъ представленъ съ поразительнымъ реализмомъ необъятный м³ръ тьмы, невѣжества, животнаго прозябан³я. Чувство жалости, охватывающее васъ вначалѣ, смѣняется ужасомъ при мысли, какъ могутъ существовать эти милл³оны безъ просвѣта и радости? Авторъ не даетъ пощады читателю и на каждомъ шагу подчеркиваетъ рисуемыя имъ картинки, обобщая ихъ замѣчан³ями, что такъ оно есть, такъ было и нечего ждать лучшаго. Въ разсказѣ "Братья", напр., онъ описываетъ, какъ "м³ръ" за нѣсколько ведеръ водки сноситъ избу безногаго солдата, потому что мѣсто понадобилось кулаку для своей постройки.

   И опять авторъ, чтобы не оставить въ читателѣ сомнѣн³й насчетъ поведен³я "м³ра", дѣлаетъ общее замѣчан³е, безотрадное по своей ясности: "Ни одинъ изъ березовцевъ не подумалъ въ этотъ день, зачѣмъ у нихъ существовалъ м³ръ. Чтобы притѣснять безпомощныхъ? Но въ то же время никто не сомнѣвался въ его дѣйствительномъ существован³и. О немъ и его порядкахъ не думали, но чувствовали его. Какимъ онъ былъ раньше, этотъ пресловутый м³ръ, такимъ и остался. Служили ему и жили въ немъ безъ разсужден³й, только эта служба походила на ту, которую исполняютъ бонзы. Объ обновлен³и и перестройкѣ этого древняго храма никому и въ голову не приходило. Не придетъ ли день, когда его снесутъ такъ же, какъ снесли избу солдата съ деревянной ногой, Лапина?"

   Неужели эти архиеретическ³я мысли высказываетъ народникъ, а не заядлый марксистъ? Въ томъ-то и дѣло, что сами народники накопили массу матер³ала, которымъ злые марксисты только воспользовались для выводовъ. И странно было бы не воспользоваться, когда эти выводы торчатъ, какъ шесты, изъ всей народнической литературы. Если, тѣмъ не менѣе, сами народники приходили къ выводамъ какъ разъ обратнаго свойства, то въ этомъ повинна ихъ идеализац³я народной жизни. "Знаете ли,- спрашиваетъ Грубовъ въ "Борской колон³и",- какая разница между нами и ими (мужиками)? Это то, что мы живемъ чувствомъ пр³ятнаго и прекраснаго, мужикъ же - чувствомъ должнаго и неизбѣжнаго. Мы дѣлаемъ то, что намъ нравится, мужикъ - то, что должно дѣлать... Когда жизнь не даетъ намъ того, чего мы желаемъ, мы считаемъ ее неудавшеюся; мужикъ же считаетъ скверною ту жизнь, которая дала ему одни только грѣхи. Мы страдаемъ отъ того, что не удовлетворили своихъ желан³й, мужикъ же отъ того, что не исполнилъ какой-то высшей воли, нагрѣшилъ" (Т. II, стр. 98). Такая идеализац³я мужика заставляла смотрѣть на его недостатки, какъ на нѣчто наносное, временное, подъ чѣмъ слѣдуетъ искать вѣчно чистаго и прекраснаго.

   То же самое происходитъ и съ Каронинымъ. Какъ бытописатель деревни, онъ удивляетъ безстраш³емъ, съ какимъ раскрываетъ ея язвы, смѣлостью, съ какою дѣлаетъ заключен³я и высказываетъ мрачныя предсказан³я, безотраднымъ скептицизмомъ, съ какимъ относится къ "пресловутому м³ру". Онъ ясно видитъ, почему все лучшее и сильное уходитъ изъ деревни, понимаетъ, что здѣсь этимъ сильнымъ только одинъ исходъ - стать кулакомъ и при помощи м³ра душить безпомощныхъ, если не хочешь, чтобы тебя задушили. Въ длинномъ разсказѣ "Снизу вверхъ" крестьянск³й парень Михайло уходитъ изъ деревни, откуда его выпираетъ общ³й гнетъ, голодъ, страхъ за свою шкуру и проч³я прелести патр³архальной жизни на лонѣ природы. Михайло является въ разсказѣ представителемъ новаго поколѣн³я, которое не такъ уже привержено традиц³ямъ, для котораго м³ръ не есть уже всепокоряющее божество. Молодежь эта разсуждаетъ, она пытливо ищетъ, въ чемъ же сила м³ра, въ чемъ его благодѣтельное вл³ян³е, ради чего должно смиряться и подставлять спину, если ни защиты, ни пользы отъ м³ра она не видитъ. Они пристаютъ къ древнимъ старцамъ съ вопросами, какъ же прежде было? Но ничего, кромѣ непонятныхъ словъ "побожески! стой! крѣпись! Соглас³е было! Коли притѣснен³е - мы молчимъ!" - не получаютъ. Михайло претерпѣваетъ въ городѣ тысячи мытарствъ, которыми онъ обязанъ своей непроходимой темнотѣ и дикости, вынесенными имъ "съ лона природы". Наконецъ, онъ выбивается въ люди, становится рабочимъ на фабрикѣ, даже машинистомъ, и тогда мысль о покинутомъ "м³рѣ", гдѣ "ихъ вѣдь и теперь сѣкутъ", начинаетъ жечь его сердце, обливающееся кровью отъ этихъ воспоминан³й. Но идти назадъ, "внизъ" онъ не думаетъ, понимая, что въ результатѣ только и самъ пр³общится къ числу "сѣкомыхъ".

   Кажется, ясно,- ждать спасен³я надо именно въ стремлен³яхъ "снизу вверхъ". Но такъ только кажется, потому что лишь только заходитъ рѣчь объ интеллигенц³и, Каронинъ сразу преображается и всѣми силами толкаетъ ее "книзу", гдѣ только она и можетъ найти разрѣшен³е всѣхъ своихъ вопросовъ, мукъ и сомнѣн³й. Почти весь второй томъ занятъ разсказами объ этихъ страждущихъ душахъ, града взыскующихъ. Теперь, когда мы имѣемъ передъ собою въ этихъ двухъ томахъ итогъ думъ, наблюден³й, выводовъ и стремлен³й автора, намъ ясно видны противорѣч³я, въ которыя онъ впадаетъ. Основное противорѣч³е заключается въ изображен³и ничтожности современнаго деревенскаго уклада, который, по его же словамъ, уже "не прежн³й", и въ то же время въ указан³и на этотъ "м³ръ", какъ на идеалъ, къ которому должна стремиться интеллигенц³я. Современный укладъ деревни - "древн³й, опустѣвш³й храмъ", въ которомъ только и могутъ служить "бонзы", безъ разсужден³я, безъ критики, безъ мысли о задачахъ, которыя долженъ былъ нѣкогда преслѣдовать и осуществлять этотъ храмъ. Это съ одной стороны, съ другой же - интеллигенц³и рекомендуется занять роль именно бонзы при этомъ храмѣ.

   Въ разсказѣ "Борская колон³я" представлена попытка вступить въ союзъ съ Васькой Чилигинымъ, чтобы на артельныхъ началахъ проводить въ деревенск³й м³ръ идею жизни "по-божецки... сообча.. стой и крѣпись". Дѣвушка, съ которой будущ³й колонистъ ѣдетъ въ деревню, пугается при видѣ одного пайщика, который, оказывается, наканунѣ подрался и весь въ крови. Спутникъ ея успокаиваетъ: "Вы про него спрашиваете? Это Ефремъ, нашъ пайщикъ. Если хотите знать, онъ буянъ, въ пьяномъ видѣ бьетъ жену кирпичами, за что его сынъ сажаетъ въ сарай... дерется, кромѣ того, съ кѣмъ попало, но вамъ бояться его нечего"... Понятно, чѣмъ должна кончиться такая "артель", попытка оживить въ м³рѣ Чилигиныхъ идею стараго "м³ра", о которой Чилигины и Ефремы не сохранили никакихъ воспоминан³й, а современная жизнь бьетъ ихъ совершенно иными требован³ями и запросами. Чилигины остаются тѣмъ, что они есть, а п³онеры интеллигенц³и никакъ не могутъ превратиться просто въ бонзъ и бѣгутъ, бѣгутъ безъ оглядки, претерпѣвъ тысячи нравственныхъ и матер³альныхъ тяжкихъ ударовъ.

   Правда, они уходятъ съ твердой увѣренностью "вернуться назадъ во что бы то ни стало".

   Этой увѣренности мы не раздѣляемъ теперь, по крайней мѣрѣ, не думаемъ, чтобы этотъ путь, привелъ интеллигенц³ю къ твердой осѣдлости въ деревнѣ. Что между народомъ и интеллигенц³ей нѣтъ той пропасти, на которую указываютъ гг. Меньшиковы, Энгельгардты и ихъ присные,- это несомнѣнно. Интеллигенц³я составляетъ неотъемлемую часть народа, плоть отъ плоти, кость отъ костей его, и для взаимнаго пониман³я и сближен³я вовсе не нужны маскарадные костюмы, опрощен³е, вовсе не требуется "онародиться", "расплыться" и тому подобное. Интеллигенц³я должна быть тѣмъ, что она есть,- представителемъ духовной жизни народа въ глубокомъ значен³и этого слова, его мыслью и духомъ. Только оставаясь сама собой, она становится ему понятной и близкой, и такъ должна смотрѣть на себя, никогда не выдѣляя себя и не противопоставляя себя народу. Величайш³й грѣхъ, какой могла бы совершить интеллигенц³я, было бы отречен³е отъ своей роли и значен³я, смиренное уничижен³е и самопрезрѣн³е. Именно тогда она и поступила бы, какъ "рабъ лукавый", расточивш³й свои таланты безъ всякой пользы и смысла. Къ счастью, это и невозможно.

   Фактъ, однако, остается фактомъ, что теперь между интеллигенц³ей и народомъ нѣтъ того единен³я и близости, как³я возможны и желательны для обѣихъ сторонъ. Но винить интеллигенц³ю или народъ было бы смѣшно, такъ какъ никто не виноватъ въ этомъ. Историческ³я услов³я, приведш³я къ этой отчужденности, еще не исчезли вполнѣ, но несомнѣнно, что съ течен³емъ времени они теряютъ свою силу, создаются новыя услов³я, неудержимо влекущ³я къ тому, чтобы естественнымъ образомъ сошлись эти оба течен³я - изъ народа къ интеллигенц³и, т. е. къ свѣту знан³я и цивилизац³и, и изъ интеллигенц³и къ народу, т. е. къ своему единственному прочному устою. Но, мы думаемъ, сл³ян³е обоихъ течен³й врядъ ля произойдетъ въ деревнѣ, по программѣ героя Каронина. На фонѣ разлагающейся деревни идилл³я Каронина производитъ слишкомъ не отвѣчающее дѣйствительности впечатлѣн³е, и, не говоря уже о "независящихъ обстоятельствахъ", тоже имѣющихъ свою прелесть,- не видно пока данныхъ для идилл³и Каронина.

   Возможно, что и самъ онъ еще во многомъ измѣнилъ бы эту программу. Онъ умеръ 88 лѣтъ, и при его правдивости, чуткости къ жизни и наблюдательности, онъ едва ли остался бы такимъ, какимъ мы знаемъ его теперь въ его сочинен³яхъ. Будучи народникомъ въ лучшемъ значен³и этого слова, онъ былъ далекъ отъ сектантства, чуждъ тѣхъ метаморфозъ, которыя начали совершаться въ народничествѣ эпигоновъ еще при немъ, и меньше всего могъ проникнуться ихъ буржуазными мечтан³ями о сладости существован³я на лонѣ природы въ своемъ уголкѣ. Столь кажущаяся высокой идея "жить трудами рукъ своихъ" ни мало его не соблазняла, и въ "Борской колон³и" онъ очень вѣрно и сильно вскрываетъ ея низменное содержан³е. "Разумѣется,- говоритъ тотъ же Грубовъ,- очень хорошо жить трудами рукъ своихъ, благородно добывать хлѣбъ прямо изъ земли. Притомъ, это очень здорово и не лишено поэз³и. Только на первыхъ порахъ немного скучно. Отчего бы это? Можетъ быть, оттого, что въ этомъ раю всѣ мысли сосредоточены на себѣ: на своемъ тѣлѣ, на своей душѣ, на своемъ благородствѣ, на своемъ спасен³и,- все только на своемъ вертится мысль... Увлечь человѣка можно всѣмъ, даже безумной мечтой, лишь бы въ ней заключалось велич³е, самопожертвован³е, новизна, подвигъ ради людей, но увлечь его обыденнымъ соромъ - никогда! И поднять также нельзя" (т. II, стр. 76).

   Сравнивая этотъ высок³й идеалъ Каронина съ цвѣточнымъ идеаломъ г. Меньшикова, лучше всего уясняешь, какая пропасть раздѣляетъ эпигоновъ народничества отъ ихъ предшественниковъ. Для г. Меньшикова всѣ его "думы о счастьѣ" просто игра словами и понят³ями, въ безрезультатности которой онъ и самъ вполнѣ увѣренъ,- и во всякомъ случаѣ не увлечь ему другихъ этимъ "копан³емъ въ сору". Для Каронина его думы и убѣжден³я - это дѣло всей жизни, слово - оруд³е борьбы за счастье другихъ. Потому что для него "слово имѣетъ свое сердце и это сердце есть стремлен³е къ истинѣ и борьба за все человѣчное" (т. II, "На границѣ человѣка"),- и этому слову онъ не измѣнялъ никогда, всею жизнью запечатлѣвъ свою преданность и любовь ко "всему человѣч