Богданович Ангел Иванович - Граф Толстой об искусстве и науке

  

  

   Годы перелома (1895-1906). Сборникъ критическихъ статей.

   Книгоиздательство "М³ръ Бож³й", Спб., 1908

   OCR Бычков М. Н.

  

   Современное искусство переживаетъ свою переходную стад³ю, какъ наша литература и наша общественная жизнь. Сумерки ли это, или заря новой жизни въ искусствѣ, кто рѣшится сказать? А голоса, раздающ³еся за и противъ современнаго искусства, скорѣе усиливаютъ, чѣмъ разгоняютъ тьму, мѣшающую провидѣть будущее.

   Къ такимъ голосамъ, усиливающимъ тьму, несомнѣнно, принадлежитъ и голосъ графа Л. Н. Толстого, посвятившаго этому вопросу статью въ январьской книжкѣ "Вопросовъ философ³и и психолог³и" - "Что такое искусство?"

   Какъ и всѣ произведен³я графа, заключающ³я его философск³е взгляды, статья написана хаотично, разбросанно, велерѣчиво, съ массой отступлен³й, до того запутывающихъ вопросъ, что вначалѣ кажется, будто авторъ противъ искусства. Онъ начинаетъ съ неожиданнаго нападен³я на излишн³я затраты на искусство, пропадающ³я зря, тогда какъ силы, занятыя искусствомъ, могли бы утилизироваться лучше и съ большей пользой.

   "На поддержан³е искусства,- пишетъ графъ,- тамъ, гдѣ на народное образован³е тратится только одна сотая того, что нужно для доставлен³я всему народу средствъ обучен³я, даются милл³онныя субсид³и отъ правительства на академ³и, консерватор³и, театры. Въ каждомъ большомъ городѣ строятся огромныя здан³я, для музеевъ, академ³й, консерватор³й, драматическихъ школъ, для концертовъ и представлен³й. Сотни тысячъ рабочихъ - плотники, каменьщики, красильщики, столяры, обойщики, портные, парикмахеры, ювелиры, бронзовщики, наборщики - цѣлыя жизни проводятъ въ тяжеломъ трудѣ для удовлетворен³я требован³й искусства, такъ что едва ли есть какая-нибудь другая дѣятельность человѣческая, кромѣ военной, которая поглощала бы столько силъ, сколько эта. Но мало того, что так³е огромные труды тратятся на эту дѣятельность, - на нее, также какъ на войну, тратятся прямо жизни человѣческ³я: сотни тысячъ людей съ молодыхъ лѣтъ посвящаютъ всѣ свои жизни на то, чтобы выучиться очень быстро вертѣть ногами (танцоры), друг³е (музыканты) на то, чтобы выучиться очень быстро перебирать клавиши или струны; третьи (живописцы) на то, чтобы умѣть рисовать красками и писать все, что они увидятъ; четвертые на то, чтобы умѣть перевернуть всякую фразу на всяк³е лады и ко всякому слову подобрать риѳму. И так³е люди, часто очень добрые и умные, способные на всяк³й полезный трудъ, дичаютъ въ этихъ исключительныхъ, одуряющихъ занят³яхъ и становятся тупыми ко всѣмъ серьезнымъ явлен³ямъ жизни, односторонними и довольными собой спец³алистами, умѣющими только вертѣть ногами, языкомъ или пальцами". Затѣмъ, описавъ репетиц³ю какой-то оперы, авторъ негодуетъ: "Невольно приходитъ въ голову вопросъ,- для кого это дѣлается? Кому это можетъ нравиться? Если и есть въ этой оперѣ изрѣдка хорошеньк³е мотивы, которые было бы пр³ятно послушать, то ихъ можно бы было спѣть просто безъ этихъ глупыхъ костюмовъ и шеств³й, и речитативовъ, и махан³й руками. Балетъ же, въ которомъ полуобнаженныя женщины дѣлаютъ сладострастныя движен³я, переплетаются въ разныя чувственныя гирлянды, есть прямо развратное представлен³е. Такъ что никакъ не поймешь, на кого это разсчитано. Образованному человѣку это несносно, надоѣло, настоящему рабочему человѣку это совершенно непонятно. Нравиться это можетъ, и то едва-ли, набравшимся господскаго духа, но не пресыщеннымъ еще господскими удовольств³ями, развращеннымъ мастеровымъ, желающимъ засвидѣтельствовать свою цивилизац³ю, да молодымъ лакеямъ".

   Авторъ негодуетъ, съ нимъ начинаетъ негодовать и читатель. Но стоитъ нѣсколько разобраться въ этомъ негодован³и, чтобы увидѣть, что искусство рѣшительно тутъ не причемъ. Въ наше время нѣтъ такой отрасли самаго "полезнаго труда", въ которой милл³оны людей не эксплуатировались бы и не страдали, что зависитъ отъ тѣхъ общественныхъ услов³й, при которыхъ намъ приходится жить и работать. Намъ припоминается одно изъ лучшихъ произведен³й Некрасова "Желѣзная дорога", въ которомъ поэтъ описываетъ жертвы, павш³я на ея постройкѣ. Но ни у него, ни у читателя и мысли нѣтъ, что виновата желѣзная дорога и что она не нужна или что ее надо замѣнить чѣмъ-то менѣе стоющимъ, болѣе легкимъ и т. п. Если мы станемъ оцѣнивать ту или иную отрасль труда съ точки зрѣн³я ея тяготъ, то работа для искусства окажется и легче, и лучше оплачиваемой. Да, отвѣтятъ намъ, но здѣсь работникъ понимаетъ пользу желѣзной дороги, и это сознан³е скрашиваетъ до извѣстной степени тяжесть его труда, тогда какъ, работая для искусства, онъ не видитъ, въ чемъ польза и смыслъ его труда. Но и каменьщикъ, строющ³й театръ, и плотникъ, строющ³й кулисы и подмостки, знаютъ превосходно, что для какой бы цѣли ни предназначались этотъ домъ и эти подмостки, имъ отъ этого ни мало не легче: будетъ тутъ школа или театръ, онъ не станетъ работать отъ этого меньше часовъ и не получитъ большей заработной платы. Авторъ тогда былъ бы правъ, если бы доказалъ, что всяк³й трудъ и легче, и лучше оплачивается, чѣмъ трудъ для искусства, а такъ какъ это нелѣпость, то и его нападен³е на искусство съ точки зрѣн³я трудовой не имѣетъ никакого значен³я въ вопросѣ, что такое искусство. Не правъ, конечно, авторъ и въ своихъ вычислен³яхъ затратъ на искусство, потому что всѣ театры, музеи, консерватор³и и все, что съ ними связано, занимаютъ въ бюджетѣ государства и общества ничтожное по денежной стоимости мѣсто, а количество людей, непосредственно занятыхъ искусствомъ, исчисляется нѣсколькими тысячами, и то, если взять въ разсчетъ всѣхъ, прикосновенныхъ къ искусствамъ. Творцовъ же искусства, конечно, такъ мало, что при общемъ подсчетѣ трудящагося человѣчества ихъ и усчитать трудно. Жалобы автора на тягости, которыя несетъ это бѣдное человѣчество, благодаря искусству, напоминаютъ гнѣвъ мельника противъ курицъ, пьющихъ у него воду, когда прорвало плотину.

   Въ этой вылазкѣ графа Л. Н. Толстого противъ искусства видна его обычная ошибка,- отсутств³е соц³ологической точки зрѣн³я на данное явлен³е. Всегда и все онъ разсматриваетъ внѣ времени и пространства, съ абсолютной точки зрѣн³я, ни съ чѣмъ не считающейся. Критика такого рода чрезвычайно проста и легка, но и безплодна въ то же время, потому что, ничего не выясняя, она только запутываетъ вопросы.

   Такъ и въ данномъ случаѣ, что авторъ, конечно, понимаетъ, почему и не останавливается на упрекахъ трудового, такъ сказать, порядка и дѣлаетъ скачекъ въ сторону критики искусства. Вы служите искусству,- говоритъ онъ, а между тѣмъ не опредѣлили до сихъ поръ, что оно такое,- и начинаетъ съ утомительной подробностью приводить разнорѣчивыя мнѣн³я всѣхъ временъ и народовъ по этому предмету. "Какъ богословы разныхъ толковъ, такъ художники разныхъ толковъ исключаютъ и уничтожаютъ сами себя. Послушайте художниковъ теперешнихъ школъ, и вы увидите во всѣхъ отрасляхъ однихъ художниковъ, отрицающихъ другихъ: въ поэз³и - старыхъ романтиковъ, отрицающихъ парнасцевъ и декадентовъ, парнасцевъ, отрицающихъ романтиковъ и декадентовъ; декадентовъ, отрицающихъ всѣхъ предшественниковъ и символистовъ; символистовъ, отрицающихъ всѣхъ предшественниковъ и маговъ, и маговъ, отрицающихъ всѣхъ своихъ предшественниковъ; въ романѣ - натуралистовъ, психологовъ, натуристовъ, отрицающихъ другъ друга. То же въ драмѣ, живописи и музыкѣ. Такъ что искусство, поглощающее огромные труды народа и жизней человѣческихъ и нарушающее любовь между ними, не только не есть нѣчто ясно и твердо опредѣленное, но понимается такъ разнорѣчиво своими любителями, что трудно сказать, что вообще разумѣется подъ искусствомъ и въ особенности хорошимъ, полезнымъ искусствомъ, такимъ, во имя котораго могутъ быть принесены тѣ жертвы, которыя ему приносятся".

   Слѣдуетъ отрицательный, до крайности запутанный отвѣтъ, что, такъ какъ всѣ опредѣлен³я искусства, дѣланныя до сихъ поръ, неточны, невѣрны, сбивчивы, противорѣчивы, то и искусства настоящаго, ради котораго стоило бы приносить "жертвы", нѣтъ. Вся вина эстетиковъ въ томъ, что они вводятъ въ опредѣлен³е искусствъ понят³е красоты, которая сама по себѣ тоже не опредѣлима, и каждый понимаетъ ее по своему. Выходъ изъ столь затруднительнаго положен³я представляется графу одинъ - изгнать красоту изъ искусства. "Надо перестать смотрѣть на него, какъ на средство наслажден³я, а разсматривать искусство, какъ одно изъ услов³й человѣческой жизни. Разсматривая же такъ искусство, мы не можемъ не увидѣть, что искусство есть одно изъ средствъ общен³я людей между собою".

   Можно сказать, что графъ открылъ Америку, до него мы и не подозрѣвали, что одно изъ свойствъ искусства есть "общен³е людей между собой" и что одной красоты для искусства мало... Словами люди выражаютъ мысли, продолжаетъ авторъ, "искусствомъ же люди передаютъ другъ другу свои чувства... Чувства, самыя разнообразныя, очень сильныя и очень слабыя, очень значительныя и очень ничтожныя, очень дурныя и очень хорош³я, если только они заражаютъ читателя, зрителя, слушателя, составляютъ предметъ искусства. Чувство самоотречен³я и покорности судьбѣ или Богу, передаваемое драмой; или восторга влюбленныхъ, описываемое въ романѣ; или чувство сладостраст³я, изображенное на картинѣ, или бодрости, передаваемой торжественнымъ маршемъ въ музыкѣ; или веселья, вызываемаго пляской; или комизма, вызываемаго смѣшнымъ анекдотомъ; или чувство тишины, передаваемое вечернимъ пейзажемъ или убаюкивающей пѣснью,- все это искусство. Когда зрители-слушатели заражаются тѣмъ же чувствомъ, которое испытывалъ сочинитель, это и есть искусство. Вызвать въ себѣ разъ испытанное чувство и, вызвавъ его въ себѣ, посредствомъ движен³й, лин³й, красокъ, звуковъ, образовъ, выраженныхъ словами, передать это чувство такъ, чтобы друг³е испытывали тоже чувство,- въ этомъ состоитъ дѣятельность искусства. Искусство есть дѣятельность человѣческая, состоящая въ томъ, что одинъ человѣкъ сознательно, извѣстными внѣшними знаками передаетъ другимъ испытываемыя имъ чувства, а друг³е люди заражаются этими чувствами и переживаютъ ихъ".

   Таково опредѣлен³е графа. Но, какъ и столь презираемое имъ опредѣлен³е чистыхъ эстетиковъ, оно съ одной стороны - безпредѣльно, съ другой - односторонне. Въ свое опредѣлен³е графъ впихнулъ все - до анекдота включительно, и не далъ самаго существеннаго признака искусства, который заключается въ творческомъ началѣ. Безъ творчества нѣтъ искусства. Художникъ творитъ, т. е. изъ матер³ала жизни, добытаго наблюден³емъ, онъ создаетъ нѣчто новое, чего до него не было. Стремясь въ звукахъ, краскахъ, образахъ передать это новое такъ, чтобы оно стало достоян³емъ и другихъ, художникъ занятъ только своимъ чувствомъ, своимъ настроен³емъ. Возможно полнѣе и ярче выразить его - такова его цѣль, которая тѣмъ полнѣе достигается, чѣмъ сильнѣе въ немъ эта способность къ творчеству, которую называютъ талантомъ. Графъ Толстой ни однимъ словомъ не обмолвился о талантѣ, онъ даже не упоминаетъ о немъ, какъ будто талантъ въ искусствѣ не при чемъ. Между тѣмъ, присутств³е таланта составляетъ главный признакъ произведен³я искусства. Мы всѣ передаемъ другимъ свои чувства или стремимся передать ихъ въ тѣхъ или иныхъ формахъ, но никто не рѣшится подвести вою эту многообразную дѣятельность подъ понят³е искусства. Только то мы называемъ произведен³емъ искусства, въ чемъ есть типичное, что воспроизводитъ типичное въ жизни. Величайш³я произведен³я даютъ общечеловѣческ³е универсальные типы, друг³я произведен³я - типы мѣстные, своего народа и своего времени.

   Затѣмъ, отрицая необходимость элемента красоты въ искусствѣ, графъ лишаетъ его души. Мы никогда не были поклонниками теор³и "искусства для искусства", такъ какъ подобное искусство по существу представляется намъ немыслимымъ. По обыкновен³ю, графъ ни словомъ не обмолвился о русскихъ критикахъ, которые давнымъ давно указали на недостаточность одной красоты. Приводя массу опредѣлен³й искусствъ, основанныхъ на понят³и о красотѣ, онъ умолчалъ о Бѣлинскомъ и всей послѣдующей русской критикѣ, въ которой получили дальнѣйшее развит³е высказанныя Бѣлинскимъ мысли о цѣляхъ и сущности искусства. Эта критика давно уже установила, что идея, направлен³е всегда присутствуетъ въ истинномъ произведен³и искусства, и всѣ величайш³я произведен³я отличаются полной гармон³ей красоты и идеи, которыя такъ слиты въ нихъ, что ихъ нельзя отдалить безъ уничтожен³я самого произведен³я. Какъ намъ кажется, въ этомъ и заключается идеалъ искусства, и поскольку то или иное произведен³е къ нему приближается, постольку оно и безсмертно. Можно ли отдѣлить эти два начала въ "Сикстинской Мадоннѣ", Венерѣ Милосской, въ стихахъ Пушкина, въ "Ил³адѣ" и "Одиссеѣ", въ "Фаустѣ" Гёте и въ немногихъ другихъ, стоящихъ на одномъ уровнѣ съ ними, произведен³яхъ, признаваемыхъ величайшими образцами человѣческаго творчества? Красота неотдѣлима отъ искусства, и въ нашей оцѣнкѣ произведен³й искусства мы сознательно или безсознательно всегда руководствуемся присутств³емъ красоты, которую, конечно, нельзя представлять въ видѣ лишь внѣшней формы, хотя и послѣдняя есть тоже существеннѣйшая часть въ искусствѣ. Исключительная погоня за внѣшней красотой, формой, безъ сомнѣн³я, является величайшимъ грѣхомъ противъ искусства, и нападки графа на декадентовъ и неудачныхъ символистовъ - вполнѣ справедливы. Но и обратно - пренебрежен³е къ формѣ, намѣренное или вслѣдств³е неумѣн³я, т. е. отсутств³я того, что составляетъ главную черту таланта,- приводитъ къ уродливостямъ, грубости, и какъ бы ни были похвальны намѣрен³я творца такого урода, онъ не можетъ быть причисленъ къ области искусства и никогда не будетъ имѣть ни успѣха, ни вл³ян³я. Лучшимъ примѣромъ могутъ служить "произведен³я", подражающ³я послѣднимъ "народнымъ" разсказамъ графа, разныя повѣстушки гг. Семеновыхъ и Захарьиныхъ. Ихъ грубая и нелѣпая стряпня, несмотря на рекомендац³ю самого графа и усердное распространен³е "Посредникомъ", не имѣетъ никакого значен³я и врядъ ли кому нужна. Самъ графъ - тоже блестящ³й примѣръ паден³я таланта, разъ онъ намѣренно отдѣлывается отъ художественной красоты въ погонѣ за проповѣдью. Всѣ его произведен³я послѣдняго времени не имѣютъ и сотой доли того значен³я, какъ его "Война и миръ" или "Анна Каренина", и ужъ, конечно, не они увѣковѣчатъ имя и значен³е графа въ истор³и русской литературы. Графъ не отрицаетъ искусства, онъ только недоволенъ тѣмъ искусствомъ, какое мы знаемъ, и желалъ бы вернуть искусство къ тому времени, когда оно еще не отдѣлилось отъ религ³и. Въ первое время, говоритъ онъ, искусствомъ въ тѣсномъ смыслѣ слова называлась не всякая дѣятельность людская, передающая чувства, а лишь та часть ея, "которая передавала чувства, вытекающ³я изъ религ³ознаго сознан³я людей". Продолжен³е статьи должно выяснить, какимъ образомъ былъ бы возможенъ возвратъ къ первоначальному искусству и въ как³я формы могло бы оно отлиться въ наши дни. Такая постановка вопроса показываетъ то же отсутств³е соц³ологической точки зрѣн³я. Если искусство дѣйствительно было нѣкогда только дополнен³емъ религ³ознаго культа, то затѣмъ оно, по мѣрѣ усложнен³я общественныхъ отношен³й и развит³я новыхъ сторонъ общественной жизни, выдѣлилось, заняло самостоятельное мѣсто въ жизни общества и теперь настолько отдалилось отъ первоначальнаго источника, что прослѣдить самую связь съ нимъ трудно. Чтобы вернуть искусство къ его чисто-служебной роли религ³ознаго культа, надо вернуть общественную жизнь къ первымъ временамъ исторической жизни. Искусства,- какъ и все, впрочемъ,- нельзя брать отдѣльно отъ того, что его окружаетъ, внѣ времени и пространства. Каждая эпоха, каждый общественный строй имѣетъ такое искусство, какое возможно и необходимо при данныхъ услов³яхъ, и роль критики выяснять эти соотношен³я, а не предписывать искусству задачи и цѣли, не отвѣчающ³я данному времени и обществу. Искусство все равно пойдетъ своей дорогой, опредѣляемой тысячами неуловимыхъ нитей, сплетенныхъ изъ человѣческихъ потребностей, страстей, взглядовъ, услов³й труда и прочаго, что мы называемъ культурой данной эпохи.

   Эти строки уже были написаны, когда появилась вторая статья графа, въ которой онъ доказываетъ, что искусство должно стать христ³анскимъ, чтобы выполнить свою задачу, которая, по его словамъ, заключается въ слѣдующемъ:

   "Задача искусства огромна: настоящее искусство, съ помощью науки, руководимое религ³ей, должно сдѣлать то, чтобы то мирное сожительство людей, которое соблюдается теперь внѣшними мѣрами,- судами, полиц³ей, благотворительными учрежден³ями, инспекц³ями работъ и т. п.,- достигалось бы свободной и радостной дѣятельностью людей. Искусство должно устранять насил³е. И только искусство можетъ сдѣлать это... Искусство должно сдѣлать то, чтобы чувства братства и любви къ ближнимъ, доступныя теперь только лучшимъ людямъ общества, стали привычными чувствами, инстинктомъ всѣхъ людей. Вызывая въ людяхъ, при воображаемыхъ услов³яхъ, чувства братства и любви, религ³озное искусство пр³учитъ людей въ дѣйствительности, при тѣхъ же услов³яхъ, испытывать тѣ же чувства, проложитъ въ душахъ людей тѣ рельсы, по которымъ, естественно пойдутъ поступки жизни людей, воспитанныхъ искусствомъ. Соединяя же всѣхъ самыхъ различныхъ людей въ одномъ чувствѣ и уничтожая раздѣлен³е, всенародное искусство воспитаетъ людей къ единен³ю, покажетъ имъ не разсужден³емъ, но самою жизнью радость всеобщаго единен³я внѣ преградъ, поставленныхъ жизнью. Назначен³е искусства въ наше время - въ томъ, чтобы перевести изъ области разсудка въ область чувства истину о томъ, что благо людей въ ихъ единен³и между собою, и установить на мѣсто царствующаго теперь насил³я то царство Бож³е, т. е. любви, которое представляется всѣмъ намъ высшею цѣлью жизни человѣчества. Можетъ быть, въ будущемъ наука откроетъ искусству еще новые, высш³е идеалы, и искусство будетъ осуществлять ихъ; но въ наше время назначен³е искусства ясно и опредѣленно. Задача христ³анскаго искусства - осуществлен³е братскаго единен³я людей".

   Мы думаемъ, что и столь презираемое графомъ современное искусство служитъ той же цѣли и тѣмъ скорѣе поможетъ намъ осуществить ее, чѣмъ оно будетъ свободнѣе, противъ чего такъ возстаетъ графъ.

   Вторая статья графа Толстого объ искусствѣ много содержательнѣе и интереснѣе первой. Слѣдить за его мыслью, какъ и въ первой статьѣ, крайне трудно среди массы противорѣч³й, путаницы, велерѣч³я и многоглаголан³я, то напыщеннаго, то искусственно упрощеннаго. Много общихъ замѣчан³й очень вѣрныхъ, но далеко не новыхъ, и не менѣе парадоксовъ и злобныхъ выходокъ, которыя непростительны и въ устахъ пророка... Все это такъ запутываетъ читателя, что уловить основную мысль автора становится подчасъ почти невозможнымъ. Притомъ является сильное сомнѣн³е въ его искренности, какъ увидимъ ниже, когда графъ прилагаетъ открытое имъ мѣрило искусства къ собственнымъ произведен³ямъ.

   Въ первое время своего возникновен³я искусство было всенароднымъ и религ³ознымъ, затѣмъ оно стало достоян³емъ богатыхъ классовъ, которымъ служитъ для услажден³я жизни. Совершилось такое отдѣлен³е искусства отъ религ³и и народа подъ вл³ян³емъ католичества въ средн³е вѣка, когда католичество стало церковью, "обличавшею свою ложь". Не будучи въ состоян³и вѣрить въ нее, высш³й, богатый и просвѣщенный классъ вернулся къ языческому, не христ³анскому пониман³ю жизни, которое полагаетъ смыслъ жизни въ наслажден³и личности. "Совершилось въ высшихъ классахъ то, что называется "возрожден³емъ наукъ и искусствъ" и что въ сущности есть ничто иное, какъ не только отрицан³е всякой религ³и, но и признан³е ненужности ея". Потерявъ вѣру въ религ³ю, воодушевлявшую прежде искусство, люди создали особую теор³ю объ искусствѣ (Баумгартена), какъ объединяющемъ Истину, Добро и Красоту, и эта теор³я вытѣснила прежнее пониман³е искусства, какъ проводникъ религ³озныхъ идей въ образахъ. Оставляя въ сторонѣ произвольность утвержден³й графа о значен³и переворота, извѣстнаго подъ именемъ возрожден³я, нельзя не указать на удивительные хронологическ³е скачки отъ этой эпохи къ теор³и Баумгартена, возникшей въ 1750 г. Весь пер³одъ въ 400 лѣтъ отъ Данте до Баумгартена укладывается въ одно опредѣлен³е - "возрожден³е наукъ и искусствъ". Съ хронолог³ей графъ также легко раздѣлывается, какъ и со всѣмъ остальнымъ.

   Баумгартенъ погубилъ истинное искусство, которое и пошло съ тѣхъ поръ по ложному пути, стадо преслѣдовать цѣли наслажден³я и служить однимъ богатымъ. Народное искусство исчезло. "Можно было говорить о народномъ искусствѣ - еврейскомъ, греческомъ, египетскомъ, и теперь можно говорить о китайскомъ, японскомъ, инд³йскомъ искусствѣ, общемъ всему народу. Такое общее всему народу искусство было въ Росс³и до Петра и было въ европейскомъ обществѣ до XIII, XIV вѣковъ; но съ тѣхъ поръ, какъ люди высшихъ классовъ европейскаго общества, потерявъ вѣру въ церковное учен³е, не приняли истиннаго христ³анства и остались безъ всякой вѣры,- нельзя уже говорить объ искусствѣ высшихъ классовъ христ³анскихъ народовъ, подразумѣвая подъ этимъ все искусство. Съ тѣхъ поръ, какъ высш³я сослов³я христ³анскихъ народовъ потеряли вѣру въ церковное христ³анство, искусство высшихъ классовъ отдѣлилось отъ искусства всего народа и стало два искусства: искусство народное и искусство господское". Но если эти высш³е классы и обходятся безъ истиннаго искусства, то народныя массы до сихъ поръ его имѣютъ. Такъ слѣдуетъ по графу, къ сожалѣн³ю, не указывающему примѣровъ такого народнаго искусства. Было бы особенно важно доказать, что "народъ", сохранивш³й религ³озность, сохранилъ и истинное искусство, народное - въ отлич³е отъ искусства "господскаго", неистиннаго и нехрист³анскаго. Такихъ доказательствъ графъ не даетъ, отдѣлываясь голыми утвержден³ями, что современное искусство, сбитое съ толку Баумгартеномъ, непонятно народу, недоступно ему и потому не нужно.

   "Для огромнаго большинства всего рабочаго народа наше искусство, недоступное ему по своей дороговизнѣ, чуждо ему еще и по самому содержан³ю, передавая чувства людей, удаленныхъ отъ свойственныхъ всему большому человѣчеству услов³й трудовой жизни. То, что составляетъ наслажден³е для человѣка богатыхъ классовъ, непонятно, какъ наслажден³е, для рабочаго человѣка и не вызываетъ въ немъ никакого чувства или вызываетъ чувства, совершенно обратныя тѣмъ, которыя оно вызываетъ у человѣка празднаго и пресыщеннаго. Такъ, напр., чувства чести, патр³отизма, влюблен³я, составляющ³я главное содержан³е теперешняго искусства, вызываютъ въ человѣкѣ трудовомъ только недоумѣн³е, презрѣн³е или негодован³е. Такъ что, если бы даже въ свободное отъ трудовъ время большинству рабочаго народа дали бы возможность увидать, прочесть, услыхать, какъ это дѣлается отчасти въ городахъ, въ картинныхъ галлереяхъ, народныхъ концертахъ, книгахъ, все то, что составляетъ цвѣтъ теперешняго искусства, то рабоч³й народъ въ той мѣрѣ, въ которой онъ рабоч³й, а не перешелъ уже отчасти въ разрядъ извращенныхъ праздностью людей, ничего не понялъ бы изъ нашего утонченнаго искусства, а если и понялъ бы, то большая часть того, что онъ понялъ бы, не только не возвысила бы его душу, но развратила бы ее".

   Это одно изъ самыхъ характерныхъ мѣстъ въ разсужден³и графа, который даже и не замѣчаетъ, какую онъ услугу оказываетъ всѣмъ возстающимъ противъ просвѣтительныхъ мѣръ, предпринимаемыхъ для просвѣщен³я народа. Именно главнымъ и постояннымъ аргументомъ противъ просвѣщен³я является непонятность, чуждость и вредъ нашей науки и искусства для "народа", который только "развращается" всѣми этими чтен³ями, театрами, популяризац³ей литературы и искусства. Какъ и противники просвѣщен³я, графъ Толстой не желаетъ ничего знать, ни на что не обращаетъ вниман³я, разъ это расходится съ его взглядомъ, что современное искусство, отдѣлившись отъ религ³и, перестало быть истиннымъ искусствомъ. Онъ, конечно, знаетъ, съ какой жадностью народъ слушаетъ чтен³я, стремится въ театръ, поглощаетъ народную литературу, въ которую понемногу переходятъ лучш³я произведен³я нашихъ великихъ писателей. Онъ даже признаетъ это, но дѣлаетъ маленькое замѣчан³е: "въ той мѣрѣ, въ которой онъ - рабоч³й, а не перешелъ уже отчасти въ разрядъ извращенныхъ праздностью людей". Масса деревенскаго и городского рабочаго люда, собирающаяся на чтен³я и посѣщающая библ³отеки, уже "извратилась праздностью",- иначе они, конечно, не проявили бы того жаднаго стремлен³я къ свѣту, какое констатируется буквально всѣми наблюдателями.

   Но онѣ, эти массы "извращенныхъ праздностью людей", несомнѣнно стремятся, несомнѣнно увлекаются "господскимъ искусствомъ, литературой, театромъ, музыкой, картинами. Значитъ - развращаются, какъ утверждаетъ графъ. Чувства чести, патр³отизма, влюблен³я ихъ восхищаютъ, тогда какъ для настоящаго рабочаго человѣка они или не существуютъ, или прямо ему противны. На чемъ основано такое категорическое утвержден³е, что эти чувства "противны" не извращенному праздностью народу, - вотъ вопросъ, на который графъ даже не потрудился отвѣтить хотя бы намеками. Мало того, онъ ниже дѣлаетъ еще болѣе удивительное открыт³е, что народъ и дѣти уважаютъ и восхищаются только "силой физической и силой нравственной", потому что "сила физическая заставляетъ увлекать себя". И опять никакихъ пояснен³й,- сказано, какъ отрѣзано.

   Откуда почерпалъ графъ свои свѣдѣн³я о чувствѣ народа? Конечно, не отъ народа. Онъ приводитъ глупый анекдотъ о какомъ-то мѣщанинѣ изъ Саратова, который шелъ въ Москву, чтобы обличать духовенство за то, что оно содѣйствовало постановкѣ "монамента". Пушкину. И графъ понимаетъ, что этотъ оригинальный обличитель по своему правъ. "Въ самомъ дѣлѣ,- говоритъ графъ, - надо только представить себѣ положен³е такого человѣка изъ народа, когда онъ по доходящимъ до него газетамъ и слухамъ узнаетъ, что въ Росс³и духовенство, начальство, всѣ лучш³е люди Росс³и съ торжествомъ открываютъ памятникъ великому человѣку, благодѣтелю, славѣ Росс³и - Пушкину, про котораго онъ до сихъ поръ не слышалъ. Со всѣхъ сторонъ онъ читаетъ или слышитъ объ этомъ и полагаетъ, что если воздаются так³я почести человѣку, то, вѣроятно, онъ сдѣлалъ что нибудь необыкновенное, или сильное, или доброе". Онъ старается узнать, кто былъ Пушкинъ, "но каково же должно быть его недоумѣн³е, когда онъ узнаетъ, что Пушкинъ былъ человѣкъ больше чѣмъ легкихъ нравовъ, что умеръ онъ на дуэли, т. е. при покушен³и на уб³йство другого человѣка, что вся заслуга его только въ томъ, что онъ писалъ стихи о любви, часто очень неприличные". Так³я сужден³я въ устахъ саратовскаго мѣщанина вполнѣ умѣстны, но дико звучатъ со стороны графа, который въ той же статьѣ называетъ нѣсколько выше произведен³я Пушкина, за исключен³емъ, впрочемъ, "Бориса Годунова", "истиннымь искусствомъ", т.е., по его опредѣлен³ю способнымъ заражать читателя добрыми чувствами (въ чемъ, кстати сказать, и самъ Пушкинъ видѣлъ свою главную заслугу: и долго буду тѣмъ любезенъ я народу, что чувства добрыя я лирой пробуждалъ)...

   Знаетъ, конечно, все это графъ Толстой и мнѣн³е мѣщанина изъ Саратова приводитъ для вящаго удручен³я господъ художниковъ и критиковъ, особенно послѣднихъ, которымъ онъ просто-напросто заявляетъ, что они - глупы. Одинъ его "пр³ятель" такъ опредѣлилъ, что такое критики: "критики - это глупые, разсуждающ³е объ умныхъ". Авторитетъ пр³ятеля ему кажется выше и глубже, чѣмъ, напр., авторитетъ Бѣлинскаго, о которомъ во всемъ разсужден³и объ искусствѣ нѣтъ ни единаго слова. Критика повинна въ извращен³и искусства и заниматься ею могутъ только глупцы, и въ подтвержден³е истины этого утвержден³я самъ графъ пишетъ длиннѣйшее разсужден³е, которое переполнено критикой современныхъ декадентскихъ произведен³й, критикой Вагнера, Бетховена, Пушкина и цѣлаго ряда другихъ произведен³й великихъ художниковъ.

   Отмѣтивъ рядъ курьезовъ, до того очевидныхъ, что надъ разборомъ ихъ нельзя и останавливаться, укажемъ на вѣрныя и мѣтк³я сужден³я графа, хотя всѣ они не новы. Искусство, говоритъ онъ, какъ и все, подчинено закону эволюц³и. И наше искусство не есть послѣдняя его стад³я, и ему предстоитъ дальнѣйшее измѣнен³е. Еслибъ эту вполнѣ вѣрную мысль графъ примѣнилъ въ своемъ разсужден³и, онъ увидалъ бы, что отдѣлен³е искусства отъ религ³и было одной изъ стад³й развит³я, совершившейся подъ вл³ян³емъ чрезвычайно сложныхъ услов³й, дѣйств³е которыхъ не пр³останавливается и теперь. То "всенародное" искусство, которое онъ признаетъ въ Грец³и, было возможно при услов³и рабства, которое снимало заботу о насущныхъ нуждахъ жизни съ народа. Съ уничтожен³емъ рабства, искусство, достигшее высокихъ формъ и значительнаго разнообраз³я, должно было обособиться, явилось, по выражен³ю графа, искусство богатыхъ классовъ. "Уничтожьте рабовъ капитала,- замѣчаетъ графъ,- и нельзя будетъ производить такого утонченнаго искусства", какъ современное искусство богатыхъ.

   Это совершенно вѣрно, только ничто не совершается внезапно и никакая подобная катастрофа не угрожаетъ современному обществу. Созданное имъ искусство вырабатывалось вѣками и не подъ вл³ян³емъ той или иной теор³и, въ родѣ Баумгартеновской, а явилось создан³емъ всѣхъ услов³й, при которыхъ жило и развивалось человѣческое общество. Эти услов³я тоже мѣняются, происходитъ медленная, но неудержимая и не предотвратимая эволюц³я общественнаго строя, подъ вл³ян³емъ которой мѣняются взгляды, вкусы, желан³я, самыя, повидимому, прочно установивш³яся понят³я, и эта перемѣна, неуловимая и незамѣтная для современниковъ, отражается на искусствѣ, какъ отражается и на наукѣ, и на религ³и. Вернуть искусство къ тому времени, когда оно еще было нераздѣльно слито съ религ³ей, какъ часть цѣлаго, немыслимо также, какъ немыслимо вернуть современный строй, опирающ³йся на крупную промышленность, къ временамъ патр³архальнаго быта, съ его замкнутой общиной, мелкими потребностями и враждебностью ко всему, что не принадлежало къ общинѣ. Такое "всенародное" искусство, какое представляется графу въ Грец³и, а теперь въ Япон³и и Китаѣ, только и возможно при однообраз³и общества, еще не разчлененнаго на классы подъ давлен³емъ экономической и политической борьбы.

   Что современное искусство есть искусство высшихъ классовъ, эта банальная истина, изъ которой, однако, вовсе не слѣдуетъ, что оно недоступно народу теперь и никогда не будетъ ему доступно. Насколько такое утвержден³е фактически невѣрно, извѣстно всякому, кто слѣдилъ за развит³емъ того движен³я, которое на Западѣ приняло так³е широк³е размѣры подъ именемъ народныхъ университетовъ. Цѣль его - сближен³е народныхъ массъ съ высшимъ искусствомъ и наукой, бывшихъ до сихъ поръ достоян³емъ исключительно высшаго класса. Это стремлен³е явилось въ странахъ демократическихъ естественнымъ завершен³емъ демократизац³и просвѣщен³я. Послѣднее, въ свою очередь, выросло на почвѣ тѣхъ измѣнен³й, которыя возникли подъ давлен³емъ новаго промышленнаго строя. Но не заходя далеко на Западъ, гдѣ литература высшаго класса, его газеты, его живопись, театръ, университетская наука стали въ значительной степени уже теперь доступны рабочему классу, и у насъ, по мѣрѣ роста грамотности, замѣтно такое же стремлен³е народа пр³общиться къ тѣмъ умственнымъ сокровищамъ, какими пользуется высшая интеллигенц³я. И всѣ, пока еще незначительныя, попытки въ этомъ направлен³и дали положительные результаты. Народъ не только понимаетъ лучшихъ нашихъ писателей, композиторовъ, драматурговъ, живописцевъ, но и любитъ ихъ, хотя и не можетъ еще пользоваться ими въ полной мѣрѣ. Читатель изъ народа поражаетъ необыкновенной чуткостью, съ которой онъ воспринимаетъ все лучшее изъ любимыхъ нашихъ художниковъ. Ему, оказывается, вполнѣ доступы и чувство чести, и патр³отизмъ, и даже "влюблен³я" {Относительно "влюблен³я", впрочемъ лучше всего свидѣтельствуютъ народныя пѣсни, въ которыхъ "влюблен³е" занимаетъ главное мѣсто.}, какъ и чувство свободы, жажда знан³я и чувство борьбы за то, что мы называемъ идеаломъ "Монаментъ" Пушкину вовсе не представляется ему такимъ чудовищно-нелѣпымъ, какъ саратовскому мѣщанину, столь восхитившему графа. Тѣ милл³оны экземпляровъ издан³й Пушкина, которые расходятся теперь по всей Росс³и, покупаются, конечно, не однимъ богатымъ классомъ, не господами, а именно рабочимъ людомъ.

   Если теперь представимъ себѣ, что это движен³е только въ зародышѣ, что даже на Западѣ оно началось не далѣе 20-30 лѣтъ назадъ, что развит³е его впереди не ограничено предѣлами, то вполнѣ допустимо такое состоян³е общества, при которомъ рабоч³й читатель явится главгымъ двигателемъ и вдохновителемъ искусства и науки. Какъ отразится такой коренной переворотъ на искусствѣ, теперь даже предвидѣть невозможно. Можно одно сказать съ полной увѣренностью, что это будетъ благодѣтельнымъ переворотомъ прежде всего для искусства. Такъ было всегда, лишь только искусство становилось болѣе демократично, въ смыслѣ большей доступности большему кругу читателей. Ложно-классическая литература была мало доступна кому-либо, кромѣ узкаго круга высшаго общества. Романтическая захватила несравненно болѣе широк³е круги читателей, еще болѣе расширила эти круги реалистическая. Новое искусство, вѣроятно, будетъ дѣйствительно всеобщимъ: но какъ и въ чемъ оно проявится, говорить теперь невозможно и нелѣпо.

   Во всякомъ случаѣ, то, что есть лучшаго въ нашемъ теперешнемъ искусствѣ, не будетъ выброшено за бортъ, и врядъ ли кто послѣдуетъ примѣру графа, когда онъ однимъ почеркомъ пера сокрушаетъ все, что не подходитъ подъ его критическую мѣрку. "Только благодаря критикамъ, восхваляющимъ въ наше время грубыя, дик³я и часто безмысленныя произведен³я древнихъ грековъ; Софокла, Эврипида, Эсхила, въ особенности Аристофана, или новыхъ Данте, Тассо, Мильтона, Шекспира; въ живописи - всего Рафазля, всего Микель-Анджело съ его нелѣпымъ "Страшнымъ судомъ"; въ музыкѣ - всего Баха, всего Бетховена съ его послѣднимъ пер³одомъ,- стали возможны въ наше время Ибсены, Метерлинки, Верлены, Малларме, Пювисъ-де-Шованны, Клингеры, Бёклины, Шнейдеры; въ музыкѣ - Вагнеры, Листы, Берл³озы, Брамсы, Рихарды Штраусы и т. п.". Сваливать все и вся въ одну кучу, "неразбираючи лица", можно только руководствуясь правиломъ "своя рука владыка", и такой критическ³й пр³емъ вполнѣ напоминаетъ тѣхъ критиковъ, о которыхъ говорилъ пр³ятель графа. Насъ беретъ сильное сомнѣн³е, видѣлъ ли графъ хоть одно произведен³е, напр., Клингера или Бёклина? Дѣло въ томъ, что къ нѣкоторымъ изъ лучшихъ произведен³й перваго вполнѣ примѣнимо требован³е графа религ³озности въ искусствѣ: они въ вполнѣ отвѣчаютъ ему, хотя, конечно, Клингеръ совершенно иначе, чѣмъ графъ Толстой, понимаетъ религ³озность. То же и относительно, напр., пейзажей Бёклина, хотя и его религ³озность не толстовская. Чувства, которыми заражаютъ оба художника, глубоки и возвышенны и ужъ никакъ нельзя причислить обоихъ художниковъ къ числу тѣхъ, кто пишетъ для "потѣхи праздныхъ людей".

   Не меньшее сомнѣн³е въ искренности графа является, когда онъ начинаетъ перечислять образцы истиннаго искусства, достойные быть сохраненными. Въ истинномъ искусствѣ графъ различаетъ "религ³озное и житейское" искусство. первое распадается на "высшее религ³озное искусство, которое прямо и непосредственно передаетъ чувства, вытекающ³я изъ любви къ Богу и ближнему", и "низшее, которое передаетъ чувства отвращен³я, негодован³я, презрѣн³я явлен³ямъ, противнымъ любви къ Богу и ближнему". Житейское искусство передаетъ "так³я чувства, которыя доступны всѣмъ людямъ", и распадается на "высшее житейское искусство, которое доступно и понятно людямъ всего м³ра всегда и вездѣ: всем³рное искусство, и на доступное и понятное всѣмъ людямъ только одного мѣста и времени, всенародное искусство". Къ образцамъ перваго онъ причисляетъ въ области литературы Виктора Гюго - его "Отверженные" и "Les pauvres gens", почти всѣ повѣсти и разсказы Диккенса, "Хижина дяди Тома", Достоевскаго, преимущественно его "Мертвый домъ". Въ живописи онъ указываетъ на жанры Милле, Лермита, Ланглуа. Ко второму роду житейскаго искусства онъ относитъ, какъ лучш³я, еще меньше произведен³й, причемъ смиренно замѣчаетъ: "Представляя образцы искусства, которое я считаю лучшимъ, я не придаю особеннаго вѣса своему выбору, такъ какъ я, кромѣ того, что недостаточно свѣдущъ во всѣхъ родахъ искусствъ, принадлежу къ сослов³ю людей съ извращеннымъ ложнымъ воспитан³емъ вкусомъ. И потому могу, по старымъ усвоеннымъ привычкамъ, ошибаться, принимая за абсолютное достоинство то впечатлѣн³е, которое произвела на меня вещь въ моей молодости. Называю же я образцы произведен³й того и другого рода только для того, чтобы больше уяснить свою мысль, показать, какъ я при теперешнемъ моемъ взглядѣ понимаю достоинство искусства по его содержан³ю. При этомъ еще долженъ замѣтить, что свои художественныя произведен³я я причисляю къ области дурного искусства, за исключен³емъ разсказа "Богъ правду видитъ", желающаго принадлежать къ первому роду, и "Кавказскаго плѣнника", принадлежащаго ко второму". Сопоставляя это скромное замѣчан³е съ рѣшительнымъ приговоромъ для Шекспира и Данта, сомнѣваемся, чтобы все это было сказано съ полной вѣрой въ правду своихъ словъ.

   Тѣмъ болѣе, что графъ не приводитъ никакихъ доказательствъ, и потому нисколько не поясняетъ своей мысли. Напр., "Ил³аду" и "Одисею" онъ считаетъ произведен³ями истиннаго всенароднаго искусства (съ чѣмъ и мы согласны), но какъ оба эти произведен³я подходятъ къ установляемому симъ требован³ю христ³анской религ³озности - непонятно. Еще менѣе понятно утвержден³е, что истор³ю ²осифа Прекраснаго съ женой Пентефр³я понимаютъ одинаково всѣ народы и дѣти, тогда какъ дѣти ее совсѣмъ не понимаютъ, а разные народы взглянутъ на это весьма различно, смотря по установившимся у нихъ взглядамъ на нравственность. Но, повторяемъ, невозможно разобраться въ путаницѣ мнѣн³й графа. Хотя, по его словамъ, онъ 15 лѣтъ думалъ надъ вопросомъ объ искусствѣ, однако, ему не мѣшало-бы и еще подумать. Мало кого убѣдятъ его вѣщан³я, многословныя и неосновательныя, его уничтожающ³е приговоры, широко расточаемые направо и налѣво. "Я кончилъ эту работу,- говоритъ онъ въ заключен³е,- и какъ ни плохо я ее сдѣлалъ, я надѣюсь, что основная мысль моя о томъ ложномъ пути, на которомъ стало и по которому идетъ искусство нашего общества, и о причинѣ этого, и о томъ, въ чемъ состоитъ истинное назначен³е искусства, вѣрна, и что поэтому трудъ мой не пропадетъ даромъ". Не думаемъ, чтобы надежды графа оправдались. Основная мысль его о необходимости повернуть жизнь назадъ не вѣрна и не осуществима, и искусство будетъ совершать свою медленную эволюц³ю вмѣстѣ со всѣмъ строемъ нашей соц³альной жизни, а этимъ строемъ нельзя вертѣть во всѣ стороны по тѣмъ или инымъ указан³ямъ, хотя бы и графа Толстого.

  

  

   Признавъ современное искусство сбившимся съ истиннаго пути, графъ въ другой небольшой статейкѣ, въ мартовской книгѣ "Сѣвернаго Вѣстника", обрушивается на науку, находя, что и она занимается пустяками для удовлетворен³я празднаго любопытства праздныхъ людей. Для людей, говоритъ онъ, нужна одна только наука, которая учитъ, "какъ надо жить, какъ обходиться съ семейными, какъ съ ближними, какъ съ иноплеменниками, какъ бороться съ своими страстями, во что надо, во что не надо вѣрить". Но современная наука вовсе не занимается этими вопросами, предоставивъ ихъ всецѣло религ³и. "Люди же науки нашего времени, не признавая никакой религ³и и потому не имѣя никакого основан³я, по которому они могли бы отбирать, по степени ихъ важности, предметы изучен³я и отдѣлять ихъ отъ предметовъ менѣе важныхъ и, наконецъ, отъ того безконечнаго количества предметовъ, которые всегда останутся, по ограниченности человѣческаго ума и по безконечности количества этихъ предметовъ, не изученными, составили себѣ теор³ю - "наука для науки", по которой наука изучаетъ не то, что нужно людямъ, а вce"...

   Далѣе графъ нападаетъ на науку за то, что она служитъ немногимъ сильнымъ, помогая имъ угнетать остальныхъ. Больше всего достается политической эконом³и. "Не говоря уже о богослов³и, философ³и и юриспруденц³и, поразительна въ этомъ отношен³и самая модная изъ этого рода наукъ - политическая эконом³я. Политическая эконом³я наиболѣе распространенная (Марксъ), признавая существующ³й строй жизни такимъ, какимъ онъ долженъ быть, не только не требуетъ отъ людей перемѣны этого строя, т. е. не указываетъ имъ на то, какъ они должны жить, чтобы ихъ положен³е улучшилось, но, напротивъ, требуетъ продолжен³я жестокости существующаго порядка для того, чтобы совершились тѣ - болѣе, чѣмъ сомнительныя - предсказан³я о томъ, что должно случиться, если люди будутъ продолжать жить такъ же дурно, какъ они живутъ теперь". Всѣ усовершенствован³я и открыт³я техники, гиг³ена и медицина только усиливаютъ существующее зло. И такъ будетъ продолжаться, пока наука не измѣнитъ своей цѣли и своего метода. "Наша наука для того, чтобы сдѣлаться наукой и дѣйствительно быть полезной, а не вредной человѣчеству, должна прежде всего отречься отъ своего опытнаго метода; по которому она считаетъ своимъ дѣломъ только изучен³е того, что есть, а вернуться къ тому единственному разумному и полезному пониман³ю науки, по которому предметъ ея есть изучен³е того, какъ должны жить люди. Въ этомъ цѣль и смыслъ науки".

   Уже не первый разъ графъ дѣлаетъ вылазки противъ науки, и приведенныя здѣсь мысли его можно найти разсѣянными во всѣхъ его сочинен³яхъ послѣдняго пер³ода. Ставъ проповѣдникомъ, графъ сначала отрицалъ совсѣмъ науку, теперь онъ желаетъ, чтобы она вернулась вспять, къ эпохѣ среднихъ вѣковъ, когда дѣйствительно наука была нераздѣльна съ религ³ей, и теолог³я была наукой всѣхъ наукъ. Не мѣшало бы только вспомнить, каковы были результаты средневѣковой науки, о чемъ можно прочесть въ любомъ учебникѣ. Жилось ли людямъ тогда легче, едва ли усомнится и графъ Толстой, хотя именно тогда его идеалъ науки былъ осуществленъ въ полной мѣрѣ. Наука занималась не тѣмъ, что есть, а лишь искала поучен³й, какъ надо жить, а жизнь людей съ первой минуты появлен³я на свѣтъ и до могилы была опутана правилами поведен³я, разъ навсегда предписанными. Всякое нарушен³е ихъ уже было преступлен³емъ, потому что предписывались они именно наукой, основанной и истекающей изъ религ³и, слѣдовательно, явились освященными божествомъ. Всякая попытка изслѣдован³я того, что есть, разсматривалась, какъ бунтъ именно противъ божества и соотвѣтственно каралась. И долгимъ, тяжкимъ путемъ завоевало человѣчество свою свободу отъ такой науки, отмѣчая каждый шагъ на этомъ пути кровавыми слѣдами. Темницы Галилея, костры Сервета и Джордано Бруно - вотъ этапы на томъ пути, на который графъ желалъ бы повернуть науку, въ добромъ, конечно, намѣрен³и облегчить жизнь человѣчеству. Но не затѣмъ завоевало это послѣднее право на свободное изслѣдован³е - и завоевало именно "опытнымъ методомъ",- чтобы теперь отказаться отъ этого права и, по "щучьему велѣнью", по графскому хотѣнью, добровольно наложить на себя ярмо. Мало того, оно и не могло бы этого сдѣлать: "на поприщѣ ума нельзя намъ отступать", и разъ пройденная ступень культуры уже не повторяется. А если такъ, то всѣ разсужден³я графа не суть ли "пустыя слова"?

   Наука, утверждаетъ графъ, служитъ меньшинству для угнетен³я большинства. Во-первыхъ, это невѣрно фактически. Современное угнетен³е, въ вѣкъ пара и электричества, неизмѣримо меньше, чѣмъ во времена Торквемады и "Домостроя". А во-вторыхъ, не наука сама по себѣ служитъ къ угнетен³ю, какъ не виноватъ ножъ, которымъ Равальякъ поразилъ Генриха IV. Мы опять и опять видимъ въ разсужден³яхъ графа полное пренебрежен³е къ соц³ологической точкѣ зрѣн³я. Если бы, какъ то полагаетъ графъ, можно было словомъ убѣдить всѣхъ измѣнить существующ³я общественныя отношен³я, тѣ же паръ и электричество служили бы непосредственно всѣмъ, какъ, впрочемъ, и теперь служатъ, хотя косвенно. Какъ несправедливо обвиняетъ графъ служителей искусства, что они увеличиваютъ тяготу народа, такъ еще болѣе несправедливъ онъ въ этихъ обвинен³яхъ противъ людей науки. Ихъ еще меньше, чѣмъ дѣятелей искусствъ, и затраты общества на ихъ содержан³е прямо ничтожны, а по сравнен³ю съ приносимой ими пользой и говорить о нихъ нельзя, даже съ классовой точки зрѣн³я. Во всѣхъ представительныхъ правлен³яхъ именно представители рабочаго класса стоятъ всегда за ассигновки на науку, такъ какъ они понимаютъ, что каждое новое завоеван³е ея приближаетъ ихъ къ измѣнен³ю общественнаго строя въ выгодномъ для нихъ направлен³и.

   Наука для науки въ томъ с