Богданович Ангел Иванович - Юродствующая литература: "О любви", М. О. Меньшикова; "Сумерки просвещен³я", В. В. Розанова

  

  

  

   Годы перелома (1895-1906). Сборникъ критическихъ статей.

   Книгоиздательство "М³ръ Бож³й", Спб., 1908

   OCR Бычков М. Н.

  

   Есть особый сортъ литературы, для котораго мы не можемъ подобрать болѣе вѣрнаго назван³я, какъ юродствующая литература. Всякому, конечно, памятно еще изъ учебниковъ, кто были наши юродивые и какими нехитрыми способами привлекали они вниман³е и сочувств³е толпы. Обыкновенно это были нѣсколько поврежденные въ умѣ, но съ достаточной хитрецой нищ³е духомъ, которые при помощи наивныхъ пр³емовъ старались выдѣлиться изъ ряда обычныхъ нищихъ и создавали иной разъ почетное себѣ имя, перешедшее даже въ истор³ю. Одни изъ нихъ, затвердивъ какое-либо глупое, но мало понятное слово или фразу, говорили его кстати и некстати и тѣмъ наводили мистическ³й страхъ на простодушныхъ слушателей. Друг³е ограничивались тѣмъ, что ходили въ одной рубахѣ или ѣздили на палочкѣ верхомъ, и видъ бородатаго субъекта въ такомъ легкомысленномъ костюмѣ, занимающагося такимъ ребячьимъ дѣломъ, приводилъ въ трепетъ московскихъ кумушекъ и сокрушалъ ихъ сердца. Были между ними подчасъ и искренн³е дураки или прямо сумасшедш³е, невмѣняемость дѣйств³й которыхъ оказывала тѣмъ большее вл³ян³е на осатанѣвшую отъ невѣжества и страха толпу. Послѣднимъ представителемъ такого юродствующаго цеха былъ знаменитый Иванъ Яковлевичъ Корейша съ его проникновеннымъ словечкомъ "кололацы", около котораго создалась даже цѣлая литература, защищавшая и комментировавшая его благоглупости, впрочемъ, довольно невинныя по существу.

   Но духъ юродства не вымеръ и не угасъ на святой Руси, и отъ времени до времени онъ осѣняетъ того или иного избранника, который, возмнивъ себя пророкомъ и сосудомъ особой мудрости, начинаетъ неутомимо разводить свои "кололацы", гремѣть "металломъ" и сокрушать "жупеломъ". За послѣдн³е годы въ литературѣ объявились даже два такимъ сосуда - г. Меньшиковъ изъ "Недѣли" и г. Розановъ изъ нѣдръ нашей реакц³онной прессы. Трудно сказать, кому изъ нихъ надлежитъ пальма первенства, ибо каждый изъ нихъ единственный въ своемъ родѣ и вполнѣ достоинъ унаслѣдовать лавры Ивана Яковлевича. Оба щеголяютъ во всей, если можно такъ выразиться, душевной наготѣ, оба имѣютъ по палочкѣ, на которой лихо гарцуютъ по страницамъ печатной бумаги, на соблазнъ и изумлен³е читающаго м³ра. Палочка у каждаго, конечно, своя. У г. Меньшикова она склеена изъ обрывковъ проповѣди графа Толстого, плохо имъ усвоенныхъ и сдобренныхъ собственной отсебятиной вполнѣ юродиваго содержан³я и направлен³я. То, что у графа представляетъ стройную систему, съ которой можно соглашаться или нѣтъ, но которой нельзя отказать иногда въ страшной силѣ чувства и энерг³и выражен³я,- у г. Меньшикова превращается въ наборъ обрывочныхъ и противорѣчивыхъ словечекъ и мыслишекъ, разведенныхъ елейной водицей съ доброй дозой постнаго масла, затаенной злости и несомнѣннаго фарисейства. Въ своей книгѣ "Думы о счастьѣ", какъ помнятъ, быть можетъ, читатели, г. Меньшиковъ пытался претворить идеи графа на мѣщанск³й ладъ, чтобы сдѣлать бремя ихъ болѣе удобоносимымъ для себя и своихъ присныхъ. Новая книга его "О любви" построена на тотъ же ладъ, какъ увидимъ ниже, и по юродству не уступаетъ первой.

   Г. Розановъ избралъ себѣ палочку другого типа. Для характеристики ея довольно вспомнить одинъ изъ недавнихъ его подвиговъ, когда по поводу годовщины прискорбнаго событ³я на Ходынскомъ полѣ онъ забилъ въ бубны и тимпаны и, ликуя, возгласилъ "аллилуйя!" Или его проповѣдь "животности", какъ главнаго начала и устоя семьи. Черезъ всѣ его юродства красной нитью проходитъ мысль о грубой силѣ, которая ему представляется единственнымъ argumentum ad hominem, достойнымъ поклонен³я. Въ церковь, имя которой онъ постоянно всуе повторяетъ, онъ готовъ людей загонять дубиной и не прочь жечь на кострахъ несогласномыслящихъ. Науку и просвѣщен³е онъ ненавидитъ и, не обинуясь, предлагаетъ скалозубовск³й методъ воспитан³я. Единственную свободу онъ признаетъ для себя, какъ право говорить свои откровен³я, образчики которыхъ мы приведемъ ниже. Въ отлич³е отъ г. Меньшикова, который не пишетъ, а баюкаетъ, не говоритъ, а сладко глаголеть, не разсуждаетъ, а ткетъ тончайшую сѣть афоризмовъ, въ которой въ концѣ-концовъ запутывается и онъ самъ, и читатели до полнаго одурѣн³я, г. Розановъ съ величайшими усил³ями громоздитъ фразу на фразу, бьется надъ словомъ, подыскивая возможно мудренѣе, вычурнѣе, тяжеловѣснѣе, для вящшаго удручен³я читателя, который прямо-таки раздавливается этой неуклюжей постройкой. Чтен³е произведен³й г. Розанова есть тяжк³й и удручающ³й трудъ. Все время чувствуешь себя словно въ темномъ, непроглядномъ мѣстѣ, гдѣ то и дѣло натыкаешься на углы и закоулки, рискуя постоянно удариться лбомъ въ совершенно неожиданный выступъ, или провалиться въ волчью яму. И происходитъ это не столько отъ путаницы мыслей автора, вообще, примитивныхъ и дѣтски-невѣжественныхъ, сколько отъ вит³еватости его слога, тяжкаго, темнаго, удушающаго, какъ тѣ густыя, зловредныя испаренья, которыя въ осенн³я сумерки подымаются надъ смрадными болотами. Если справедливо изречен³е Бюффона, что слогъ - это человѣкъ, то, составляя по этому слогу представлен³е о г. Розановѣ, испытываешь жуткое впечатлѣн³е. Его допотопныя мысли, изложенныя допотопнымъ языкомъ, напоминаютъ одно изъ вымершихъ чудовищъ въ книгѣ Гетчинсона - птеродактиля, представляющаго переходное существо отъ пресмыкающихся къ птицамъ, - небольшое, странное создан³е, нѣсколько напоминающее нашу летучую мышь, - нетопыря, но болѣе фантастическое по формѣ крыльевъ и головы. Эти, въ сущности, невинныя творен³я обитаютъ въ затхлыхъ, плохо провѣтриваемыхъ подвалахъ, развалинахъ и старыхъ заброшенныхъ здан³яхъ; по ночамъ они вылетаютъ на добычу, охотясь за ночными насѣкомыми и пугая дѣвушекъ и женщинъ, съ налету ударяясь о ихъ бѣлыя платья и лица, а днемъ они скрываются въ своихъ темныхъ обиталищахъ, вися головой внизъ, прицѣпившись крѣпкими когтями къ мрачнымъ сводамъ. Такъ и господа Розановы укрываются отъ свѣта солнца по разнымъ темнымъ трущобамъ, куда рѣдко-рѣдко заглядываютъ читатели, и лишь въ сумеречные, неясные дни они рѣютъ въ воздухѣ, приводя въ невольную дрожь своимъ фантастическимъ полетомъ и сказочнымъ видомъ. Кромѣ книги "Сумерки просвѣщен³я", о которой мы желаемъ поговорить теперь, издатель г. Розанова - П. П. Перцевъ угрожаетъ намъ еще его произведен³ями: "Религ³я и красота", "Литературные очерки" и проч. Все это уже гдѣ-то печаталось, хотя и врядъ ли было кому на потребу. Но не ошибся ли г. Перцевъ, думая, что именно теперь время гт. Розановыхъ приспѣло? Не запоздалъ ли онъ, скорѣе, съ своими издан³ями? Не беремся отвѣчать утвердительно на этотъ вопросъ. Пусть, впрочемъ, судятъ сами читатели.

   Но прежде о г. Меньшиковѣ; не о немъ, конечно, а о его книгѣ "О любви".

   Любовь, любовь - вотъ, по истинѣ, безсмертная, не старѣющаяся тема, о которой писано и переписано столько, что не хватило бы человѣческой жизни для ознакомлен³я съ литературой, ей посвященной. Можно себѣ представить, какая это богатая тема для г. Меньшикова. При его многомъ пустослов³и, это неисчерпаемый источникъ для безконечнаго потока вздора, искусно завернутаго въ безчисленныя папильотки кокетливаго проповѣдника изъ "Недѣли". Тутъ и Дафнисъ и Хлоя, какъ образцы невинной и, тѣмъ не менѣе, страждущей любви. Тутъ и стихъ изъ Гейне про бѣднаго потомка Азровъ, которые, полюбивъ, умираютъ, - какъ доказательство безпощадности злой страсти. Далѣе Вертеръ подъ ручку съ царемъ Соломономъ, изрекшимъ, что любовь сильнѣе смерти, и пушкинская Татьяна съ Дмитр³емъ Карамазовымъ Достоевскаго, Вѣра изъ "Обрыва" и Анна Каренина. А потомъ - непрерывными рядами шествуютъ Шопенгауэръ и Будда, Летурно и Мопассанъ, Мантегаца и Бодлэръ, Верденъ и Гомеръ, Байронъ и Шекспиръ, русск³е сектанты, нигилисты и либералы и проч. Словомъ -

  

   Были тамъ послы, софисты,

   И архонты, и артисты,-

  

   пока не явился г. Меньшиковъ:

  

   "Онъ рѣчами завладѣлъ,

   И безумными глазами

   На красавицу глядѣлъ".

  

   И, наконецъ, повѣдалъ м³ру плоды своихъ великихъ думъ, вынесенныхъ изъ этого созерцан³я.

   Дума первая. "Любовь въ алхим³и счастья есть тотъ философск³й камень, прикосновен³е котораго къ самымъ презрѣннымъ вещамъ даетъ имъ цѣну золота. Какъ жизненный эликсиръ, любовь возвращаетъ омертвѣвшему отношен³ю нашему къ вещамъ огонь молодости. Это не просто очаровательное состоян³е жизни - это сама жизнь въ ея творческомъ порывѣ, въ благоухан³и ея расцвѣта". Какова галантерейность г. Меньшикова? Можно ли блеснуть очаровательнѣе, отсалютовать любви болѣе парадно и эффектно? Одна "алхим³я счастья" чего стоитъ,- "не хитрому уму не выдумать и въ вѣкъ". Но, зная пр³емы г. Меньшикова по его прежнимъ подвигамъ въ области философ³и и публицистики, мы можемъ быть заранѣе увѣрены, что это - лишь хитроумныя ковы, въ родѣ тѣхъ, что придумалъ сердитый Гефестъ колченог³й, чтобы накрыть измѣнницу-жену Афродиту съ свирѣпымъ Ареемъ. "И отъ смѣха боговъ дрожалъ Олимпъ многохолмный".

   Такъ повѣствуетъ нелицепр³ятный Гомеръ о результатахъ хитрости Гефеста. Нѣчто въ этомъ родѣ испытываетъ и читатель книги г. Меньшикова, когда, развертывая одну за другой авторск³я папильотки, онъ получаетъ въ концѣ концовъ рядъ поучен³й изъ прописей, что любовь "не исчерпывается любовною страстью", что въ "супружествѣ необходима строгая воспитанность въ цѣломудр³и и долгѣ ненарушимой вѣрности другъ другу", что "чистота духа и тѣла обязательна для мужчинъ и для женщинъ", и что "совершенный союзъ можетъ быть основанъ только на нравственномъ, духовномъ единен³и мужа и жены".

   Кажется, что можетъ быть проще и банальнѣе этихъ мыслей, вошедшихъ въ обиходъ мудрости всѣхъ временъ и народовъ, запечатлѣнныхъ и въ религ³озныхъ обрядахъ, и въ высшихъ произведен³яхъ общечеловѣческой литературы, и въ народномъ непосредственномъ творчествѣ, какъ оно проявилось въ пѣсняхъ и сказаньяхъ? Но посмотрите, какихъ только вавилоновъ не наворотилъ нашъ публицистъ!

   Онъ начинаетъ съ самыхъ отдаленныхъ временъ, когда еще дикарь "ударомъ дубины по головѣ повергалъ женщину", и доводитъ эволюц³ю любви до Мопассана и современныхъ "дамочекъ", которыя въ любви, своеобразно ими понимаемой, видятъ смыслъ жизни. Если въ жизни дикаря любовное чувство не играло никакой роли, то это и есть "естественное состоян³е человѣка", по мнѣн³ю г. Меньшикова. Только наша извращенная во всѣхъ отношен³яхъ цивилизац³я отвела этому чувству такое верховное мѣсто, о чемъ свидѣтельствуетъ якобы вся наша литература. Непремѣнно "вся", на меньшемъ юродивые публицисты не мирятся. Это ихъ главный аргументъ,- всѣ въ любви "подлецы", всѣхъ любовь превращаетъ въ "свиней". Начинается литературная скачка отъ пушкинской Татьяны до романовъ Стебницкаго, Писемскаго и Клюшникова, въ которыхъ предаются осмѣян³ю якобы дѣйствительные факты изъ жизни нигилистовъ шестидесятыхъ годовъ. Услѣдить за головоломными прыжками г. Меньшикова, отмѣтить всѣ его ужимки и тартюфск³я киванья въ сторону "интеллигенц³и" - мудрено, да и не нужно. Два-три образчика достаточны, чтобы обрисовать съ головы до ногъ несложную фигуру г. Меньшикова, не безъ грац³и гарцующаго на своей палочкѣ въ болѣе чѣмъ легкомысленномъ костюмѣ среди "архонтовъ и софистовъ" и доблестно сокрушающаго перья въ борьбѣ съ Иветой Гильберъ, Отеро и имъ подобными "жрицами любви" (см. стр. 60-61 и друг³я).

   Книга его раздѣлена на четыре главы: "О любовной страсти", "Суевѣр³я и правда любви", "Любовь супружеская* и "Любовь святая". Первая посвящена анализу влюбленности и тѣхъ бѣдственныхъ послѣдств³й, къ какимъ часто ведетъ страсть. Какъ и вообще мысли г. Меньшикова, его изложен³е въ этой главѣ не блещетъ ни оригинальностью, ни глубиной. Всѣ его вопли по поводу злой страсти тысячи разъ повторялись со временъ Соломона и до нашихъ дней. Невѣрны только его общ³е выводы. Онъ комбинируетъ разныя стороны любовной страсти, сваливая въ одну кучу и голую, ничѣмъ не прикрытую, разнузданную чувственность, доходящую до болѣзненности въ лицѣ маркиза де-Сада, и то нѣжное, вполнѣ свободное въ началѣ отъ всякой чувственности - чувство, какое охватываетъ влюбленныхъ съ такой силой въ первый пер³одъ ихъ влечен³я. Грубая ложь звучитъ также въ нападкахъ на литературу, которая будто бы создала и поддерживаетъ въ обществѣ ложный взглядъ на страсть, какъ на идеалъ любви. Выудивъ у Пушкина небрежно и вскользь брошенный стишокъ

  

   "Любви не женщина насъ учитъ,

   А первый пакостный романъ",

  

   онъ сейчасъ же строитъ на немъ цѣлую систему обвинен³я противъ литературы. "Въ заурядной семьѣ, гдѣ бабушка читала Грандисона, маменька увлекалась Понсонъ-дю-Терайлемъ, дочь упивается Марселемъ Прево, - въ такой семьѣ изъ поколѣн³я въ поколен³е передается мечта о половой любви, какъ нѣкая религ³я, священная и прекрасная, и всѣ поколѣн³я дышатъ одной атмосферой - постояннаго полового восторга, постоянной жажды "влюбленности". Велик³е авторы, описывающ³е любовь во всей ея трезвой, ужасной правдѣ, до большинства не доходятъ, да большинству они и не по плечу; средней публикѣ доступнѣе маленьк³е писатели и писательницы, которые, какъ и публика, не знаютъ природы и не умѣютъ быть вѣрными ей, которые не знаютъ, что такое любовь, но тѣмъ болѣе стараются изобразить ее обольстительной. И вотъ тысячами голосовъ, исходящихъ "свыше", въ каждомъ молодомъ поколѣн³и создается ложное внушен³е о любви, дѣлающее эту страсть одною изъ самыхъ гибельныхъ для человѣчества. Литературное внушен³е изъ читающихъ классовъ проникаетъ въ нечитающ³е и ослабляетъ способы борьбы съ этою страстью, вырабатываемые всякой естественной, патр³архальной культурой. Въ деревенской средѣ, гдѣ народъ не испорченъ (у старовѣровъ, напр.), тамъ молодежь воспитывается цѣломудренно и религ³озно, половое влечен³е презирается внѣ брака, и вообще никакихъ "романовъ" и "драмъ" не полагается, всяк³я попытки къ нимъ гаснутъ въ общемъ внушен³и, что это грѣхъ и позоръ. Поэтому здоровое влечен³е обоихъ половъ здѣсь крайне рѣдко развивается въ страсть, регулируясь ранними и крайне строгими браками. Не то мы видимъ въ среднихъ, не трудовыхъ классахъ съ утраченной религ³озностью, съ ослабленнымъ представлен³емъ о добрѣ и злѣ" (стр. 11-12). Слѣдуетъ далѣе ссылка на Лукрец³я и его гимнъ Венерѣ, какъ доказательство испорченности "среднихъ классовъ", хотя Лукрец³й жилъ въ первомъ вѣкѣ до Р. Хр. и никакого отношен³я къ нашимъ "среднимъ классамъ" никогда не имѣлъ.

   Но Богъ съ нимъ, съ Лукрец³емъ. Если начать высчитывать всѣ ошибки и курьезы учености г. Меньшикова, въ родѣ, напр., того, что "за порицан³е Елены Аргивской былъ ослѣпленъ Гомеръ" (стр. 39),- мы никогда не кончимъ его скучно-напыщенной канители. Приведенный образчикъ размышлен³й г. Меньшикова чрезвычайно для него характеренъ. Съ поразительной смѣлостью, не сморгнувъ глазомъ, онъ, не обинуясь, переувеличиваетъ одно, какъ въ данномъ случаѣ вл³ян³е литературы, и извращаетъ другое, какъ противопоставляемую имъ добродѣтель народа и испорченность среднихъ классовъ. Драмъ и романомъ на любовной подкладкѣ въ народной средѣ никакъ не меньше, чѣмъ и во всякой другой, ибо, выражаясь просто, "всѣ люди, всѣ человѣки*. Причемъ тутъ литература? Если гдѣ меньше всего она имѣетъ вл³ян³е, такъ именно въ дѣлѣ любви, въ виду общности этого чувства, коренящагося въ одинаковой организац³и человѣческой природы на всѣхъ ступеняхъ соц³альной лѣстницы. Только въ народной средѣ любовныя драмы принимаютъ особо-ужасный характеръ, благодаря непосредственности, несдержанности чувства, проявляющагося въ грубѣйшей формѣ, и драма, въ родѣ толстовской "Власти тьмы", можетъ служить хорошей иллюстрац³ей къ народной любовной хроникѣ.

   Распространяться на эту тему значило бы идти по стопамъ г. Меньшикова, пережевывая всякое старье, давнымъ-давно ставшее ходячимъ мѣстомъ. Но и слѣдовать за нитью его разсужден³й оказывается прямо-таки невозможнымъ. Постоянно смѣшивая два понят³я - чувственность и здоровое чувство любви, авторъ до того перепутываетъ эту нить, что нѣтъ силъ разобраться въ навороченной имъ кучѣ своихъ и чужихъ афоризмовъ, то вѣрныхъ, хотя и старыхъ, какъ м³ръ, то смѣшныхъ до наивности. То онъ заявить, что прежде люди были здоровѣе и сильнѣе, потому что прежде бракъ рѣшался родителями, которые подбирали невѣстъ и жениховъ, отнюдь не руководствуясь ихъ чувствомъ. Въ доказательство - опыты хозяевъ, которые "не дожидаются, чтобы самецъ самъ выбралъ самку по своему вкусу; напротивъ, они этого боятся и не допускаютъ. "То, наоборотъ, "выборъ жениха и невѣсты долженъ быть предоставленъ имъ самимъ", но съ услов³емъ, чтобы ими руководило отнюдь не чувство любви, а дружбы. Слѣдуютъ доказательства, что въ любви не руководствуются высшими соображен³ями, ибо любовь есть "психозъ, помрачен³е разума, гипнозъ" и т. п. Такъ, велик³е люди по большей части женятся на женщинахъ гораздо ниже ихъ по достоинству, примѣръ - Гете, Данте, Мольеръ, Гейне и проч. Отсюда выводъ - если ужъ жениться, то лучше безъ любви. Хотя, поправляется авторъ, "я этой страсти ни отрицать, ни утверждать не могу, она явлен³е природное, въ своемъ корнѣ отъ насъ не зависящее". А если такъ, то... опять прыжокъ въ сторону, къ какимъ-то невѣдомымъ временамъ, когда "берегли не только физическую, но и психическую невинность юношей, какъ зеницу ока, старались имъ не давать никакого понят³я объ этой сторонѣ жизни, скрывали половую любовь, какъ нѣчто постыдное, въ глубокой тайнѣ. Тогда инстинктивно понимали, что "придетъ пора" и все откроется, но лучше, чтобы это открылось людямъ взрослымъ, съ созрѣвшей волею и разумомъ, съ укрѣпившимися понят³ями о чести, съ привычкою относиться къ лицамъ другого пола безукоризненно и безтѣлесно". Авторъ не опредѣляетъ, когда это было, заявляя только, что "въ старину, въ хорошихъ семьяхъ", но воздерживаясь отъ указан³я на литературу по этому вопросу. И очень понятно почему. Намъ слишкомъ хорошо извѣстно, что творилось въ эту старину, подъ покровомъ невѣдѣн³я, и тайны и истор³я "дѣвичей" еще не такъ далека отъ современной русской жизни. И прежде, конечно, и теперь были и есть образцовыя семьи. Но ужъ если сравнивать прошлое отношен³е къ любви и современное, беря не исключительные случаи, а среднее проявлен³е этого чувства, то безспорно эти отношен³я стали теперь и чище, и разумнѣе, и возвышеннѣе. Стоитъ только вспомнить, что представляла русская семейная жизнь еще лѣтъ пятьдесятъ назадъ какъ она отразилась въ драмахъ Островскаго, въ произведен³яхъ Грибоѣдова, Гоголя, Тургенева, въ "Пошехонской старинѣ" Салтыкова и т. п. Тутъ играло роль не только крѣпостное право, страшно принижавшее все и всѣхъ, но и грубое невѣжество, отъ котораго мы, къ несчастью, теперь еще далеко не освободились, какъ свидѣтельствуетъ книга г. Меньшикова. Въ чемъ угодно эта "старина" пусть служитъ урокомъ, но никакъ не въ дѣлѣ любви можемъ мы у нея поучиться нравственности.

   Въ слѣдующей главѣ "Суевѣр³я и правда любви", самой афористической, гдѣ Шопенгауеръ цитируется на ряду съ парижскими кокотками, въ родѣ знаменитыхъ Иветъ и Отеро, г. Меньшиковъ побѣдоносно ниспровергаетъ "культъ" любви, понимаемой какъ только физическое чувство, не облагороженное никакими высшими стремлен³ями. Побѣда его, довольно-таки жалкая по существу, такъ какъ онъ штурмуетъ открытыя двери и учиняетъ разгромъ беззащитныхъ. Мы бы охотно увѣнчали его лаврами, если бы не было смѣшно читать, когда онъ громитъ "дамъ", которыя извращаютъ смыслъ евангельскихъ словъ о любви для оправдан³я своихъ faux pas. Курьезнѣе всего въ этой главѣ его разборъ "Ромео и Джульетты", дѣлаемый имъ съ точки зрѣн³я аскета-моралиста. Видите, видите, торжествуетъ г. Меньшиковъ, къ чему ихъ привела любовь? Родителей не слушались, родственными чувствами небрегли и погибли. Ну какъ же послѣ этого любовь не безум³е? Ясное дѣло, да. Но не безуменъ ли г. Меньшиковъ со своей критикой, основанной на абсолютной морали, не желающей считаться съ грѣшной землей.

   Въ третьей главѣ "Супружеская любовь", повторивъ, по обыкновен³ю съ десятокъ разъ, что основа брака "не разсчетъ, на наслажден³е", а взаимное уважен³е, любовь и дружба, имѣющ³я цѣль - "взаимное сотрудничество въ дѣлѣ жизни", г. Меньшиковъ обрушивается на современную семью, гдѣ этого начала будто бы нѣтъ. Для подтвержден³я гибели семейнаго начала приводятся наблюден³я автора, въ которыхъ онъ говоритъ о развратѣ... "золотой молодежи" (стр. 138-189). Нельзя сказать, чтобы это было убѣдительное доказательство. Далѣе слѣдуютъ нападен³я на нигилистовъ 60-хъ годовъ (стр. 154 и др.). Запоздалая вылазка понадобилась автору для борьбы съ "лже-либеральной", какъ онъ выражается, теор³ей "свободной любви", оправдывающей разводъ. Какова эта критика, пусть судятъ сами читатели: "Честность" въ дѣлѣ брака,- повѣствуетъ г. Меньшиковъ о нигилистахъ,- заключалась въ томъ, что если ваша жена полюбила, вашего пр³ятеля, вы обязаны были уступить ему честь и мѣсто, ни мало не прекословя, а чуть-ли даже не съ оттѣнкомъ почтительности. У однихъ беллетристовъ мужъ цѣлуетъ въ послѣдн³й разъ невѣрную жену и исчезаетъ куда-нибудь, въ Америку, что-ли, у другихъ мужъ доводитъ великодуш³е до того, что соединяетъ руки своей жены и любовника, у третьихъ мужъ съ перваго дня брака твердитъ женѣ, что она во всякую минуту свободна, и, наконецъ, добившись ея измѣны, чуть не съ торжествомъ выдаетъ ей отдѣльный видъ или разводъ и даже снабжаетъ деньгами, если любовникъ жены - какой-нибудь интеллигентный пролетар³й. На эту тему со всевозможными вар³ац³ями написано множество плохихъ романовъ и повѣстей, которые читались (а вѣроятно, и до сихъ поръ кое-гдѣ читаются) съ восхищен³емъ. Свобода брака! Свобода любви! Вотъ лозунгъ, наиболѣе понятный изъ всѣхъ для распущенныхъ дамъ и кавалеровъ. Положимъ, они и до нигилизма пользовались этою свободою, но прежде она считалась мерзостью, а тутъ вдругъ ее возвели въ достоинство, въ добродѣтель! Немудрено, что десятки и сотни тысячъ дамъ и мужчинъ - нѣсколько поколѣн³й подъ-рядь - подъ благословен³емъ этой доктрины пускались во всѣ тяжк³я и мѣняли свои привязанности чуть-ли не одновременно съ бѣльемъ" (стр. 155).

   "Клевещите, клевещите,- говоритъ донъ Базил³о въ "Севильскомъ цирюльникѣ",- отъ клеветы всегда останется что-нибудь". Зачѣмъ, однако, эта запоздалая клевета, это грубое извращен³е литературы 60-хъ годовъ, посвященной вопросу о свободѣ любви? А затѣмъ, чтобы доказать, что современное поколѣн³е есть продуктъ такой распавшейся семьи, гдѣ "привязанности мѣнялись съ бѣльемъ", и что теперь нѣтъ истинной семьи. "Лже-либеральное" движен³е требуетъ разрѣшен³я развода и будто бы санкц³онируетъ теор³ю свободной любви. Авторъ рѣшительно противъ развода, онъ хочетъ начать "истинно-либеральное" движен³е, которое бы привело къ ненужности развода. Цѣль очень почтенная, но какъ же надѣется достигнуть ея г. Меньшиковъ? Для этого онъ ставитъ абсолютное требован³е: выходить замужъ и жениться безъ любви, и тогда не будетъ повода къ разводу. "Поводомъ и основою брака можетъ служить только цѣль, указанная при творен³и: необходимость человѣку имѣть помощника, помощника не только въ жизненномъ трудѣ, но и въ нравственномъ подвигѣ, для котораго человѣкъ посылается въ м³ръ, и для дѣторожден³я, необходимаго для совершенствован³я тѣхъ душъ, которыя еще слишкомъ далеки отъ идеала. И если встрѣчаются мужчина и женщина, которые изъ всѣхъ пригоднѣе для помощи другъ другу,- это и есть поводъ и основа брака, а вовсе не любовь" (стр. 178).

   Договорившись до такого брака, г. Меньшиковъ вполнѣ логически заканчиваетъ книгу главой объ особой "святой любви", для которой ни бракъ не нуженъ, ни дѣторожден³е, потому что такая любовь въ себѣ самой находитъ цѣль и содержан³е. Слѣдуетъ длинное разсужден³е о достоинствахъ и преимуществахъ святой любви, какъ ее представляетъ г. Меньшиковъ, но которая всякому простому, не изощренному въ "эллинскихъ мудрован³яхъ" уму и сердцу покажется чѣмъ угодно, только не любовью. Наворотивъ массу словъ о "безстраст³и", "безкорыст³и", "безпредметности" и "безпредѣльности" этой любви, г. Меньшиковъ ставитъ для опредѣлен³я такой любви вопросъ, можно ли "одинаково любить и ребенка, и разбойника, который выкалываетъ ему глаза?" - и отвѣчаетъ съ полнымъ душевнымъ спокойств³емъ: "дѣйствительно, святая любовь любитъ и ребенка, и разбойника". Слѣдуетъ, по истинѣ ³езуитски-казуистическое толкован³е, для юродствующей литературы высоко характерное. "Мы,- говоритъ авторъ,- смотримъ на жизнь сквозь наше искривленное сознан³е, подобно тому, какъ сквозь кривыя стекла дома можно подумать съ улицы, что отецъ душитъ ребенка, тогда какъ онъ его щекочетъ, такъ и сквозь иллюзорное сознан³е наше всѣ факты жизни могутъ быть извращены относительно ихъ абсолютной сущности. Можетъ быть, разбойникъ, замучивая ребенка, т. е. его временное, мгновенное тѣло, тѣмъ самымъ спасаетъ душу. Можетъ быть, это мучен³е необходимо для спасен³я самого разбойника, для пробужден³я въ немъ искры совѣсти. Можетъ быть, это злодѣйство нужно для того, чтобы потрясти слишкомъ неподвижныя души другихъ людей. Я не рѣшаю вопроса, мотивы Высшей воли мнѣ неизвѣстны, но если вѣрить въ эту волю, то нужно вѣрить также, что она Благо, что страдан³я наши суть только дурно понятыя нами блага" (стр. 211- 212 и далѣе). Не такъ ли во время оно разсуждали господа инквизиторы, сжигая людей для спасен³я ихъ души? И неужели въ концѣ XIX в. приходится говорить, что Высшая воля, какъ истинное Благо, не можетъ стремиться къ добру злыми путями? И не потому ли данъ законъ этой Высшею Волею въ словахъ: "нѣтъ той любви больше, какъ если кто положитъ душу свою за друзей своихъ?" Одно изъ двухъ - или этотъ законъ истина, и тогда дѣйственная любовь, предписанная имъ, никогда не примирится съ этими "можетъ быть" г. Меньшикова и не останется безстрастной при видѣ разбойника, выкалывающаго глаза ребенку, или же... Впрочемъ, никакого другого "или" здѣсь и быть не можетъ для нравственно здоровыхъ людей.

   Мы видѣли, какъ этотъ проповѣдникъ примѣняетъ свою "святую любовь". Оправдавъ разбойника, онъ съ пѣною у рта накидывается на злополучныхъ нигилистовъ, не обинуясь возводя на нихъ вздорное обвинен³е, будто они развратили и уничтожили семью. Елейный сладкопѣвецъ, не смущаясь, всѣхъ влюбленныхъ величаетъ "свиньями", обвиняетъ въ "подлости любви", бросаетъ вызовъ "всѣмъ честнымъ" людямъ - признаться, что въ пору любви они всѣ были проникнуты самыми гнусными и низменными порывами. Постоянно твердя - "любовь, любовь", онъ извращаетъ истор³ю, литературу, подхватываетъ всяк³я вздорныя измышлен³я до откровенныхъ глупостей парижскихъ кокотокъ - и все это лишь затѣмъ, чтобы оплевать, огадить, загрязнить то, что скрашиваетъ жизнь бѣднаго человѣчества, что единитъ людей и въ самомъ сухомъ и черствомъ сердцѣ вызываетъ трепетъ добра, милосерд³я и чистѣйшихъ порывовъ. Съ дикой радостью выхватываетъ онъ, проповѣдникъ любви, всяк³я уродства, неестественныя проявлен³я полового чувства и торжествующе воп³етъ "вотъ она, ваша любовь!"

   Все, что угодно, вдохновляло г. Меньшикова, но никакъ не чувство любви. Ибо давно уже сказано: "Если я говорю языками человѣческими и ангельскими, а любви не имѣю, то я - мѣдь звенящая, или кимвалъ звучащ³й. Если имѣю даръ пророчества, и знаю всѣ тайны, и имѣю всякое познан³е и всю вѣру, такъ что могу и горы переставлять, а не имѣю любви, - то я ничто. И если я роздамъ все имѣн³е мое, и отдамъ тѣло мое на сожжен³е, а любви не имѣю, - нѣтъ мнѣ въ томъ никакой пользы. Любовь долготерпитъ, милосердствуетъ, любовь не завидуетъ, любовь не превозносится, не гордится, не безчинствуетъ, не ищетъ своего, не раздражается, не мыслитъ зла, не радуется неправдѣ, а сорадуется истинѣ. Все покрываетъ, всему вѣрить, всего надѣется, все переноситъ". (Первое послан³е къ коринѳявамъ ап. Павла, гл. 18, ст. 1-7). Вотъ что такое "святая любовь", и ни слѣда ея нѣтъ въ гнусной и человѣко-ненавистнической книгѣ публициста изъ "Недѣли".

   Переходъ отъ г. Меньшикова къ г. Розанову - прямой и непосредственный. Это двѣ родственныя души, единомыслящ³я и единостремящ³яся. Раньше мы указали на разницу ихъ стиля. Теперь укажемъ на ихъ общ³я свойства.

   Мы только что видѣли, какъ г. Меньшиковъ стремится изгнать любовь во имя любви,- г. Розановъ продѣлываетъ ту же операц³ю надъ просвѣщен³емъ, и, къ счастью, съ такимъ же успѣхомъ. Пр³емы его совершенно тѣ же, что и г. Меньшикова, та же логика, тотъ же абсолютизмъ, та же непреложность и широковѣщательная манера, то же самодовольство и глубочайшая увѣренность въ обладан³и полной истиной. "Мысли, изложенныя въ моей статьѣ, - говоритъ онъ о своей статьѣ "Сумерки просвѣщен³я", - должны бы быть индиферентны для всѣхъ парт³й, борющихся за ту или иную систему образован³я у насъ ли, въ Западной ли Европѣ; и я имѣлъ нѣкоторую надежду, что для всѣхъ же парт³й они будутъ цѣнны, потому что вскрываютъ сторону вопроса, ими всѣми равно опущенную. Я не касаюсь ни реализма, ни классицизма въ образован³и; меня занимаетъ скорѣе вопросъ: почему и при классицизмѣ юныя образующ³яся души являются такъ мало проникнутыми имъ? Почему, проходя реальную школу, онѣ такъ мало проникнуты бываютъ интересомъ къ реальнымъ наукамъ - этому плоду новаго трехвѣкового европейскаго движен³я? Ни одного типа школы я не отвергаю; я изслѣдую только, почему всѣ типы такъ мало достигаютъ своихъ цѣлей, съ такимъ упорствомъ осуществляемыхъ, такъ ярко и, несомнѣнно, благородно желаемыхъ" (стр. 86-87).

   Такова цѣль г. Розанова. Въ "Сумеркахъ просвѣщен³я" онъ критикуетъ въ началѣ основу современной школы - низшей, средней и высшей, находя всѣ эти школы не отвѣчающими назначен³ю. Основной недостатокъ заключается въ отсутств³и принципа индивидуальности, въ отрывочности знан³й, въ невыдержанности типа для каждой школы. Преимущественно рѣчь идетъ о средней школѣ, но заключен³я свои онъ постепенно распространяетъ на всю систему образован³я. Онъ указываетъ на шаблонность и формализмъ, на схоластику, изгнавшую изъ средней школы живую жизнь и убивающую личность во имя отвлеченнаго принципа государственности. Всѣ его указан³я, какъ видятъ читатели, вѣрны, хотя и не новы, потому что тысячи разъ повторялись въ нашей литературѣ. Если бы г. Розановъ ограничился ими, мы имѣли бы тысячу первую критику современной гимназ³и, написанную мучительно тягостнымъ языкомъ - и только. Пожалуй, она даже имѣла бы нѣкоторое значен³е, какъ критика изъ реакц³оннаго лагеря, до сихъ поръ упорно отстаивавшаго ломку средней школы, произведенную гр. Д. А. Толстымъ. Въ этомъ и заключалась бы оригинальность г. Розанова. Но, съ другой стороны, какая же критика безъ положительнаго идеала, и вполнѣ законно его стремлен³е - указать тотъ свѣтъ, который, по его мнѣн³ю, долженъ разсѣять нынѣшн³я сумерки.

   Онъ начинаетъ снизу - съ народной школы, которая, какъ и все прочее, подпала нынѣ ложному и вредному вл³ян³ю западной цивилизац³и. Надо изгнать послѣднюю изъ всѣхъ закоулковъ низшей школы, вернуть школу въ ея первобытное состоян³е. Какъ же сдѣлать это, какъ избавить плѣненную народную школу, гдѣ теперь учатъ люди, "темные въ просвѣщен³и и въ путяхъ истор³и?" Ибо "темны были въ просвѣщен³и эти люди, когда, набравъ немножко грамматики, немножко ариѳметики, прибавивъ къ этому кое-что по географ³и и истор³и, думали, что съ четырьмя своими книжками они внесутъ что-нибудь въ душу, надъ изучен³емъ богатствъ которой трудятся первоклассные ученые; темны они были въ путяхъ истор³и, когда думали, что во всемъ разучивш³йся и ничему не научивш³йся наемникъ, придя въ деревню съ этими книжками, можетъ начать въ ней новое просвѣщен³е" (стр. 28). Надо вернуться къ "естественнымъ" силамъ. Кто и гдѣ эти силы, ясно само собой. Имѣется въ виду церковно-приходская школа, но отнюдь не та, которую мы знаемъ, съ опредѣленной программой, особыми учителями и подъ надзоромъ высшей власти. "Есть эти силы и для школы, это - силы церкви и всѣхъ, кто, слушая изъ за ограды ея учен³е - болѣе всего его любятъ". "Нельзя довѣрять слѣпому вести зрячаго", говоритъ онъ затѣмъ, и такъ какъ государство - слѣпо, то "нужно имѣть довѣр³е, что зряч³й различитъ пути и не останется на мѣстѣ; не нужно къ церкви приставлять стражей, чтобы она, почти два тысячелѣт³я учительная, взростившая въ учен³и своемъ весь христ³анск³й м³ръ, не упустила какихъ-нибудь подробностей, въ которыхъ однѣхъ могутъ что-нибудь понимать эти приставленники". Мало того, что не надо никакого контроля надъ такой школой,- не надо для нея ни программы, ни учебниковъ. "Невозможно, не слѣдуетъ установлять "отъ сихъ до сихъ" программы: не приподнявъ худое, она закроетъ ростъ доброму". Объ этомъ нечего заботиться. Но вотъ о чемъ слѣдуетъ и даже очень: "Несомнѣнно должны быть удалены изъ элементарной школы тѣ "начатки м³ровѣдѣн³я", как³е обычно сообщаются при началѣ курса географ³и (въ средней школѣ на первомъ же урокѣ ея перваго класса). Есть нѣчто развращающее въ этомъ сообщен³и... Есть недостатокъ благоговѣйной памяти къ трудамъ Коперника и Кеплера, есть страшное насил³е надъ дѣтскимъ воображен³емъ, насильственное вталкиван³е въ него свѣдѣн³я, для насъ любопытнаго, но въ немъ ни на что не отвѣчающаго, ни съ чѣмъ не гармонирующаго и, если вдуматься строже, ничего неправильнаго въ его созерцан³и не поправляющаго. Вѣдь не ошибается же ѣдущ³й изъ Нижняго въ Москву, думая и говоря, что онъ движется на западъ, хотя въ смыслѣ абсолютнаго движен³я, онъ съ чрезвычайной быстротой мчится на востокъ. Именно это только утвержден³е дѣлаетъ и простолюдинъ, думая и говоря, что земля неподвижна - не относительно созвѣзд³я Козерога или Сир³уса, чего онъ не знаетъ и о чемъ не говоритъ, а относительно его самого, поля, лѣса, города, этихъ плывущихъ облаковъ и тверди небесной, по которой они плывутъ. И также точно говоря, какъ, что солнце восходитъ, онъ ничего другого не говоритъ, что оно становится ближе къ зениту, выше по дугѣ, соединяющей этотъ зенитъ съ горизонтомъ - что правильно и не нуждается въ опровержен³яхъ. Итакъ, въ его твердомъ созерцан³и все покоится, и никто не оцѣнилъ еще важности этого покоя для устойчивости воображен³я, мысли - всего душевнаго строя. Механики и психологи говорятъ, что и всѣ мы не могли бы сдѣлать малѣйшаго движен³я, если бы ежеминутно вмѣстѣ съ относительнымъ движен³емъ представляли себѣ и абсолютное, и только при психически необходимой ошибкѣ, при представлен³и въ каждый моментъ всего, кромѣ себя, въ покоѣ,- можемъ двигаться. Но если для особыхъ цѣлей научнаго знан³я намъ иногда необходимо вспоминать и объ абсолютномъ движен³и, это воспоминан³е незачѣмъ навязывать, внѣ всякихъ цѣлей и необходимости, простолюдину" (стр. 85-86). Къ этому разсужден³ю позволимъ себѣ добавить небольшую историческую справку, забытую г. Розановымъ. Онъ ошибается, будто "никто не оцѣнилъ еще важности этого покоя" земли для души народа. Еще святая инквизиц³я, въ числѣ обвинен³й противъ Галилея, указывала, что онъ своимъ утвержден³емъ, что земля движется, нарушаетъ и смущаетъ покой невинныхъ душъ. Указываемъ на это совпаден³е мыслей г. Розанова и судей Галилея, какъ на любопытный примѣръ атавизма. Далѣе мы еще увидимъ так³я же проявлен³я атавизма.

   Чтобы устранить все, что нарушаетъ покой "простолюдина", г. Розановъ совѣтуетъ также избѣгать въ этой школѣ всякихъ учебниковъ. Онъ сравниваетъ истор³ю Иловайскаго и "Синопсисъ" XVIII в. и приходитъ къ слѣдующему заключен³ю: "Въ древнихъ книгахъ, въ большомъ и маломъ объемѣ ("Синопсисъ" заключаетъ въ себѣ 224 стр., учебникъ Иловайскаго 397 стр.), по всѣмъ, строго необходимымъ для крестьянскаго воспитан³я предметамъ даны свѣдѣн³я въ формѣ, не дисгармонирующей съ содержан³емъ. Этой дисгармон³и нельзя вносить, не нарушая смысла въ самомъ предметѣ, цѣлесообразности въ преподаван³и его, значен³я во всей школѣ. Итакъ, если отъ бѣдственной идеи учебныхъ программъ еще нельзя скоро освободиться по силѣ предразсудка, нужно, по крайней мѣрѣ, отнять въ нихъ зло эгоистическаго самовол³я: ихъ нельзя абстрактно составлять и вызывать ими развратную литературу "руководствъ"_: но, поработавъ надъ старыми книгами, избранныхъ изъ сокровищъ воспитан³я, въ нихъ содержащагося, наилучшее - слѣдуетъ примѣнительно къ этому наилучшему, обнимая его, составить программы" (стр. 88). Иными словами, ради сокровищъ "Синопсиса" г. Розановъ готовъ отказаться и отъ выраженной имъ нѣсколько выше (стр. 80) ненависти къ программамъ вообще, которыя, "не поднявъ худое, закроютъ ростъ доброму".

   Свою реформу нашей школы онъ заканчиваетъ слѣдующимъ пожелан³емъ: "Итакъ, мы думаемъ, что достаточно, если одна половина христ³анскаго м³ра (западно-европейская) отдала дары своего первородства за человѣческую похлебку; у насъ же пусть лучше останется мякинный хлѣбъ и христ³анство. Вѣдь несомнѣнно, что именно ихъ сознательно и твердо избираетъ и желалъ бы покончить на вѣки этотъ вопросъ народъ нашъ. Не будемъ же опять лукаво подходить къ нему, чтобы, оставивъ ему тлѣнныя вещи, которыя и намъ не нужны, украсть у него нетлѣнное сокровище. Оставимъ ему его общину, холщевую самодѣльную рубаху, и дадимъ, чего онъ въ правѣ требовать и мы не въ правѣ отказать, три десятины на душу" (стр. 87-88). Читателя не должна удивлять манера г. Розанова - говорить отъ имени всего народа русскаго. Это обычная манера юродствующей литературы - превозноситься до олицетворен³я въ себѣ Бога, если рѣчь идетъ о вопросахъ вѣры, какъ это дѣлаетъ г. Меньшиковъ, предавая анаѳемѣ чувство любви, или народа, если дѣло касается народныхъ воззрѣн³й. Нечего спрашивать у г. Розанова, гдѣ и когда народъ "сознательно и твердо" пожелалъ отказаться отъ общеобразовательной школы въ пользу уродливой затѣи г. Розанова съ "Синопсисомъ" вмѣсто учебниковъ, безъ учителей и безъ программъ? Или кто уполномочилъ г. Розанова такъ просто рѣшить за народъ сложнѣйш³й экономическ³й вопросъ объ общинѣ и трехъ десятинахъ на душу, - "оставимъ" ему! Кто это "мы", столь могущественные, что достаточно "намъ" сказать "да будетъ" - и община останется у народа неприкосновенной плюсъ три десятины земли?.. И съ какихъ это поръ русск³й народъ получилъ въ монопол³ю христ³анство? На так³е вопросы гг. Меньшиковы и Розановы не отвѣчаютъ, просто потому, что все время они витаютъ внѣ времени и пространства. Иначе тотъ же г. Розановъ вспомнилъ бы, что нигдѣ еще "простолюдинъ" нашъ не отказался отъ современной школы, которая наполнена и переполнена, что никто еще у народа общины не отнималъ и не отниметъ. Что же касается трехъ десятинъ, то ихъ мы готовы приписать всецѣло доброй душѣ г. Розанова и охотно ему посочувствуемъ.

   Таковъ "свѣтъ", которымъ желалъ бы ос³ять нашу народную школу г. Розановъ. Думаемъ, что всякая критика здѣсь излишня. Въ своемъ усерд³и г. Розановъ, что называется, перехолопилъ. Въ самомъ дѣлѣ, какова ни на есть современная церковно-приходская школа, все же она неизмѣримо выше этого "идеала" съ "Синопсисомъ" вмѣсто "развратной литературы" руководствъ, съ тремя китами вмѣсто "развращающихъ" начатковъ м³ровѣдѣн³я, безъ особыхъ учителей, безъ программъ и всякаго контроля. Есть въ этой школѣ и руководства, и программы, и учителя. Правда, все это далеко отъ совершенства, но самый плохеньк³й учебникъ, по которому учатъ въ церковно-приходской школѣ, лучше чудовищнаго "Синопсиса". По крайней мѣрѣ, хоть трехъ китовъ тамъ нѣтъ. Противъ "Синопсиса" возсталъ даже г. Иловайск³й, и мы въ этомъ случаѣ всецѣло на его сторонѣ.

   Опять-таки это общая черта у всѣхъ юродствующихъ писателей. Они ужъ если начнутъ, такъ хватитъ что-нибудь такое, что всѣ ихъ присные готовы отъ стыда сгорѣть. Отсутств³е мѣры и такта и излишекъ ревности доводятъ ихъ обыкновенно до неприлич³я, какъ свидѣтельствуетъ далѣе все тотъ же г. Розановъ.

   Приступивъ къ реформѣ средняго образован³я, онъ обрушивается на гимназ³и, мужск³я и женск³я, находя, что онѣ только губятъ всѣхъ и ничего не даютъ никому. Больше всего его возмущаетъ смѣшанность въ нихъ учениковъ, и онъ предлагаетъ раздѣлить среднюю школу на два типа, какъ видно изъ слѣдующаго резюме его учебнаго плана: "Должны быть открыты для м³рянъ параллельные курсы съ тѣми, как³е проходятъ будущ³е священники церковнослужители, гдѣ то, что ими изучается, и только это одно, изучалось бы въ степени очень ослабленной. Тотъ же самый душевный строй, устремлен³е вниман³я къ тѣмъ же предметамъ, научен³е достаточное, чтобы прибавить къ сердечному слушан³ю литург³и и слушан³е разумное, - вотъ все, что здѣсь удавалось бы каждому и къ чему для даровитыхъ прибавлялись бы и всѣ сокровища христ³анской культуры. Нѣтъ сомнѣн³я, что для самыхъ людныхъ классовъ городского населен³я, для ремесленника, для мѣщанина, для именитаго купца, съ тарелкой собирающаго подаян³е въ церкви, для всѣхъ этихъ людей, столь неожиданно изумленныхъ м³ромъ Ѳемистокловъ и Лицин³евъ, свѣчен³я моря и вертящейся земли, этотъ м³ръ (курсивъ г. Розанова) евангельскихъ притчъ и жит³й святыхъ, чудной истор³и объ Руºи и поучен³й ²исуса сына Сирахова былъ бы и неудивителенъ, и глубоко родственъ, и,- мы увѣрены въ этомъ,- не менѣе культуренъ. Такимъ образомъ, средняя классическая школа, какъ это и слѣдуетъ, осталась бы школою для классовъ, уже вышедшихъ изъ культуры только христ³анской (т. е.,- поясняетъ г. Розановъ въ примѣчан³и, - для дворянства и бюрократ³и, безъ искусственнаго привлечен³я, черезъ "преимущества", другихъ классовъ); эта же послѣдняя осталась бы воспитательной для всѣхъ остальныхъ классовъ населен³я... Воспитан³е женское, сообразно установившемуся уже историческому течен³ю (?!), должно быть для городского населен³я также двояко: для массы оно должно быть церковное, для нѣкоторыхъ, т. е. также для дворянства и для бюрократ³и, то особенное, нѣсколько исключительное, нѣсколько искусственное, но, во всякомъ случаѣ, дѣйствительно образующее, какое дается нашими институтами" (стр. 51-52). Типомъ женскихъ церковныхъ школъ г. Розановъ рекомендуетъ епарх³альныя училища, хотя съ горечью и сожалѣн³емъ замѣчаетъ: "Они (епарх³альныя училища) нѣсколько испорчены только своимъ сближен³емъ съ женскими гимназ³ями, какъ и семинар³и испорчены черезъ сближен³е со свѣтской школой,- не потому, что она классическая, но потому, что она совершенно не выдержана въ своемъ классическомъ строѣ. Изъ курса епарх³альныхъ училищъ, какъ и изъ курса семинар³й должны быть удалены физика, космограф³я и,- я глубоко убѣжденъ въ этомъ,- также геометр³я и алгебра" (прим. 2, стр. 51)..

   Не правы ли мы, говоря, что откровенность г. Розанова,- или его усерд³е, не знаемъ, что лучше и вѣрнѣе,- доходитъ до неприлич³я? Едва ли кто изъ его единомышленниковъ, за исключен³емъ, конечно, г. П. Перцова, его издателя, рѣшился бы откровенно высказать пожелан³е - изгнать изъ средней школы "для массы" вышеназванныя науки, "весь м³ръ Ѳемистокловъ и Лицин³евъ, свѣчен³я моря и вертящейся земли". По крайней мѣрѣ, до сихъ поръ это первое громкое и откровенное признан³е, и что бы ни случилось затѣмъ, г. Розанову купно съ г. Перцовымъ надлежитъ пальма первенства за открытое гонен³е на "м³ръ вертящейся земли",- вмѣстѣ съ тѣмъ и за открыт³е такого м³ра.

   Но г. Розановъ и его вѣрный Санчо Панса, г. Перцовъ, на этомъ не останавливаются. Какъ истинно русск³е люди, они не знаютъ предѣла въ своемъ размахѣ и выступаютъ подъ конецъ совсѣмъ au naturel.

   Давъ планъ образован³я, они не могли не коснуться и воспитательной стороны бѣднаго человѣчества, и такъ какъ ихъ идеалы назади, то г. Розановъ спокойно и безстрастно заявляетъ, а г. Перцовъ почтительно печатаетъ: "Мнѣ не кажется излишней въ школѣ суровость; я не отвергаю (и думаю, напротивъ, что даже должны быть возстановлен