"Очерки и разсказы" Вл. Короленко, т. III.
Годы перелома (1895-1906). Сборникъ критическихъ статей.
Книгоиздательство "М³ръ Бож³й", Спб., 1908
Выходъ третьяго тома произведен³й Вл. Короленко, до сихъ поръ разсѣянныхъ на протяжен³и почти пятнадцати лѣтъ ("Сказан³е о Флорѣ" появилось еще въ концѣ 80-хъ годовъ въ "Сѣв. Вѣстн.") въ разныхъ журналахъ и сборникахъ, является настоящимъ подаркомъ всѣмъ любителямъ родной литературы. И именно теперь этотъ прекрасный подарокъ такъ кстати, когда все наростающая волна новыхъ читателей съ такой жадностью поглощаетъ художественную литературу, ищетъ въ ней разгадки массы текущихъ явлен³й, не поддающихся анализу и не укладывающихся ни въ как³я излюбленныя нѣкогда рамки. И авторъ имѣетъ что сказать этой ищущей отвѣта читательской массѣ и умѣетъ сказать такъ, что слово его находитъ доступъ въ самое очерствѣлое сердце и вызываетъ откликъ въ самой заглохшей душѣ, казалось, утратившей эту способность отзываться на чужую боль и чужую радость подъ бременемъ мелкихъ, неустанныхъ тяготъ обыденной жизни. Въ пьесѣ М. Горькаго "На днѣ" выведенъ странникъ Лука, который всякому умѣетъ сказать нѣчто, именно ему нужное, открывающее и для него какой-то если не выходъ изъ ямы, куда его засосала жизнь, то просвѣтъ, гдѣ онъ вдали, пусть даже и недосягаемой для него, видитъ яркую звѣздочку надежды, ободрен³я и вѣры и возможности лучшаго будущаго. Въ современной нашей литературѣ мы не знаемъ другого художника, который, какъ этотъ странникъ Лука, могъ бы подымать въ читателѣ вѣру въ человѣка, въ жизнь, въ идеалъ, такъ умѣлъ бы подойти къ опустившемуся и извѣрившемуся въ добро, указать ему съ истинно-материнскою ласкою на маячащ³й огонекъ, что, "переливаясь и маня", стоитъ впереди, и съ недопускающей сомнѣн³я убѣдительностью увѣрить его, что нѣтъ той силы, которая смогла бы погасить этотъ живительный огонекъ идеала. Пусть "жизнь течетъ въ тѣхъ же угрюмыхъ берегахъ, а огни еще далеко. И опять приходится налегать на весла... но все-таки... все-таки впереди - огни!.."
Этими бодрящими словами начинается новая книга Вл. Короленки, и мысль, заключающаяся въ нихъ, простая и яркая, какъ и всякая вѣковѣчная правда, не та правда сегодняшняго дня, что завтра, быть можетъ, предстанетъ ложью, а та, что не съ нами родится и съ нами не умретъ, но передается изъ рода въ родъ и "до скончан³я вѣка пребудетъ",- живыми искрами сверкаетъ въ каждомъ разсказѣ, проблескиваетъ въ каждой строчкѣ и разгорается въ яркое пламя немеркнущаго свѣта жизнерадостнаго идеализма и человѣчности.
Неумирающая и неутолимая жажда правды - вотъ что, въ концѣ концовъ, руководитъ людьми, несмотря на всѣ нагноен³я житейской грязи, несмотря на кровь и слезы, которыми такъ обиленъ путь человѣчества, и Вл. Короленко въ чудесныхъ образахъ заставляетъ насъ повѣрить этой истинѣ. И не только повѣрить, но и почувствовать жажду, борьбы за нее, что и составляетъ безсознательный для художника и реальный результатъ истиннаго художественнаго произведен³я для читателя. Какъ истинный художникъ, онъ не обращается къ нашему уму съ прямымъ призывомъ, не подчеркиваетъ своей мысли, которая не торчитъ, какъ шестъ, съ опредѣленнымъ знаменемъ, а даетъ рядъ образовъ, проникнутыхъ яснымъ настроен³емъ самого художника. Говоря "яснымъ", мы хотимъ подчеркнуть особенность субъективнаго творчества автора, въ которомъ преобладаютъ свѣтлые тона, чуждые всему мрачному, озлобленному или человѣконенавистническому. Это-то свойство творчества и дало, повидимому, поводъ одному изъ мрачныхъ критиковъ современности охарактеризовать настроен³е произведен³й Вл. Короленки, какъ "примирен³е съ дѣйствительностью". Только глубочайшее непониман³е или полное неумѣн³е проникнуть въ скрытый за художественной стороной смыслъ этихъ произведен³й могло привести къ такому нелѣпому по существу заключен³ю. Мы очень рады, что третья книга разсказовъ даетъ именно самое яркое опровержен³е этого вывода относительно "примирен³я съ дѣйствительностью", якобы вытекающаго изъ произведен³й Вл. Короленко.
Да, авторъ, дѣйствительно, примиряетъ насъ, но не съ современной дѣйствительностью, а съ человѣкомъ. Въ каждомъ разсказѣ, въ каждомъ положен³и, въ самыхъ мрачныхъ картинахъ жизни онъ указываетъ нѣчто, способное примирить насъ съ жизнью,- идеальную сторону ея, тотъ "огонекъ", переливающ³йся и манящ³й, который свѣтитъ вдали.
Вслѣдъ на прелестнымъ стихотворен³емъ въ прозѣ "Огоньки", которое не уступаетъ по формѣ и глубинѣ содержан³я лучшимъ стихотворен³ямъ въ прозѣ Тургенева, авторъ въ "Сказан³и о Флорѣ, Агриппѣ и Менехемѣ, сынѣ ²егуды" даетъ страничку изъ самой мрачной трагед³и, когда-либо пережитой человѣчествомъ. Это - гибель ²ерусалима подъ ударами внѣшней силы и отъ раздоровъ парт³й внутри. Предъ лицомъ надвигающагося неумолимаго врага въ народѣ рѣзко опредѣляются два настроен³я - примирительное, стремящееся путемъ угодливаго смирен³я укротить свирѣпость римлянъ, и боевое, призывающее къ борьбѣ во что бы то ни стало. Представителемъ послѣдняго выступаетъ Менехемъ, сынъ ²егуды Гамалл³ота, славнаго борца за свободу. Его сильная проповѣдь внушаетъ уважен³е даже врагамъ, но безсильна сплотить весь народъ, смущаемый рабской угодливостью, слезами и страхомъ главарей, первосвященниковъ и знатныхъ, съ царемъ Агриппой во главѣ. Менехемъ уходитъ изъ города съ своими приверженцами, рѣшивъ защищать родину самостоятельно. Онъ не обманывается относительно исхода борьбы, которая должна привести и его къ гибели. Но онъ не боится такого исхода, такъ какъ все существо его проникнуто однимъ сознан³емъ,- онъ не можетъ примириться съ неправдой и насил³емъ, разъ понялъ, что такое правда и къ чему она обязываетъ. Кто прошелъ пер³одъ невѣдѣн³я, для того скорбь и самая смерть теряютъ свою силу и власть, - и въ превосходной молитвѣ, обращенной къ Богу, Менехемъ выражаетъ вѣчный стимулъ борьбы за идеалъ, хотя бы и безъ надежды на побѣду въ данный историческ³й моментъ. Это прекрасное сказан³е, къ сожалѣн³ю, было до сихъ поръ похоронено на страницахъ мало распространеннаго журнала и потому мало знакомо читателямъ, по крайней мѣрѣ современнымъ, и потому они едва ли посѣтуютъ на насъ, если мы приведемъ конецъ этой боевой молитвы борцовъ за правду.
Гамалл³отъ говоритъ, что предстоитъ послѣдняя борьба, и кому Богъ судилъ побѣду - угнетателямъ или угнетеннымъ, неизвѣстно,- но, заканчиваетъ онъ:
"Если Ты, въ безконечной мудрости, судилъ въ наше время гибель правому дѣлу и еще разъ дашь торжествовать насил³ю, и если намъ, защитникамъ, суждено погибнуть, а угнетатели воздвигнутъ алтари торжества и нечест³я на мѣстѣ Твоихъ алтарей,- да будетъ!..
"Но исполни же просьбу обреченныхъ, исполни нашу просьбу, Всевышн³й!
"Пусть никогда не забудемъ мы, доколѣ живы, завѣты борьбы за правду.
"Пусть никогда не скажемъ: лучше спасемся сами, оставивъ безъ защиты слабѣйшихъ.
"Пусть ни одинъ нашъ ударъ не будетъ направленъ противъ неповинныхъ въ насил³и.
"Пусть никогда не посягнемъ на святость чужихъ алтарей, помня поруган³е своихъ.
"Пусть мысли наши сохраняютъ ясность, дабы направлять стопы наши по пути правды, а удары рукъ на защиту, а не на утѣснен³е.
"И когда будутъ смежаться наши очи въ виду смерти,- не отыми у насъ, Адонаи, вѣру въ торжество праваго дѣла на землѣ.
"Чтобы мы знали, что законъ правды непреложенъ, какъ непреложенъ законъ природы: вотъ нынѣ грозное знамен³е (комета, бывшая въ то время. А. Б.) пламенѣетъ въ синевѣ неба, но оно пробѣжитъ и исчезнетъ. А кроткая луна, которая нынѣ мало замѣтна, будетъ восходить надъ землей въ свое время отъ вѣка до вѣка.
"Когда же пробьетъ часъ Твоей воли и мы погибнемъ, пусть ангелъ скорби осѣнитъ своимъ крыломъ наши могилы и повѣдаетъ о насъ нашимъ дѣтямъ и дѣтямъ враговъ нашихъ, чтобы и наша смерть служила правому дѣлу.
"И я вѣрю, о, Адонаи, что на землѣ наступятъ Твое царство!..
"Исчезнетъ насил³е, народы сойдутся на праздникъ братства, и никогда уже не потечетъ кровь человѣка отъ руки человѣка!..
"Тогда ангелъ скорби, радостно взмахнувъ своими крылами, поднимется къ небу, а на землѣ будетъ радость и миръ.
"Пусть тогда люди вспоминаютъ о насъ, несчастныхъ, въ жестокое время пролившихъ свою кровь для дѣла защиты, а не для утѣснен³я".
Это чудесное "Сказан³е" появилось въ восьмидесятые годы, въ пер³одъ толстовства, проповѣди малыхъ дѣлъ и того упадка духа, которымъ ознаменовано то скучное и мертвое время. "Сказан³е" прозвучало тогда, какъ рѣзк³й диссонансъ въ тихой баюкающей мелод³и, и встрѣчено было, какъ призывъ къ бодрой дѣятельности, не ограниченной только интересами текущаго дня. Для пониман³я идейной стороны таланта автора оно очень характерно по ясности мысли, не допускающей никакихъ толкован³й, въ родѣ примирен³я съ дѣйствительностью и смирен³я. Для всякаго вдумчиваго читателя Вл. Короленки, положимъ, и безъ этого "сказан³я" ясно, гдѣ коренятся симпат³и автора, каковы его чаян³я и надежды. Но полнота художественнаго изображен³я, съ которой авторъ рисуетъ жизнь, не дозволяя односторонняго освѣщен³я, вникая въ глубину каждаго выводимаго имъ лица и предоставляя образамъ говорить за себя, не для всѣхъ, очевидно, доступна, если могло явиться и такое представлен³е о немъ.
По идеѣ въ одной связи съ "Сказан³емъ" можно поставить и "Мгновен³е", небольшую картинку, появившуюся впервые въ сборникѣ "На славномъ пути". Идея та же, что и въ "Сказан³и" - "одинъ мигъ настоящей жизни стоитъ цѣлыхъ годовъ прозябан³я". Долг³е годы томивш³йся въ одиночномъ заключен³и узникъ бѣжитъ на утлой лодчонкѣ въ жестокую бурю. При нѣкоторой искусственности построен³я всего разсказа, въ немъ есть превосходные отдѣльные штрихи, какъ, напр., моментъ, когда бѣглецъ, истомленный долгимъ заключен³емъ, останавливается въ страхѣ передъ бушующей стих³ей и робко возвращается въ свою одиночную келью. "Нѣтъ, онъ не можетъ бѣжать... на морѣ гибель... Онъ схватился руками за карнизъ, поднялся къ окну и остановился... Въ камерѣ было пусто и сравнительно тихо. Ровный желтоватый свѣтъ фонаря падалъ на стѣны, на вытоптанный полъ, на матрацъ, лежащ³й въ углу... Надъ изголовьемъ, вырѣзанная глубоко въ камнѣ, виднѣлась надпись: "Хуанъ-Мар³я-Хозе-Мигуэль-Д³ацъ, инсургентъ. Да здравствуетъ свобода"! И всюду по стѣнамъ, крупныя и мелк³я, глубок³я и едва намѣченныя, мелькали эти же надписи... Далѣе потянулись цифры... Сначала онъ отмѣчалъ время днями, недѣлями, потомъ мѣсяцами... Десятый годъ былъ отмѣченъ простой цифрой безъ восклицан³й... Далѣе счетъ прекращался... Только имя продолжало мелькать, вырѣзанное слабѣющей и лѣнивой рукой... И на все это безстрастно и ровно падалъ желтоватый свѣтъ фонаря... И вдругъ Д³ацу представилось, что на его постели лежитъ человѣкъ и спитъ тяжелымъ сномъ. Грудь поднимается тихо, съ тупымъ спокойств³емъ... Это онъ? Тотъ Диацъ, который вошелъ сюда полнымъ силъ и любви къ жизни и свободѣ?.. Д³ацъ отпустилъ руки и опять спрыгнулъ на берегъ"...
Что произошло съ нимъ, погибъ онъ или сумѣлъ спастись, для читателя безразлично. Художникъ съ рѣдкой силой далъ ему почувствовать, что одно мгновен³е жизни, настоящей жизни, выше томительнаго прозябан³я, и пробудилъ щемящее чувство тоски по этой настоящей жизни, которая не всякому доступна, хотя и всяк³й къ ней призванъ. Если бы мы могли, какъ Д³ацъ, на мигъ вырваться изъ той душной тюрьмы, которую каждый безсознательно самъ устраиваетъ себѣ, скольк³е изъ насъ удивились бы, увидя странное существо, которое "спитъ тяжелымъ сномъ, грудь поднимается тихо, съ тупымъ спокойств³емъ". Удивились бы и испугались,- неужели это мы, тѣ самые, что начали жить когда-то, полные силъ и любви къ жизни и свободѣ? Таковъ, напр., этотъ опустивш³йся, бывш³й нѣкогда борцомъ за освобожден³е крестьянъ, земск³й начальникъ, который ѣдетъ въ разсказѣ "Въ облачный день" и уныло вспоминаетъ прежнее, съ неумолчнымъ припѣвомъ, "а теперь... что же мы видимъ?" Рамки разсказа какъ бы сами собой раздвигаются, образъ Мигуэля-Д³аца стушевывается и исчезаетъ за чѣмъ-то болѣе важнымъ и близкимъ, что поднимается въ глубинѣ души читателя и властно напоминаетъ о болѣе высокомъ существован³и, о цѣли жизни, объ идеальныхъ стремлен³яхъ. Такъ и въ разсказѣ "Парадоксъ" бѣдный калѣка своимъ афоризмомъ возбуждаетъ въ окружающей его толпѣ простыхъ людей тѣ же мечты. "Человѣкъ созданъ для счастья, какъ птица для полета", пишетъ безрукое, изломанное, несчастное существо, и рѣзкое противорѣч³е между его видомъ и смысломъ его парадокса возбуждаетъ въ окружающихъ лучш³я стороны ихъ души.
Идеализмъ писателя, проникающ³й всѣ его разсказы, придаетъ всему, чего онъ коснется, особый оттѣнокъ глубины и чарующей гуманности. Мы не можемъ подобрать лучшаго слова, какъ "очеловѣчен³е" жизни, для этой особенности Вл. Короленки. Въ самыхъ темныхъ и печальныхъ сторонахъ жизни онъ умѣетъ указать то человѣчное, что таится тамъ, на днѣ, подъ грудой всякихъ наслоен³й и, не умирая, лишь ждетъ момента, чтобы выбиться наверхъ и заставить всѣхъ вспомнить о себѣ. Реализмъ описан³я, который у Вл. Короленки достигаетъ необычайной законченности, такъ что каждый штрихъ, каждая мимолетная картинка кажутся словно вычеканенными на металлѣ, смягчаются этой любовной, ласковой проникновенностью въ глубь явлен³я, и въ результатѣ получается не примирен³е съ жизнью и ея темными сторонами, а пониман³е ея, любовь къ этой бѣдной, полной страдан³й жизни, желан³е борьбы за тѣ скрытыя въ ней начала добра и правды, которыя освѣтилъ художникъ...
Большую часть третьяго тома составляютъ сибирск³е очерки, въ которыхъ до сихъ поръ Вл. Короленко не имѣетъ себѣ соперника въ русской литературѣ. Въ книгу вошли три разсказа - "Государевы ямщики", "Морозъ", "Послѣдн³й лучъ" и цѣлая повѣсть "Марусина заимка", всѣ изъ жизни далекой сибирской окраины, природу и обитателей которой, вольныхъ и невольныхъ, авторъ сроднилъ съ читателемъ и сдѣлалъ ихъ дорогими украшен³ями нашей литературы. Въ разсказѣ "Государевы ямщики" онъ даетъ два новыхъ типа, которые по праву займутъ равное мѣсто наряду съ его "Убивцемъ" и "Соколинцемъ": это идеалистъ Микеша и озлобленный жизнью и тяжкой несправедливостью судьбы ссыльнопоселенецъ, ун³атъ Островск³й.
Микеша прелестный типъ, излюбленный авторомъ и всегда описываемый имъ съ тонкимъ юморомъ и лаской. Онъ искатель новой жизни, протестантъ противъ сложившихся услов³й, которыхъ онъ не можетъ вполнѣ усвоить, и скорѣе чувствомъ постигающ³й, что такъ жить нельзя и не слѣдуетъ. Его манитъ что-то невидимое, далекое и прекрасное, чуждое постылому окружающему м³ру, гдѣ все такъ низменно и глубоко несправедливо. Микеша тоже "Государевъ ямщикъ", прикрѣпленный къ "камню" на Ленѣ, гдѣ изъ рода въ родъ гоняютъ ямщину, на лошадяхъ и водою, поддерживая сообщен³е между этимъ "гиблымъ" мѣстомъ и тѣмъ далекимъ м³ромъ, что смутно мерещится темной душѣ Микеши. Все ему здѣсь постыло и ленск³й камень, отъ котораго некуда уйти, и гоньба, и ямщич³й м³ръ, забитый, вымирающ³й и несчастный, который Микеша вполнѣ постигъ и злобно критикуетъ. Его попытки сбѣжать, куда глаза глядятъ, неудачны и дики. Въ концѣ концовъ онъ нарочно впутываетъ себя въ уголовное дѣло, лишь бы путемъ острога и ссылки завоевать себѣ свободу, отдѣлаться отъ дикаго камня и уйти туда, куда его непреодолимо тянетъ его безпокойная мятущаяся душа. "Да, всяк³я бываютъ мечты", задумчиво кончаетъ авторъ свой очеркъ, и приленск³й мечтатель, "порченый" по мнѣн³ю "м³ра", становится намъ близокъ, какъ родная душа, гдѣ-то далеко-далеко бьющаяся надъ разрѣшен³емъ близкихъ и намъ вопросовъ, по существу имѣющихъ одинаковое значен³е и на Ленѣ, и въ Петербургѣ, ибо сущность ихъ все тѣ же мечты о добрѣ и правдѣ. И сколько такихъ Микешъ ищутъ дорогъ въ неизвѣстному свѣту среди непроницаемаго мрака и погибаютъ, не проявивъ и тысячной доли скрытой въ нихъ возможности творить добро и служить правдѣ. Но уже одно то, что они вездѣ есть, эти мечтатели, служитъ ободряющей надеждой, а наивная вѣра Микеши въ Бога, что "хоть худенькой худой, ну, все еще сколько-нибудь дѣламъ-те правитъ", убѣдительнѣе дѣйствуетъ на душу, чѣмъ самыя вит³еватыя разсужден³я на тему о "человѣкобогѣ и богочеловѣкѣ".
Рядомъ съ свѣтлой, хотя и нѣсколько юмористической фигурой Микеши трагическ³й образъ Островскаго выступаетъ съ удручающей силой, какъ безвинная жертва царящаго мрака и ада. Вообще, авторъ неохотно останавливается на такихъ мрачныхъ образахъ, и Островскому мы не находимъ аналог³и въ длинномъ ряду типовъ Вл. Короленки.
Кажется, какъ будто жизнерадостное, вѣчно и всюду стремящееся къ свѣту воображен³е художника съ нѣкоторою стыдливою боязнью обходитъ так³я явлен³я, при видѣ которыхъ смолкаетъ голосъ ободрен³я и надежды, а въ возмущенной душѣ поднимается страшное чувство мести...
Встрѣча съ Островскимъ происходитъ послѣ того, какъ по дорогѣ авторъ и его спутники съ Микешей видѣли пожаръ заимки Островскаго, которую послѣдн³й самъ сжегъ, чтобы никому не доставалась. Фактъ этотъ поражаетъ и привлекаетъ Микешу своей гранд³озностью.
"- Ча?- крикнулъ Микеша.- Погляди ты, как³е люди бываютъ: самъ юрту зажигалъ, амбаръ зажигалъ, городьбу что есть въ амбаръ бросалъ... У-у, дьяволъ!
"- Кто это?
"- Да кто иной: Островск³й, говорю, ун³атъ...
"И Микеша съ интересомъ и оживлен³емъ сталъ разсказывать мнѣ истор³ю этого пожара.
"Она была проста и сурова, какъ эти берега и горы. Нѣсколько лѣтъ назадъ ун³атъ Островск³й былъ высланъ, кажется - за отпаден³е отъ православ³я и поселенъ на Ленѣ. За нимъ пришла молодая жена съ маленькой дѣвочкой. Якуты отведи ему надѣлъ въ широкой пади, между двумя скалами. Мѣсто показалось удобнымъ для земледѣл³я, якуты оказали нѣкоторую помощь. Сравнительно не трудно было сбывать хлѣбъ на пр³иски, и Островск³й бодро принялся за работу. Якуты не сказали ему одного: въ этой лощинѣ хлѣбъ родился прекрасно, но никогда не вызрѣвалъ, такъ какъ его уже въ ³юлѣ каждый годъ неизмѣнно убивали сѣверо-западные вѣтры, дувш³е изъ ущелья, какъ въ трубу, и приносивш³е ранн³й иней. Якуты, не желавш³е вообще поселенцевъ на своихъ земляхъ,- имѣли свой виды, а сосѣди станичники, арендовавш³е у якутовъ покосы и, поэтому, зависимые, тоже не предупредили поляка, боясь разсердить якутовъ.
На станкѣ разсказчикъ встрѣчаетъ и самого Островскаго.
"Это былъ человѣкъ небольшого роста, коренастый, съ сильно загорѣлымъ энергичнымъ лицомъ, настоящаго земледѣльца. На плечахъ онъ несъ нѣсколько связанныхъ вмѣстѣ узловъ, образовавшихъ цѣлую гору, а за полу его суконнаго кафтана держалась дѣвочка лѣтъ 8 или 9-ти, тоненькая, блѣдная и, видимо, испуганная. Я встрѣтилъ его на площадкѣ и сразу угадалъ, кто это: въ глазахъ его какъ-будто застыло охладѣвшее тяжелое горе..."
Островск³й рѣшилъ круто порвать со всѣмъ, что составляло его жизнь до сихъ поръ - съ землею и людьми, которые обманули его. Онъ - отчаялся въ правдѣ, не найдя ее нигдѣ, и сталъ "отчаяннымъ человѣкомъ". "На пр³иски иду. ...Если дорогой не пропаду, наймусь... А дѣвочку стану продавать господамъ..." Среди одичалыхъ, забитыхъ жизнею, станичниковъ онъ вызываетъ страхъ своей отчаянной, свирѣпой готовностью идти на все, разъ все рухнуло, и нѣтъ ничего для него на землѣ. Когда патр³архъ станка думаетъ урезонить его требовательность напоминан³емъ о вѣрѣ, за которую Островск³й былъ сосланъ, вся накипѣвшая горечь противъ людей вырывается у него бѣшенымъ потокомъ.
"-Слушай,- сказалъ Островск³й, отчеканивая слова. - Слушай и ты меня, старая со-ба-ка...
"- А-ахъ!- охнулъ Микеша при этомъ тяжкомъ оскорблен³и станочнаго патр³арха. Ямщики смолкли. Нѣсколько мгновен³й слышно было только легкое потрескиван³е огня въ камелькѣ.
"- Помнишь ты,- продолжалъ Островск³й,- какъ я въ первый разъ приходилъ къ тебѣ съ женой, какъ я кланялся твоимъ сѣдымъ волосамъ, просилъ у тебя совѣта? А-а, ты это забылъ, а о Богѣ вспоминаешь... Собака ты лукавая, всѣ вы собаки! - крикнулъ онъ почти въ изступлен³и, отмахнувшись отъ дѣвочки, которая, не понимая, что тутъ происходитъ, потянулась къ отцу.- Вы - дерево лѣсное!... И сторона ваша проклятая, и земля, и небо, и звѣзды, и...
"Онъ хотѣлъ сказать еще что-то, но остановился передъ кощунствомъ, и въ потемнѣвшей избушкѣ опять водворилось молчан³е, полное тяжелой подавленности и испуга*...
Фигура Островскаго вырастаетъ, какъ олицетворен³е подавленной и попранной справедливости, взывающей о мщен³и, и образъ этого человѣка, словно отлитый изъ бронзы, стоитъ съ угрозой предъ нашей совѣстью. И что мы могли бы ему сказать, какъ и эти напуганные станичники. "Ха!- сказалъ онъ, продолжая глядѣть на меня тяжелымъ взглядомъ. - За вѣру!.. Бога вспомнили... Давно это было... Не хотѣлъ ребенка хоронить на православномъ кладбищѣ... Теперь жену зарылъ въ яму, завалилъ камнями, безъ креста, безъ молитвы... Лѣсъ, камни, и люди, какъ камни"...
Образъ ун³ата Островскаго, затеряннаго среди этихъ "камней-людей", принадлежитъ къ числу лучшихъ типовъ Вл. Короленки, и одинокая фигура отчаяннаго человѣка бредущаго по тайгѣ съ "тоненькой" дѣвочкой, воп³етъ къ чувству справедливости сильнѣе всякихъ трактатовъ о важности этого соц³альнаго чувства.
По идеѣ можно сопоставить съ нимъ героя разсказа въ той же третьей книгѣ "Морозъ", о которомъ въ свое время мы уже говорили, почему, не останавливаясь на немъ, напомнимъ только эту чудную повѣсть о "замершей совѣсти" и ея пробужден³и. Разсказчикъ и его спутникъ на одномъ изъ перегоновъ встрѣчаютъ въ лютый морозъ въ тайгѣ затеряннаго въ лѣсу путника, который только мелькнулъ мимо и исчезъ. Подъ вл³ян³емъ страшнаго холода путешественники почти не обратили на него вниман³я, хотя имъ показалось, что онъ обращался къ нимъ съ чѣмъ-то. И лишь на станкѣ, въ теплой избѣ, ночью, оба разомъ вспомнили эту встрѣчу и поняли, что этотъ человѣкъ замерзалъ и просилъ ихъ о помощи. Совѣсть оттаяла и заговорила, товарищъ разсказчика не выдержалъ и бросился одинъ искать погибавшаго и самъ погибъ, "казнилъ себя, подлую человѣческую природу, въ которой совѣсть можетъ замерзнуть при понижен³и температуры тѣла на 2 градуса".
"Послѣдн³й лучъ" изъ той же сер³и разсказовъ даетъ грустную, чудесно написанную картинку умиран³я цѣлаго рода, который считаетъ себя происходящимъ отъ декабриста, среди дикихъ камней Лены. Въ этомъ разсказѣ удивительно слита поэтичность описан³я природы съ грустнымъ содержан³емъ, что производитъ впечатлѣн³е настоящаго стихотворен³я въ прозѣ, выдержаннаго до мельчайшихъ деталей. Благодаря этой гармон³и формы и содержан³я, это лучшее по художественности произведен³е третьей книги. Дикая природа сѣвера какъ бы оживаетъ передъ нами, и щемящее, безысходное чувство грусти властно захватываетъ читателя, присутствующаго при прощан³и людей съ "послѣднимъ лучомъ" надолго закатившагося зимняго солнца. Такимъ же послѣднимъ лучомъ кажется и этотъ мальчикъ, потомокъ неизвѣстнаго борца за правду, сложившаго здѣсь свой кости. Среди ставшаго, какъ камни, населен³я, мечтательный и грустный мальчикъ, "припадочный и хилый", по словамъ дѣда, такой же послѣдн³й догорающ³й лучъ человѣчности, которому не суждено уже никого освѣтить въ дикой пади на Ленѣ.
Самое большое по размѣрамъ произведен³е въ настоящей книгѣ "Марусина заимка" совсѣмъ въ иномъ духѣ: тутъ жизнь кипитъ и бьетъ черезъ край. "Ухорѣзъ" Степанъ, смѣлая и жаждущая дѣятельности натура, эпическ³й представитель земли Тимоха и надломленная, но не падающая Маруся - так³е типы, которые выдержатъ спокойно сравнен³е съ любыми героями прежнихъ разсказовъ автора, и даже выше ихъ, по нашему мнѣн³ю, по сжатости обрисовки и, если можно такъ выразиться, мужественности письма. Намъ кажется, что въ этомъ произведен³и талантъ автора сдѣлалъ значительный шагъ впередъ, избавившись отъ нѣкоторой излишней детальности въ описан³яхъ, что придавало его прежнимъ произведен³ямъ нѣкоторую расплывчивость и чрезмѣрность красокъ, какую-то припухлость стиля. "Марусина заимка" совершенно свободна отъ такого недостатка: языкъ всюду сжатый и сильный, эпитеты ярк³е, но скупо отпущенные каждому лишь постольку, сколько это необходимо для характеристики даннаго лица или положен³я. Драма развертывается быстро, наростающее впечатлѣн³е разсказа держитъ вниман³е читателя все время въ напряженномъ состоян³и, не давая ослабнуть интересу ни на минуту. Въ стройной конструкц³и разсказа нѣтъ ни одного отступлен³я, усложняющаго дѣйств³е, запутывающаго его и потому ослабляющаго общ³й эффектъ. Стремлен³е Маруси къ порядку жизни, къ тому земледѣльческому укладу, который она впитала въ родномъ углу, и порывистость неудержимой натуры Степана, не укладывающейся въ рамки тихаго жит³я, съ первой страницы выясняютъ драму, какая разыгрывается въ заимкѣ. Тяжелая неподвижность Тимохи, несокрушимая тяга его къ землѣ дѣлаютъ его настоящимъ хозяиномъ положен³я, какимъ онъ и становится въ концѣ концовъ.
Разсмотрѣвъ всѣ произведен³я третьей книги разсказовъ Вл. Короленки, мы не можемъ не сказать, что по художественности и глубинѣ содержан³я они не уступаютъ нисколько его прежнимъ разсказамъ. Скорѣе напротивъ, талантъ художника словно окрѣпъ и возмужалъ, избавившись отъ прежняго излишества въ нагроможден³и эпитетовъ и не утративъ утонченной чувствительности. Ни въ одномъ изъ новыхъ произведен³й нѣтъ старой сентиментальности, которая даетъ себя чувствовать даже въ такихъ превосходныхъ его вещахъ, какъ "Въ дурномъ обществѣ" и "Лѣсъ шумитъ". Художникъ достигъ въ авторѣ той зрѣлости таланта, которая даетъ намъ право ожидать отъ него новыхъ превосходныхъ творен³й. Бодрый и жизнерадостный духъ, вѣющ³й свѣжестью и здоровьемъ отъ чудныхъ страницъ третьей книги разсказовъ, свидѣтельствуетъ, какая неисчерпаемая сила жизни таится въ художникѣ, каждое новое произведен³е котораго также богато возбудительнымъ содержан³емъ, также проникнуто идеалистическимъ стремлен³емъ къ правдѣ, какъ и лучш³я первыя его вещи, въ то же время превосходя ихъ по совершенству формы. Оставаясь все тѣмъ же глубокимъ идейнымъ писателемъ, Вл. Короленко растетъ и какъ мыслитель, и какъ художникъ, неустанно работая надъ собой, о чемъ такъ краснорѣчиво говорятъ его "Послѣдн³й лучъ", "Морозъ", "Марусина заимка" и его "Огоньки", въ которыхъ онъ символически изображаетъ смыслъ своей творческой работы:
"Мнѣ часто вспоминается теперь и эта темная рѣка, затѣненная скалистыми горами, и этотъ живой огонекъ. Много огней и раньше, и послѣ манили не одного меня своею близостью. Но жизнь течетъ все въ тѣхъ же угрюмыхъ берегахъ, а огни еще далеко. И опять приходится налегать на весла"...
И съ бодрой и свѣтлой душой онъ налегаетъ на весла...
Мартъ, 1908 г.