"Полное собран³е сочинен³й П. И. Мельникова".
Годы перелома (1895-1906). Сборникъ критическихъ статей.
Книгоиздательство "М³ръ Бож³й", Спб., 1908
Среди бытописателей русской жизни одну изъ оригинальнѣйшихъ фигуръ представляетъ Мельниковъ, псевдонимъ Печерск³й, извѣстность котораго въ большой публикѣ распространили его послѣдн³я два крупныхъ произведен³я "Въ лѣсахъ" и "На горахъ". Въ 70-хъ годахъ, когда эти бытовые романы печатались въ "Рус. Вѣстникѣ", имя Мельникова ставили на ряду съ Тургеневымъ и Гончаровымъ, а литературная парт³я, къ которой принадлежали Катковъ и Леонтьевъ, превозносила его превыше пирамидъ. Его сравнивали съ Гомеромъ, видѣли въ его романахъ новое откровен³е, всю глубину народной жизни и мудрости, а въ авторѣ усматривали чуть ли не того провиденц³альнаго человѣка, которому удалось, наконецъ, найти истинные устои народнаго уклада и народной души. Его цитировали, какъ великаго знатока народнаго быта, на него ссылались, имъ аргументировали. Нужно, впрочемъ, замѣтить, что шумъ дѣлала реакц³онная парт³я. Противная сторона больше отмалчивалась и серьезной критикѣ не подвергала его произведен³й, ограничиваясь только признан³емъ несомнѣннаго таланта за авторомъ вездѣ, гдѣ онъ описываетъ бытъ Заволжья, преимущественно одного его уголка, и жизнь раскольничьихъ скитовъ.
Теперь имя Мельникова уже истор³я, и о немъ можно говорить совершенно спокойно. Изданное М. Вольфомъ полное собран³е его сочинен³й даетъ достаточный матер³алъ для оцѣнки оригинальной личности Мельникова - безъ преувеличен³й, съ возможной объективностью при оцѣнкѣ его интересной литературной физ³оном³и.
Мельниковъ представляетъ особый типъ писателя, который можно сравнить съ двуликимъ Янусомъ, и эту его двуличность не обойдетъ никакая, самая объективная критика. Иначе его нельзя понять и объяснить, какъ только разсмотрѣвъ въ отдѣльности каждое изъ его лицъ: лицо житейское и лицо литературное. Прежде всего предъ нами чиновникъ, и притомъ не просто чиновникъ, выполняющ³й съ достодолжнымъ вниман³емъ возложенныя на него обязанности, а сыщикъ-доброволецъ, съ вдохновеннымъ увлечен³емъ выполняющ³й принятую на себя мисс³ю. Вначалѣ учитель гимназ³и, онъ скоро понялъ, что не въ этомъ его призван³е. Уловлен³е юныхъ душъ не давало удовлетворен³я его природнымъ дарован³ямъ и очень скоро по выходѣ изъ Казанскаго университета мы его видимъ съ жаромъ и усерд³емъ человѣка, нашедшаго свой путь, въ роли сыщика по расколу, учиняющаго энергичный сыскъ въ этой богатой для изслѣдователя области. Онъ носится по Нижегородской губерн³и, осматриваетъ скиты, заглядываетъ въ молельни и пишетъ, не покладаючи рукъ, доносительныя записки и проекты о мѣрахъ къ сокращен³ю раскола.
Время тогдашнее, сороковые годы, было жестокое мрачное время, и так³е люди, какъ Мельниковъ, съ его энерг³ей разрушителя и страстью прирожденнаго искоренителя, были чистымъ кладомъ. Какъ быстро усвоилъ молодой борецъ стремлен³я и духъ своего времени, показываютъ его проекты на первыхъ же порахъ,- проекты стремительные, сокрушительные, истинно кипящ³е юношеской удалью и полнымъ забвен³емъ всего, что мы нынѣ называемъ гуманностью. П. Усовъ, авторъ б³ограф³и Мельникова, помѣщенной въ первомъ томѣ, б³ограф³и, прямо безцѣнной по ея наивности и спокойному тону, съ какимъ Усовъ повѣствуетъ о своемъ героѣ, - приводитъ два образчика этихъ проектовъ, одинъ другого превосходнѣе. Занимаясь расколомъ въ Нижегородской губерн³и, Мельниковъ замѣтилъ, что нѣкоторые помѣщики, чтобы избавиться отъ раскольниковъ, сдаютъ ихъ въ солдаты, отчего, по ихъ словамъ, расколъ знатно сокращается. Поэтому Мельниковъ внесъ предложен³е вездѣ, гдѣ раскольники живутъ вмѣстѣ съ православными, отдавать въ рекруты первыхъ. Однимъ словомъ, онъ задумалъ, ревнуя о вѣрѣ, превратить ряды русской арм³и въ исправительное для раскольниковъ учрежден³е. Мысль эта понравилась нижегородскому губернатору, который внесъ ее и въ свой всеподданнѣйш³й докладъ. Но императоръ Николай оказался много сдержаннѣе, чѣмъ юный ревнитель православ³я и отмѣтилъ на докладѣ: "Сдѣлать объ этой мѣрѣ, соображен³е",- и мѣра, послѣ нѣкоторыхъ соображен³й, осталась не приведенной въ исполнен³е.
Другой проектъ Мельникова, ни мало, повидимому, не обезкураженнаго первой неудачей, еще чудовищнѣе. Онъ предложилъ, какъ самое дѣйствительное средство, отбирать у раскольниковъ всѣхъ дѣтей, рожденныхъ отъ браковъ, совершенныхъ бѣглыми попами, наставниками безпоповщинскихъ сектъ или по родительскому благословен³ю, словомъ, отъ "браковъ, неизвѣстныхъ правительству", и отдавать такихъ дѣтей въ кантонисты. Кто знаетъ, что такое были въ тѣ времена школы для кантонистовъ, гдѣ тысячи дѣтей засѣкались на смерть, а остальныя выходили на всю жизнь искалѣченными физически и нравственно, гдѣ единственнымъ руководствомъ воспитан³я служили знаменитыя слова Клейнмихеля: "Сѣките ихъ мерзавцевъ, сѣките на смерть",- тотъ пойметъ, какой ужасъ охватилъ раскольниковъ, когда до нихъ дошелъ слухъ объ этомъ предложен³и Мельникова. Въ раскольничьей средѣ имя его стало скоро произноситься на ряду съ именемъ Антихриста, хотя на верху и на эту мѣру взглянули недостаточно внимательно, и она осталась въ области проектовъ, къ прискорб³ю ея автора.
Съ неменьшимъ усерд³емъ выполнялъ Мельниковъ и свои "изслѣдован³я", какъ выражается почтительно его б³ографъ Усовъ. Объ этомъ сохранилась любопытная жалоба какой-то раскольничьей купчихи Головастиковой. Съ мужемъ ея онъ вначалѣ велъ дружбу и вмѣстѣ съ Погодинымъ нерѣдко осматривалъ его хранилище, гдѣ было много любопытныхъ старыхъ иконъ, книгъ и рукописей, которыми торговалъ Головастиковъ. А черезъ нѣсколько лѣтъ жена послѣдняго очень картинно разсказываетъ въ жалобѣ, какъ Мельниковъ, въ отсутств³и ея мужа, производилъ обыскъ у нея въ домѣ. Въ сопровожден³и цѣлой свиты будочниковъ, Мельниковъ втихомолку напалъ ночью на домъ Головастиковой, взялъ его штурмомъ и вошелъ въ числѣ шести человѣкъ "въ нижн³й этажъ дома, гдѣ Головастикова со своими домашними находилась при больной замужней своей дочери, разрѣшившейся за 18 часовъ передъ тѣмъ отъ бремени". Дѣлая вездѣ обыскъ, Мельниковъ "обратилъ вниман³е и на больную дочь мою,- жалуется мать,- и приступилъ къ осмотру ея постели и чего-то искалъ за нею, на ея кровати, на которой она лежала, да и за оной, держа въ одной рукѣ зажженную свѣчу, и таковымъ неожиданнымъ своимъ дѣйств³емъ привелъ больную въ большее болѣзненное состоян³е, и у нея отъ испуга произошла нервическая съ бредомъ лихорадка".
Представимъ себѣ только современнаго писателя, лазящаго со свѣчей подъ кровать, обыскивающаго и ощупывающаго безъ памяти лежащую роженицу, запускающаго безтрепетно лапу въ сундуки и сдирающаго со стѣны иконы - и мы поймемъ, насколько личность Мельникова изъ ряду вонъ выдающаяся, не подходящая подъ наши мѣрки и требующая особаго измѣрен³я и опредѣлен³я своей нравственной стороны. И вѣдь, добро бы это былъ фанатикъ, въ пылу сжигающаго его фанатизма не сознающ³й, что творитъ. О нѣтъ!- это былъ истый чиновникъ, всегда держащ³й носъ по вѣтру и отлично примѣняющ³йся къ обстоятельствамъ. Когда съ воцарен³емъ Алексаядра II повѣялъ иной духъ, Мельниковъ "сдѣлался, по словамъ его наивнаго б³ографа, жаркимъ сторонникомъ того снисходительнаго образа дѣйств³й, который замѣнилъ прежнее преслѣдован³е". Случилась эта крутая перемѣна въ немъ два года спустя послѣ описаннаго обыска у Головастиковой. Нечего, поэтому, и предполагать, будто у Мельникова были свои взгляды или убѣжден³я по вопросу о расколѣ. Для него расколъ явился только конькомъ, на которомъ этотъ дошлый малый сдѣлалъ двойную карьеру. Какъ чиновникъ - онъ преуспѣвалъ въ глазахъ начальства, всегда умѣвшаго оцѣнить по достоинству эту талантливую натуру, которую даже не приходилось поворачивать въ ту или иную сторону: Мельниковъ, какъ флюгеръ, самъ поворачивался съ подобострастной готовностью. Сегодня онъ съ яростью воп³ялъ: "распни Его! распни!" - а завтра лилъ потоки слезъ и милость къ павшимъ призывалъ. Какъ писатель, онъ тоже не клалъ охулки на руку, и богатый запасъ наблюден³й, добытыхъ во время лазан³я со свѣчей подъ кроватями, по чердакамъ и сундукамъ раскольниковъ, чеканилъ въ мѣтк³я слова и переливалъ въ художественные образы.
Нельзя отказать ему въ разносторонности, отличавшей его въ средѣ чиновниковъ и въ средѣ писателей. Онъ отъ обыска переходилъ къ перу, отъ пера къ обыску, и вездѣ былъ на мѣстѣ. Изъ сыщика по расколу, зорившаго скита, обдиравшаго иконы со стѣнъ и обыскивавшаго бабъ, не скрываютъ ли они плода запрещеннаго, онъ дѣлается соредакторомъ министерскаго органа при Валуевѣ, пишетъ разсказы изъ стараго помѣщичьяго быта на Волгѣ ("Старые годы") и "ученыя" изслѣдован³я по расколу, гдѣ правда и ложь подогнаны подъ мѣрку устава благочин³я, наконецъ, заканчиваетъ свое литературное поприще двумя безспорно выдающимися произведен³ями "Въ лѣсахъ" и "На горахъ", гдѣ съ удивительной любовью описываетъ то самое, надъ разрушен³емъ чего такъ усердно поработалъ въ молодости. Но это творчество ни мало не мѣшаетъ ему закончить свою чиновничью карьеру исполнен³емъ роли начальника тайной охраны во время нижегородской ярмарки въ 1879 г.
Можно сказать - крѣпкой совѣсти былъ человѣкъ. Онъ не зналъ мучительныхъ сомнѣн³й раздвоенной личности, не смотря на всю двойственность его жизни и дѣятельности. Гдѣ же причина этой безмятежности? Неужели такъ-таки его
"Совѣсть никогда не грызла,- совѣсть,
Когтистый звѣрь, скребящ³й сердце,- совѣсть,
Незванный гость, докучный собесѣдникъ,
Заимодавецъ грубый: эта вѣдьма,
Отъ коей меркнетъ мѣсяцъ и могилы
Смущаются и мертвыхъ высылаютъ?"
На этотъ любопытный вопросъ мы не находимъ никакого отвѣта: въ его произведен³яхъ по части совѣсти все обстоитъ благополучно, а его б³ографъ приводитъ наивно-восторженные отзывы современниковъ, которые могли только усилить благодуш³е Мельникова, когда онъ любовно живописалъ своихъ Манефъ и Чануриныхъ, проклинавшихъ его, какъ антихриста, и имѣвшихъ на то всѣ права и основан³я. "А теперь позвольте, г. Андрей Печерск³й,- пишетъ одинъ изъ такихъ немудрыхъ цѣнителей и судей,- выразить предъ вами искреннее желан³е, чтобы и вашему художественному возсоздан³ю старыхъ годовъ выпала доля вашего соплеменника Печерскаго Нестора: благородная доля - быть предметомъ уважен³я для 800 лѣтъ потомства". Послѣднее едва ли. Даже навѣрное можно сказать, что именно предметомъ уважен³я не будетъ ни самъ Печерск³й, ни его произведен³я, въ которыхъ съ течен³емъ времени все ярче и ярче выступаютъ ихъ недостатки и все скромнѣе достоинства.
О его научныхъ работахъ по расколу можно говорить лишь съ большими оговорками. Въ нихъ нѣтъ ни научнаго безпристраст³я, ни желан³я критически разобраться въ богатомъ матер³алѣ, который, благодаря услов³ямъ службы, самъ собою накопился въ рукахъ Мельникова. Говоритъ-ли онъ о раскольникахъ или о сектантахъ, какъ хлысты и молокане, предъ нами не ученый, не безпристрастный изслѣдователь, безкорыстно радующ³йся новому открыт³ю, а всегда и вездѣ чиновникъ, прежде всего взирающ³й на начальство, которому онъ во что бы то ни стало стремится угодить. Бранчивый тонъ, прокурорск³е пр³емы и неблаговидное толкован³е самыхъ глупыхъ слуховъ и толковъ - таковъ Мельниковъ-ученый. Образцомъ его ученой критики можетъ служить ужасное обвинен³е, которое онъ по слухамъ возводитъ на хлыстовъ, будто они причащаются тѣломъ младенца, рожденнаго отъ избранной ими въ богородицы дѣвушки. Мельниковъ подробно, съ обстоятельностью, не уступающею добросовѣстности знаменитаго отца Блинова въ его работѣ о человѣческомъ жертвоприношен³и у вотяковъ,- описываетъ всю процедуру причащен³я у хлыстовъ и только въ концѣ вскользь бросаетъ замѣчан³е, что "юридически ни разу самый фактъ причащен³я тѣломъ младенца установленъ не былъ". Ни гдѣ, ни однимъ словомъ онъ не упоминаетъ, откуда взяты имъ эти подробности, а самое краснорѣч³е описан³я внушаетъ даже не критически расположенному читателю подозрѣн³е, что все это сплошная выдумка. Если же принять во вниман³е, что подобный вздоръ помѣщался Мельниковымъ въ оффиц³альныхъ докладахъ, имѣвшихъ прямое вл³ян³е на судьбу сектантовъ, то для всякаго, надѣемся, яснымъ становится, какъ велики права Мельникова на "уважен³е 800 лѣтъ потомства". А между тѣмъ, этотъ человѣкъ дѣйствительно зналъ много и могъ бы знать еще больше, но чиновникъ и сыщикъ убили въ немъ научнаго изслѣдователя, и весь этотъ матер³алъ, наполняющ³й три тома въ издан³и его сочинен³й, представляетъ теперь научный хламъ, лучше сказать - труху казенщины, отравившей талантливаго человѣка и выѣвшей у него и душу, и умъ. Да, и умъ, ибо Мельниковъ, при всей даровитости, былъ неумнымъ человѣкомъ. Не смываемая печать пошлости лежитъ на всемъ, что онъ писалъ, на всѣхъ его работахъ по расколу, на его повѣстяхъ и разсказахъ и больше всего на его романахъ "Въ лѣсахъ" и "На горахъ". Сказывается эта пошлость въ любован³и своими подвигами, о которыхъ онъ разсказываетъ въ дневникѣ, напечатанномъ Усовымъ, въ его проектахъ и мѣрагь противъ раскола. Но сильнѣе всего пробивается она въ тонѣ его художественныхъ произведен³й. Такъ, лучш³й изъ его небольшихъ разсказовъ "Старые годы", написанный наполовину въ видѣ разсказа отъ лица стараго крѣпостного, весь проникнутъ благоговѣйной восторженностью предъ старымъ временемъ. Если такое настроен³е можно допустить въ старикѣ крѣпостномъ, то тамъ, гдѣ авторъ повѣствуетъ отъ себя, это настроен³е производитъ впечатлѣн³е искусственности, выдавая головой авторск³й взглядъ и его глубокое пониман³е старины. Въ этомъ отношен³и Мельниковъ напоминаетъ Лѣскова. Какъ и послѣдн³й, онъ - писатель безъ мѣры и безъ твердаго собственнаго взгляда на вещи. Не онъ матер³аломъ, а матер³алъ имъ владѣетъ. Онъ не можетъ установить на него опредѣленной точки зрѣн³я и сразу впадаетъ въ дѣланную восторженность, переходящую въ его романахъ въ сантиментализмъ и пошловатое восхвален³е якобы народной жизни, которую Мельниковъ не понималъ совершенно, что съ особой очевидностью онъ доказалъ въ двухъ самыхъ крупныхъ своихъ произведен³яхъ "Въ лѣсахъ" и "На горахъ", которыя развѣ по недоразумѣн³ю можно считать художественнымъ воспроизведен³емъ народнаго быта.
Эти два произведен³я, занимающ³я восемь томовъ въ полномъ собран³и сочинен³й Мельникова, сдѣлали его популярнымъ и создали ему огромный кругъ читателей. При первомъ появлен³и "Въ лѣсахъ" были встрѣчены восторженно, но теперь, когда прошло четверть вѣка и народная жизнь значительно освящена и беллетристикой Гл. Успенскаго, и рядомъ земскихъ работъ,- намъ уже трудно раздѣлять эти восторги.
Первое, что бросается въ глаза, это языкъ Мельникова, слащавый и дѣланный, какимъ написанъ весь романъ. Можно развѣ подивиться искусству, съ какимъ авторъ выдерживаетъ свою поддѣлку подъ народную рѣчь на пространствѣ двухъ тысячъ страницъ. То онъ поддѣлывается подъ тонъ сказан³й, то пишетъ, словно былину сочиняетъ, то заговоритъ ломаннымъ полуцерковнымъ языкомъ, неустанно пребывая въ восторженномъ настроен³и.
"Не стучить, не гремитъ, ни копытомъ говоритъ, безмолвно, безавучно по синему небу стрѣлой каленой несется олень златорог³й... Безъ огня онъ горитъ, безъ крыльевъ летитъ, на какую тварь ни взглянетъ, тварь возрадуется... Тотъ олень златорог³й - око и образъ свѣтлаго бога Ярилы - красное солнышко.
"Бѣжитъ олень, летитъ златорог³й, серебрянымъ копытомъ хочетъ въ воду ступить. И станетъ отъ того вода студена и пойдетъ солнце на зиму, а лѣто на жары.
"Шумитъ въ лѣсахъ, трещитъ въ кустахъ, бренчитъ по травѣ муравѣ звонкокопытный олень. Солнечнымъ лучомъ, что ременнымъ бичомъ, гонитъ его свѣтоносный Ярило изъ темнаго бора на свѣтлую поляну рода людского моляну... Брать его руками, колоть его ножами и на братчинѣ на Петровщинѣ людямъ ѣсть благодарно моленый кусъ".
Такова "запѣвка" про Ярилу, взятая нами безъ выбора, какъ образчикъ мельниковскаго языка, какимъ написаны двѣ трети книги. "Добрые молодцы", "красны-дѣвицы", "старушки-колотушки" и тому подобные эпитеты щедрой рукой разсыпаны повсюду, уснащаютъ рѣчи дѣйствующихъ лицъ, словно на плохомъ театрѣ, гдѣ для народа дается "народное представлен³е". Къ этому надо прибавить массу мѣстныхъ выражен³й, чтобы сохранить couler locale, отчего красота ничего не выигрываетъ, а дѣланность языка усугубляется. Намъ трудно понять теперь, что такимъ "штилемъ" могли восторгаться и превозносить его, какъ истинную народную рѣчь. Какъ будто народъ говоритъ подобнымъ языкомъ, напоминающимъ ломающагося актера. Еще тамъ, гдѣ приводятся рѣчи дѣйствующихъ лицъ, языкъ мѣстами живой и образный, хотя и здѣсь чувствуется поддѣлка, а не настоящая народная рѣчь, потому что нельзя представить людей, постоянно говорящихъ напыщеннымъ высокопарнымъ языкомъ. Но когда авторъ описываетъ, эта дѣланность становится невыносимой.
Крупнѣйш³й, однако, недостатокъ обоихъ романовъ, особенно "Въ лѣсахъ", составляетъ слащавость въ описан³и быта и взаимныхъ отношен³й. Авторъ все время рисуетъ какую-то идилл³ю, гдѣ лишь изрѣдка проявляются темныя пятна, да и то съ цѣлью оттѣнить "доброжитье" остальной народной массы. Живутъ люди въ Заволжьѣ припѣваючи, сладко ѣдятъ, сладко спятъ, милуются да красныя рѣчи говорятъ. А между тѣмъ описывается самый бѣдный уѣздъ Нижегородской губерн³и, гдѣ кулачество расцвѣло самымъ пышнымъ цвѣтомъ. Но у Мельникова фигурируютъ не кулаки, какихъ знаетъ земская статистика, а истинные благодѣтели рода человѣческаго, одинъ другого лучше, одинъ другого краше и добродѣтельнѣе. Самый главный герой, Потапъ Чапуринъ, расписанъ такъ, что лучше и быть нельзя, - и доберъ, и уменъ, и удачливъ. Въ его лицѣ Мельниковъ хотѣлъ возсоздать истиннаго представителя великоросс³йскаго племени, легендарнаго героя нашего времени, чистаго сердцемъ, простого душой, великодушнаго и великоумнаго. Ни южной отрицательной черточки, одно великолѣп³е. Его богатство само плыветъ къ нему, и онъ лишь пожинаетъ плоды своей добродѣтели. Получается типичная суздальская мазня.
Въ Чапуринѣ она еще не такъ претитъ, благодаря интересу, какой возбуждаетъ его дѣятельность и отчасти живость его языка. Но въ обрисовкѣ остальныхъ характеровъ суздальская манера живописи не скрашена ничѣмъ. Ужъ если добродѣтель, такъ безъ сучка безъ задоринки, если красавица, такъ непремѣнно писаная, и т. д. Въ особенности приторны добрые купеческ³е молодцы у Мельникова: для нихъ онъ не жалѣетъ красокъ и сотни страницъ посвящаетъ любован³ю ихъ ухарствомъ, ухаживан³емъ, ихъ сердечной тоскѣ и млѣн³ю предъ писаными подругами, чему посвящена треть романа "На горахъ". Вообще, этотъ второй романъ несравненно хуже перваго. Старческая болтливость, отъ которой много страдаютъ и "Въ лѣсахъ", здѣсь не знаетъ удержу. Еще когда романъ печатался въ "Рус. Вѣстникѣ", редакц³я изо всѣхъ силъ боролась съ авторомъ, который просто потоплялъ журналъ обил³емъ ненужныхъ и неинтересныхъ подробностей. Понадобится автору, наприм., описать возникновен³е хлыстовской общины въ одной деревнѣ, и онъ на сотнѣ страницъ разсказываетъ и скучно, и вяло истор³ю деревни. Тутъ и кулачные бои, и прохож³й солдатъ, повѣствующ³й о солдатской жизни, и любовь разныхъ добрыхъ молодцевъ и красныхъ дѣвицъ.
Не высока мораль, которую проводитъ авторъ подъ видомъ якобы мудрости народной. Поклонен³е богатству, преклонен³е предъ силой, восхвален³е ловкой хитрости и удачливаго обмана - вотъ и все, что составляетъ идеалы Мельникова. Они такъ примитивны и такъ животны, что вся несложная философ³я автора выступаетъ какъ на ладони. Онъ является не прикрытымъ хвалителемъ купеческаго сослов³я въ первой стад³и его развит³я, когда преобладающимъ въ немъ элементомъ выступаетъ хищничество, которое восхищаетъ Мельникова, какъ явный признакъ силы и могущества. Стоитъ прочесть, съ какимъ смакован³емъ онъ расписываетъ разные подвохи въ этой средѣ, какъ восхищается пирами и ликован³ями по поводу ловкой штуки того или иного удалого грабителя. Его ни мало не смущаютъ средства, и читатель чувствуетъ все время, что симпат³и автора всецѣло на сторонѣ удачи.
Но этими чисто отрицательными сторонами не ограничивается творчество Мельникова, и если бы только въ этомъ заключалось значен³е его произведен³й, о немъ давно уже забыли бы. Положительное и несомнѣнное достоинство его двухъ большихъ романовъ заключается въ художественномъ описан³и раскольничьихъ скитовъ и въ создан³и цѣлаго ряда раскольничьихъ типовъ. Эту жизнь Мельниковъ не только хорошо зналъ, но и сумѣлъ ее описать. Вездѣ, гдѣ онъ разсказываетъ про скиты и ихъ обитателей, онъ разомъ оживляется, становится интересенъ, уменъ и умѣетъ увлечь читателя. Даже длинноты, и здѣсь дающ³я себя чувствовать, не мѣшаютъ общему интересу разсказа, а художественность типовъ мѣстами указываетъ, какимъ описательнымъ талантомъ обладалъ Мельниковъ. Его мать Манефа, Фленушка, рядъ скитницъ и московск³й начетчикъ, пр³ѣзжающ³й въ скитъ, останутся навсегда достоян³емъ русской художественной литературы. Ни до него, ни послѣ этотъ своеобразный бытъ не былъ затронутъ съ такой полнотой художественнаго изображен³я, раскрывшаго цѣлый м³ръ типовъ, цѣльныхъ, крѣпкихъ натуръ, съ которыми по образности и жизненности могутъ соперничать только типы Островскаго. Мельникову не достаетъ только глубины послѣдняго. Низменность натуры художника-сыщика, узость взгляда и присущая Мельникову пошловатость не дали ему возвести свои типы въ "перлъ создан³я", каковы типы Любима Торцова, Китъ Китыча или Кабанихи у Островскаго.
Читая эти превосходныя страницы описан³я скитовъ и ихъ обитателей, испытываешь жгучее сожалѣн³е, что художникъ Мельниковъ не выбился изъ подъ всяческаго хлама, какимъ завалила его душу казенщина. Чиновникъ и художникъ не совмѣстимы, и одинъ непремѣнно задавитъ другого. Щедринъ понялъ это и во время сбросилъ съ себя мертвящее иго чиновничества. Мы бы никогда не имѣли ни "Головлевыхъ", ни "Пошехонской старины*, если бы Щедринъ не сдѣлалъ этого рѣшительнаго шага въ началѣ шестидесятыхъ годовъ. У Мельнякова не хватило на это силы, хотя и онъ временами сознавалъ, что его литературная дѣятельность несовмѣстима съ его оффиц³альными обязанностями, которыя, по его словамъ, не давали "необходимаго спокойств³я духа" и - мы добавимъ - свободы духа, чего всегда не доставало Мельникову. Сплошь и рядомъ чувствуется недоговоренность, желан³е прикрыть и то, и другое, что могло бы послужить для очень и очень яркой картины. Таковы, напр., отношен³я администрац³и къ скитамъ, о чемъ только вскользь упоминается, но нигдѣ лица администрац³и не дѣйствуютъ, какъ самостоятельные персонажи. Точно такъ же финалъ скитовъ сухо разсказанъ на нѣсколькихъ страничкахъ, хотя именно сцена закрыт³я могла бы послужить для художественно-бытовой картины. Положимъ, Мельникову пришлось бы тогда описывать собственные некрасивые подвиги, слава о которыхъ до сихъ поръ держится въ Семеновскомъ уѣздѣ. Такого самоотвержен³я трудно было бы ожидать отъ человѣка, всю жизнь служившаго не истинѣ, а видамъ начальства и согласно имъ мѣнявшаго взгляды и убѣжден³я.
Но это-то и лишаетъ произведен³я Мельникова значен³я классическихъ, которыя для всѣхъ временъ были поучительны и интересны, какъ напр., творен³я Тургенева или Островскаго. Талантъ Мельникова не настолько обширенъ, чтобы окупить недостатокъ правдивости и ума, если вообще подобный недостатокъ можетъ быть чѣмъ-либо окупаемъ. Его талантъ чисто описательнаго свойства. Схватить особенно ярк³я бытовыя черты, подмѣтить вѣрно мѣстныя особенности и нарисовать живую бытовую сцену - вотъ и все, на что способенъ Мельниковъ. Но если онъ пробуетъ заглянуть въ душу своихъ героевъ, пытается представить всю сложность борьбы различныхъ душевныхъ настровн³й,- всяк³й разъ получается плачевнѣйшее ф³аско. Послѣ превосходнаго, напр., описан³я ветлужскихъ лѣсовъ и артелей лѣсныхъ рабочихъ, просто комичное впечатлѣн³е производятъ его любовныя сцены между добрыми молодцами и разными красными дѣвицами. Мало того, и самыя его описан³я не столько художественны, сколько вѣрны дѣйствительности: онъ скорѣе талантливый фотографъ, чѣмъ художникъ. Насколько, напр., хороши его описан³я керженскихъ скитовъ, которые онъ видѣлъ и изучилъ во время учиняемаго имъ разорен³я, настолько блѣдны, выдуманны и мертвы его сцены изъ жизни хлыстовской общины. Чувствуется грубая фальшь на каждомъ шагу и полное безсил³е понять хлыстовскихъ сектантовъ, которыхъ онъ не видѣлъ и описывалъ по слухамъ, на основан³и нелѣпыхъ данныхъ обвинительныхъ актовъ, составленныхъ такими же, не по разуму усердными сыщиками, какимъ былъ онъ самъ. Онъ здѣсь становится скучнымъ, расплывается въ длиннѣйшихъ подробностяхъ, не можетъ охватить главнаго, установить центра, около котораго могъ бы сосредоточить повѣствован³е. Получается смѣшное заключен³е, что въ хлыстовск³е корабли идутъ всѣ поврежденные въ умѣ, дѣвицы, потерпѣвш³я крушен³е въ сердечныхъ дѣлахъ, и юродивые. Мельниковъ просто набралъ разные факты обвинительныхъ актовъ, не смогъ ихъ соединить общей идеей и согрѣть художественнымъ пониман³емъ, потому что художника въ немъ не было, а быль лишь этнографъ, испорченный прокурорскими навыками.
Такова эта оригинальная фигура въ русской литературѣ. Трудно сравнить его съ кѣмъ-либо, что подчеркиваетъ его самобытность и цѣльность. Ближе всего онъ подходитъ къ Далю, съ которымъ имѣетъ много общаго по матер³алу, надъ которымъ работалъ. Какъ и Даль, онъ хорошо зналъ нѣкоторыя мѣстныя нарѣч³я и особенности великорусскаго племени и далъ кое-что для разработки русскаго языка, въ который внесъ нѣсколько оригинальныхъ и мѣткихъ выражен³й. Отчасти онъ напоминаетъ Лѣскова своею анекдотичностью, неумѣн³емъ овладѣть матер³аломъ и отсутств³емъ своихъ взглядовъ и убѣжден³й. Но въ концѣ-концовъ, онъ далъ немного и меньше всего можно сопоставлять его съ такими художниками, какъ Тургеневъ и Островск³й. Значен³е Мельникова уже теперь ничтожно, а въ будущемъ онъ перейдетъ окончательно въ разрядъ забытыхъ писателей, имѣвшихъ въ свое время значен³е, съ тою лишь разницей, что о немъ меньше всего можно будетъ сказать "уважаемый" и "почтенный", такъ какъ никогда не будетъ забыта его дѣятельность въ керженскихъ лѣсахъ, столь хорошо имъ описанныхъ впослѣдств³и.
²юль 1899 г.