Чернышевский Николай Гаврилович - Ю. С. Мелентьев. Ю. С. Мелентьев

  

   В мире Добролюбова. Сборник статей

   М., "Советский писатель", 1989

   OCR Бычков М. Н.

  

   Шла осень 1883 года. Вот уже почти два месяца в сопровождении жандармов добирался из далекого Вилюйска к новому месту ссылки в Астрахань опаснейший "государственный преступник" Чернышевский.

   Почти двадцать лет тому назад покинул он Петербург после двух лет заключения в Петропавловской крепости и позорной (не для него, а для его палачей) гражданской казни на Мытной площади.

   Тогда "царь-освободитель" обрек его - "дирижера радикального оркестра" - на каторжные работы в Забайкалье с последующим вечным поселением в Сибири.

   Николай Гаврилович еще не знал, что нынешняя перемена в его судьбе не результат милости официальных властей, а следствие страха нового самодержца перед силой народовольцев, недавно казнивших его отца - Александра П.

   Как ни силен был еще молох самодержавия, он вынужден был отступить перед напором тех, кто шел вослед революционерам 60-х годов.

   Повозка приближалась к Волге. О чем только не думалось, что только не вспоминалось Николаю Гавриловичу в бесконечной изнурительной дороге! Но сейчас с особым волнением думалось ему о родном Саратове, об Ольге Сократовне и сыновьях, которые выросли без него, о близких друзьях, уже прошедших земной путь: Николае Алексеевиче Некрасове и самом сокровенном соратнике-побратиме Николае Александровиче Добролюбове.

   История знает немало примеров замечательной человеческой дружбы. Всего крепче строилась она на почве идейной близости, служения общей великой цели. И среди самых высоких примеров мы можем вспомнить дружбу тех, кто отдал свою жизнь делу революции, делу освобождения трудового народа,- Маркса и Энгельса, Герцена и Огарева, Добролюбова и Чернышевского.

   Всего пять с небольшим лет близкого общения и совместной работы подарила судьба двум гигантам русской общественной мысли, русской литературы, но известному выражению Фридриха Энгельса, двум "социалистическим Лессингам" {Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 18, с. 522.}.

   Их первая встреча состоялась летом 1856 года в Петербурге, когда Добролюбов был еще студентом Главного педагогического института. С 1857 по! 1861 год они бок о бок сотрудничали в "Современнике". Боевой триумвират, который они составили вместе с Некрасовым, превратил тогда этот журнал в идейное знамя борьбы против самодержавия, за освобождение российского крестьянства, у

   Осенью 1861 года Чернышевский и Некрасов сказали утроба Николая Александровича высокие и проникновенные слова, облетевшие тогда всю мыслящую Россию.

   Какова же должна была быть сила дарования, интеллектуальной мощи, человеческого обаяния и преданности революционным идеалам этого гениального юноши, если такой человек, как Н. Г. Чернышевский, не только искренне полюбил Н. А. Добролюбова, но остался верен их необыкновенной дружбе и в казематах Петропавловской крепости, и в забайкальской каторге, и в Вилюйской тюрьме.

   Эти дружба и преданность были действенны, они переливались в конкретные поступки и дела. Чернышевский считал, что сохранение памяти о Добролюбове, собирание и распространение его творческого наследия есть не просто дань заслуженного уважения, а естественное, живое продолжение того великого дела, которому он без остатка отдал себя.

   В ноябрьском номере "Современника" за 1861 год появился написанный Чернышевским некролог, в котором он дал высочайшую оценку жизненному подвигу своего соратника:

   "Ему было только 25 лет. Но уже 4 года он стоял во главе русской литературы,- нет, не только русской литературы,- во главе всего развития русской мысли.

   ...Он работал чрезвычайно много, но не по каким-нибудь внешним побуждениям, а по непреоборимой страсти к деятельности... Он чувствовал, что его труды могущественно ускоряют ход нашего развития, и он торопил, торопил время...

   ...Людям такого закала и таких стремлений жизнь не дает ничего, кроме жгучей скорби, но невознаградима его потеря для народа, любовью к которому горел и так рано сгорел он. О, как он любил тебя, народ! До тебя не доходило его слово, но когда ты будешь тем, чем хотел он тебя видеть, ты узнаешь, как много для тебя сделал этот гениальный юноша, лучший из сынов твоих" {Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15-ти т., т. VII. М., 1939-1953, с. 851-852.}.

   Горе Чернышевского было искренне и глубоко. Он долго не мог прийти в себя после этой потери. Обычно сдержанный в проявлении своих чувств, он в письме к Т. К. Гринвальд в начале 1862 года писал, что все это время он не может сдержать слез, вспоминая Добролюбова: "Я тоже полезный человек, но лучше бы я умер, чем он... Лучшего своего защитника потерял в нем русский народ" {Там же, т. XIV, с. 449.}.

   В январской книжке "Современника" Чернышевский опубликовал "Материалы для биографии Н. А. Добролюбова". Им был составлен "Список лиц, от которых, вероятно, можно было бы получить или письма Добролюбова, или другие материалы для его биографии".

   На средства "Современника" было предпринято беспримерное издание сочинений Н. А. Добролюбова, задуманное в пяти томах. Как будто предчувствуя свой арест, Чернышевский торопился. Уже в марте 1862 года из печати вышел первый том, в следующем месяце - второй, третий том вышел в конце мая, четвертый, задержанный арестом Чернышевского, был доведен до конца М. А. Антоновичем и вышел в свет в августе 1862 года. Пятый том - "Материалы для биографии Н. А. Добролюбова" - выпустить в то время уже не удалось.

   Это издание было подвигом Чернышевского, Некрасова и их соратников. Оно стало сенсацией и подлинным открытием блестящего публициста и критика для всей читающей России. Дело в том, что практически ни одна из сотен больших и малых публикаций Добролюбова не была подписана его полным именем. А полтора десятка его псевдонимов (Н. Бов, Лейбов, Волгин, Александрович, Критский и другие) были известны лишь узкому кругу сотрудников "Современника".

   До какой степени невероятным событием было раскрытие всех этих псевдонимов, говорит, в частности, письмо бывшего учителя Добролюбова по Нижегородской семинарии И. М. Сладкопевцева, адресованное Чернышевскому сразу после выхода первого тома предпринятого им издания: "...Я ведь читал статьи Бова (в компании наставников семинарии мы уже несколько лет выписывали "Современник"), я любовался этим живым словом, этою зрелою и новою мыслию. Но мог ли вообразить я, что этот Бов - мой юный обожатель Добролюбов?" {Н. А. Добролюбов в воспоминаниях современников. М., 1968, с. 45.}.

   Нет сомнения, что новые люди, которым был посвящен роман "Что делать?", да и сам Рахметов, первый сознательный революционер, шагнувший на страницы русской литературы, несут на себе следы воздействия личности Добролюбова.

   Даже в далеких Читинских острогах, в Кадае и Александровском заводе Чернышевский не перестает размышлять о годах совместной деятельности с Добролюбовым. Именно этой предреформенной поре посвящает он роман "Пролог", который, как неоднократно отмечено исследователями, откровенно автобиографичен. Автор выведен в нем под именем Волгина, Добролюбов - под именем Левицкого. И первая часть - "Пролог пролога", и в особенности вторая - "Дневник Левицкого" в немалой степени посвящены духовному общению и идейному единомыслию Волгина и Левицкого, что позволяет нам глубже понять историю взаимоотношений и совместной работы двух вождей революционно-демократической мысли и действия.

   Касаясь этого вопроса, известный литературовед Н. К. Пиксанов в свое время писал о "Прологе": "С необычной теплотой говорит здесь Чернышевский о Левицком-Добролюбове, о своей "горячей привязанности" к нему, о "нежной любви", "о полном доверии", о том, что он "очень много думал о Левицком и его судьбе" {Пиксанов Н. К. Добролюбов в оценке Чернышевского.- Известия АН СССР, отделение общественных наук. 1936, No 1-2, с. 197.}.

   Да и в письмах более поздней поры - к Ольге Сократовне, А. Н. Пыпину и сыновьям из Вйлюйска - Чернышевский не раз обращается к облику Добролюбова: "...изо всех мужчин, молодых ли, старых ли, каких я встречал лично когда-нибудь, только у Добролюбова был образ мыслей, сколько-нибудь сходный с моим" {Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. XIV, с. 550.}. И несколько позже: "Я любил его сильнее, чем Сашу и Мишу" {Там же, т. XV, с. 292.} (своих сыновей).

   И примерно за год до отъезда в Астрахань: "Близок я был (кроме Добролюбова, которого любил будто сына) только к Некрасову" {Там же, т. XV, с. 353.}.

   27 октября 1883 года Чернышевский прибыл в Астрахань. Царизму не удалось сломить его волю. Без особой надежды на возможность вновь увидеть свое имя в печати он вновь берется за перо. И опять в центре его внимания Добролюбов.

   Уже в январе 1884 года были записаны воспоминания Николая Гавриловича об отношениях Добролюбова и Тургенева. Им ведется деятельная переписка о возможности наиболее полного собирания материалов для биографии Добролюбова. Чернышевский вновь обращается ко многим лицам, знавшим Добролюбова, с просьбой написать воспоминания или прислать ему соответствующие материалы.

   Не могло не взволновать Николая Гавриловича известие о выходе в Петербурге в 1885 году четырехтомного издания сочинений Добролюбова, в предисловии к которому издатель Л. Ф. Пантелеев указывал, что оно "проверено по первому изданию", то есть по изданию 1862 года, подготовленному Чернышевским.

   Как только Чернышевский получил от издателя К. Т. Солдатенкова надежду на публикацию "Материалов для биографии Н. А. Добролюбова", или, иначе говоря, того пятого тома, который должен был завершать начатое четверть века тому назад собрание сочинений, то развернул самую активную работу, не прекращавшуюся до последних дней его жизни. Он намеревался издать и дополнительный том, в который вошла бы написанная им первая полная биография Добролюбова. Но этому уже не суждено было сбыться. Корректура первого тома была им лично просмотрена и подписана летом 1889 года уже в Саратове, куда он получил возможность переехать за несколько месяцев до своей кончины.

   По понятным причинам Н. Г. Чернышевский не мог посетить родных Добролюбова в Нижнем Новгороде. Но в мае 1889 года туда по его поручению едет Ольга Сократовна Чернышевская, которая встречается с сестрами и братьями Добролюбова, а затем подробно рассказывает Чернышевскому о них и присылает рисунок дома Добролюбовых.

   Именно этот уникальный рисунок помог уже в советское время созданию Дома-музея Н. А. Добролюбова, а затем и.замечательной историко-литературной экспозиции, открывшейся в городе Горьком в канун славного 150-летнего юбилея великого революционера-демократа, который вся страна торжественно отметила в февральские дни 1986 года.

   Сегодня мы еще раз можем оценить силу убежденности, провидения и веры Чернышевского, которые были проявлены им в надежде, что народ непременно вспомнит о его великом друге, воздаст ему должное.

   Добролюбов и Чернышевский! Два великих замечательных имени неизменно стоят рядом. Трудно переоценить их вклад в развитие отечественной передовой общественно-политической мысли, русской литературы. Велика их роль в российском революционно-освободительном движении XIX века. Их деятельность в основном и сформировала тот высокий смысл, который последующие поколения революционеров вкладывали в понятие "шестидесятники". В связи с этим несомненно важное значение имеет всестороннее изучение истории взаимоотношений и совместной работы этих двух вождей революционно-демократической мысли и действия.

   Н. А. Добролюбов был на восемь лет моложе Н. Г. Чернышевского. Он родился 24 января (5 февраля) 1836 года в Нижнем Новгороде. Как и Чернышевский,- на Волге, как и Чернышевский,- в семье священника.

   Семья Добролюбовых была многодетной - кроме первенца Николая в ней росли четыре сестры и два брата. Достаток был средний, но семью отличали отношения сердечные и теплые. Отец, Александр Иванович, настоятель Никольской церкви, был человеком авторитетным, известным своим бескорыстием. Его отличала редкая среди местного духовенства страсть к книгам. Собранная им богатейшая в городе библиотека насчитывала сотни томов, большинство из которых было светского содержания. Первый биограф Добролюбова Н. Г. Чернышевский отметил, что среди них были комплекты "Отечественных записок" Свиньина, пушкинского "Современника", сочинения Жуковского, Карамзина, многотомная "Антология русских стихотворений", а также произведения древних авторов - Плутарха, Иосифа Флавия; французских просветителей, Бальзака и других писателей. В доме с неизменным уважением произносились имена Державина, Пушкина, Крылова, Лермонтова.

   Из окон отцовского дома, стоявшего на высокой горе у Лыковой дамбы, с той поры как осознал себя, мог видеть Коля Добролюбов крылатый размах великой реки, которая, вобрав здесь окские воды, становится той неудержимой Волгой-матушкой, что воспета в раздольных песнях и поэтических сказаниях русского и других народов, населяющих ее берега.

   Здесь дано было постичь Добролюбову, что Волга не только большая вода и главная торговая улица России, но что в ее безмерности - душа и характер, счастье и горе, боль и удаль народа русского. И что с берегов ее глядят в эти могучие воды не просто города, деревни и красоты природы, но века истории и судьбы государства российского. И каждый из веков выдвигал и оставлял в памяти свои события, свои имена.

   Совсем недалеко от дома можно было увидеть стены и башни старинного кремля, обелиск славным деяниям гражданина Минина и князя Пожарского, услышать раздольную песню о волжском утесе и думах удалого атамана или сказ о карающей неправедность господ руке Пугачева.

   Со сказками, былью и небылью знакомили мальчика его мать Зинаида Васильевна и няня - простая крестьянка Наталья Осиповна. Все это нашло отражение в его первых, еще наивных стихах:

  

   Стал я слушать со вниманием,

   Как моей сестренке маленькой

   Нянька сказывала сказочки -

   Сказки дивные, старинные,

   Все про храбрых, сильных витязей,

   Про дела их молодецкие

   И про битвы богатырские... {*}

   {* Добролюбов Н. А. Собр. соч. в 9-ти т., т. 8. М.-Л., 1964, с. 145.}

  

   Родной город и Волга давали ему уроки и поэтические, и политические. Дважды в год обычно размеренная и даже полусонная жизнь города резко нарушалась. Сокрушительная сила весеннего ледохода и размах половодья выводили на берег весь народ. Но было и другое половодье - знаменитая Нижегородская ярмарка, куда также устремлялся стар и млад. Тридцатитысячный город разбухал в дни ярмарки почти в десять раз. На этом всероссийском торжище купеческое богатство и разгул сочетались с кричащей нуждой бурлацкой голытьбы и нашествием нищих. Здесь шла бойкая торговля российскими и заморскими товарами и постыдный торг людьми. Местный историк

   А. О. Звездин еще в дореволюционную пору писал: "Нижегородская ярмарка в первой половине XIX века была главным центром торговли крепостными людьми... сплошь и рядом привозили на ярмарку крестьян, связанных веревками и скованных друг с другом, и выставляли на продажу" {Звездин А. О. О продаже людей на Нижегородской ярмарке. Действия Нижегородской ученой архивной комиссии. Н. Новгород, 1912, т. 10, с. 58.}.

   Внимательный глаз легко найдет в пламенных статьях Добролюбова следы и отзвуки его богатых и разнообразных детских и юношеских впечатлений.

   Вот картина из знаменитой статьи "Луч света в темном царстве": "...город стоит на берегу Волги, весь в зелени; с крутых берегов видны далекие пространства, покрытые селеньями и нивами; летний благодатный день так и манит на берег, на воздух, под открытое небо, под этот ветерок, освежительно веющий с Волги..." {Добролюбов Н. А. Собр. соч., т. 6, с. 322.}

   И тем яростней, тем необходимей, по мысли Добролюбова, должен быть луч света - луч протеста в оскверняющем эту красоту темном царстве Кабаних и Диких, которые творят "законные жестокости", не только запрягая людей в бурлацкие лямки, но и тираня ближних за семейными засовами.

   А в статье "Когда же придет настоящий день?", которую В. И. Ленин характеризовал как "настоящую революционную прокламацию" {В. И. Ленин о литературе и искусстве. М., 1979, с. 650.}, Добролюбов писал: "Все, что я видел, все, что слышал, развивало во мне тяжелое чувство недовольства; в душе моей рано начал шевелиться вопрос: да отчего же всё так страдает, и неужели нет средства помочь этому горю, которое, кажется, всех одолело?" {Добролюбовы. А. Собр. соч., т. 6, с. 130.}

   Разбирая "Очерк истории русской поэзии" А. Милюкова в статье "О степени участия народности в развитии русской литературы", Добролюбов, воспитанный в детстве в духе ортодоксального православия и тогда же познавший силу и поэзию народного творчества, смело противопоставляет вялости, мертвенности и отвлеченности церковных книжников глубоко народные в своей сущности древние языческие предания и соответствующие им эпические произведения древнерусской литературы. В них "величавый образ Святослава, храброго, деятельного, разделяющего с подданными все труды и недостатки, заботящегося о богатстве земли своей, говорящего: "Не посрамим земли Русский,- ляжем костьми ту" {Добролюбов Н. А. Собр. соч., т. 2, с. 240.}. В том же ключе рассматривает он образ князя Игоря в знаменитом "Слове...", который мало подвергся "книжной порче", он "...является храбрым и деятельным; он сам идет во главе своего войска в чужую землю, чтобы отомстить врагам за обиду земли Русской; он не смущается пред опасностями и говорит: "Лучше потяту быти, неже полонену быти..." {Там же, с. 241.}.

   Здесь, как и в ряде других работ, Добролюбов открыто поддерживает здоровое народное начало в противовес скуке, вымученной книжности казенного православия.

   Родители рано заметили способности своего старшего сына. Он получил столь серьезную домашнюю подготовку, что был принят прямо на последний - второй курс четвертого класса духовного училища, а в 1848 году в двенадцатилетнем возрасте успешно выдержал вступительные экзамены по классу словесности Нижегородской духовной семинарии.

   И в семинарии Добролюбова отличали начитанность, глубина и разносторонность знаний. Его совсем не привлекали шумные игры сверстников, лихие забавы бурсачества. Любопытны характеристики, даваемые ему тогдашними наставниками: "Отличается тихостью, скромностью и послушанием...", "усерден к богослужению и вел себя примерно хорошо", "...отличается неутомимостью в занятиях" {См.: Орлов С. А. Н. Добролюбов в Н. Новгороде. 2-е изд. с изменениями. Горький, Волго-Вятское кн. изд-во, 1985, с. 49.}.

   А между тем в сознании тихого и скромного юноши шла напряженная и трудная работа. Все заметнее для него становился контраст между теплотой отношений в семье и тупой педантичностью семинарских порядков; между тем, что постоянно черпал юноша из литературы, и очевидной ограниченностью и даже невежеством многих преподавателей, толкующих премудрости религиозной схоластики. Именно в семинарии появляются у Добролюбова первые, пока еще тайные сомнения в истинности божественного откровения. В конце 1852 года он писал одному из своих друзей: "Семинарское образование с самого начала не слишком привлекло меня; но тем не менее, неизбежное влияние его отразилось и на мне. Жизнь сердца кончилась, начал работать рассудок. Глупое зубрение уроков не удалось мне, гораздо более нравилось мне чтение книг, и вскоре оно сделалось моим главным занятием и единственным наслаждением и отдыхом от тупых и скучных семинарских занятий. Я читал все, что попадалось под руку: историю, путешествия, рассуждения, оды, поэмы, романы,- всего больше романы... все было поглощаемо мною с необыкновенной жадностью" {Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, т. 1. М., Изд. К. Т. Солдатенкова, 1890, с. 653.}.

   Однако изучение источников показывает, что это чтение было отнюдь не бессистемно. Юноша Добролюбов с 1849 по 1853 год вел так называемые реестры книг, причем многие из этих записей содержали краткое резюме прочитанного. Реестры показывают его глубокое знакомство как с мировой литературой, так и с русскими авторами. Уже тогда он хорошо знает большинство произведений Белинского, стихи и прозу Некрасова, с интересом знакомится с сочинениями Герцена. Еще в 1850 году он прочел "Письма о изучении природы" Герцена. В реестре записано: "Письма довольно непонятны местами, вообще очень хорошо" {Орлов С. А. Н. Добролюбов в Н. Новгороде, с. 92.}.

   Но даже столь активное чтение и обязательные занятия в семинарии не могли удовлетворить Добролюбова полностью. Он жадно ищет деятельности и находит ее в разнообразных литературных опытах, в среде небольшой группы единомышленников, в издании рукописного журнала, в фольклорных экспедициях, которых он совершил по губернии более тридцати.

   Постепенно, так же как в свое время у Чернышевского, зреет в его душе мечта об уходе с духовной стези, об университете, литературном поприще.

   Осенью 1853 года с рекомендацией для поступления в Духовную академию Добролюбов едет в Петербург и здесь, вопреки ожиданиям родителей и духовных наставников, поступает в Главный педагогический институт. Это был мужественный шаг, круто изменивший всю судьбу нижегородского семинариста.

   Уже на первом курсе Добролюбов проявляет такую подготовку и способности, которые выдвигают его в число лучших, а затем и в духовные лидеры передового студенчества. Он изучает и хорошо знает труды Белинского и Герцена, штудирует сочинения Фейербаха, Гегеля и младогегельянцев, английских, французских и немецких материалистов, социалистов-утопистов, видных социологов и историков Запада. Вся эта сумма теоретических знаний анализируется им критически, творчески.

   Постепенно вокруг него складывается кружок радикально настроенной молодежи, которую объединяет дух товарищества, глубокий интерес к общественным вопросам, сопротивление грубости и солдафонству институтского начальства.

   Добролюбов ведет активную пропаганду среди студентов, выпускает подпольную рукописную газету "Слухи", на страницах которой подвергается беспощадной критике самодержавие, крепостное право, угнетение народа, произвол царской администрации. Радикальное направление газеты достаточно хорошо видно, например, из вывода, сделанного в номере от 11 сентября 1855 года: "...нужно не только вымести Россию: этого мало... Нужно сломать все гнилое здание нынешней администрации, и здесь, чтобы уронить верхнюю массу, нужно только расшатать, <рас>трясти основание. Если основание составляет низший класс народа, нужно действовать на него, раскрывать ему глаза на настоящее положение дел, возбуждать в нем спящие от века богатырским сном силы души, внушать ему понятия о достоинстве человека, об истинном добре и зле, о естественных правах и обязанностях" {Добролюбов Н. А. Собр. соч,. т. 1, с. 117.}.

   О свободолюбии Добролюбова и его революционных настроениях убедительно свидетельствуют и многие его стихотворные произведения той поры: "На 50-летний юбилей Н. И. Греча", "Дума при гробе Оленина", "Ода на смерть Николая I", "Газетная Россия" и другие.

   Становление Добролюбова как мыслителя и революционера в значительной мере ускорили события, сопутствовавшие поражению России в Крымской войне. Царизм, по выражению Энгельса, "потерпел жалкое крушение... он скомпрометировал Россию перед всем миром, а вместе с тем и самого себя - перед Россией. Наступило небывалое отрезвление" {Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 40.}.

   Приходится только удивляться, что едва сошедший со студенческой скамьи Добролюбов высказал мысли, почти совпадающие с приведенной формулировкой Энгельса: "...нас расшевелила война, заставивши убедиться в могуществе европейского образования и в наших слабостях. Мы как будто после сна очнулись, раскрыли глаза на свой домашний и общественный быт и догадались, что нам кое-чего недостает" {Добролюбов Н. А. Собр. соч., т. 2, с. 120.}.

   И главным, что мешало России встать на путь ускоренного прогресса и развития, как правильно понял Добролюбов, были оковы крепостничества и самодержавия. Борьбе с ними он и решает посвятить свою жизнь.

   Глубоко, ярко и образно он подвел итог этому этапу своей жизни в дневниковой записи в конце 1855 года: "Сын священника, воспитанный в строгих правилах христианской веры и нравственности,- родившийся в центре Руси, проведший первые годы жизни в ближайшем соприкосновении с простым и средним классом общества, бывший чем-то вроде оракула в своем маленьком кружке, потом - собственным рассудком, при всех этих обстоятельствах, дошедший до убеждения в несправедливости некоторых начал, которые внушены были мне с первых лет детства; понявший ничтожность и пустоту того кружка, в котором так любили и ласкали меня,- наконец, вырвавшийся из него на свет божий и смело взглянувший на оставленный мною мир, увидевший все, что в нем было возмутительного, ложного и пошлого,- я чувствую теперь, что более, нежели кто-нибудь, имею силы и возможности взяться за свое дело..." И в той же записи как вывод и решимость: "...я как будто нарочно призван судьбою к великому делу переворота!.." {Добролюбов Н. А. Собр. соч., т. 8, с. 463-464.}

   А в своих стихах той поры он звал к этому перевороту и мечтал о грядущей свободной России:

  

   Вставай же, Русь, на подвиг славы,-

   Борьба велика и свята!..

   Возьми свое святое право

   У подлых рыцарей кнута...

  

   Она пойдет!.. Она восстанет,

   Святым сознанием полна,

   И целый мир тревожно взглянет

   На вольной славы знамена.

  

   . . . . . . . . . . . . . .

   Тогда республикою стройной

   В величьи благородных чувств,

   Могучий, славный и спокойный,

   В красе познаний и искусств,

  

   Глазам Европы изумленной

   Предстанет русский исполин,

   И на Руси освобожденной

   Явится русский гражданин... {*}

   {* Там же, с. 23-24 ("Дума при гробе Оленина").}

  

   Таким, готовым к святому делу борьбы за освобождение крестьянства, за лучшее будущее страны и появился Добролюбов в "Современнике" в 1856 году. Его познакомил с Чернышевским близкий друг по институту, бывший ученик Николая Гавриловича по Саратовской гимназии Н. П. Турчанинов.

   Эта встреча, ставшая большим и знаменательным событием в жизни двух великих писателей и революционеров, положила начало их взаимному влиянию, идейному побратимству и дружбе.

   Их непосредственной встрече предшествовал период заочного знакомства. В конце 1854 года через профессора Срезневского к Чернышевскому попадает работа Добролюбова "Заметки и дополнения к сборнику русских пословиц г. Буслаева". Хотя заметки и не были напечатаны, но, по свидетельству современников, вызвали у Чернышевского интерес к автору и желание познакомиться с ним. В начале 1855 года через того же Срезневского Чернышевскому стало известно о том, что у Добролюбова при обыске были найдены заграничные издания Герцена и "дело" с большим трудом удалось замять.

   Со своей стороны и Добролюбов интересуется Чернышевским, его работами. Осенью 1855 года он записывает в дневнике об издании Чернышевским магистерской диссертации и рецензиях на нее. Несколько позже он записал в дневнике и свой отзыв: "...диссертация Чернышевского мне очень нравится и кажется вещью очень замечательною" {Добролюбов Н. А. Собр. соч., т. 8, с. 561.}.

   Как известно, Чернышевский о первой встрече с Добролюбовым вспоминал так: "...он просидел со мною очень долго ...и толковали мы с ним о его понятиях. Я спрашивал, как он думает о том, о другом, о третьем; сам говорил мало, давал говорить ему... Я хотел узнать, достаточно ли соответствуют его понятия о вещах понятиям, излагавшимся тогда в "Совр<еменник>е". Оказалось, соответствуют вполне" {Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. I, с. 756.}.

   Таким образом, уже при первой встрече Чернышевский характеризует Добролюбова как человека со сложившимся образом мыслей, вполне совпадавшим со взглядами самого Чернышевского. "...Если была какая-нибудь разница в мыслях между мною и Добролюбовым,- отмечал Чернышевский,- она была ничтожна..." {Там же, с. 748.}

   Мысль о самостоятельном формировании мировоззрения Добролюбова Чернышевский особо подчеркнул в статье "В изъявление признательности. Письмо к г. З-ну", написанной уже после смерти Добролюбова.

   "Что же касается влияния моих статей на Добролюбова,- пишет в ней Николай Гаврилович,- этого влияние не могло быть даже и в той... степени, какую могли иметь статьи Белинского... Когда Добролюбов познакомился со мною, его образ мыслей уже был вполне установившийся" {Там же, т. X, с. 118-119.}.

   Однако при всей скромности Н. Г. Чернышевского и даже категоричности его утверждений о самостоятельности теоретических и мировоззренческих установок своего нового знакомого, никто не может отрицать могучее воздействие его убеждений и его личности на Добролюбова. О глубоко уважительном и неизменно признательном отношении Добролюбова к своему старшему другу говорят многочисленные свидетельства современников, об этом говорят и высказывания самого Николая Александровича. В письме к Н. П. Турчанинову Добролюбов писал 1 августа 1856 года: "С Николаем Гавриловичем я сближаюсь все более и более научаюсь ценить... Столько благородной любви к человеку, столько возвышенности в стремлениях, и высказанной просто, без фразерства, столько ума, строго-последовательного, проникнутого любовью к истине,- я не только не находил, но никогда и не предполагал найти. Я до сих пор не могу привыкнуть различать время, когда сижу у него. Два раза должен был ночевать у него: до того досиделся... С Н. Г. мы толкуем не только о литературе, но и о философии, и я вспоминаю при этом, как Станкевич и Герцен учили Белинского, Белинский - Некрасова..." {Добролюбов Н. А. Собр. соч., т. 9, с. 248.}

   За 1856 год на страницах "Современника" увидело свет три статьи Н. А. Добролюбова. Даже первая из них - "Собеседник любителей российского слова" обратила на себя внимание читателей своим резким выступлением против ложно академического направления в литературоведении и критике. С этих нор выступления Добролюбова в "Современнике" становились заметным событием в литературной и общественно-политической жизни России.

   После окончания института, в 1857 году, Добролюбов становится постоянным сотрудником журнала, руководителем критико-библиографического отдела.

   Чернышевский настойчиво и активно способствовал скорейшему становлению Добролюбова как одного из ведущих сотрудников "Современника". "...Мне,- писал Чернышевский,- удалось несколько облегчить Добролюбову путь к беспрепятственной деятельности в "Современнике". Я говорил кому было нужно, что этот человек обладает великим умом и талантом и что наш брат не должен опекунствовать над ним; когда доходил до меня слух, что ту или другую статью его находят неосновательною люди, имевшие тогда голос в литературном кругу нашего журнала, я отвечал, что он умнее их и основательнее понимает вещи" {Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. т. X, с. 121.}.

   По единодушному признанию Некрасова, Чернышевского и других шестидесятников, молодая энергия, творческая неукротимость, твердость характера сделали Добролюбова душой нового направления журнала, катализатором идейной определенности его революционно-демократических позиций.

   Некрасов считал необходимым подчеркнуть значение личных качеств Добролюбова в работе и позиции редакции "Современника", говоря, что в отличие от многих, проявлявших житейскую дипломатию в отношениях с идейными противниками, Добролюбов "смеялся в лицо глупцу, резко отворачивался от негодяя, он соглашался только с тем, что не противоречило его убеждениям" {Некрасов Н. А. Собр. соч. в 8-ми т., т. 7. М., 1967, с. 391.}.

   Склонный к либерализму И. С. Тургенев перед уходом из журнала всерьез доказывал Чернышевскому, что с ним он может ужиться и даже имеет к нему расположение, но "к Добролюбову у него не лежит сердце". К этому же времени, как свидетельствовал Николай Гаврилович, относится и злая шутка Тургенева о том, что если Чернышевский просто змея, то Добролюбов - змея очковая {Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. X, с. 123.}.

   Именно по инициативе Добролюбова, при активной поддержке и участии Некрасова возникло сатирическое приложение к "Современнику" под названием "Свисток", который беспощадно разил как крепостников-помещиков, так и бесплодное прекраснодушие либералов.

   На этой почве в 1859 году и возник печально знаменитый конфликт "Современника" с Герценом после публикации в "Колоколе" статьи "Very dangerous!!!" ("Очень опасно!!!"). Выпад Герцена особенно тяжело переживал Добролюбов, который с детских лет бесконечно уважал Искандера. В этой ситуации Чернышевский был полностью на стороне друга. "...Настоящее сочувствие,- записывает в дневнике Добролюбов,- только и нашел я в Чернышевском" {Добролюбов Н. А. Собр. соч., т. 8, с. 570.}. Понадобилась специальная поездка Николая Гавриловича в Лондон, чтобы в какой-то степени смягчить вредящее общему делу столкновение петербургского и лондонского революционных изданий.

   Чем же определялось влияние Добролюбова, сила его воздействия на общественно-политическую и литературно-художественную жизнь того времени? Конечно, его литературным талантом, но в огромной степени четкой системой выработанных им революционно-демократических взглядов, убежденностью в правоте избранного им революционного пути, силой его диалектико-материалистической мысли.

   В знаменитых "Очерках гоголевского периода русской литературы" Н. Г. Чернышевский сумел сделать замечательный вывод о самостоятельности передовой русской общественной мысли, связанной прежде всего с именами Герцена и Белинского. "С того времени,- писал он,- как представители нашего умственного движения самостоятельно подвергли критике гегелеву систему, оно уже не подчинялось никакому чужому авторитету" {Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. III, с. 224.}. Блестящим подтверждением этой мысли являются философские и социологические взгляды Н. А. Добролюбова.

   Его мировоззрение выросло прежде всего на русской почве, в практике отечественной общественной жизни. В теоретическом отношении он опирался на произведения Белинского, Герцена, Чернышевского, на критическое переосмысление гегелевской философии, на их высокую оценку его диалектического метода, на ту замечательную материалистическую традицию, которая идет в нашей стране от народной мудрости, от Ломоносова и Радищева. В этом смысле Добролюбов шел быстрее своих предшественников. Они во многом проложили ему путь, и он счастливо избежал тех мучительных поисков истины, которые, к примеру, были уготованы Белинскому.

   С последовательно материалистических позиций Добролюбов подверг резкой критике идеализм всех мастей, опираясь при этом на развитие естественных наук и теоретические достижения своих материалистических предшественников.

   Естественнонаучные проблемы интересовали Добролюбова еще в годы ученичества. Это подтверждает, например, его обращение к переводу статьи Литтре "Говорящие столы и стучащие духи", опубликованной в 1856 году в "Современнике". Молодой автор не случайно избрал для перевода эту тему. Его материалистические убеждения были оскорблены влиянием спиритизма в среде студенчества, и он выбрал работу, направленную на борьбу с этим видом наукообразного обмана.

   Один за другим в "Современнике" печатаются материалы Добролюбова о строении земного шара, о земном магнетизме, о проблемах астрономии, психологии, педагогики, статьи и рецензии по вопросам собственно философии. Все они направлены против идеалистических трактовок и утверждают чистоту материалистической картины мира. Позиции Добролюбова - это позиции воинствующего материалиста.

   Только в первой половине 1858 года он напечатал в "Современнике" рецензию на книжку профессора В. Берви, принципиальную статью "Органическое развитие человека в связи с его умственной и нравственной деятельностью", рецензии-памфлеты - "Френология" и "Об истинности понятий или достоверности человеческих знаний". В них Добролюбов предстает уже зрелым мыслителем-материалистом, владеющим оружием диалектики. Читателя привлекали его научная эрудиция и политический темперамент. Ярким тому примером является его выступление против профессора Берви. Язвительная работа Добролюбова была закончена вскоре после выхода книжки казанского невежды. "Материалисты, - заявлял в ней псевдопрофессор,- вооруженные весами, стеклами и ножом, воображают открыть нам тайны природы. Это для общего блага страшное направление умов..." Книжка Берви, как писал Добролюбов, сама по себе не заслуживала особого внимания - "довольно бы было в пяти строках предать ее на общее посмеяние" {Добролюбов Н. А. Собр. соч., т. 2, с. 334.}, но Добролюбов заметил особую агрессивность автора-мракобеса и дал ему сокрушительный бой. После этого он еще не раз выступал против конкретных носителей идеализма - таких, как Кусаков, Кикодзе, Савич, нанося им тяжелые поражения как блестящий полемист и убежденный сторонник передового мировоззрения.

   В статье Добролюбова "Органическое развитие человека в связи с его умственной и нравственной деятельностью" дается подробный историко-философский очерк возникновения и развития идеалистических воззрений. Он завершается достойным внимания выводом: "...все усилия наши представить себе отвлеченного духа без всяких материальных свойств или положительно определить, что он такое в своей сущности, всегда были и всегда останутся совершенно бесплодными". Между тем материалистическая философия, опирающаяся на новейшие данные естественных наук, вполне в состоянии объяснить "отношение между духовной и телесной деятельностью человека" {Добролюбов Н. А. Собр. соч., т. 2, с. 434.}. Добролюбов в этой работе стремится обосновать, что наше сознание представляет собой особое порождение и свойство материи.

   К чести Добролюбова следует сказать, что, отвергая идеализм, он сумел увидеть и подвергнуть критике пороки вульгарного материализма, считавшего, например, мысль таким же продуктом мозга, каким является желчь, вырабатываемая печенью.

   Материалистическая философия шестидесятников, считавшая своей задачей не только объяснение окружающего мира, но и его революционное изменение, обладала твердой уверенностью в неограниченных возможностях человеческого разума и объективности познания.

   Добролюбов активно продолжал борьбу с агностицизмом, которую столь настойчиво проводили Белинский, Герцен, Чернышевский. И, как правильно подчеркивал крупный исследователь жизни и творчества Добролюбова В. С. Кружков, его беспокоила не только чисто философская сторона этого вопроса, а практическая сторона дела, ибо агностики-идеалисты, отрицая познаваемость мира, обрекли науку на бессилие перед природой, а трудящегося человека на бездействие и пассивность в борьбе с угнетателями.

   В ряде работ Добролюбов стремится понять корни идеализма и религии, объяснить историю человеческого познания и освобождения человека от власти природы. Однако он искал объяснения этому преимущественно в сознании человека и не смог увидеть в материальном производстве главный фактор происхождения человека, основной двигатель человеческого прогресса. Оставаясь убежденным материалистом "внизу", в области понимания природы, Добролюбов, как и его учителя, остановился перед историческим материализмом.

   При всем том Добролюбов высказывает ряд верных материалистических догадок относительно общественного развития. Он отстаивает исторический подход к оценке явлений социальной жизни. Критикуя дворянского историка Жеребцова, Добролюбов показывает научную несостоятельность сведения русской истории к генеалогии князей и царствующих особ. "История народов,- пишет он,- зависит в своем ходе от некоторых законов, более общих, нежели произвол отдельных личностей" {Там же, т. 3, с. 304.}.

   Отвергая субъективистское толкование истории, Добролюбов замечает: "Не хотят понять, что ведь историческая личность, даже и великая, составляет не более как искру, которая может взорвать порох, но не воспламенит камней, и сама тотчас потухнет, если не встретит материала, скоро загорающегося. Не хотят понять, что этот материал всегда подготовляется обстоятельствами исторического развития народа и что вследствие исторических-то обстоятельств и являются личности, выражающие в себе потребности общества и времени" {Добролюбов Н. А. Собр. соч., т. 2, с. 274-275.}.

   И Чернышевский, и Добролюбов, размышляя о грядущем России, о будущности родной страны, обращали пристальное внимание на ход событий в странах Запада.

   Добролюбов в ряде статей высказал замечательные материалистические положения о том, что выход буржуазии на арену экономической и политической жизни непосредственно связан с эпохой промышленного переворота. В статье "Роберт Овен и его попытки общественных реформ" Добролюбов говорит о том, что капитализм принес с собой новую технику и новую промышленность, что "среднее сословие возвышалось в своем значении и было уже в состоянии тягаться с землевладельческой аристократией" именно потому, что оно явилось носителем переворота, произведенного "в конце XVIII века в промышленности Англии... изобретениями Уатта и Эркрайта" {Там же, т. 4, с. 21.}.

   При этом Добролюбов достаточно хорошо видит эксплуататорскую сущность капитализма. Он понимает, что буржуазные революции на Западе привели не к освобождению трудящихся, а к замене одной формы эксплуатации другой. "Теперь вся история только в том,- пишет он в статье "От Москвы до Лейпцига",- что актеры переменились; а пьеса разыгрывается псе та же". Положение трудящихся же, особенно в тех странах, где капиталистическая эксплуатация сочеталась с феодальной, еще более ухудшилось, ибо "рабочий народ остался под двумя гнетами: и старого феодализма, еще живущего в разных формах и под разными именами во всей Западной Европе, и мещанского сословия, захватившего в свои руки всю промышленную область" {Там же, т. 5, с. 459.}.

   Капитализм несет с собой общественный прогресс - это бесспорно для Добролюбова, но для него также