Главная » Книги

Чернышевский Николай Гаврилович - Сочинения Т. H. Грановского, Страница 2

Чернышевский Николай Гаврилович - Сочинения Т. H. Грановского


1 2

и в прошедшее живого чувства любви к ближнему и узнать брата в отделенном от него веками иноплеменнике. Тот не историк, кто не сумел прочесть в изучаемых им летописях и грамотах начертанные в них яркими буквами истины: в самых позорных периодах жизни человечества есть искупительные, видимые нам на расстоянии столетий стороны, и на дне самого грешного пред судом современников сердца таится одно какое-нибудь лучшее и чистое чувство...
  
   Мы так долго останавливались на этой речи, приводили из нее столько отрывков не потому только, что она действительно принадлежит к числу произведений, каких немного в целой нашей литературе: мы считали также нужным, чтобы читатель имел перед глазами пример, на котором мог бы проверять справедливость суждения, которое необходимо высказать прямым образом о собственно ученой стороне сочинений Грановского. Мы упоминали, что некоторые смотрели на нее с недоверчивостью и если не решались, но инстинктивному сознанию своей слабости в научном деле и своей неправоты, высказывать сомнений открыто, то не упускали случаев ввернуть какой-нибудь таинственный намек об этом предмете. Мы помним даже, что один полубездарный компилятор, открывший,
  
   Рассудку вопреки, наперекор стихиям8,
  
   что Англия обширнее России, и тем заставивший иных возыметь выгодное мнение о его знаниях,- помним, что он в какой-то географической или статистической статейке дерзнул вставить замечание, что Тамерлан был ничтожный человек, которого могут считать достойным внимания истории только тупоумные и безнравственные люди. Вы, может быть, и не догадались, что это был смертный приговор Грановскому, избравшему Тимура предметом одной из своих публичных лекций, читанных в 1851 году. Возражать подобным приговорщикам, конечно, не стоит; но нравственное уродство доходит иногда до такой нелепости, что интересно бывает рассмотреть причины, его образовавшие. Ценители литературных произведений разделяются на два класса: одни имеют настолько ума и знания, что могут судить о предмете по его внутренним качествам, понимать сущность дела; другие неспособны к этому, по недостаточному знакомству с делом или по непроницательности взгляда. Что ж остается делать последним, когда они одарены таким самолюбием, что непременно хотят делать приговоры о вещах, сущность которых не доступна их пониманию? Они хватаются за внешние признаки и, например, если дело идет о поэтическом произведении, руководятся именем автора: прочтите им "Бориса Годунова", сказав, что эту драму написал бездарный человек, они решат, что драма плоха; прочтите "Таньку, разбойницу Ростокинскую"9, сказав, что роман этот написал г. Лажечников, и они скажут, что роман хорош. Это люди простые и невзыскательные. Когда речь пойдет об ученых предметах, иные судьи руководствуются более замысловатыми основаниями: ведь ученость дело мудреное. Зато приметы, по которым она узнается непонимающими ее людьми, очень ясны, так что ошибка невозможна: непонятный язык, тяжелое изложение, множество бесполезных ссылок, заносчивость автора, присвояющего себе все, что сделано другими. Особенно последнее качество полезно: есть люди, которые поверят вам на слово, если вы скажете, что вы первый открыли, что Александр Македонский победил персов, и жестоко будете изобличать ваших предшественников, которые все ошибались и не понимали, что Александр Македонский был герой. Вы можете иных уверить даже в том, что не Колумб, а вы открыли Америку: ведь уверил же в этом очень многих Америк Веспуций. Но горе вам во мнении этих знатоков, если вы не хотите окружать себя ореолом педантизма, если вы с уважением отзываетесь о других ученых, занимавшихся одним с вами предметом, говорите, что истина, ими открытая, действительно есть истина, если вы не выставляете заботливо различия между тем, что в вашем сочинении принадлежит к прежним приобретениям науки и что принадлежит собственно вам,- тогда знатоки, о которых мы говорим, с первого же раза поймут, в чем дело, и догадаются, что вы человек неученый, поверхностный, что вы только переписываете чужие труды, что у вас нет самостоятельного взгляда, и т. д., и т. д. Очень жаль, что таким знатокам не вздумалось оценить творения Гизо, Августина Тьерри, Маколея: мы узнали бы, что все эти писатели были люди малосведущие, поверхностные компиляторы. Да и Шлоссер не ушел бы от этого строгого, но справедливого приговора: ведь у него на каждой странице встречается фраза "в этом случае я совершенно согласен с мнением такого-то и лучшего ничего не умею сказать, как повторить его слова", после чего следует длинная выписка.
   Грановский не напечатал при жизни таких обширных и капитальных сочинений, которые могли бы, по своему значению для науки, быть сравниваемы с творениями великих писателей, нами названных. Надобно думать, что издание его университетских курсов значительно изменит это отношение. Но нет надобности ждать, пока его лекции будут напечатаны, чтобы иметь полное право признать в нем не только ученого, имевшего огромное значение для Московского университета, русской литературы, русского просвещения вообще, признать в нем не только первого из немногочисленного круга ученых, занимающихся у нас всеобщею историею, но и одного из замечательнейших между современными европейскими учеными но обширности и современности знания, по широте и верности взгляда и по самобытности воззрения. Та небольшая статья, обзор которой так долго занимал нас, одна может доставить достаточные доказательства тому. Мы нарочно выбрали не другое какое-нибудь сочинение, имеющее более серьезную внешность, а именно эту речь, написанную очень легко и популярно, без всяких внешних признаков учености и глубокомыслия, чтобы пример был тем убедительнее. Если в форму академической речи, которая почти всегда остается набором незначительных общих фраз, Грановский внес глубокое и новое содержание и самостоятельную идею, то тем скорее можно убедиться, что в его трудах более специальных эти достоинства были всегда неотъемлемыми качествами. Взглянем же на ученое достоинство речи, с содержанием которой тот, кто не имел случая прочесть ее прежде, мог ознакомиться через наши извлечения.
   Читателю, знакомому с современною историческою литературою, хорошо известно, как немногие из нынешних историков успели понять необходимость того широкого взгляда, который внесен в науку Шлоссером и Гизо. Творения Ранке, Прескотта, Маколея отличаются великими достоинствами; быть может, в некоторых отношениях эти писатели должны быть поставлены выше Гизо и самого Шлоссера. Но по той тесной программе, которою они считают возможным ограничивать науку, они принадлежат прежнему направлению, обращавшему внимание почти исключительно на политическую историю. Сам Гегель, этот столь широкий ум, в сущности еще не выходил из ее тесных границ. После таких примеров надобно ли говорить о второстепенных ученых? Почти все они продолжают держаться рутины. Слабые признаки того, что программа Гизо и Шлоссера сделается общею программою исторических трудов, видим в том, что уже довольно часто один и тот же человек пишет равно основательные сочинения по политической истории и по истории литературы: в пример укажем на Маколся и Гервинуса. Но эти две отрасли одной науки продолжают оставаться для него различными науками, из которых одной так же мало дела до другой, как лет тридцать тому назад физиологии мало было дела до химии. И заметим, что такая разделенпость, так стесняющая горизонт истории, не есть только недостаток выполнения, допускаемый этими историками по трудности в одно время обнять своими исследованиями с равною полнотою ту и другую отрасль исторических материалов: нет, она допускается не слабостью исполнительных сил автора, а преднамеренно принимается его мыслью, как граница, полагаемая идеею самой науки: историк не то чтобы не мог - он просто не находит побуждения, не хочет дать своим исследованиям более широкий объем. Рутина еще очень сильна. Грановский, напротив того, видит, что даже и та более широкая программа науки, которая у Шлоссера и Гизо до сих пор остается смелым нововведением, должна быть еще расширена присоединением к политическому и умственному элементам народной жизни натурного элемента; мало того, что он требует расширения границ науки, нынешняя односторонность которой чувствуется очень немногими, он видит, что она должна стать на новом, прочном основании строгого метода, которого ей до сих пор недостает. Надобно ли говорить, что этим предсказанием обозначается начало совершенно новой эпохи в науке?
   Не должно обманываться тем, что Грановский ссылается в этих случаях на г. Бэра, Кетле, Эмерсона: надобно только присмотреться к его речи, чтобы увидеть тут нечто совершенно другое, нежели простое заимствование мыслей у того или другого ученого. Видно, что мысль крепко принадлежит самому Грановскому, и цитаты имеют целью только доказать, что не он один так думает, что мысль, им высказанная, не его личная выдумка, а вывод из нынешнего положения науки, делаемый каждым проницательным человеком. Только у людей, которым инстинкт говорит, что, во всяком случае, несмотря на все видимые уступки своей собственности другим, они останутся довольно богаты, бывает это стремление указывать на людей, высказывавших ту же самую мысль, которая кажется им справедливою. И, действительно, кто вникнет в понятия Грановского, тот увидит, что они глубоко самостоятельны и прочувствованы им часто гораздо полнее и глубже, нежели теми людьми, на которых он ссылается. Пример у нас перед глазами: для Эмерсона мысль о значении истории далеко не имеет той важности, какую придает ей Грановский. Надобно еще заметить, что существенные приобретения наукою делаются не другим каким-либо способом, как тем, что к данной науке прилагаются истины, выработанные другою наукою. Так, химия обязана своими успехами введению количественного метода, заимствованного из математики; нравственные науки ныне подчиняются историческому методу и, без сомнения, много от него выиграют. Это до такой степени справедливо, что новая эпоха в науке создается чаще всего не специалистом, который слишком привык к рутине и обыкновенно отличается от своих сотоварищей только большим или меньшим объемом, но не существенным различием в содержании знания,- преобразователями науки бывают обыкновенно люди, первоначально занимавшиеся другою отраслью знания; так, например, Декарт, Лейбниц, Кант были математики, Адам Смит профессор словесности и логики, и т. д. Причина тому очень проста: человек, приступающий к глубокому исследованию с запасом знаний, чуждых другим ученым, легче замечает в новом предмете стороны, ускользающие от их внимания. Свобода от рутины также много значит.
   Из специалистов обыкновенно только немногие обладают этими качествами, необходимыми для того, чтобы пролагать в науке новые пути: солидными знаниями в науках, которые не поставлены обычаем в число так называемых вспомогательных наук, и отсутствием рутины. Грановский принадлежал к этим немногим избранникам, и кто внимательно всмотрится в его сочинения, которые, по свидетельству всех знавших его, далеко не могут еще назваться полным отражением его богато одаренной личности,- тот убедится, что и эти немногие и небольшие трактаты дают уже несомненное доказательство того, что Грановский, если бы целью его деятельности была личная слава, мог бы стать на ряду с такими людьми, как Нибур, Гизо, Шлоссер. Но у него была другая цель, более близкая к потребностям его родины: служение отечественному просвещению,- и благословенна намять его, как одного из могущественнейших и благороднейших деятелей на этом священном поприще.
   Мы не будем теперь подробно разбирать остальных сочинений Грановского, помещенных в первом томе: каждое из них было в свое время основательно рассмотрено нашею ученою критикою; и разве немногие замечания должно было бы прибавить относительно того или другого в отдельности к сказанному уже в наших журналах. Конечно, теперь, когда эти сочинения возможно обозревать в их связи, яснее прежнего становятся идеи, одушевлявшие Грановского, как ученого писателя; но для того, чтобы характеристика их духовного единства была полна и всестороння, надобно дождаться появления второго тома, или, что будет еще лучше, издания его университетских курсов. Мы так и сделаем: если, давая нам второй том, издатели выскажут, как мы ожидаем, надежду, что печатание университетских курсов не замедлится, мы будем ждать этих курсов; если же не выскажется эта уверенность, что за вторым томом скоро явится третий и следующие, мы должны будем ограничиться рассмотрением двух изданных томов как отдельного целого. Тогда все-таки наш обзор будет полнее, нежели мог бы быть в настоящее время. Итак, теперь мы должны сказать только по нескольку слов об отдельных статьях, вошедших в состав изданного тома.
   За "Речью о значении истории" следует перевод письма известного натуралиста Эдвардса к Августину Тьерри "О физиологических признаках человеческих пород и их отношении к истории", с довольно обширными примечаниями и предисловием самого Грановского. В настоящем издании эта статья представляется как бы приложением к "Речи об истории", говорящей, между прочим, об ученом значении письма Эдвардса. Прекрасный разбор этого труда и вместе "Речи" Грановского был помещен г. Кудрявцевым в "Отечественных записках" (1853 г., т. LXXXVII).
   Статью "О родовом быте у древних германцев" мы недавно имели случай рассматривать, говоря о II томе "Историко-юридического архива", в котором она была помещена10 Здесь прибавим только, что она действительно составила эпоху в прениях о родовом и общинном быте. Исследователи наши увидели необходимость придать более точности своим понятиям об этом важном вопросе нашей истории и заняться ближайшим сравнением форм нашей общины с подобными явлениями у других славянских племен и других европейских народов: тогда только решится, до какой степени надобно считать явления так называемого родового быта свойственными исключительно нашей истории и насколько в них общего с тем, что представляет история других народов; решится также, которое из двух различных воззрений на эти явления ближе к истине: то ли, которое существование родового быта признает продолжающимся до Владимира и Ярослава и даже далее, или то, которое утверждает, что во времена, с которых начинаются наши исторические предания, родовой быт уже распался, выделив из себя семью и превратясь в союз отдельных семей, общину. Факты, указанные Грановским, пролили много света на это дело и полагают конец многим ошибочным мнениям о совершенном, будто бы, различии славянской общины от общин, какие застает история у германских и кельтских племен.
   До определения своего профессором истории при Московском университете, покойный Грановский, тогда еще ничем не известный молодой человек, написал несколько статей для "Библиотеки для чтения". Каждый знает, каким переделкам редакция этого журнала подвергала печатаемые в нем сочинения, и издатели поступили очень благоразумно, решившись не вносить в собрание сочинений Грановского его статей, помещенных в "Библиотеке для чтения", "не будучи в состоянии отделить от них чужого нароста и отличить те изменения, которые сделаны в них самою редакциею журнала". Они перепечатали только первую из них: "Судьбы еврейского народа", чтобы дать пример начальных трудов Грановского по науке, лучшим представителем которой был он у нас впоследствии времени.
   Два исследования: "Волин, Иомсбург и Винета" и "Аббат Сугерий", писанные для получения ученых степеней, имеют много общего: оба они, в угодность обычаю, облечены формою специализма, которой не любил Грановский, и могут совершенно удовлетворить строгих ценителей внешних признаков учености. Оба одинаково имеют предметом специальные вопросы всеобщей истории, обработку которых Грановский вообще не считал делом, долженствующим лежать на русском ученом, занимающемся всеобщею историею. Он выражался об этом так: "Одно из главных препятствий, мешающих благотворному действию истории, заключается в пренебрежении, какое историки оказывают обыкновенно к большинству читателей. Они, по-видимому, пишут только для ученых, как будто история может допустить такое ограничение, как будто она по самому существу своему не есть самая популярная из всех наук, призывающая к себе всех и каждого. К счастию, узкие понятия о мнимом достоинстве науки, унижающей себя исканием изящной формы и общедоступного изложения, возникшие в удушливой атмосфере немецких ученых кабинетов, несвойственны русскому уму, любящему свет и простор. Цеховая, гордая своею исключительностью наука не в праве рассчитывать на его сочувствие". Официальная цель, с которою написаны оба исследования, поставила Грановского в необходимость сделать уступку обычным требованиям и, сохранив общедоступность и интересность в изложении, дав своим частным темам такое значение, что они получили непосредственное отношение к историческим вопросам действительной важности, он снабдил их аппаратом специальной учености в разных эпизодических отступлениях и многочисленных примечаниях. Рутинисты не могли указать никакого недостатка в этом отношении, хотя и старались найти его, зная мнение Грановского о рутине. Они были побеждены собственным оружием, и когда один из их аколитов отважился было - вероятно, без совета старейшин - выступить гверильясом против "Аббата Сугерия", воображая, что разбирать ученые сочинения так же легко, как переписывать чужие лекции, г. Бабст обнаружил крайнюю несостоятельность внушений, которым поддался этот отважный ученый11.
   "Четыре исторические характеристики", публичные лекции, читанные в 1851 году, были приняты публикою с обычным восторгом. В самом деле, они соединяют верность ученого понимания с увлекательным изложением; особенно лекция об Александре Македонском возвышается до истинной поэзии: едва ли кто-нибудь изобразил личность гениального юноши с такою верностью и таким блеском, как Грановский.
   Лекциям о Тимуре, Александре Македонском, Людовике IX и Бэконе не уступает достоинством статья, заключающая первый том: "Песни Эдды о Нибелунгах". Г. Кудрявцев справедливо называет этот очерк "мастерским" и указывает на него, как на "образчик того, с какою любовью и с каким знанием дела занимался профессор изучением литературных памятников в связи с историею".
  

ПРИМЕЧАНИЯ

  
   Статья впервые опубликована в "Современнике" (1856. No 6) посвящена выходу в свет первого тома сочинений Т. Н. Грановского. Комментируя и объясняя философско-исторические взгляды Грановского, Чернышевский одновременно излагает собственные идеи философии истории. Многие положения Грановского Чернышевский полностью разделяет, в частности мысль о единстве "естествоведения" и истории (понимаемой в данном случае как всеобщая история), роли антропологии в исторических исследованиях и др.
  
   1 Восемь томов посмертного издания сочинений А. С. Пушкина появились в 1838 г., три дополнительных тома - в 1841 г. Это издание, подготовленное В. А. Жуковским и другими друзьями Пушкина, имело много существенных недостатков.
   2 Самое деятельное участие в издании двухтомника сочинений Т. Н. Грановского приняли П. Н. Кудрявцев и С. М. Соловьев - его ученики и последователи.
   3 Университетские курсы Грановского, записанные его студентами, сохранились в архивах и были опубликованы в советское время (Лекции Т. Н. Грановского по истории средневековья (Авторский конспект и записи слушателей). М., 1961; Лекции Т. Н. Грановского по истории позднего средневековья. М., 1971). В подготовке этих изданий активное участие приняла исследователь наследия Грановского - С. А. Асиновская. Материалы к "Учебнику всеобщей истории" опубликованы в изд.: Грановский Т. Н. Соч. М., 1900.
   4 В 1897 г. в двух томах вышло издание: Т. Н. Грановский и его переписка (М.). Первый том представляет собой подробный биографический очерк жизни Грановского, написанный А. В. Станкевичем.
   5 Цитата из стихотворения А. С. Хомякова "Ночь", опубликованного в "Русской беседе" (1856. No 1).
   6 "Беседа любителей русского слова" (1811-1816) - реакционное литературное общество, во главе которого стоял А. С. Шишков. "Арзамас" (1815-1818) - литературное объединение, являвшееся контрагентом "Беседы любителей русского слова" и включавшее в себе таких выдающихся деятелей русской культуры, как В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, молодой А. С. Пушкин.
   7 Та и другая партии - западники и славянофилы, которые вели полемику в 40-х гг. XIX в.; несведущие люди - сторонники теории "официальной народности" М. П. Погодин и С. 11. Шевырев.
   8 Слова Чацкого из комедии А. С. Грибоедова "Горе от ума" (Грибоедов А. С. Избранное. М., 1978. С. 100).
   9 "Танька, разбойница Ростокинская, или Царские терема, историческая повесть XVIII столетия с песнями, обрядами и празднествами тогдашнего быта; из преданий русской старины". Соч. Сергея... кого. М., 1834. Ч. 1-4. Идентифицировать псевдоним не удалось.
   10 Имеется в виду рецензия Чернышевского "Архив историко-юридических сведений, относящихся до России, издаваемый Николаем Калачовым. Книги второй половина первая. Москва. 1855", напечатанная в "Современнике" (1855, No 9.- 2, 735-736).
   11 Аколитами, или аколутами (древнегреч.- букв, "сопровождающий"), в древней церкви называли молодых клириков, сопровождавших епископа и исполнявших обязанности нынешних церковных служителей и певчих; гверильяс, или герильяс (исп.- воинство, ополчение),- название партизанских отрядов в Испании, игравших заметную роль в борьбе с французскими войсками Наполеона в 1808-1814 гг.; отважным ученым иронически именует Чернышевский профессора Петербургского университета В. В. Григорьева, автора ст. "Т. Н. Грановский до его профессорства в Москве" (Русская беседа. 1856. Кн. 3-4), в которой он неуважительно отзывается о Грановском как ученом и общественном деятеле.
  

Другие авторы
  • Гастев Алексей Капитонович
  • Коган Наум Львович
  • Дитмар Карл Фон
  • Чулков Михаил Дмитриевич
  • Никольский Юрий Александрович
  • Тургенев Николай Иванович
  • Невежин Петр Михайлович
  • Загуляева Юлия Михайловна
  • Фурманов Дмитрий Андреевич
  • Потемкин Григорий Александрович
  • Другие произведения
  • Державин Гавриил Романович - Ha Высочайшее отбытие Государыни Императрицы Елисаветы Алексеевны
  • Иванов Вячеслав Иванович - Письма к М. В. Сабашниковой
  • Замятин Евгений Иванович - Островитяне
  • Болотов Андрей Тимофеевич - Письма о красотах натуры
  • Аверченко Аркадий Тимофеевич - Синее с золотом
  • Воровский Вацлав Вацлавович - Из записной книжки публициста
  • Шиллер Иоганн Кристоф Фридрих - Переписка Шиллера
  • Вяземский Петр Андреевич - Вяземский П. А.: биобиблиографическая справка
  • Петрищев Афанасий Борисович - Петрищев А. Б.: краткая справка
  • Михайловский Николай Константинович - О Достоевском и г. Мережковском
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (24.11.2012)
    Просмотров: 323 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа