Чичерин Борис Николаевич - Что такое охранительные начала?

align="justify">   Нет спору, что все это делается искусственным образом, отчего проистекают неизбежные невыгоды: стремление к замкнутости, к исключительности, разобщение с другими, предпочтение частных интересов общим, уничтожение свободного соперничества. Но это зло, с которым надобно помириться, пока общество не нашло себе других прочных жизненных основ. У нас, при скудости образования, при шаткости политических понятий, при нашей неспособности действовать сообща, умеренно, твердо и постоянно, нет возможности основать гражданский порядок на свободной деятельности лиц, на случайном их соединении. Пока у нас не разовьются и не окрепнут образованные элементы, нам остается держаться корпоративного начала, которое выработалось исторически и доставляет обществу организацию, упроченную временем.

   С другой стороны, сила, которая приобретается лицами в корпоративном союзе, обеспечивает им независимое положение. Случайная ассоциация или раздробленная деятельность людей никогда не могут иметь такой вес и такое значение, как постоянное гражданское устройство. Пока общество не окрепло, общественная самостоятельность растет под сенью корпораций. Конечно, корпоративное устройство без оживляющего ее духа ничего не значит: но когда общественный дух пробудился, корпорация дает ему исход и воспитывает его силы. У нас уничтожение сословий проповедуется главными врагами бюрократии. Они не замечают, в какое они впадают противоречие. Общество, в котором исчезли сословия, естественно стремится подпасть под владычество бюрократии, которая остается единственною организованною силой в государстве. Неорганизованные стихии никогда не могут бороться с организованными.

   В странах, где история привела ко всеобщему равенству прав, обеспечением против этой наклонности служат другие учреждения, столь же крепкие, как и бюрократия. Таково судебное устройство, которое доставляет гражданам гарантию от произвола; но главное - таким оплотом служит представительное собрание, облеченное действительною политической властью. В неограниченном правлении при недостатке суда одно корпоративное устройство может оградить общественную независимость от безмерного владычества бюрократии; только при нем возможно водворение законности в государстве.

   Первое место в ряду сословий занимает дворянство. Наследственность высокого положения дает сословию дух независимости, соединенный с сознанием права, с чувством власти, с твердостью и достоинством. В наследственности политических прав нельзя не видеть одного из самых прочных элементов государственной жизни. Она представляет надежный отпор и произволу, и анархии. На этом основана всякая аристократия, при всем разнообразии форм, которые это начало принимает в истории.

   В Англии наследственная палата пэров составляет посредствующее звено между монархом и представителями народа. Там аристократия постоянно шла во главе гражданского развития, защищая свободу против деспотизма и отстаивая власть против напора демократических стихий. У нас история не выработала подобной аристократии, а где она не выросла исторически, там ее создать невозможно. Но и у нас существует наследственность политического положения: оно принадлежит целому сословию дворянства, как это было во Франции и в Германии.

   Можно спорить о преимуществах и недостатках той и другой формы наследственности. Нельзя не согласиться, что вообще привилегированное наследственное положение сословия имеет многие невыгодные стороны, невыгоды, которые становятся, впрочем, гораздо ощутительнее, когда нужно насильно поддерживать преграды, нежели когда они даются самым строем жизни. Но опять же это - неизбежное зло, пока общество не приобрело других основ, столь же прочных, пока свободные стихии не достаточно окрепли, чтобы заменить существующие силы. По глубокому замечанию Монтескье, монархия отличается от деспотизма теми подчиненными и посредствующими телами, через которые она действует, и в числе этих тел первое место принадлежит дворянству. В неограниченной монархии существование его одинаково необходимо и в интересах правительства, и в интересах народа. При настоящем нашем положении нельзя себе представить большего ослепления, как самоуничтожение дворянства во имя либеральных идей. Если кто может возвысить голос, если какая-нибудь часть общества может иметь влияние на дела, так это единственно дворянство. Рассыпанное в массе, оно потеряет всю свою силу. Столь же противно здравой политике превращение дворянства в сословие землевладельцев. Здесь исчезает вся нравственная сторона, отпадает государственное положение, которые именно и дают дворянству главный вес и значение. Притом новое сословие никогда не может заменить старого, окрепшего веками и носящего в себе предания.

   Нельзя не упомянуть здесь и о другой корпорации, вопрос о существовании которой был поднят в последнее время. Мы говорим об университетах. Соблазну превратить аудитории в публичные собрания естественно поддаются те, которые увлекаются современным либеральным потоком. Все их внимание устремлено на одну сторону - на расширение свободы, а потому всякое задерживающее или зиждущее начало представляется им препятствием развитию общественных сил. Но здесь корпоративное устройство имеет значение не временное, не местное, а постоянное, проистекающее из самого существа учреждения - из учебной его цели. И здесь опять здравый корпоративный дух служит противодействием умственной анархии; он является хранителем научной мысли, серьезного труда и просвещенного влияния на молодые поколения, которые стекаются в университеты. Наука двигает общественную мысль, но она же служит и умеряющим началом. Для нее дороги связь вещей, разумное и спокойное понимание явлений. Наука есть разум созидающий. Отсюда та ненависть, которую питают к ней представители того беспутного брожения, того раздраженного безмыслия, которое, как бы в насмешку, величают названием жизни.

   Таким образом, деятельность бюрократии ограничивается силою корпорации. Это два элемента, которые друг друга уравновешивают. Их взаимодействие, обеспечивая все интересы, представляется лучшим путем для развития нашего государственного быта. Как бюрократию следует не уничтожать, а утвердить, улучшая, так и корпорации следует укреплять, упрочивая их права, пополняя их новыми элементами, когда они в том нуждаются, и сближая их в общей деятельности, чтобы достигнуть согласия общественных сил.

   Все это - стихии, которые даны нам историею. Но охранительная партия может столь же твердо стоять и за новое начало, за новое учреждение, если оно обещает сделаться зерном прочной государственной организации. Таким учреждением представляется нам Положение 19 февраля.

   Из всех преобразований, которым подвергается Россия, самое настоятельное, самое плодотворное то, которое глубже всех захватывает жизнь, которое одно в состоянии повернуть всю историю народа - это, бесспорно, освобождение крестьян. В нем для России заключается все. Такую меру нельзя ни взять назад, ни задержать, ни своротить в сторону; раз введенная в действие, она силою вещей должна изложить все свои последствия. И этот великий переворот был произведен одним актом - Положением 19 февраля. Русский человек может с радостью остановиться на этом явлении. В нем есть все, что составляет великую законодательную меру: зрелое обсуждение вопроса, истинно либеральный дух, соблюдение всех существенных интересов, твердое и ясное постановление начал, сохранение меры в ходе преобразования, наконец, возможность улучшения в частностях. Нам до сих пор не удавалось слышать ни одного существенного возражения против Положения 19 февраля. На него восстают нетерпеливые, которые хотят разом покончить дело, разрешить все затруднения; но кто не поймет, что подобный переворот, обнимающий столько отношений, не может совершиться одним почерком пера, что тут нужно время, нужны переходы, не всегда легкие, но всегда более полезные, нежели внезапные скачки?

   Говорят, что Положение никого не удовлетворило, ни помещиков, ни крестьян; но есть ли возможность разрешить вопрос к общему удовольствию там, где одна сторона хочет дать как можно менее, а другая желает все взять? При таких условиях справедливое решение должно возбудить неудовольствие обоих тяжущихся. Время примирит их с преобразованием и покажет им, что они были неправы.

   Нет сомнения, что затруднения велики. Дворянство в особенности приносит значительные жертвы общему делу; расстройство хозяйства, уменьшение доходов - вот последствия освобождения крестьян. Но кто же мог воображать, что такое дело можно разрешить припеваючи, что оно может обойтись без болезненного перелома? На это нужно ребяческое легковерие. Временный кризис неизбежен при переходе от крепостного труда к вольнонаемному, при выходе 23 миллионов людей из частной зависимости. Никакой закон не мог этого предотвратить. Как скоро было затронуто полновластие помещика, как скоро он лишался главного орудия своей деятельности, так весь хозяйственный и домашний его быт должен был измениться. А при этом невозможно миновать кризиса. Меньшие льготы крестьянам породили бы только большее неудовольствие, лишние смуты, а потому большее расстройство для самих помещиков. Отечество требует от нас этой жертвы, и дворянство должно с радостью ее принести; это искупление за все те выгоды, которые оно доселе извлекало из крепостного права.

   Как бы то ни было, дело сделано, и переменить его нельзя. Теперь самые противники Положения 19 февраля должны признать, что только в неуклонном его исполнении лежит спасение от шаткости всех прав и обязанностей, от расстройства всех общественных отношений. Что подумает народ, и без того обнаруживающий самые скудные понятия о гражданском устройстве, если у него сегодня отнимут то, что ему дано вчера? Возможно ли тут утверждение собственности на прочных началах? Возможно ли сознание права и закона? Законодательство, которое идет то вперед, то назад, которое ежеминутно отступает от собственных своих положений, лишает народ самой твердой опоры порядка, подрывает к себе уважение, делает невозможными всякие виды на будущее, всякие прочные предприятия. Административные учреждения можно менять, соображаясь с опытом; но законы, которые касаются частного быта, на которых утверждаются права собственности, должны лежать незыблемой твердыней. Когда необходимы перемены, они должны совершаться таким актом, который бы разом пресек недоумения, который бы не подлежал дальнейшим переделкам и был бы обеспечен против шаткости разносторонних соображений. Иначе гражданину, в самых близких ему отношениях, нет гарантии от произвола.

   Положение 19 февраля изменило отношение партий, или, лучше сказать, направлений в русском обществе. Многие консерваторы сделались рьяными либералами, либералы, напротив, становятся консерваторами. Одни, неисправимые прогрессисты, которые ищут только движения для движения, остались на месте и еще с большим ожесточением продолжают требовать преобразований, по-видимому, не замечая тех громадных событий, которые пред их глазами изменяют целую жизнь народа. К ним примыкают приверженцы старого порядка, задетые в своих убеждениях и в своих интересах. Из этого составляются чудовищные коалиции; в общем раздражении сходятся люди самых противоположных направлений. Но те умеренные либералы, которые желают мирного и законного развития учреждений, разумной самостоятельности общества и согласной деятельности правительства и народа, могут остановиться на Положении 19 февраля, как на краеугольном камне, на котором должно основаться новое здание России. Их дело теперь не беспокойное стремление вперед с вечно новыми притязаниями, а охранение и развитие того, что уже установлено. Либеральные начала, положенные в жизнь, надобно разработать и упрочить незыблемо. Теперь истинный либерализм измеряется не оппозицией, не прославлением свободы, не передовым направлением, а преданностью Положению 19 февраля, которое освободило 23 миллиона русских людей и оградило все их существенные интересы. Этого же должно держаться и разумное охранительное мнение. Консерватизм и либерализм здесь одно и то же.

  

   Впервые опубликовано: "Наше время". 1862. No 39.

   Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/gosipravo/chicherin_chto_takoe_ohranitelnye_nachala.html