Чичерин Борис Николаевич - Обзор исторического развития сельской общины в России - Книги

Обзор исторического развития сельской общины в России

Внутренний быт наших сельских общин с первого взгляда поражает своей особенностью. В западной Европе, у народов германского и романского племени, не встречается ничего подобного. Там вся земля или разделена между мелкими собственниками, полными и наследственными обладателями своих участков, или же находится в руках немногих землевладельцев, которые в свою очередь отдают ее в наймы отдельным поселенцам. Наши крестьяне, напротив, владеют землею сообща и делят ее между собою поровну, возобновляя раздел каждый раз, как вследствие умножения народонаселения установится между ними неравенство. Такое многозначительное явление не может не обратить на себя внимание людей, изучающих быт русского народа и старающихся дать себе отчет в его особенностях. Всякий поневоле задает себе вопрос о причинах такого, совершенно отличного от других, общественного устройства; каждому любопытно уяснить себе, откуда оно проистекло, и в каких началах коренится?

Эти вопросы действительно занимали мыслящих наблюдателей русской жизни, но объяснение казалось так легко, что никто не дал себе труда подвергнуть его точному исследованию. Один из самых умных путешественников, посещавших Россию, барон Гакстгаузен, обратил особенное внимание на эту сторону нашего общественного быта, и пришел к следующей мысли, которую положил в основание своей книги о России: "Слово община, Gemeinde, означает у народов западных собрание лиц, которых сблизил случай, и которых отношения были установлены столько же правительственной и законодательной деятельностью, идущей сверху, сколько нравами и обычаями. Но как отлична от нее община славянская, первоначально бывшая только расширением патриархальной семьи, и представляющая доныне семейство фиктивное, владеющее землею сообща, и в которой глава имеет как бы отеческую власть над другими! В таком виде находим мы ее в Сербии и в Болгарии, где национальность сохранилась неприкосновенной, как очень хорошо заметили Киприан Робер и знаменитый Ранке в своих сочинениях о Сербии. Сюда же автор причисляет и Россию. "Между тем как другие европейские государства", - говорит он, - "по своему происхождению и развитию суть государства феодального, Россия, напротив, есть государство патриархальное. Множество последствий истекают из этой простой истины, которой уже почти достаточно для объяснения политического и общественного быта России. Семья там первообраз народа. В ней существует полное равенство прав. Пока она соединена, глава есть, отец семейства; после его смерти старший сын остается полным обладателем собственности, которой он по своему усмотрению наделяет каждого члена семьи. Община есть семейство в большом виде: она обладательница земли; отдельные же лица имеют только право пользования своими участками и притом так, что доля каждого совершенно равна другим. Участок отца не переходит по наследству сыновьям, но каждый из них требует своей доли в силу своего личного права, как члена общины, которой неограниченный глава или мнимый отец называется старостой".

В другом месте Гакстгаузен говорить: "Обычай равного и поголовного дележа вытекает из древнейшего начала славянского права, именно из нераздельности семейной собственности при разделении пользования. Эта черта кажется мне общей всем народам славянского происхождения, ибо даже в настоящее время, в некоторых частях Серби, в Кроации и стране Словенцев, земли вовсе и не разделяются между членами общины, а находятся в ведомстве сельских старшин, которые делят между жителями плоды ежегодного урожая".

Итак, Гакстгаузен в своих исследованиях и наблюдениях пришел к двум результатами: 1) Сельская община в России есть община патриархальная, или родовая, т. е. проистекшая из отношений родственных и сложившаяся по этому типу. 2) Такая община составляет характеристическую особенность славянского племени.

Того же, по-видимому, мнения, которое вообще у нас в большом ходу, держится и другой замечательный исследователь экономического быта России, г. Тенгоборский. В сочинении своем о производительных силах России, он говорит в статье о земледелии: "Эта система дележа коренится в совершенно патриархальном устройстве наших общин, которого касаться опасно. Она основана на первоначальной идее единства общины и равенстве прав каждого члена на соответствующую долю земли, принадлежащей общине".

Таковы авторитеты, которые имеет за себя эта мысль, - авторитеты весьма важные. Но к сожаленью этот вопрос не можете быть решен таким образом. Одного наглядного изучения современного быта недостаточно для его понимания. Чтоб иметь возможность вникнуть в самую его основу и в коренные начала учреждений, необходимо исследовать их происхождение, необходимо изучение историческое. Тогда только наблюдатель стоит на твердой почве и не подвергается опасности быть обманутым внешней обстановкой и призрачными сходствами; тогда только добытые им результаты могут иметь характер положительной истины.

Мы не имеем претензий написать полную историю сельской общины в России. Это труд, который потребовал бы слишком обширных исследований; да едва ли в настоящее время есть для этого достаточно изданных материалов. Наша цель гораздо ограниченнее: мы хотели только выставить на вид читателю некоторые исторические данные, могущие служить к уяснению этого важного вопроса. Мнения барона Гакстгаузена пользуются таким всеобщим уважением, что, кажется, было бы весьма полезно подвергнуть их некоторой критике и показать, что исторические факты не совсем оправдывают выводы знаменитого путешественника, а, напротив, указывают на необходимость посмотреть на этот предмете совершенно с другой стороны.

Прежде всего, никак нельзя согласиться с мнением, будто бы родовая или патриархальная община составляет исключительную принадлежность славянского племени. Из превосходной статьи покойного Грановского, помещенной в "Архиве историко-юридических сведений о России", русские читатели знают уже, что совершенно такая же община существовала первоначально и у германцев. У них также родовая община владела землей нераздельно, а члены ежегодно меняли свои участки. Такой же быт существовал у кельтов и у других народов. Это общая принадлежность племен в первоначальную эпоху их развития. Личность человеческая не вдруг выступает на историческое поприще. Пока народ находится в состоянии еще младенческом, в нем преобладает чувство общности; все сливается в безразличную массу, поглощающую в себе неделимые существа. Только мало по малу, при внутреннем развитии общественного быта и в особенности при столкновении народа с другими племенами, из этой массы выделяются личности, которые, приходя к сознанию своей особенности и своих частных интересов, начинают предъявлять свои отдельные требования и права. Тогда образуется и частная собственность, которая прежде поглощалась совокупным владением общины. Чем более развивается личность, тем свободнее делается собственность, и тем шире становится круг ее действия. Полное освобождение частной собственности из единства родового владения является уже плодом долгого и медленного исторического процесса. Оно встречается у народов, которые разорвали уже всякую связь с прошедшим и, преобразуя свои нравы и учреждения, перешли на другую историческую почву. Даже в древних государствах, где гражданственность была развита в высокой степени, родовая собственность долго была преобладающей формою гражданского быта. Так было у евреев, у которых в юбилейный год отчужденный участок земли возвращался в род. Так было в патрицианском Риме, где земля считалась полем священным или государственным (ager sacer, ager publicus), и патрицианские роды владели каждый своим раз определенным, неотчуждаемым жеребьем. То же самое было и в Греции, в особенности в Спарте[1]. Хотя эти формы владения были несколько различны от передела земли у германских и славянских народов, но все же они указывают на одну общую черту: на ограничение частной собственности в пользу родовой. Это - общее начало, которое встречается у всех народов в период младенчества. Можно сказать, что это - начало, принадлежащее древней истории человечества, и что там, где существуют остатки подобных учреждений, народ сохранил еще предания о первобытном, патриархальном языческом состоянии.

Что касается до России, то у нас нет положительных известий о древнейшем общинном устройстве. Но общая аналогия и ближайшее родство с другими славянскими племенами делают весьма вероятным предположение, что и у нас существовали те же гражданские формы, как у других. Самое разделение русских славян на племена указывает на господство естественной, кровной связи между людьми. Где народное единство основывается на союзе племенном, там все гражданские отношения вытекают из отношений естественных или патриархальных. С племенем неразлучен и род; это меньшая его единица. А где есть род, там есть и родовая собственность. Это общий факт, который получает подтверждение и в русской истории. Нераздельная собственность, какую мы видим первоначально в княжеском роде, дает нам право думать, что то же существовало и в остальных. Притом же у нас до сих пор сохранились остатки родовой собственности в выкупе родовых имуществ. Это право не было введено законодательством; закон не может создать родственных союзов и отношений, не существующих в нравах, а здесь именно указание на род, как на союз, имеющий совокупное право на имущество каждого из своих членов. Поэтому нельзя сомневаться в том, что и славяне, впоследствии образовавшие Русское государство, первоначально отправились от собственности родовой или патриархальной. Но за тем представляется вопрос: сохранились ли до сих пор наши сельские общины в том патриархальном младенческом состоянии, в каком они были десять веков тому назад? Неужели они так же мало подвинулись вперед, как сербы и болгары, которых история почти не коснулась? Неужели, как утверждает барон Гакстгаузен, русская история играла только на поверхности народа, не касаясь низших классов народонаселения, которые остались доныне при своих первобытных гражданских учреждениях? Все это вопросы, которые необходимо разрешить для подтверждения патриархального характера русской общины, и на которые, однако же, при малейшем знакомстве с историческими данными, нельзя не отвечать отрицательно.

Патриархальная община может удержаться в истории только при однородности жизненных элементов общества, когда в быт не вторгаются новые стихии, разлагающие прежние родственные отношения. А такие-то именно стихии появились в русской жизни с нашествием западных дружин и преимущественно варягов. Дружина держалась на началах, совершенно противоположных прежним родственно-общинным отношениям. Она была составлена из людей чуждых друг другу, соединенных одними личными целями и заключивших между собой союз, основанный на доброй воле каждого. В нее принимался всякий пришлец; в ней старшинство определялось воинской силой и отвагой. И она-то призвана была играть в России первую роль; принесенные ею начала, расширяясь и развиваясь, обняли наконец все общественные отношения народа, так что мало осталось места для прежних родовых союзов.

Уже в Русской Правде видны следы этого значительного влияния дружины на общественный быт. В постановлениях о наследстве сказано, что за недостатком сыновей имущество дружинника идет его дочерям, а имущество смерда, то есть крестьянина, достается князю. Здесь мы видим существование полного права собственности в дружине, где личность получила значительное развитие; видим также ограничение права собственности в низшем народонаселении, в котором господствовал патриархальный быт. Но важно здесь то, что это ограничение было уже не в пользу рода или общины, а в пользу князя, который сам был главой дружины, следственно представителем нового начала. Он не являлся здесь только заменой родоначальника, воображаемым представителем рода. Это такое предположение, с которым нельзя согласиться: во-первых, потому что мы вовсе не знаем о существовании родоначальников, как владельцев родовой собственности. Прежние родовые старшины могли быть главами общины, но чтобы земля считалась их собственностью так же, как она в последствии считалась собственностью князя, чтобы они также имели известное право на наследование после умерших членов общины, об этом нет ни малейшего намека. Во-вторых, постороннее лицо никогда не может заменить родоначальника; все значение последнего состоит в его кровном старшинстве, в его родственной связи с членами общины, чего в постороннем лице никогда нельзя предположить. Начальник пришлой дружины мог приобрести правительственные права, принадлежавшие прежде родовому старшине, но во всяком случае он приобретал их не в качестве родоначальника, а как верховный землевладелец, как глава гражданского общества. Наконец, родовые старшины были только в отдельных общинах; родоначальников же, владевших целым обширным округом, вовсе не было, а потому и князья не могли заступить их место.

Следовательно, князь не является только заменой прежнего владыки; нет, это лицо совершенно новое, носящее свой особенный характер, сначала владельческий, а впоследствии государственный. Князь пришел с дружиной на север как посредник, а на юге и в большей части России явился завоевателем. Силой оружия приобрел он себе землю и этим самым получил возможность сделаться впоследствии единодержавным государем. Так, на Западе феодальные короли считались верховными владельцами земли (lord paramount of the ground) в силу завоевания. Дружинники были ближайшими его помощниками и потому они вместе с ним приобрели поземельную собственность. На Западе земля их считалась денной, у нас она называлась белой, т. е. свободной от податей и повинностей и подлежавшей только некоторым регальным правам, от которых также владельцы нередко получали освобождение. Общинной же земли, как увидим ниже, в княжеских владениях не осталось; вместо прежней патриархальной общинной собственности является собственность князя и его дружины. Община родовая превратилась во владельческую, в которой был один частный собственник, да были пришлые люди, сидевшие на его земле.

Это владельческое значение князя в особенности развилось с того времени, как князья сделались оседлыми в своих областях. Земля называется их вотчиною, и сами они носят название вотчинников. Вся цель их состоит в расширении своих владений, в умножении доходов, дающих им материальную силу. Оружием и куплею приобретают они села и города, и владельческие элементы получают все большее и большее значение в гражданском быту. На них основывается последующее могущество государства; они являются центральным пунктом исторического развития народа.

Только вольные города, Новгород и Псков, избегли на время этого всеобъемлющего влияния владельческих элементов. В них сохранилась община свободная, но она изменила свой прежний характер: из родовой она сделалась договорной. В первый период русской истории, в период дружинный, мы видим еще в городах остатки прежних родовых общин со своими вечами, со своими собраниями старейшин, призываемых на совещание князем или сходящихся в минуту опасности. Но в период вотчинный эти старые формы быта вытесняются новыми началами. Они разлагаются двояким и притом противоположным путем: с одной стороны они падают перед большим и бо?льшим расширением владельческих элементов, с другой стороны из родовой общины развивается договорная. Последняя основана уже не на родственной связи членов, определяющей и общественные их отношения, а на добровольном согласии каждого лица, точно также как и дружина. Новгород при всякой перемене князя призывает извне главу своего правления, и все свои общественные отношения устанавливает договором, беспрерывно возобновляющимся. На вечах нет постоянных правил о решении дел; все определяется взаимным согласием граждан, а если нет согласия, то открытой силой, ибо меньшинство также, как в частном товариществе, не считает себя обязанным повиноваться большинству. В Новгород, как и в остальные области, проникли уже дружинные элементы, которые изменили весь быт и не оставили и следов прежних родовых отношений. Государственные же начала еще не возникали, ибо Новгород не государство. Он сам великий вотчинник, владелец обширных земель, составляющих его собственность, и все различие между ним и другими областями состояло в том, что там верховным вотчинником был князь, здесь же это место принадлежало союзу свободных лиц.

Точно то же было и на Западе в вольных городах; но в России эта форма средневековых учреждений не получила такого развитая, как там. У нас княжеская власть сделалась единственным двигателем народной жизни, а вольная община исчезла перед ней, не оставив по себе и следа в истории.

Что же сталось с общиной в княжеских владениях? Какой получила она характер? Вся земля принадлежала князю и называлась его вотчиной; но рядом с ним являются и другие свободные собственники: прежде всего, как самые многочисленные, потомки дружинников, бояре и слуги; затем церковь, приобретшая значительные имения вследствие пожертвований и покупок. Принадлежавшие им земли, хотя как увидим не все, назывались белыми, то есть свободными от податей и повинностей, взимаемых князем с тех людей, которые поселялись на собственной его земле. Остальные принадлежали князю, но делились также на два разряда: на дворцовые и черные. Первые составляли ту часть хозяйственного управления, которую князь отделял себе для снабжения дворца всеми необходимыми потребностями; вторые оставались в полном обладании свободных поселенцев, которые только обязаны были платить с них князю известное тягло. Дворцовые имения принадлежали, следственно, к одному разряду с владениями княжеских слуг и церквей. То были собственно имения владельческие, где присутствовал хозяин со своими вотчинными правами и вотчинным управлением. Черные же волости оставались свободными общинами, поселенными на чужой земле, за пользование которой жители несли только известные повинности в пользу землевладельца.

Для князей это составляло один из важнейших источников дохода, и потому они чрезвычайно дорожили черными людьми. В договорах между собой они обязывались блюсти их вместе и в службу их не принимать. Служилые люди были помощниками князя в деле ратном, вольные лица, переходившие от одного князя к другому. Черные люди были также вольные и также переходили с места на место, но назначение их состояло в обработке земли, в производстве промыслов и в уплате податей. Хотя законных границ между теми и другими не было положено, да и не могло быть положено при отсутствии государственных законов, но они уже сами по себе составляли два различных сословия, и мы видим из договоров, что переход от одного к другому был затруднителен. Между тем, князья и бояре старались покупать черные земли с целью обращать их в белые. Относительно этого также делались условия между князьями. В знаменитом договоре великого князя Дмитрия Ивановича с двоюродным братом Владимиром Андреевичем сказано, что если последний или его родственник или бояре купят в великом княжении земли черных людей, то черные люди могут их выкупить обратно; если же они выкупить их не в состоянии, то новые владельцы обязаны тянуть тягло вместе с другими, а не захотят они этого делать, то земли их отдаются черным людям даром. В этом видно стремление князей удержать за собой доходы, но должно, однако, заметить, что это постановление относилось только к покупке земли родственниками и боярами другого князя; внутри же каждого княжения черные земли мог покупать всякий. Их покупали слуги; их покупали и лица духовного ведомства. Но, во всяком случае, и те и другие обязаны были нести с них тягло, пока они не обелялись жалованными княжескими грамотами. Это оставалось основным правилом при переходах черных земель из рук в руки, как видно из многих грамот.

"А кто учнет житт на нашей на черной земле сын боярский или приказной человек или митрополит и владычень и монастырской, или чей кто ни буди: и те люди в тех дворах, и в волостях и в деревнях и в починках, волостелю устюженскому наместнику судимы и тягло с черных дворов и в волостей с черных деревень и с починков наши оброки и всякие розметы тянуть повытно, что на них целовальники положат"[2].

Из этого видно, что хотя черные люди и составляли особенное сословие, имевшее исключительным призванием земледелие и промышленность, но не из них одних составлялась вольная община, жившая на черной земле. В нее мог входить всякий, кто только покупал землю. При свободном переходе крестьян и посадских людей, тяглые лица менялись беспрестанно, а земля оставалась постоянным и неизменным источником дохода. С нее платилось тягло князю, и она служила основой для живущей на ней тяглой общины. Последняя была уже не родовая община, как прежде, и не сословная, как впоследствии, а чисто поземельная. Существенное ее значение заключалось в платеже тягла с земли; это одно составляло ее единство и придавало ей характер общины. Иначе она состояла из совершенно различных лиц, принадлежавших к совершенно различным сословиям и не имевших между собой решительно ничего общего. Самая земля могла беспрестанно изменяться в своем объеме; как скоро покупщик из служилых людей или духовенства получал освобождение от податей и повинностей, так имение его выходило уже из тяглого округа. Внутри общины являлись владельцы, не имевшие с ней никакой связи. Вследствие различных жалованных грамот образовались права и обязанности самые разнородные, и как пространство земли, составлявшей основу общинного быта, так и отношения членов общины получали чрез это характер чистой случайности.

Этим поземельным значением общины уславливалось и безразличие сел и городов. Впоследствии, как увидим, когда явились понятия государственные, города были отделены от сел и получили особенное значение и отдельное управление. Но в средние века этого еще не было; когда община имела характер чисто поземельный, когда все дело состояло в уплате тягла с земли, и все различие обязанности жителей определялось разрядом земли, на которой они сидели, принадлежностью ее тому или другому владельцу, тогда, разумеется, не могло быть и разделена община городская и сельская. В средние века город имел одно существенное значение: стены его могли служить общине защитой от внешних врагов; они были необходимым условием для существования вольной общины, которая не могла бы удержаться в селе. Но там, где не было такой общины, это различие исчезало. За исключением Новгорода и Пскова, остальные города были у нас владельческие, и потому нисколько не отличались от сел. Как между селами были дворцовые и монастырские, так были и дворцовые города, а равно и города, принадлежавшие монастырям, напр. Тихвин. В городах, также как и в волостях, перемешивались белые и черные земли, а владельцы последних равным образом обязаны были тянуть тягло в пользу князя, что и придавало общине единство; одним словом, характер и устройство тех и других были одинаковы, и это условливалось поземельным и владельческим значением общины.