В архиве моего "Критико-биографического
словаря" имеются две любезно присланные Е. Н. автобиографические
справки.
I
Родился в г.
Казани в 1864 году, 24 июля. Мать - Феоктиста Степановна, урожденная
Котицкая, дочь чиновника, отец - Николай Андреевич Чириков,
потомственный дворянин Симбирской губернии, офицер, вскоре после
женитьбы вышедший в отставку и служивший становым и помощником
исправника в разных уездах Казанской и Симбирской губерний. Детство, до
гимназии, прошло в разных селах, затем в уездных городках. Учился в
Казани, сперва в 3-й классической гимназии, затем в местном
университете, где пробыл около 5 лет: один год - на юридическом
факультете и остальное время - на математическом, по разряду
естественных наук. В 1887 году в декабре был исключен с 4-го курса за
участие в беспорядках, выслан из Казани в Нижний, где, спустя неделю,
попал в тюрьму по обвинению в организации беспорядков, участии в
преступном сообществе и сочинении "оды", оскорбляющей очень высокое
лицо. Через два с половиной месяца был освобожден за недостаточностью
улик с отдачей под надзор на три года и с воспрещением жить во всех
университетских городах и крупных центрах. Предоставили выбрать
жительство. Избрал за компанию с друзьями г. Царицын на Волге, где
служил смотрителем керосиновой станции об-ва "Лебедь". Отсюда в начале
1889 г. переехал в Астрахань и работал в новой местной газете,
"Вестнике", затем в "Листке". Желая сдать окончательный экзамен и
получить необходимое для этого свидетельство о благонадежности, при
помощи приобретенных в городе знакомств, зачислился сверхштатным
чиновником особых поручений при управляющем калмыцким народом. Но
только что это свершилось и меня пропечатали в местных "Губ. ведом.",
как - обыск, арест и привлечение к новому политическому делу (Процесс
молодых народовольцев Сабунаева). Просидел полгода в тюрьме (казанской)
и затем отдан на поруки матери. В Казани был секретарем и ближайшим
сотрудником газеты "Волжский вестник", но недолго: в 1892 г., спустя
два месяца после женитьбы, был выслан из Казани за фельетон в газете,
вызвавший волнения среди студентов, направленные против профессора
Осокина, после чего попал в уездный городок Алатырь, Симб. губ.
счетоводом на постройку железной дороги. Отсюда перебрался в Самару и
одновременно работал в местных газетах и служил в контроле железной
дороги. В Алатыре написал первые рассказы, попавшие в толстые журналы:
"Ранние всходы" - в "Мир Божий" и "Бродячий мальчик" и "Гаудеамус" - в
"Русское богатство". В 1895 г. переехал в г. Минск, где, продолжая
сотрудничество в журналах, служил секретарем в контроле
Либаво-Роменской железной дороги. К этому времени относится мое
сотрудничество в журнале "Жизнь", где, кроме рассказов, я писал
ежемесячные фельетоны - "Провинциальные картинки" ("Чужестранцы",
"Инвалиды"). В 1898 г. появилась первая книжка моих рассказов в издании
Чарушникова и Дороватовского. В Минске я уже числился на
государственной службе, получил чин губернского секретаря и орден
Станислава 3-й степени. Это дало мне смелость бросить службу и
перебраться в Петербург, чтобы плотнее примкнуть к литературе вообще, к
журналу "Жизнь" в особенности, что я и исполнил в 1902 г. Не прошло три
недели и я попал в историю на Казанской площади, где били не только
студентов, но и литераторов (Н. Ф. Анненский), участвовал в составлении
воззвания литераторов к обществу всех стран и за это был снова выслан
из Питера, оставшись при Станиславе 3-й степени с грамотой "Нашему
кавалеру" и со званием старшего таксатора лесного департамента, куда я
причислился для более основательной крепости в столице. С тех пор ни
чинов, ни орденов не имел и, проживая сперва в Ярославле, затем в
Нижнем, служил ревизором в об-ве "Надежда" и сотрудничал в толстых
журналах и газетах. В 1904 г. окончательно бросил всякую службу и
занялся исключительно литературным трудом. В том же году перебрался в
Москву и вскоре после 17 октября 1905 г. и дарования всех свобод попал
в Таганскую тюрьму по обвинению в принадлежности к Крестьянскому союзу,
около которого терся тогда, но в котором непосредственного участия не
принимал. Спустя три недели недоразумение разъяснилось, и меня
выпустили. Но черносотенцы приговорили меня к смерти и сделали однажды
попытку привести приговор в исполнение. После этого я, по настоянию
родных, бежал в Питер, где до сей поры благополучно пребываю.
О первых
литературных шагах, литературных встречах - в моих юбилейных заметках и
статьях, а также в изданном Ф. Ф. Фидлером сборнике "Первые шаги". К
этому остается только добавить о театре. Начал писать пьесы после того,
как впервые побывал в Художественном театре на "Дяде Ване". В
рождественском номере "Театра и искусство" года три тому назад была моя
статья "Как я сделался драматургом".
II
В посылаемых при
сем номерах журналов: "Наш журнал" и "Солнце России" вы найдете мои
личные воспоминания о начале моей литературной деятельности.
Добавлением к сему может быть статейка в изданной Ф. Ф. Фидлером книге
"Первые шаги". В названных заметках имеется и краткая биография.
Мои первые
рассказы в толстых журналах появились в 1893 г. сразу в двух: "Русском
богатстве" и "Мире Божьем" - "Гаудеамус игитур" и "Ранние всходы".
Покойные Н. К. Михайловский и А. А. Давыдова прислали мне теплые письма
и пригласили быть сотрудником. Скитаясь после изгнания из университета
(в 1887 г.) по провинции, главным образом в Поволжье, я работал в
газетах и продолжал писать в журналах вышеназванных. В 1894 г. в г.
Самаре сгруппировался кружок новых интеллигентских
"сектантов"-марксистов около газеты "Самарский вестник" и началась
диффузия двух сред: народнической и марксистской; начался мой душевный
перелом, последствием которого явилось мое сотрудничество в журнале
"Новое слово", где в 1897 г. появилась моя повесть "Инвалиды",
повлекшая за собой резкий разрыв с "Русским богатством" и свирепое
нападение народнической критики (прилагаю два уцелевших у меня отзыва
Скабичевского и Скрибы). С реформированием журнала "Жизнь" В. А. Поссе
я делаюсь его усерднейшим сотрудником и пишу там не только рассказы и
повести, но еще и общественные заметки под заглавием "Провинциальные
картинки", имевшие огромный успех у читателей (изд. отдельной книгой -
"Тихий омут"). Моя первая и вторая книги рассказов были изданы
Чарушниковым и Дороватовским в 1898 и 1907 гг.
Третий том
появился в издании О. Н. Поповой в 1902 г. Отзывов о книгах не хранил и
сам не знал, ибо жил все в провинции и не всегда мог знать и отыскать
их (помню, что были в "Мире Божьем").
Отдельные
рассказы переведены на немецкий, французский, чешский, латышский,
еврейский, малорусский, польский языки.
Новое собрание
сочинений теперь печатает "Московское книгоиздательство".
Прилагаю список книг. Много выкинув, я теперь сгруппировал свои
произведения не по порядку их появления, а по темам.
Детство, рассказы
из жизни детей разных слоев общества - книга "Ранние всходы".
Интеллигенция -
книга "Чужестранцы".
Молодежь - книга
"Цветы воспоминаний".
Провинциальное
захолустье - книга "Житье-бытье" и "Студенты приехали".
Погибшие женщины
- книга "Марька из Ям" (нал. в 1904 г.).
Герои мои
разнообразны: дети, студенты, интеллигенты в кавычках, чиновники, попы,
мужики, гимназисты и гимназистки, барыни, бабы, солдаты.
Написал много,
прочитать не успеете все книги. Но я просил бы вас перечитать типичные
рассказы:
"На пороге жизни".
"Чужестранцы".
"Фауст". "На
стоянке". "Товарищ". "Сердянская республика". "Соломон и Розалия".
"Цветы
воспоминаний".
Романы "Юность" и
"Изгнание", представляющие собой две из задуманных трех частей большой
трилогии "Жизнь Тарханова".
III
В книге Ф. Ф.
Фидлера, на которую Е. Н. ссылается во II автобиографической справке,
он сообщил о себе следующее:
Родился в г.
Казани в 1864 г., 24 июля. Родословной никогда не интересовался и не
знаю, были ли в числе родственников литераторы, или их не было. Не
слыхал что-то... Из родителей - мать очень любила книги и читала их
запоем. До поступления в гимназию жил по селам и уездным городам, и
товарищами детства были крестьянские ребятишки и дети очень бедных
людей. Сказки Андерсена и Гримма были любимыми в раннем детстве. Очень
любил ходить на рыбную ловлю и на охоту со старшим братом. Эти первые
путешествия развивали любовь к природе и давали богатую пищу детской
фантазии. Десяти лет влюбился в подругу сестры и начал царапать стихи и
резать вензеля на деревьях. С 11 лет жил в г. Казани, где учился в
гимназии и университете, только на рождественские, пасхальные и летние
каникулы приезжая домой. В гимназии был надзиратель Н. Н. Шестаков, и
ему особенно обязан я любовью к книгам и литературе: он заведовал
библиотекой, руководил нашим чтением и все "пустые уроки" читал нам
шедевры русских классиков и беседовал с нами о прочитанном. В гимназии
тогда даже в старших классах проходили только до Гоголя, а Н. Н.
Шестаков читал нам и Пушкина, и Гоголя, и Некрасова, а из иностранной
литературы - Шиллера, Гете, Диккенса. В IV классе гимназии мы издавали
рукописный журнал "Гимназист", и здесь я писал очерки и сатирические
стихи на учителей.
Пушкин, Гоголь,
Некрасов, Тургенев - из русских, Гюго и Диккенс - из иностранных
писателей - были любимыми моими в средних классах гимназии. В старших
классах мы уже группировались в "кружки саморазвития" и, подчиняясь
революционному духу того времени, читали Михайловского, Шелгунова,
Миртова, Чернышевского, Писарева и обязательную, так сказать, для
всякого мыслящего гимназиста беллетристику: Омулевского "Шаг за шагом",
Мордовцева "Знамения времени", "Что делать?" Чернышевского, "Эмма"
Швейцера, "Между молотом и наковальней" Шпильгагена, "Кто виноват?"
Герцена и др. Ходившая в то время в изобилии "нелегальщина" уже
частенько попадала в наши "кружки", которые в университете уже
формировались постепенно в первые ступени к революционной деятельности,
завязывая знакомства с революционерами...
С 1882 г. писал
тенденциозные стихи под Некрасова и любовные от собственного сердца, но
держал их в тайной тетрадке. В 1883 г. послал несколько стихотворений в
газету "Волжский вестник", но стихи не появлялись, а идти спрашивать о
судьбе их было очень стыдно и страшно. Осенью 1885 г., вернувшись с
каникул, был поражен вопросом товарища: "Не твои ли стихи напечатаны в
"Сборнике волжского вестника"?" Покраснел, замер сердцем, отрекся, а
затем побежал в публичную библиотеку и раз 20 перечитал свои стихи,
находя их прекрасными... Скоро, однако, разочаровался, - кто-то мне
указал на ошибки против ямба и хорея, и я бросил писать стихи. В 1886
г., 7 января - день, который я считаю, собственно, началом литературной
деятельности, появился в "Волжском вестнике" мой фельетон "Рыжий" (он
вошел в "Мою книгу" детских рассказов). Нужда была у меня тогда
огромная: я ходил зимою в летнем пальто и в одеяле вместо пледа.
- Поди за
гонораром! - убеждали товарищи.
Долго не решался.
Брался за ручку двери в редакции и отходил. Не на что было обедать, -
опять пошел.
- Что вам угодно?
- Принес еще
рассказ... Один мой рассказ вы напечатали...
- Какой?
- "Рыжий".
- А-а-а!
Давайте! "Рыжий" нам понравился... Получите гонорар!
Стою с красным
лицом у кассы, не считая кладу в карман гонорар и выбегаю вон...
Получил первый
гонорар по 2 к. за строчку, 14 с чем-то рублей!
С этого дня
писательский зуд, с одной стороны, а с другой - крайняя нужда сделали
из меня постоянного сотрудника "Волжского вестника" и других поволжских
газет. Писал под полным именем и фамилией.
В 1887 г. летом
был в г. Екатеринбурге на выставке корреспондентом и познакомился с
первым настоящим писателем, С. Карониным (Н. Е. Петропавловский), с
которым потом сошелся очень близко. И как человек и как писатель это
был прямо святой подвижник: он внушил мне благоговение к литературе и
писателям, ибо тогда, издали, они все мне представлялись именно такими
"святыми".
В 1888 г.
напечатал очерк "Свинья" в гайдебуровских "Книжках недели". В этом году
я переехал волею судеб и администрации в г. Астрахань и здесь
удостоился узреть воочию Н. Г. Чернышевского. Он часто заходил в
редакцию "Астраханского вестника", где я тогда работал.
- Это вы
написали "Свинью"? - спросил он однажды при встрече в редакции.
Я побагровел от
смущения и радости, набрал в грудь побольше воздуха и отвечал:
- Я, Николай
Гаврилович!..
- Что же, и про
свинью надо писать!..
- Плохо, Николай
Гаврилович?..
- По-моему,
недурно... Про свинью лучше нельзя!.. Пишите, дарование есть... Темы
придут...
Я стоял перед
человеком, на которого молился в гимназии, и вы можете себе
представить, как оглушила меня радость от этих слов Н. Г.!!..
Да простится мне
маленькое отступление: не могу не записать небольшого эпизода,
случившегося при одной из встреч с Н. Г. Чернышевским. Зашла речь об
интеллигенции и народе. Как же не спросить автора "Что делать?" - что
делать теперь с народом?.. Не удержался, - спросил, и вот что сказал Н.
Г. Чернышевский:
- Однажды, когда
я жил в Петербурге и тоже очень желал помочь народу, поднимаюсь к себе
на квартиру по лестнице, а впереди идет дворник с вязанкою дров за
спиной. Вижу я, что дрова того и гляди развалятся. Как же не помочь?..
Вот я на ходу и давай поправлять вязанку... Рассыпались дрова-то, а
дворник меня стал ругать!..
В 1892 г. послал
в "Русскую мысль" рассказ из детской жизни "Ранние всходы". Получил от
г. Лаврова ответ: "Написано с несомненным дарованием, но мы не можем
занимать наших читателей героями такого возраста. Сделайте ваших героев
более взрослыми, и тогда милости просим!" Этот же рассказ, посланный
затем в "Мир Божий", где и был в 1893 г. напечатан, был встречен более
чем радушно покойной Александрой Аркадьевной Давыдовой, письма которой
страшно ободряли меня и окончательно привязали к серьезной работе. В
том же году в "Русском богатстве" появился мой рассказ "В лесу". И с
этого времени я окончательно перебрался из провинциальной газетной
прессы в толстые журналы. Первые критические отзывы появились в
журнальных обозрениях 1893 г. Помню, что очень огорчил меня критик
"Недели", где нашла когда-то приют моя "Свинья": критик нашел мои
"Ранние всходы" безнравственными!.. Я жил тогда в уездном городишке
Алатыре, недавно женился, рассказ посвятил, конечно, жене, и вдруг! Мы
читали и оба плакали...
IV
Кроме сборника
Фидлера, Е. Н. ссылается во II заметке еще на автобиографические
заметки свои в "Нашем журнале" и "Солнце России". В "Солнце России"
(1911, 10) нет почти ничего нового сравнительно с тем, что есть в
справках моего архива и в сборнике Фидлера. Но в статейке
"Воспоминания" в "Нашем журнале" (1911, 2) автор сообщает кое-что
новое о своем детстве и студенчестве:
"Не помню, как я
родился. Однако это случилось 24 июля 1864 года, в г. Казани. Отец мой,
безземельный дворянин Симбирской губернии, был молоденьким офицером,
при этом еще носил адъютантские аксельбанты и был довольно красив, так
что, когда он влюбился в девицу Котицкую, она была давно уже влюблена в
него, и очень быстро состоялось бракосочетание, повлекшее за собой
одиннадцать ребятишек, вторым из которых был ваш покорнейший слуга,
Евгений Чириков.
Оставив военную
службу, отец поступил в акциз, и началось наше кочевание по разным
уездным городам Казанской и Симбирской губерний. Потом он сделался
становым приставом, помощником исправника, и это еще более увеличило
нашу перекочевку "для пользы службы" по селам и городкам приволжских
губерний. Все детство мое прошло в селах и захолустных городках. У отца
я был любимым сыном и много и часто разъезжал с ним по деревням и селам
"по делам службы". Друзьями моего детства были исключительно
крестьянские ребятишки, которые и преподали мне первые уроки
равноправия и пренебрежения к узким рамкам сословности; с десяти лет я
уже в деревне стал гостем и появлялся только на летних каникулах, на
рождественских и пасхальных праздниках: меня отправили в Казань,
определили в классическую гимназию и отдали жить "на хлеба". Учился я
неровно: то очень хорошо, то не особенно, то получал награды, то
"списывал" и переваливал без всяких отличий. В гимназии был
надзирателем, покойный уже теперь, Николай Николаевич Шестаков, который
заведовал классной библиотекой. Он любил литературу и умел внушать
любовь к книге нам, гимназистам; отлично читал вслух и умел передать
нам благоговейное отношение к писателям. Под его руководством я
проглотил много книг и в пятом классе, в преступном сообществе с
несколькими товарищами, уже принимал участие в тайном гимназическом
журнале, где писал сатиры на учителей и воспевал в стихах и прозе
родную Волгу. Когда я был в седьмом классе, на семью обрушилась
катастрофа; отец оставил службу и семью, на руках матери осталось пять
человек детей, и мне пришлось заботиться не только о самом себе, но и о
матери с братьями и сестрой. Мать поступила тапершей в клуб уездного
городка на Волге - Сенгилея, а я начал бегать по урокам, собирал
пятишницы и посылал подкрепление домой. Через два года я перетащил всю
семью в Казань и вступил в отправление родительских обязанностей. Я уже
был студентом первого курса на юридическом факультете. Бедность была
ужасная: случалось, что на двух братьев были одни только сапоги. Мать и
сестра вязали на продажу шапки, я бегал по урокам или сидел над
перепиской литографскими чернилами лекций, один брат служил хористом в
оперетке, другой готовился на вольноопределяющегося, третий, убитый в
прошлую японскую войну, благодаря неусыпным хлопотам матери, попал на
дворянскую стипендию в "Ярославскую военную школу для исправляющихся",
хотя ни в каком исправлении не нуждался. Все это не помешало мне
примкнуть к передовому студенчеству и закружиться в разных
полулегальных организациях и кружках "саморазвития", заниматься тайным
гектографированием и гореть жаждой гражданских подвигов. На первом же
курсе я написал такую "Оду", за которую потом пришлось отсиживать в
тюремном заведении. В это время я вообще сочинял и выпускал в свет с
помощью гектографа "нелегальные произведения". На юридическом не
понравилось: много франтов и мало единомышленников. Перешел на
математический по разряду естественных наук: здесь, как и на
медицинском, всего больше было долговолосых, с дубинками, с пледами на
плечах, таинственно-угрюмых, идейных студентов, к которым меня тянуло
еще с седьмого класса гимназии. Кстати, изучение химии приближало к
цели, ибо давало возможность сделаться со временем Кибальчичем.
Естественные науки пришлись по сердцу вообще, а химия сделалась
любимой. Только химия отрывала меня от политики. Уже в лаборатории было
несколько загадочных взрывов. Перешел на второй курс. "Письма" Миртова
были моим евангелием. Я - уже сознательная личность, несущая на плечах
сознание неоплатного долга перед народом. Косвенно, сбоку, через
какие-то тайные нити, я уже в связи с группой студенческой "Народной
воли". Горю жаждой увидать и сойтись с настоящим живым народовольцем,
из тех, карточки которых "совершенно секретно" присылались к отцу,
когда он был становым приставом. Внешний вид у меня довольно
нелегальный: волосы до плеч, очки, одеяло на плечах вместо пледа, под
мышкой всегда книги "социального характера", на студенческих вечеринках
я мастер петь нелегальные песни, пытаюсь говорить "возмутительные
речи", к танцам питаю презрение, напитан конспиративностью. Среди
товарищей пользуюсь большим почетом и популярностью, курсистки говорят
со мной только об умных и серьезных делах. Всегда влюблен, но страдаю
втайне и отвожу душу на совместном чтении "Писем" Миртова, "Прогресса"
Михайловского, Милля с примечаниями Чернышевского, Бокля и пр. Бывало,
ноет сердце от невысказанной любви, теряешь нить спора, растворяясь в
любимых глазах, а лицо строгое, вдумчивое, полное глубоких мыслей и
затаенных дум. Тянуло писать стихи о любви, о луне, о звездах... Их
пописывал тайно. Но вот как-то, на рождественских праздниках в 1886 г.,
возмущенный преимуществами богатых детей, сел и горячо записал... не
думая, зачем и для какой цели. Может быть, выйдет нелегальный рассказ.
В беллетристике там - большой недостаток. Написал про нищего мальчика
очень трогательную мелодраматическую историю, с идейными нападками по
адресу "сытых". Назвал "Рыжий". Когда перечитывал, проливал слезы.
Хорошо... Собственно, ничего нелегального не вышло. Гм... А что, если
послать в редакцию местной газеты "Волжский вестник"? Идти самому
стыдно, но можно послать по почте... Пошлю. Послал и несколько дней
смотрел в публичной библиотеке: не напечатали ли... Нет... Ну и черт с
вами, - издам нелегально, на гектографе... Прошли праздники. В Крещение
библиотека была заперта, номера газеты не видал. В понедельник иду в
университет, а навстречу - товарищ:
- Это не твой
фельетон напечатан в "Волжском вестнике"?
- Как называется?
- "Рыжий".
- А-а, мой...
Скрылся от
товарища, купил номер у разносчика, укрылся от людей и не мог
начитаться. Раз десять подряд прочитал свое произведение, и все еще оно
казалось мне недостаточно старым. Всматривался в заглавие, в подпись:
"Е. Ч."! Как настоящий писатель. Неужели это именно я - "Е. Ч."?
Странно... В большом возбуждении ходил по комнате, гладил свои волосы и
повторял:
- Евгений
Чириков... Евгений Чириков... Писатель Евгений Чириков.
Ходил мимо
редакции, но зайти боялся: словно совершил что-то очень
предосудительное... А ведь надо. Надо добыть хотя десять, двадцать
номеров. У разносчиков уже нет крещенского номера. Наверное, это из-за
моего рассказа. Хороший рассказ, черт меня побери. Молодчина, Евгений
Чириков...
- Страшно... А
впрочем, чего я боюсь?.. Зайду в контору и: - Позвольте десять номеров
вчерашнего номера...
Постоял в
нерешительности у двери, с замиранием духа прислушался к таинственным
звукам за заветной дверь и... отворил... Ничего страшного: стоит
конторщик и щелкает на счетах.
- Что вам угодно?
- Десять
номеров... с моим фельетоном...
- Десять... С
каким?.. Как называется ваш фельетон?
- "Рыжий"...
- Ах, "Рыжий"...
Сейчас... Присядьте.
Из редакции вышел
секретарь, В. Н. Поляк.
- Вы - автор
"Рыжего"?
- Я.
- Позвольте
познакомиться... Александра Петровна, - идите, пришел автор.
Вышла высокая
девушка в пенсне. Я - как маков цвет. Не знаю, куда девать глаза, руки,
ноги.
- Прекрасно...
Вам надо писать... Непременно. Будьте нашим постоянным беллетристом...
Николай Павлович, он пришел...
Кто еще, этот
он?.. Профессор Н. П. Загоскин...
Не помню, о чем
еще говорили, но когда я, попрощавшись, стал пятиться к дверям, Николай
Павлович крикнул:
- Выдайте
гонорар.
Сперло дух от
переживаемого волнения. Стою, сердце колотится, пот катится со лба на
щеки.
- Получите.
Распишитесь... 14 р. 70 к.
На улице. В
кармане бренчит мелочь. Не могу понять, как все это случилось, что
теперь делать и куда идти?
- В
"Фатерлянд"... Там всегда студенты...
Так началась моя
литературная работа двадцать пять лет тому назад..."
Русская литература ХХ века (1890 - 1910)
/ Под ред. проф. С. А. Венгерова. В 2-х кн. Москва: Издательский дом
"ХХI век - Согласие", 2000. Кн. 1. С. 440 - 448.
|
