Чулков Михаил Дмитриевич - А. В. Западов. Чулков

  

   Михаил Дмитриевич Чулков - романист, поэт, историк, журналист, экономист, собиратель фольклора, в течение ряда лет профессиональный литератор. Он один из наиболее ярких представителей группы разночинных, "демократических" писателей второй половины XVIII в. и занимает в ней видное и самостоятельное место. Биографические данные о Чулкове полностью сохранились; вероятным годом его рождения считается 1734.

   Чулков происходил из бедной недворянской семьи, как о том можно судить по автобиографическим намекам в журнале "И то и се".[*] Впервые упоминается он в числе актеров ярославской труппы Волкова, в 1752 г. прибывшей в Петербург. В 1756 г. Чулков обучался в только что открытой гимназии при Московском университете; в 1761 г. он был назначен в труппу придворного театра, откуда в 1765 г. перешел в дворцовый штат на должность придворного лакея. Это звание принесло вскоре Чулкову многообидных насмешек со стороны его литературных противников.

  

   [*] - Чулков писал: "И то и сио", что произносилось как "И то и сё"

  

   В бытность свою актером Чулков писал для театра; до нас дошла неизданная в XVIII в. комедия его "Как хочешь назови". Однако первым значительным выступлением Чулкова в печати был его роман "Пересмешник", первый том которого вышел в 1766 г. В эту пору Чулков уже не служит, он выпускает несколько своих книг, а в 1769-1770 гг. выступает как издатель журналов "И то и сё", "Парнасский щепетильник" и как автор романа "Пригожая повариха". Неустойчивое положение разночинца-литератора заставило Чулкова искать государственной службы; в 1772 г. он служит в Сенате в звании коллежского регистратора, занимается изучением юриспруденции, результатом чего является изданный им "Юридический словарь" (5 частей, 1781-1788).

   Из остальных многочисленных произведений Чулкова следует назвать обширный труд "Историческое описание российской торговли" (21 книга, 1781-1788) - первая работа на эту тему, построенная на изучении архивных документов, законодательных постановлений, указов и т. д. Фундаментальное исследование это было предпринято Чулковым по заказу правительственных учреждений и напечатано на казенный счет. Оно имеет несомненный исторический интерес. Издал Чулков также "Экономические записки", "Сельский лечебник" и другие книги практически-прикладного характера, необходимые широкому кругу читателей и пользовавшиеся большой популярностью.

   Продолжая свою службу в Сенате, Чулков в 1789 г. добился дворянского звания, предварительно приобретя поместье с несколькими десятками крестьян. Умер он в 1792 г.

   На фоне культуры господствовавшего помещичьего класса Чулков представляется не совсем обычной фигурой. В предисловии к своим книгам и в журнале "И то и сё" он говорит о своей бедности и зависимости положения: "я не из тех людей, которые стучат по городу четырьмя колесами и подымают летом большую пыль на улицах...", - говорит он в предисловии к "Пересмешнику" (1766) и называет далее себя "мелкотравчатым сочинителем". Читателя журнала "И то и сё" он предупреждает: "Не ожидай от меня высоких и видных замыслов, ибо я и сам человек неважный и когда правду тебе сказать, не утруждая совести, то состоянием моим похожу на. самое сокращенное животное". Жалобы на бедность у Чулкова вовсе не носят отвлеченного литературного характера; это вынужденные признания бедняка-литератора, озабоченного хлопотами о насущном хлебе. "Дому я не не имею, хозяином не слывал от рождения и, может быть, до самой смерти не буду иметь сего названия", - с горечью замечает он в журнале "И то и сё".

   Мировоззрение Чулкова политически неотчетливо. Он избегает глубоких социальных обобщений, сатирическое жало его притуплено. Ведущей идеей литературного творчества Чулкова является борьба за свое место в обществе; этой чертой отмечена и его биография. То, что представителям дворянского сословия давалось по праву рождения и состояния, Чулков и люди его социального типа должны были зарабатывать или брать с бою, ибо за ними не стояли ни богатство, ни сословные привилегии. Понимая жизнь как борьбу за существование, убедившись в этом на собственном опыте, Чулков приходит к мысли о праве сильного, побеждающего в этой борьбе, и безошибочно нащупывает главную пружину, помогающую человеку из низов пробраться на верхнюю ступеньку феодальной лестницы. Эта пружина - деньги. Мир собственнических отношений раскрывается перед нами в высказываниях Чулкова с большой конкретностью.

   По денежному тарифу Чулков исчисляет и литературное творчество. Негодуя на муз и Аполлона, не способных обогатить сочинителя, он восклицает: "Я их любил и любил бы завсегда, если бы они несколько были побогатее, а иногда приходит на меня и такое время, что я бы весь Парнас с музами и с Аполлоном продал бы за полтину; но то моя беда, что ни один невежда не дает мне за него ни одной копейки" ("И то и сё"). Вызовом высокому классическому искусству звучат строки из "Стихов на Семик" Чулкова:

  

   Известие сие во-первых я даю,

   Что авторство мое за деньги продаю:

   Копейка мадригал, с полушкой эпиграмма,

   Три денежки рондо, а пять копеек драмма,

   Елегия алтын, пять денежек сонет.

   Идиллия хоть грош, полушка за билет,

   Дешевле всех стихов спускаю с рук я оды.

  

   Все рассчитано и переведено на денежный счет. Мерилом является не только рубль, но и аршин. Чулков часто обращается к этому сравнению. Он мерит "дела аршином, как купец товары", год для него подобен аршину: "аршин имеет в себе четыре четверти, а год имеет четыре времени".

   Власти денег, силе полноценных звонких рублей и копеек, силе туго набитого кошелька посвящены многие строки и страницы произведений Чулкова. Для него ясно, что "прибыток имеет силу и все перевершит": имеющий деньги крестьянин не склонится перед дворянином, и, наоборот, разорившийся аристократ значит гораздо меньше разбогатевшего крестьянина ("И то и её").

   Часто встречается у Чулкова мысль о том, что общественным положением, богатством следует овладевать всеми доступными средствами. Новое конкретное содержание темы уже не укладывается ни в оду, ни в эклогу. Чулков пишет роман "Пригожая повариха", обращается к жанру новеллы. Таково "Письмо странствующего молодца", помещенное в 4-й неделе журнала "И то и сё", - рассказ о купеческом сыне, вырвавшемся на волю из-под родительской опеки и попавшем в лапы аферистов. Купчик был недалеким человеком и не знал, что делать со своими деньгами. А другой "молодец", о котором Чулков повествует во 2-й неделе, поступил гораздо умнее. Он также "посетил" родительскую кассу, взял 500 рублей, но уехал с ними учиться; изучил иностранные языки, различные науки, сделался "столько разумен, что и сто рублей ему не цена". "От препятства возрастает в людях охота", - говорит Чулков, порицая недальновидных родителей, запрещающих детям учиться, и одобряя даже такой скользкий путь овладения знанием, как присвоение родительских денег. Для него важно, что образование дает человеку дорогу в обществе, помогает создать себе прочное положение в жизни; в этом смысле оно является такой же ценностью, как и богатство.

  

   Первое значительное произведение Чулкова "Пересмешник, или славенские сказки" (т. I-IV, 1766-1768; т. V, 1789) - крайне своеобразное и сложное собрание повестей и сказок. Чулков, надевая на себя маску веселого рассказчика, балагура, забавляет читателя созданиями своей прихотливой фантазии.

   Свободно ориентируясь в многочисленных волшебно-рыцарских романах, рукописных повестях, устных сказках, в античной мифологии, в романах и новеллах "плутовского" типа, Чулков использует богатство их мотивов, перерабатывая заимствованное в сторону сближения с русской жизнью, и обильно вводит славянскую мифологию, в значительной степени придуманную им самим.

   Герои сказок "Пересмешника" - Силослов, Алим, Аскалон, Прелепа, Асклиада - служат предметом борьбы между злыми и добрыми силами. На пути к своему соединению герои претерпевают множество приключений, попадают в волшебные замки, на очарованные острова, воюют с чудовищем, превращаются в животных, в камни, в деревья, погибают и воскресают по воле своих могущественных покровителей. Начав повествование о главном герое, Чулков перебивает его вставными рассказами второстепенных персонажей, в которые, в свою очередь, вплетаются новые вставные эпизоды; прием этот характерен для греческого романа и для рыцарских романов и поэм.

   География в "Пересмешнике" фантастическая, но Чулков предпочитает держаться пределов славянских земель и в качестве места действия называет Новгород, Старую Руссу, "Винету", город, якобы стоявший на месте Петербурга, и др. Действие происходит в языческие времена, и Чулков развертывает "Олимп" славянской мифологии, используя, вместе с тем, персонажей мифологии античной. Увлеченный идеализацией славянской старины, автор превозносит доблести своих героев-славян, заявляя, например, следующее: "Если б он был не славянин, то, конечно, отчаялся бы при случае сем жизни, и умер бы от ужаса на сем пустом берегу", но герой счастливо побеждает все опасности.

   В то же время некоторые повести "Пересмешника" имеют в своей основе наблюдения автора над русской жизнью и окрашены бытовыми подробностями; таковы: "Пряничная монета", "Драгоценная щука", и, в особенности, "Горькая участь", где рассказывается биография крепостного крестьянина. Чулков вначале определяет значение крестьянина в государстве вообще: "Крестьянин, пахарь, землевладелец - все сии три названия, по преданию древних писателей, - в чем и новейшие согласны, - означают главного отечеству питателя во время мирное, а в военное крепкого защитника, и утверждают, что государство без земледельца обойтися так, как человек без головы жить не может". Вслед за этим принципиальным определением он показывает, как живется "питателю" и "защитнику" отечества - крепостному крестьянину. Голод, стужа, тяжкий труд - вот неизбежные спутники жизни народа. Чулков - зоркий наблюдатель; от его взгляда не ускользает социальное расслоение крестьянства, и едва ли не впервые в литературе он дает характеристику "сьедуги" - кулака-мироеда.

   Героя повести Сысоя Дурносопова "съедуги" не в очередь отдают в солдаты. На медицинском осмотре он был забракован, но кулаки подкупили лекаря, и Сысою забрили лоб. Сысой стал "изрядным солдатом"; после потери правой руки его уволили в отставку, он вернулся домой и застал всю семью свою зверски убитой. Чулков сатирически изображает картину следствия, проведенного городским чиновником и не давшего никаких результатов; он заключает повесть указанием на подлинно горькую участь "несчастного воина", нищего и одинокого человека, уже не имеющего надежды улучшить свое состояние.

   Чулков остается чуждым рационалистическим схемам поэтики классицизма, он высмеивает их в своих полемических поэмках и пропагандирует жанры, отрицавшиеся господствовавшей литературной школой. Писатели-классики презирали "увлекательность" романов: фабульная занимательность интриги, бытовой колорит не должен был затемнять высокой борьбы идей, поединка страстей в их произведениях, предназначенных для слушателя и читателя, признающего господство "законов разума".

   Изучение рукописного романа показывает, что он распространялся в широкой среде недворянских читателей; ориентацией на эту же среду отличается литературная деятельность Чулкова.

   В 1770 г. Чулков издает роман "Пригожая повариха, или похождение развратной женщины" (часть первая). Вторая часть либо не была написана, либо не увидела света по цензурным соображениям. "Повариха" - книга редкая, зачитанная, дошедшая до нас едва в нескольких экземплярах. Повествует она о судьбе одинокой молодой женщины, волей обстоятельств ставшей на скользкий путь авантюристки. Героиня романа Мартона, вдова убитого в Полтавской баталии сержанта, оставшись в нищете, вынуждена обратиться к своему единственному капиталу - красоте и молодости. Стремясь к успеху, к обогащению, она неразборчива в средствах: плутует, лжет, обманывает и обкрадывает своих любовников, твердо помня, что покой и почет обеспечивают только деньги. Мартону не занимает морально-этическая сторона ее поведения, она не различает, что хорошо, что дурно с нравственной точки зрения. Более того: "Добродетель мне была и издали незнакома, - говорит она, - итак на двух словах согласилися мы со своим любовником проматывать его господина"; "я не знала, что то есть на свете благодарность, и о том ни от кого не слыхивала, а думала, что и без нее прожить на свете возможно". По-деловому просто рассказывает Мартона о своих отношениях с любовниками - это отношения продавца и покупателя.

   В то же время Мартона способна на живое и бескорыстное чувство. Она полюбила офицера Свидаля "без всякого торгу", и весть о его смерти доставляет ей истинное горе. Эта черта делает личность ее более привлекательной для читателя, не допускает превращения ее в некую схему порока.

   Чулков часто прибегает к мифологическим сравнениям, поступая с ними по "ирои-комическому" принципу, применяя их иронически и пародийно. Зту особенность "Пригожей поварихи" следует истолковать как полемический удар по манере классической литературы, проецировавшей отношения и характеристики своих героев на мифологический экран. "Поистине сказать, вы русская Елена, - говорит Мартоне один из ее любовников, - а что сказывают о Венере, то таким бредням я не верю. Все молокососы стараются быть Парисами и продают глаза свои на вес. Избавь меня, судьба, чтоб участь несчастного Менелая не воспоследовала за мною". Когда другой любовник обкрадывает и бросает Мартону, она сравнивает свою участь с несчастной участью Филлиды, покинутой Демофонтом, и повторяет это сравнение при другом похожем случае, и т. д.

   Заметной особенностью стиля "Пригожей поварихи" является включение в ее текст народных пословиц и поговорок, употребляемых для подкрепления авторской мысли, в качестве резюме к рассуждениям Мартоны, в качестве разъяснения некоторых ее поступков. Оставшись вдовой, Мартона "насле?дила сию пословицу: шей, вдова, широки рукава, было бы куда класть небылые слова". Появление первого поклонника Мартона отмечает поговоркой: "На красненький цветочек и пчелка летит". Поступив к нему на содержание, Мартона вспоминает пословицу: "Богатство рождает честь" - и изображает из себя знатную госпожу; о своем неожиданном успехе она говорит пословицей: "Доселева Макар гряды копал, а ныне Макар в воеводы попал", а выгнанная из дома женой любовника утешает себя также пословицей: "Неправ медведь, что корову съел, неправа и корова, что в лес забрела". Примеров этих достаточно, чтобы показать манеру Чулкова оперировать пословицами, характерную для его прозы и в журнальных статьях и подчеркивающую его стремление использовать богатство народной речи.

   Образ Мартоны - тип человека, всеми доступными средствами добывающего свое личное счастье, понимаемое как материальное благополучие, - впервые появляется в русской литературе на страницах романа Чулкова. Новым было и беспристрастное отношение автора к своей героине; он не осуждает ее поведения, он уклонился от оценки этической стороны ее поступков. Чулков рассказывает о том, что он наблюдал в окружающей жизни. Он воспроизводит бытовой фон эпохи, повествует о многочисленных житейских фактах и случаях. Несмотря на крайне эмпиричный, местами протокольный характер этих зарисовок быта, появление их в русской прозе (было принципиально важно. При этом Чулков не поднимается над действительностью, не обобщает ее разрозненных явлений рукой чуткого художника; он заносит подряд разнородные свои наблюдения, не заботясь о внутренней связи целой картины. Эта черта отражается и в стиле Чулкова, лишенном литературных украшений, простом, обыденном, разговорном языке временами близком к языку канцелярскому.

  

   Чулков активно выступал на поприще журналистики. В дни расцвета сатирических журналов, вслед за "Всякой всячиной", официозом, открывшим серию периодических изданий 1769 г., Чулков начал выпускать свой журнал "И то и сё". Позднее стали выходить "Ни то ни сё" Рубана. "Смесь" Эмина, "Трутень" Новикова и другие журналы, сразу начавшие оживленную полемику между собой и против "Всякой всячины". Полемика эта велась вокруг принципиального вопроса о пределах возможного в сатире, о том, что следует понимать под пороками общества и что называть человеческими слабостями.

   В "Трутне" появился ряд заметок и писем, затрагивавших главное зло эпохи - крепостное право; Новиков отстаивал необходимость подлинной сатиры, способствующей исправлению нравов. Резко в этом направлении выступали журналы Эммина - "Смесь" и "Адская почта". Но Чулков не поддержал эту линию. Он обошел молчанием злоупотребления крепостным правом и не высказал своих взглядов на положение крестьянства. Центр его внимания лежал в другой стороне. Однако он принял участие в полемике со "Всякой всячиной", несомненно, зная о том, кто скрывался за его подставными редакторами. Даже заглавие его журнала "И то и сё" пародирует, заглавие журнала императрицы. Иронизируя над "Всякой всячиной", высмеивая ее желание видеть "улыбательную сатиру", Чулков заявил ей: "Ты исправила наши нравы и доказала нам, что надобно обедать, когда есть захочется. Твоя философия научила нас и тому, что ежели кто не имеет лошади, то тот непременно пешком ходить должен". Издеваясь над "бабушкой" сатирических изданий, Чулков прохаживался и по адресу "Смеси" и "Трутня", находя, например, что "Трутень" переполнен "язвительной бранью и ругательствами" и что автор его "объявил себя неприятелем всего рода человеческого". Меткая сатира "на лица", бесспорно присутствовавшая в обоих журналах, была Чулкову не по душе. Далек он также от больших общественных вопросов, выдвигавшихся передовыми журналистами. Поэтому лицо его журнала иное.

   Чулков знает своего читателя - человека из городской, малообразованной, мещанской среды. Для него он создает свой журнал, ему он рассказывает свои истории, учит житейской мудрости, говорит о всемогущей силе рубля и аршина, поучает деловой опытности и забавляет его. Что читатели нуждались в такого рода изданиях, показывает многолетний успех кургановского "Письмовника", книги, с которой журнал Чулкова имеет много общего. В обоих обширно представлены анекдоты, на 80 процентов одни и те же и в одинаковых редакциях, взятые, повидимому, из одного источника, в обоих изданиях налицо стихи и народные песни; пословицы, обильно рассыпанные Чулковым в тексте, выделены Кургановым в особое "Присовокупление"; наконец, в обоих изданиях есть толковый и мифологический словари. Наличие последних характеризует стремление Чулкова дать своему читателю запас необходимых культурных сведений, объяснить иерархию античного Олимпа, предложить систему славянской мифологии, истолковать термины делового, преимущественно коммерческого языка. И в этой близости обоих изданий следует искать причину того, что журнал Чулкова не переиздавался, в то время как журналы Новикова и Эмина выдержали по нескольку перепечаток. Злободневные намеки, встречающиеся в журнале И то и сё", устарели, песни Чулков издал в 1770 г. отдельно, свои стихи также, этнографические заметки выделил в особую книгу, а в остальном его заменил непрерывно переиздававшийся "Письмовник".

   Но если Чулков не вступал в обсуждение общественных проблем, что делали некоторые его собратья журналисты, то он вел оживленную полемику со своими литературными противниками. Отрицая жанры классического искусства и основы его эстетики, Чулков выдвигал жанры сюжетного рассказа, фельетона, бытового очерка; в журнале "И то и сё" он печатает, например, подробные описания святочных гаданий, свадебных обрядов со всем их песенным репертуаром, что имеет непосредственное этнографическое значение.

   Интерес Чулкова к фольклору, заметный во всех его работах, особенно ярко сказался в издании им четырех томов "Собрания разных песен" (1770-1774), вскоре переизданного Новиковым под заглавием "Новое и полное собрание российских песен" и начавшего собою длиннейшую цепь русских песенников. В свою книгу Чулков поместил много стихов современных поэтов, но наряду с ними широко представлено народное творчество, в котором Чулков свободно ориентировался. Правда, подобно большинству собирателей XVIII - начала XIX в., Чулков весьма некритически относился к устным текстам и не стеснялся исправлять их, жалуясь на "неискусство" слагателей: "инде ни стиха, ни рифмы, ниже мысли узнать мне было не можно, - говорит он в предисловии, называя некоторые песни загадками, которые приходилось ему отгадывать, - а попадал ли я на авторские мысли, в том заподлинно уверить мне никого невозможно", - добавляет он. Песенник Чулкова широко использовался последующими составителями сборников песен, черпавших из него народные баллады, свадебные, исторические песни и былины. Записи этих текстов произведены были, видимо, самим Чулковым; таким образом, за ним остается инициатива одной из первых попыток собирания песенного фольклора.

   В своих стихотворениях "Плачевное падение стихотворцев", "Стихи на Семик", "Стихи на качели", напечатанных в журнале "И то и сё", а затем выпущенных отдельным изданием, Чулков, в духе ирои-комической традиции, подвергает осмеянию высокие образцы героической эпопеи как ведущего жанра литературы классицизма.

   Создателем и теоретиком ирои-комической поэзии в России был Сумароков; в его трактовке и в опытах его последователей жанр этот входит с русло дворянского классицизма как одно из его характерных проявлений. Основанием его служит либо комическая перелицовка героических античных сюжетов, либо торжественный, героический рассказ о похождениях "низкого" героя. Для поэмок Чулкова характерно их фельетонное оформление. Ирои-комический момент не является в них организующим, он проходит, уступая место различным бытовым картинкам, полемическим выпадам, пародийным намекам и т. д. Чулков писал их для журнала, с намерением "повеселить куму", т. е. старался развлечь своего читателя. Балагурство, шутки, поговорки и пословицы перемежаются в его стихах с точными рассказами о народных праздниках, с песнями и рассказами об обычаях и суевериях. Множество бытовых наблюдений автора разбросано по этим страницам; таково описание кулачного боя в "Стихах на качели":

  

   Против военных прав мальчишки начинают,

   Друг друга по щекам ладонями щелкают;

   Не в зубы юноши, но метят парня в глаз,

   А отрок отроку дает получше раз.

   В минуту славное сражение явится,

   Не рвется воздух тут и солнышко не тмится.

  

   В таких же тонах описано народное гулянье в Семик.

   Если Майков смотрит на своего ямщика Елисея и на его похождения сверху вниз, то Чулков описывает незатейливый народный быт как его очевидец и участник - черта, различающая их, несмотря на все сходство колорита поэмы Майкова с произведениями третьесословных писателей.

   Чулков открыто высмеивает излюбленные жанры "высокой" поэзии. Он протестует против пышности и "звона" стихов, против космических масштабов одической поэзии. Высмеивая героическую поэзию классицизма, Чулков противопоставляет ей народную традицию старинной рукописной повести:

  

   ...Храброго "Бову" в поэму претворю.

   "Петра Златых ключей" сказание не складно,

   Но с рифмами его в стихи поставлю ладно.

   "Евдона Берфу" я в поэзию вмещу...

  

   В начале своих поэмок Чулков помещает традиционное обращение к музе, но муза его "поет плачевным гласом, таким, как волк поет в лесу пред смертным часом", и нужно это для того,

  

   Что б мать сыра земля услышала твой стон

   И был бы на гумнах крестьянских слышен он.

  

   Во втором своем журнале "Парнасский щепетильник" (1770) Чулков устраивает литературный аукцион с продажей стихотворцев. Каждый из них является пародией на живое лицо; так, в стихотворце драматическом угадывается сатирический портрет Хераскова; остальные оригиналы неясны. Однако Чулков не смог закрепить за журналом литературно-сатирическое направление: нападки на плохих стихотворцев звучали однообразно и были лишены полемической соли. От номера к номеру Чулков расширяет тематические границы издания и вскоре начинает помещать в нем хозяйственные советы и рецепты. "Парнасский щепетильник" имел значительно меньший успех у читателей, чем журнал "И то и сё", и с трудом дотянул до конца года.

   Следует указать, что в первом номере "Щепетильника" Чулков напечатал "Древние русские простонародные загадки", числом 15. Как и пословицы в журнале "И то и сё", они были записаны самим издателем, и этот маленький подбор явился первым печатным собранием русских загадок. Чулков правильно определил в заглавии их народный характер. Эти "древние загадки" живут и сейчас; кто не знает загадок: "Кругленько, маленько, всему миру миленько"; "Поутру на четырех, в полдень на двух, а к вечеру на трех"; "Летает птица долгонос, носит платье рудо желтое, а кто убьет, тот кровь свою прольет"; "Черненько, маленько, в покои вскочило, царя разбудило" и т. д.

   Загадки входили в моду. В 1773 г. В. Левшин выпустил отдельным изданием "Загадки, служащие для невинного разделения праздного времени", и появление его книжных, литературных загадок, имеющих, несомненно, иностранное происхождение, ярче оттеняет народность загадок чулковских. Вот, например, загадка Левшина "Любовь": "Меня на свете нет сладчае и горчае, приятнее и мучительнее. Чрез мое побуждение смертные населяют землю, а без меня не могут они быть". Еще более салонный развлекательный характер носит анонимный сборник 1781 г. "Увеселительные загадки со нравоучительными ответами, состоящие в стихах". "Сказаниями русского народа" Сахарова в 1837 г. начинается впервые научное собирание загадок. Чулков и здесь был одним из зачинателей собирания сокровищ русского фольклора.