Главная » Книги

Дашков Дмитрий Васильевич - Перевод двух статей из Лагарпа с примечаниями переводчика, Страница 2

Дашков Дмитрий Васильевич - Перевод двух статей из Лагарпа с примечаниями переводчика


1 2

е сего - сослав (стр. 71). Мы говорим сословие в смысле общества, собрания: посему сослав, кажется, более означает члена сословия, нежели синоним, на которых совсем не походит. Вот каково употреблять новые, неясные выражения! Они почти всегда делают речь непонятною. }, синоним, а множество других? для чего не употреблять чужих слов там, где они необходимы? Пусть нам переведут их, не нарушая правил словопроизводства, русскими речениями, кои заключали бы в себе точно тот же смысл, и притом не драли бы ухо - тогда мы примем их с великою радостию. Я почитаю виновным в оскорблении языка только того писателя, который употребляет несвойственные оному обороты, также иностранные слова, когда может заменить их равносильными русскими словами. Но и тут должно быть снисходительным к чужой слабости: кто не бывал в грехе? Г. переводчик сам говорит, последуя Лагарпу: "нет, конечно, ни одного писателя, который бы не сделал никакой погрешности против языка, и тот самый, кому пришло бы в голову ни одной из них не сделать, потерял бы много времени на мелочное, не стоящее того дело" (стр. 79). Это совершенная правда: нет писателя, в ком бы не было ошибок; слава и честь тем, которые меньше других и не так грубо ошибались!
   Г. переводчик возвращается к любимому своему предмету - к сложным словам. Он утверждает (стр. 69,70), что в приводимом примере: "сей, видев греческую страну, обладаему юною женою с детьми еще младыми и маломощными, воссвистал на них, яко змий на птичища бесперныя, хваляся поглотити их усты костоснедными" (Русск. летоп.) прилагательное костоснедный сильно и поразительно. Положим; но правильно ли оно? Снедь, снедное, снедный принимается у нас только в страдательном смысле, подобно как яства, ядомый, годный в пищи. Притом же можно ли сказать об змие: уста костоснедныя? Змеи костями не питаются, и прилагательные: костоядный, костогрызущий (вместо костоснедный) более приличны собаке или другому хищному зверю {Позвольте мне, г. переводчик, хотя один раз сослаться на Библию, на которую вы так часто опираетесь в суждениях ваших о словесности. Раскройте Книгу Бытия, и вы увидите, что Бог сказал змию "зелию снеси вся дни живота твоего" (гл. 3, ст. 14). Заметьте пожалуйте, г. переводчик, и тут сказано змию: землю снеси, а не кости! }.
   Есть и другие примеры в сей книге, приведенные не совсем кстати. (Г. переводчик на IX странице выдает за образец красноречия выражение: ты мне столп крепости от лица вражия (по старинному переводу Псалтири) и говорит, что оно столько ж и ныне сильно и хорошо, как было за тысячу лет. Мысль, конечно, самая благочестивая и великолепная, но она выражена гораздо лучше в новейшем переводе Библии: рци души моей: спасение твое есмь аз (пс. 34). Фигура нимало не потеряла смелости своей, но стала правильнее: ибо нам трудно сообразить два совсем различные понятия столп крепости и от лица вражия. Мы говорим щит от меча вражеского; но столп крепости не может, кажется, служить защитою от лица вражия. - Из представляемых г-м переводчиком в пример славенских выражений есть многие подобные сему; приметно, что ему очень хотелось бы ввести их в русский язык; но не все к тому способны, и это есть новое доказательство различия между славенским и русским языками. Например: моря чермную пучину невлажными стопами древний пешешествовал Израиль (стр. 27). На славенском это весьма хорошо и стихотворно; а мы по-русски никак не можем сказать: пешешествоватъ чермную пучину невлажными стопами - и проч.
   Г. переводчик сожалеет, "что новораспространившееся о словесности толкование умы многих молодых людей, впрочем весьма острых и благомыслящих, удивительным образом заразило" (стр. 68). Такое сетование весьма похвально; но послушаем, какими упреками он хочет их исправить: "иной, не читав ничего, кроме переводимых по два тома в неделю романов, и не бывав сроду ни у заутрени ни у обедни {Показывать ошибки и опровергать ложные умствования писателей позволено всякому; но не должно касаться до чести и мнений о вере какого бы то ни было человека, даже и не называя его. Зачем к обыкновенным суждениям о словесности примешивать посторонние укоризны в неисполнении обрядов, предписанных Церковию? Г. переводчик, конечно, сам не захочет, чтоб мы, подражая ученым протекших веков, при малейшем споре называли друг друга безбожниками и богохульниками.}, не хочет верить, что благодатный, неиску собранная (признаюсь, что я сам почитаю сие слово чистым славенским, неупотребительным в русском языке), тлетворный, злокозненный, багрянородный (этого исторического слова не услышишь ни у заутрени ни у обедни) суть русские слова, и утверждает это тем, что он ни в Лизе ни в Анюте их не читал. (Но должно ли искать в нежных сочинениях таких огромных и многозвучных слов? Я не думаю, чтоб Анакреон или Феокрит, воспевая любовь и пастушескую жизнь, употребляли подобные сим греческие прилагательные.) Таким образом можно любить или не любить капусту, грибы, полпиво, квас и проч.". Г. переводчик, конечно, забавляется, делая такие сравнения, которые здесь не совсем у места.
   Выхваляя выражение, взятое из Св. Писания: усеку величество от кедр ея (горы Ливанския), г. переводчик говорит: "Приметим здесь мимоходом, что во Франции до времен Людовика XIV не видим мы ни малейших признаков, чтоб подобные в языке хитрости и красоты были уже известны" (стр. 103). Потом он представляет в пример на нашем языке "Слово о полку Игоревом" и наконец сравнивает стих Сумарокова в "Семире":
  
   Коль трудно было нам
   Покорствовать таким сердитым временам -
  
   с прекраснейшими Вольтеровыми стихами:
  
   Les vainqueurs ont parle: 1'esclavage en silence
   Obeit a leurs voix dans cette ville immense1.
   (Победители отверзли уста: рабы молча повиновались
   их глаголу в огромном городе (фр.)).
  
   О вкусах, конечно, спорить невозможно: один находит превосходным то, что другому едва ли кажется посредственным. В таком случае остается только предаться на суд читателям и примечать, многим ли из них понравится выражение, прославляемое r-м переводчиком, сердитыя времена {"Скажем гневным временам (говорит между прочим г. переводчик), мысль будет та же, но выражение слабее". По моему мнению, все различие между словами гневный и сердитый состоит в том, что первое от славенского языка происходит, а второе есть чистое русское. По-славенски гнев, а у нас в просторечии сердце: он в сердцах это сделал - вот корень прилагательного сердитый, и посему видно, что оно, как простонародное, не должно бы было входить в высокий слог; но поэзия все облагородствовать может. По крайней мере, начто выдавать нам за образец стихотворную вольность?} и многие ли одобрят его сравнение. Но откуда взял он, что во Франции до времен Людовика XIV подобные в языке хитрости и красоты не были известны? Отлагая в сторону прекрасные отрывки, оставленные нам древними трубадурами, разве забыл он, что многие из знаменитых французских писателей процветали гораздо прежде Лудовика XIV, что Маро, философ Монтань, Шаррон, Гарнье, Депорт, Ренье, великий Малерб умерли еще до рождения сего государя (1638), что Бальзак, Ротру, Дюриер, Мере, Ракан были прежде него известны и сам Корнель сочинил "Сида" в 1636-м году, "Горациев" в 1641-м, "Цинну" в 1643-м? Конечно, не все сии писатели в числе лучших: но во всех можно найти фигуры смелые и правильные, черты резкие и сильные, ни в чем не уступающие тем, кои представлены в пример г-м переводчиком. - "Слово о полку Игоревом", без сомнения, имеет свое достоинство и должно быть для нас драгоценно; станем читать его и удивляться необработанным, разительным его красотам: но будем всегда осторожны в сравнении словесности нашей с французскою!
   Лагарп порочит Буалово выражение: ип lit effronte, a г. переводчик замечает, "что в русском переводе бесстыдная постеля не кажется нам такою ощутительною погрешностию, какою Лагарп ее находит" (стр. 112). Причиною сего различия полагает он, "что может быть слово их effronte, яко происходящее от имени front, чело, а не от имени honte, стыд, меньше удобоприлагательно (!!) к постеле, чем русское бесстыдная". Остроумные сии рассуждения клонятся к обыкновенной цели г-на переводчика - показать богатство и преимущества русского языка и унизить французский: но не в таких мелочах должно искать сих преимуществ. Притом же я сомневаюсь, чтоб и у нас можно было сказать бесстыдная постеля или одр, разве только извинительно сие, как по-русски, так и по-французски, в слоге отменно сильном и метафорическом.
   На 151-й странице нахожу сравнение стихов Сумарокова: лишенный вольности и проч. с Корнелевыми tu t'en souviens, Cinna (Ты помнишь об этом, Цинна (фр.)), etc. Признаюсь охотно, что трудно было бы выбрать из наших трагедий пример лучше и приличнее сего для подобного сравнения. Разбор стихов сих совершенно правилен: они производят в душе зрителя все желаемое действие и, конечно, могут служить на языке нашем примером искусного задержания (suspension). Но к замечаниям г-на переводчика я осмелюсь прибавить, что, показывая красоты великих сочинителей, не должно скрывать их ошибок от молодых, неопытных читателей: красоты послужат им образцами для подражания, от ошибок научатся они сами избегать подобных. Например, в приведенных здесь стихах Сумарокова из "Синава и Трувора":
  
   ТРУВОР (СИНАВУ)
  
   Лишенный вольности, надежды и покою,
   Пролей, о Государь, кровь винну пред тобою!
   Свирепствуй, варварствуй и устремляйся в месть,
   Коль можешь острый меч па друга ты вознесть!
   Вонзай оружие, сражай его бессловна.
   Вот грудь, которая перед тобой виновна!
  
   1-й стих, совершенно вставочный, относится по грамматическому смыслу не к Трувору, а к Синаву. Притом же мы говорим лишенный покоя, а не покою: сия стихотворная вольность слишком велика. - Во 2-м от неприятного стечения согласных букв (кровь винну) произношение сего стиха весьма тяжело. - В 3-м, свирепствуй, варварствуй и устремляйся в месть, суть, по моему мнению, слова неприличные Трувору в его положении. Он во власти брата своего, говорит сам: пролей кровь винну пред тобою и, следственно, признает себя не совсем невинным; к чему же раздражать брата непристойными напоминаниями о варварстве и свирепстве, когда восклицание: о Государь! ясно показывает, что Трувор не вышел из границ должного почтения, а в последующих стихах видно даже намерение тронуть Синава? Мысль: ты ищешь виновного, отмети, коль можешь острый меч на друга ты вознесть (стих прекрасный!), я оскорбил тебя - вот что стихотворцу надлежало сказать, и в том состояло его искусство, чтоб выразить сию мысль не всю вдруг, а постепенно, для умножения силы речи, не употребляя излишних слов, которые только ее ослабляют. Выражение устремляйся в месть не хорошо. - В 5-м, полустишие сражай его бессловна представляет мысль прекрасную, но темно выраженную; прилагательное бесслоеный слишком неопределенно и не являет нам той покорности, с какою Трувор готов умереть от руки брата своего; слово сие, кажется, поставлено единственно для рифмы. - Показав таким образом малые ошибки в стихах Сумарокова, мы будем иметь больше права хвалить его, и похвалы наши будут гораздо беспристрастнее.
   Но возвратимся к рассмотрению перевода двух статей. - Вообще слог довольно чист, исключая некоторых мест, где оный тяжел и неправилен; заметим отчасти сии места {Я полагаю, что подобные сим ошибки происходят, может быть, от скорости, с какою переведены сии две статьи. Весьма бы не трудно было поправить такие ошибки: но, уважая истинно г-на переводчика, я не смел взять этого на себя.}.
   "Склонность к подражанию иностранцам мало-помалу стала вливаться в воспитание наше" (стр. XII). Сомневаюсь, чтоб можно было сказать: склонность стала вливаться в воспитание.
   "Французский язык и чтение книг их начали обворожать ум наш" (стр. XII). К чему относится местоимение их? сего не видно ни из предыдущих слов, ни из последующих.
   "Новый язык, далеко отличный от языка Фенелонов" (стр. XIII). Мы говорим весьма отличный, и сия тонкость языка основана на происхождении слова отличный.
   "Умствования, которые смешны и странны при свете разума; но весьма вредны и заразительны при мраке усиливающихся заблуждений" (стр. XVI - XVII). Здесь не выдержано иносказание, и, представив ложные умствования в виде заразы, не должно было говорить при свете и во мраке (у нас говорится во мраке, а не при мраке), ибо зараза и днем и ночью одинаково действует.
   "Боримое мною зло далеко пустило свой корень" (стр. XVII). Иносказание опять не выдержано: зло представлено в виде древа, и слово боримое ему неприлично.
   "В латинском языке есть будущаго, однако недостает прошедшаго времени причастий" (стр. 18). Глагол есть требует именительного падежа: есть причастия; а частица не родительного: недостает причастий, следовательно, сии два разные словосочинения между собою не вяжутся и их должно разделить. Притом же перестановка слов здесь слишком неприятна.
   "Должно стараться паки присоединить оныя (красоты языка) к тому телу, от которого оне рукою невежества отторгнуты, дремотою ума забыты" (стр. 19). Что такое забытый дремотою ума! и можно ли сказать: тело, от которого оне дремотою ума забыты!
   "Без причастий не можем себя так сильно выразить" (стр. 21). Мы говорим выражаться, а не выражать себя: это чистый галлицизм.
   "Обнаженная здравого рассудка нескладица" (стр. 22). Нескладица сама по себе не может быть вместе с здравым рассудком; а прилагательные обнаженный и нагой у нас не употребляются в родительном падеже: обнаженный чего.
   "Французы, не имея другого, принуждены довольствоваться и ставить себе в достоинство то, что имеют" (стр. 23). Глагол довольствоваться требует творительного падежа, а ставить винительного: сии два словосочинения одно другому противны.
   "Сия ясность... не иное что есть, как неизбежимая в языке нашем необходимость" (стр. 23). Неизбежимая и необходимость (по-фр. suite indispensable) у нас совершенно одно и то же.
   "Словоизвращение, подающее средство все части речи приводить в благоустройство и согласие, прерывать, удерживать, противуполагать, собирать, всегда ухо привязывать к воображению, без того, чтоб сие искусственное составление причиняло хотя малейшую темноту в разуме\" (стр. 24, 25). Нельзя сказать, чтобы здесь перевод был далеко от подлинника; г. переводчик соблюл даже французское словосочинение, хотя оно противно свойству языка нашего: sans que toute cette composition artificielle laissdt le moindre nuage dans I'esprit!
   "Наше согласие (harmonic) не есть дар языка, но труд дарования" (1'ouvrage du talent) (стр. 41). Что значит труд дарования!
   "Примечание, которое позволил я себе сделать на лучший из всех наших переводов, на тот, которого непрерывная красота стихов и чистота вкуса поставили оный в число классических творений" (стр. 52). На тот, которого... поставили оный - сей оборот речи совсем не русский.
   "Писатели, которые неутомимым об языке своем попечением умели оный вычистить, прирастить, расширить, обогатить" (стр. 58). Г. переводчик весьма любит иносказательный слог, но не всегда оный выдерживает. "Писатели умели свой язык вычистить (это не совсем чисто сказано), прирастить (здесь язык представлен в виде древа или какого-нибудь растения: и посему слово вычистить неприлично), расширить (древа расширить нельзя), обогатить" (древа обогатить также нельзя). - Можно бы найти еще несколько примеров подобной небрежности.
   "Но заглянем и в другие многие книги, мы увидим, что перевод их, или сочинение, если не совсем, то по крайней мере близко подходит к переводу сей Пролюзии" (стр. 61). Как может сочинение подходить близко к переводи? разве слог сочинения к слогу перевода?
   "Простолюдины, портящие всегда язык, потому что не знают начал (по-фр. principes, правил) оного, нашли короче говорить вместо", и пр. (стр. 85). Нашли короче говорить (ont trouve plus court de dire) - оборот не русский, а галлицизм.
   "Но вынь извитие сие (figure) из места, отними его от сочинения, в котором воображение воздвигнуто уже великолепным описанием Чингисхановых подвигов, мнением о народе, победившем вселенную (1'idee d'un peuple conquerant du monde), пышностию восточного слога, на-итствующею с первого стиха на все творение (dont la piece a recu 1'empreinte des les premiers vers); перенеси его в "Me-ропу" или в "Ореста"; оно покажется там слишком стихо-творно, будет холодная пухлость (sera froidement fastueuse) и ничего не скажет уму (et ne peindra rien)" (стр. 102 - 105). Не всем понравятся выражения: отнять извитие от сочинения, пышность слога наитствует на творение; холодная пухлость и пр.
   "Сие беспрерывное соображение слога с содержанием есть такой важности, что" и ир. (стр. 107) - оборот неправильный.
   "Великим писателям чаще удивляются, нежели совершенно чувствуют их" (стр. 108). Мне кажется, что по-русски нельзя сказать совершенно чувствовать писателей.
   "Мало таких театральных сочинений, которые могли бы выдержать чтение" (там же). У нас не говорят: сочинения выдерживают чтение.
   "Я вхожу в исчисление обстоятельств подобия" (стр. 115). Сие переведено слишком близко к подлиннику: je detaille les circonstances de la similitude.
   "Инословие (allegoric), рассуждая о нем как о извитии в слоге и в языке учителей красноречия, собственно, не иное что есть, как продолженное иносказание (metaphore)", стр. 124. Сей оборот несколько темен; выражение: и в языке учителей красноречия здесь, очевидно, относится к местоимению о нем, а по смыслу долженствовало быть предложением совсем отдельным.
   "Иносказание трегубо худое, потому что три раза переменяет предмет" (стр. 127). Слово трегубо нехорошо; иносказание три раза переменяет предмет - это не по-русски.
   "Надлежит делать так, чтоб она (покровенная истина) не совсем скрыта была под сим покрывалом (басен), но чтоб приносила токмо удовольствие быть видима сквозь оное" (стр. 136). Сей оборот речи неправилен, и притом довольно темен; переведем слово в слово, что говорит Ла-гарп: on doit faire en sorte que le voile ne la cache pas, mais laisse seulement le plaisir de 1'entrevoir - должно делать так, чтобы покров не сокрывал ее (истину), но оставлял токмо удовольствие видеть ее сквозь оный.
   "Не бесполезно, чтоб в науке красноречия объяснено было искусство сего словоизвития (прохождение, pretermission): оное служит напоминанием употреблять его где нужно, и те, которые прямо в него войдут, будут уметь пользоваться оным, особливо же полезно сие для молодых людей" (стр. 156 - 157). Местоимения оное, его, в него, оным, сие относятся одни к искусству, а другие к словоизвитию (figure), двум существительным одинакового рода; и от сего происходит сбивчивость в смысле. Притом можно ли сказать: те, которые прямо войдут в словоизвитие (или в искусство), будут уметь пользоваться оным, (словоизвитием или искусством)? Лагарп говорит: сеих qui I'auront bien saisi (cette figure); а это не значит прямо войти в словоизвитие, и проч. и проч.
   Выпишем еще несколько мест, в которых г. переводчик не совсем, кажется, выразил смысл, заключающийся в подлиннике.
   "И я прошу позволения привесть латинский стих без связи (с) следующими за ним'" (стр. 12). Лагарп говорит: je demande la permission de citer un vers latin sans consequence, что совсем не значит без связи с последующими за ним. Лагарп не хочет казаться педантом, приводя беспрестанно в пример латинские стихи, но просит позволения выписать один Виргилиев стих только на сей раз, не в пример себе для будущих уроков: вот, по моему мнению, что значит здесь слово sans consequence, sans lirer a consequence (см.: Словарь Франц. Акад.).
   "И хотя бы Цыцерон и Квинтилиян и не оставили нам особых примеров, то из одного чтения древних мы бы оное везде приметили" (стр. 37). По-фр.: ne nous citeraient pas des exemples particuliers. Citer не значит оставлять особые примеры (здесь по смыслу оставлять то же, что сочинять самому), но выбрать такие примерь! из других писателей.
   "Согласие, проистекающее от глаголов всегда почти звучных" (стр. 38); по-фр.: des syllabes presque toujours sonores - syllabe не глагол, а слог.
   "Писатели, вкусившие сию счастливую негу древних" (стр. 41). В подлиннике сказано: qui ontgoute cette mollesse heureuse des anciens; qui ontgoute, значит здесь: коим понравилась, кои почувствовали цену.
   "От сего единого движения головы (говоря об Орфее и Эвридике) вся судьба двух любящихся, и вся приятность положения сего, зависят" (стр. 50). Лагарп совсем не думал называть приятным положение Орфея и Эвридики, когда страстный, отчаянный любовник, смягчив жестокого Плутона и соединившись с тою, которую любит более своей жизни, теряет ее опять от оного движения головы {Ibi omnis effusus labor, говорит Виргилий; и сие прекрасное полустишие на 51-й стр. переведено: весь убо труд погиб, обратился в тщету.}. Всякий, без сомнения, приемлет участие в горестном их положении, но не находит оного приятным. Лагарп сказал точно то же: c'est a un seul mouvement de tete que tient tout le destin des deux amans, et tout I'interet de la situation.
   "Каждый ищет в них (в журналах) пробежать, что ему надобно, и никто не смотрит на слог их: ето бы ничего" (стр. 80). Как ничего, когда сам Лагарп тотчас после сего начинает описывать пагубные следствия, происходящие от дурного слога, каким писаны журналы, и от скорости, с какою их читают? Он говорит: personne ne pense a examiner comme ils sont ecrits: се n'estpas Id ce dont ils'agit. Сии последние слова поясняют предыдущие и значат, что дело идет не о рассматривании слога журналов, но о содержании оных, и что никому нет нужды входить в таковое рассмотрение.
   "Наконец говорит Квинтилиян о украшениях, о извитиях словес (figures), о сем великом для упражняющихся в красоте слова предлоге (grand sujet pour les rheteurs), который, no мнению его, надлежит с подробностию описать в особливом сочинении" (mais dont il ne convient de trailer didactiquement que dans un livre fait expres), стр. 91. He знаю, почему г. переводчик принял безличный глагол il convient за третье лицо настоящего времени среднего глагола convenir и отнес его к Квинтилияну, сказав: по мнению его вместо: надлежит {На сей же 91-й стр. сделана довольно странная ошибка, которую, однако ж, приписать должно небрежности наборщика: Лагарп упоминает о Мещанине во дворянстве, Mr.Jourdain, а по-русски вместо того поставлено Жорж-Дандин (главное действующее лицо в другой комедии Мольеровой). - Еще на 120 и 121 стр. вместо французского слова piteusement (жалостно) поставлено пять разpitieusement, что совсем не по-французски. }.
   На 125-й стран, прекрасные Вольтеровы стихи из трагедии Спасенный Рим переведены не весьма хорошо:
  
   Sur le vaisseau public, се pilote egare,
   Presente a tous les vents un flane mal assure;
   Il s'agite au hasard; a 1'orage il s'apprete,
   Sans savoir seulement d'ou viendra la tempete.
  
   А по-русски:
   "На корабле всенародия (!!) кормчий сей смятенный подставляет всем ветрам бок свой ненадежный (не свой бок, а бок корабля; un flanc mal assure, очевидно, относится к кораблю); шатается туда и сюда (il s'agite au hasard больше значит суетится, заботится, управлять кораблем наудачу) и проч.
   На 134-й странице Лемиерово иносказательное изображение невежества:
  
   Il est une stupide et lourde Deite:
   Le Tmolus autrefois fut par elle habite.
   L'Ignorance est son nom: la Paresse pesante
   L'enfanta sans douleur aux bords d'une eau dormante.
   Le Hasard 1'accompagne, et 1'Erreur la conduit:
   De faux pas en faux pas la Sottise la suit.
  
   Переведено по-русски:
   "Есть тупое и грубое божество в Тмолусе, некогда обитавшее (разве на Тмолусе, ибо Тмолус была гора, посвященная Вакху), невежество имя ему: тяжелая леность без чревоболения (какое слово!! enfanter avec douleur значит просто родить с болью, само по себе разумеется, что не с головною) родила его на брегах спящих вод (в этом смысле мы говорим стоячие, а не спящие воды); сопровождаемое случайностию, заблуждением водимо, с кривого на кривой путь ходит оно (faux pas не значит кривой путь), и глупость ему последует". - Можно ли сие назвать хорошим переводом прекрасных стихов Лемиеровых?
   Лагарп, рассуждая о прозопопее, говорит: plus cette figure est hardie,pws elle a besom d'etre omened. По-русски же мысль совсем другая и отчасти противная сему: "чем смелее сие из-витие, тем лучше" (стр. 147). Далее: Flechier s'en est servi tres-noblement dans 1'oraison funebre de Montausier; по-русски: "Флешьер весьма пристойно поместил оное в надгробном слове на Мотастъера". Надгробное слово обыкновенно сказывают кому-нибудь, а не на кого-нибудь; оно не сатира.
   На 149-й странице вместо: un gladiateur qui eleve le fer le plus haut qu'il peut pour porter un coup plus terrible - переведено: "боец, подъемлющий высоко меч свой, дабы удар казался ужаснее". Нет! сего не довольно, чтоб удар только казался ужаснее; porter un coup значит: нанестъ в самом деле удар.
   "Другой пример умолчания (reticence) еще лучше, для того что более пришелся к месту" (стр. 159). По-французски мысль совсем другая: purce qu'elle tient a une situation thedtrale {Потому что он связан с театральным положением (фр.) Подобно сему, в переводе некоторых стихов из "Генриады" вместо: excites par la voix des pretres sanguinaires - на 158-й стр. поставлено: ободряемые гласом кровожаждущих монахов. Почему же монахов, в противность словам Вольтеровым, а не попов? можно было бы употребить и другое выражение, благороднее сего последнего, но только не такое, которое представляет совсем другой смысл. Всем известно, что католицкие попы участвовали гораздо больше монахов в сем кровопролитии.}.
   "Итак, остается одно только средство, торжественно не поверить клеветнику робкому и подлому" (стр. 161); по-французски: aussi le seul parti qu'il у ait a prendre, c'est de porter un defi public a 1'accusateur timide et lache. Porter un defi public не значит торжественно не поверить клеветнику, но требовать от него пред всеми, чтоб он доказал слова свои, и проч. {Заметим еще в дополнение всего сказанного мною, что в некоторых местах сего перевода многие собственные имена не так написаны по-русски; наприм.: Тургот (Тюрго), стр. 15; Лукень (Лукан), Клавдий (Клавдиан), Фукидит (Фукидид), Волтер.}
   Из приведенных мною примеров читатели увидят сами, что в переводе двух статей из Лагарпа есть погрешности довольно значащие; но сие не воспрепятствует никому отдать всю должную справедливость трудам и благонамеренности г-на переводчика. Полезная цель его и многие справедливые замечания, конечно, не сокроются от взоров любителей отечественной словесности.
   В заключение скажу еще, что, рассматривая сию книгу, совсем не хотел я сделать какое-либо неудовольствие почтенному переводчику; он сам побудил меня предпринять сей труд, говоря в своем предуведомлении: "со стороны же возражений, когда бы оные основаны были на искреннем желании рассуждать об языке, а не на личной и пристрастной защите некоторых погрешающих против него писателей, тогда бы оные были мне приятны" (стр. XVI). Совсем не зная сей личной и пристрастной защиты, о которой говорит г. переводчик, я смело основываюсь на словах его при издании в свет моего рассуждения. Притом же я полагаю, что беспристрастная и учтивая критика всегда есть неложный знак уважения к тому сочинению, которое критикуют.
  
   Впервые опубликовано: Цветник. 1810. No 11. С. 256-303; No 12. С. 404-467
   Дмитрий Васильевич Дашков (1788-1839). Переводчик, критик, прозаик, государственный деятель, президент Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, активный сотрудник журналов "Цветник", "Санкт-Петербургский вестник" и "Вестник Европы".
  

Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (24.11.2012)
Просмотров: 340 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа