Давыдов Денис Васильевич - М. П. Алексеев. (В. Скотт и Д. Давыдов)

leon, and representing to the House of Commons the impossibility of a Coalition ever arising with a view to bringing down the absolute sway of the French Emperor.

   The real cause of the death of Mr Pitt, Count Voronzoff says, was in his violent exertions every night in the House of Commons and in his extreme anxiety to save his friend Lord Melville from the aspersions thrown upon him. On this subject Mr Pitt told Count Voronzoff "they wish to pierce me through the body of my friend".

   This, dear Sir Walter, is all that I have to communicate to you on this subject, and it was at the request of Count Voronzoff, who is so deeply interested in it, and so desirous of its being handed down to posterity in its true light, that I spoke to you about it the last time I had the pleasure of seeing you.

   I conclude these lines, dear Sir Walter, by thanking you once more for all your kindness. My affection for Scotland, in which I have passed so many happy days, is I think second to no other attachment within my breast, and I shall always preserve the dearest remembrance of my visits to Abbotsford. I hope I shall ever be worthy of your friendship; and beg you to believe me to be with great respect

  

   <Перевод:>

   Дорогой сэр Вальтер!

   Так как вы пожелали, чтобы я письменно сообщил вам содержание разговора, который был у меня с гр. Воронцовым касательно последних минут м-ра Питта, я рад воспользоваться первой возможностью сделать это, и с тем большим удовлетворением исполняю эту задачу, что гр. Воронцов особливо желал, чтобы вам было сообщено то, что ему известно о смерти г-на Питта, и то, что он слышал из уст самого первого министра, с которым он находился в близости, редко встречаемой между иностранным послом и первым министром того двора, при котором он аккредитован.

   Разговор, который гр. Воронцов имел с Питтом, убеждает его, что известие об Аустерлицкой битве отнюдь не способствовало его смерти. Будучи в то время в г. Бате, он видел, как министры один за другим являлись сетовать о поражении, и, желая знать личное мнение самого м-ра Питта, остался, пока все не ушли от постели больного, и тогда обратился к нему по этому поводу. "Это событие бедственное,- спокойно сказал м-р Питт,- но, если ваш государь и мой будут сознавать достоинства и силу своих народов, они подымутся над ныне происходящим. Год или два мы должны держаться тихо; теперешний успех Наполеона подвинет его на еще большие посягновения. Он станет предписывать новые условия и, наконец, навлечет на себя гибель". Замечательно, что в это же время м-р Фокс яростно призывал к заключению договора о мире и союзе с Наполеоном и доказывал палате общин невозможность образования когда бы то ни было коалиции с целью ниспровержения неограниченного господства императора французов.

   Истинной причиной кончины м-ра Питта, говорит гр. Воронцов, были его ежевечерние напряженные выступления в палате общин и его настойчивое желание спасти своего друга лорда Мельвилля от нападок, которым тот подвергался. По этому поводу м-р Питт заявил гр. Воронцову: "Они желают прободать меня через тело моего друга".

   Вот, дорогой сэр Вальтер, все, что я имею сообщить вам по этому предмету. В последний раз, когда я имел удовольствие видеть Вас, я говорил с Вами об этом по просьбе гр. Воронцова, которого это дело глубоко интересует и который желает, чтобы оно было передано потомству в истинном свете.

   Я заключу эти строки, дорогой сэр Вальтер, выразив Вам еще раз благодарность за всю вашу любезность. Моя любовь к Шотландии, в которой я провел столько счастливых дней, не уступает, мне думается, никакой другой привязанности моего сердца, и я навсегда сохраню драгоценнейшее воспоминание о посещениях Абботсфорда. Надеюеь, что всегда останусь достойным вашей дружбы, и прошу верить тому, что пребываю с великим уважением вашим преданным и любящим слугой

   <На обороте:>

  

   Вальтер Скотт, приезжавший весной 1828 г. на некоторое время в Лондон, а также гостивший в его окрестностях у своих друзей, прочел это письмо не сразу и кратко отвечал на него накануне отъезда:

  

   My dear Sir,

   It would have given me no small pleasure to have waited on count Woron-zow agreably to his obliging invitation but as I leave for Scotland to-morrow it is impossible to me to have that honor. Accept my best thanks for the interesting communication of the last interview between count Woronzow and Pitt and as we may not meet for some time if indeed this motley world should permit us to meet again, accept my best and kindest wishes for your prosperity and happiness for which you have laid the best foundation in stocking your mind with useful knowledge and conforming your principles to the rules of honor and morality.

   Adieu, my young friend and believe me always yours with sincerity and affection

   London, 24 May

   <На обороте второго листа:>

   A Mons. Davidoff

  

   <Перевод:>

   Милостивый государь,

   Мне доставило бы немалое удовольствие явиться с визитом к графу Воронцову согласно его любезному приглашению, однако, так как я завтра уезжаю в Шотландию, мне невозможно удостоиться этой чести. Примите мою большую благодарность за интересное сообщение о последнем разговоре между графом Воронцовым и Питтом и, так как мы, возможно, не скоро встретимся опять, если вообще нам удастся встретиться в этом пестром и шумном мире, примите мои лучшие и самые сердечные пожелания преуспеяния и счастья, надежный фундамент для которых вы заложили, обогатив свой ум полезными знаниями и укрепившись в принципах чести и нравственности.

   Прощайте, мой юный друг, и верьте, что я остаюсь навсегда ваш искренний и любящий

   24 мая

   <На обороте:>

   Г-ну Давыдову.

  

   "Пребывание в Абботсфорде было исполнено какого-то возбуждающего обаяния,- свидетельствовал В. П. Давыдов в своих позднейших воспоминаниях о В. Скотте.- Смотрели поэта и слушали с ненасытным любопытством; бывало, смеялись до слез от забавных рассказов и переходили внезапно к противоположному настроению души, когда сам поэт, с поднятой вверх головой, повторял какие-нибудь стихи, пришедшие ему на память. В. Скотт никогда не говорил о своих собственных стихах, он даже находил их слабыми и не признавал себя гласно автором своих сочинений в прозе. Он, казалось, посвящал все время гостям до того, что они сами начинали сомневаться, может ли он быть автором такого большого числа романов".

   В памяти В. П. Давыдова сохранилось несколько особо примечательных, с его точки зрения, эпизодов и сцен. "Раз вечером,- свидетельствует он,- спросили Вальтер Скотта, правду ли рассказывают, что он увидел однажды в Абботсфорде фигуру умершего Байрона, которого Вальтер Скотт так любил и ставил выше всех современных поэтов? Он улыбнулся и рассказал, что действительно раз вечером, только что сделавши цитату из Байрона, имея в ту минуту твердо в своей памяти его наружность, он проходил по входному залу Абботсфорда, в который проникал только свет луны. Луч падал на длинную мантию, висевшую у окна, и ему тогда точно показалось, что он видит Байрона, во весь рост, даже и самое лицо его бледное и печальное. Он остановился на пороге, и хотя знал, что это обман чувств, но желал, чтобы обман этот продолжался"¹³⁵. Нетрудно узнать в этом рассказе тот самый анекдот, который сам В. Скотт в сходных выражениях передал в своих "Письмах о демонологии и колдовстве" ("Letters on Demonology and Witchcraft". London, 1830)¹³⁶.

   "Жена поэта, леди Скотт, и дочь,- пишет далее Давыдов,- рассказали про другое происшествие, которое сильно поразило бы спиритистов, если бы они в то время существовали. В глубокую ночь, когда все в Абботсфорде были в постелях, раздался по всему дому страшный шум, происходивший, по-видимому, из входного зала. Господа и служители встали и побежали, кто со свечами, кто без них, в зал и, входя в него из разных дверей, тут встретились; но все оружие было на своих местах, главная дверь и окна были заперты, и висевшие с потолка флаги не колебались ни от малейшего дуновения ветра. Все с удивлением разошлись по комнатам и только через неделю узнали, что в этот самый ночной час абботсфордского испуга умер в Эдинбурге обойщик, устраивавший все украшения этого зала. Он был человек очень преданный поэту и взаимно им любимый".

   "Вальтер Скотт,- продолжает Давыдов,- однажды вспоминал о разговоре про коронацию Георга IV, совершенную со всеми обрядами и пышностью прежнего времени. Он был приглашен присутствовать при всех церемониях, воспроизведенных согласно средневековым преданиям, которых никто не изучал и не описывал так верно, как он сам, и в прозе, и в стихах. На банкете в Вестминстерском готическом зале он видел, как молодой представитель древнего дворянского дома въехал в самый зал верхом, в рыцарском облачении, на статном коне, тоже покрытом броней, и как, остановившись против самого короля, он в качестве рыцаря (champion) вызывал на поединок каждого из присутствующих, кто не признает Георга IV законным повелителем Великобритании, и как затем тот же рыцарь, подняв с лица стальное забрало, осушил данный ему королем кубок и, наклонившись головою до гривы коня, осаживал его до самых дверей зала. Но ничто так не поразило поэта, как самая церемония коронации. Лишь только король возложил на себя корону, все пэры, стоявшие в мантиях вдоль собора, глядя на короля, возложили каждый на себя свои короны. Это движение, совершенное вдруг, но без всякого восклицания, имело, по словам очевидца, потрясающее действие"¹³⁷.

   Эти страницы дают нам законченный и очень типичный портрет В. Скотта - приверженца феодальной старины и обрядности, любителя страшных рассказов; он интересен потому, что списан с натуры. Сообщаемые В. П. Давыдовым подробности могут быть учтены и в биографии В. Скотта, как несомненно достоверные; отметим, кстати, что английским исследователям В. Скотта они совершенно неизвестны: лишь малая их часть была пересказана без указания источника в некрологе В. П. Давыдова, в газете "Times" 1 августа 1882 г.

   На дальнейших страницах цитированных воспоминаний (в "Биографическом очерке гр. В. Г. Орлова") есть ряд не лишенных интереса данных; здесь, в частности, подробно описана история разоблачения авторства В. Скотта самим "Великим неизвестным" на обеде в пользу беднейших актеров Эдинбургского театра в тот момент его жизни, когда банкротство издателя принудило его отбросить свое инкогнито "для удостоверения своей личности перед судом при определении долгов и следующих ему платежей за его сочинения". Это, впрочем, известно и из английских источников. Но, например, описание шотландского национального праздника, рассказом о котором в письме из Эдинбурга в начале 1828 г. В. П. Давыдов очень позабавил своего деда, заслуживает цитации из него нескольких наиболее колоритных отрывков.

   В бумагах В. Н. Давыдова сохранилось пригласительное письмо на этот традиционный обед!

  

   Sir,

   The Committee of Management of the Celtic Society have directed me to request the honor of your company at the annual dinner of the Society in the Waterloo Hotel on Friday the 25 cur<ren>t at 1/2 of 5 o'clock.- Sir Walter Scott to be in the chair.

   1. Scotland St<reet>.

   17 Jan. 1828

  

   <Перевод:>

   Милостивый государь,

   Распорядительный комитет "Кельтского общества" уполномочил меня просить Вас оказать честь своим присутствием на годичном обеде Общества в "Waterloo Hotel" в пятницу 25 числа сего месяца, в половине пятого. Председательствовать будет сэр Вальтер Скотт.

   Улица Шотландии, 1

   17 января 1828 г.

  

   "Обед сей,- рассказывает В. П. Давыдов,- дан был обществом "Highland Celtic Society"¹³⁹, состоявшим преимущественно из владельцев Верхней (Нагорной) Шотландии. Члены пришли к обеду в национальных разноцветных костюмах того клана (рода), к которому каждый принадлежал, с кинжалами и- пистолетами за кушаками и с обнаженными коленками. В. Скотт был председателем банкета, в котором участвовало несколько сот гостей; во всех речах его при тостах, не исключая и первой в честь короля, была черта оригинальности. Речь при первом тосте Вальтер Скотт, к общему удивлению, начал словами, впрочем, метко придуманными для самолюбия шотландцев: "Раз примирившиеся враги суть самые верные друзья, и нет у Великобританского короля подданных более преданных верхне-шотландцев; за здоровье короля!" Тост за здоровье самого Вальтер Скотта все гости пили с теми же почестями, с какими пили за здоровье короля, стоя, а горцы - стоя на стульях, одной ногой на самом столе, и повторяя вместе с тем девять раз свой нагорный национальный крик. В ответ на этот тост председатель сравнивал себя с тем герцогом Кларанским, которого потопили до смерти в бочке его любимого вина, и прибавил, что после всех высказанных ему похвал он чувствовал себя в таком точно положении, в каком был бы знаменитый герцог, если бы его вытащили из бочки, совершив операцию потопления только до половины. Большой хохот поднялся во всем зале. Совершенно в другом духе и самым высоким слогом была предложена память одного недавно умершего начальника клана Макдональда Гленгери¹⁴⁰, человека, известного по непомерной своей гордости. Председатель обеда, бывший близким другом покойного, не скрыл в своей речи его слабостей; он сказал, что с таковым характером следовало этому начальнику клана родиться несколько столетий раньше, что он был великодушен, но, полагая, что люди переродились со времен его предков, находил, что самых его предков не уважали по мере их заслуг. Тут был тихий, но всеобщий сочувственный гул одобрения. Поэта Бурнса <т. е. Бёрнса, Robert Burns; 1759-179б> Вальтер Скотт превозносил как самого гениального и жалел, что его жизнь была исполнена горестей. И за этой, и за предыдущей памятью, за которыми гости пили в молчании и стоя, трубач (piper), ходя по комнате, играл на волынке (bagpipe), инструменте чрезвычайно громком, но которым могут восхищаться одни шотландцы, разве на открытом воздухе и с благородной дистанции. Когда замолкла эта дикая музыка, Вальтер Скотт встал с места и с выражением сосредоточенного внимания и большого достоинства сказал, что с благоденствием отечества тесно связано и благоденствие союзных держав, и он в присутствии одного молодого русского дворянина предлагает выпить полный кубок за здоровье императора того могущественного государства, которое есть "пояс и вал Европы" (the girdle and bulwark of Europe) и которое обратило вспять бурные волны войны, жертвуя собственной своей столицей, когда весь Запад материка изнемогал. Эти слова вызвали громкое одобрение. Все встали, а горцы на стулья, и с национальным возгласом, десять раз повторенным, выпили за здоровье императора Николая Павловича..."¹⁴¹.

   Нет необходимости прибавлять, что тем "молодым русским дворянином"_г на которого В. Скотт указал присутствующим при этом своем тосте, был именно В. П. Давыдов. Юношу торжественно поздравил и похвалил и ректор университета, тоже член "Кельтского общества". На листке приеденного выше приглашения сохранилась карандашная помета Давыдова: "Diner publique, preside par W<alter> Scott. Toast a l'Emp<ereur> Nicolas.- Moi repondre" (Публичный обед под председательством В. Скотта. Тост в честь имп. Николая.- Я отвечал).

   По рассказу В. П. Давыдова, В. Скотт, прощаясь с ним навсегда в Абботсфорде, "написал ему на память в альбом, что так как не имеет дара писать красивые стихи, то выражает в честной прозе (in honest prose) свои сердечные пожелания и кончает следующею цитатою старинной шотландской надписи...". Давыдов приводит ее в оригинале и в своем переводе ("Поступай правильно, не страшись ничего, хотя бы тебя подозревали. Не стоит многого тот, которому не завидуют. Не заботься о том, какие сказки о тебе рассказывают. Если ты хочешь жить без нареканий, пойди, живи в пустыне"). Из воспоминаний В. П. Давыдова запись В. Скотта перепечатана была и в "Times" 1882 г., в некрологе В. П. Давыдова. Этот автограф сохранился. В собрании Н. В. Власова в Москве находится ныне тот самый альбом В. П. Давыдова, на правую страницу которого В. Скотт внес свою прощальную запись; оказывается, что на самом деле она гораздо длиннее и что цитированному Давыдовым шотландскому четверостишию предшествует довольно длинное и сердечное обращение в "честной прозе". Вот эта запись:

  

   My dear young friend,

   As I am not felicitous in expressing my sentiments in pretty verses accept, in honest prose my wishes for your happiness and prosperity for which you have laid so sure a foundation in your persevering pursuit of useful knowledge and elegant literature. Among the new friends which go where you will your amiable qualities will not fail to acquire keep a part of your recollection for those whom you leave in Scotland and a small nook of that share of remembrance for

   Abbotsford

   25 March 1828

   The following lines which contain an excellent moral lesson occur in a stone label on the old mansion house of Fir Glen.

   Do well and dread nought, though

   thou be espied*

  *surrounded with spies

   He is little gude worth that is not envied.

   Take thou no heed what tales men tells.

  *uncensured

   If thou wouldst live undeemed* gang where no man dwells.

  

   <Перевод:>

   Мой дорогой юный друг,

   Так как мне не очень удается выражать свои чувства в хорошеньких стихах, примите в честной прозе мои пожелания счастья и успеха, для которых вы заложили надежное основание, усердно приобретая полезные знания и знакомясь с изящной литературой. Среди новых друзей, которых, где бы вы ни были, ваши добрые качества безусловно помогут вам приобрести, сохраните в своих мыслях место для тех, кого вы оставляете в Шотландии - и небольшой уголок своей памяти для

   Абботсфорд

   25 марта 1828 г.

  

   Следующие строки, содержащие превосходный нравственный урок, начертаны на каменной доске на старом доме в усадьбе Фёрглен:

  

   Поступай хорошо и не бойся ничего, хотя бы

   за тобой подсматривали*

  *шпионили

   Немногого стоит тот, кому никто не завидует.

   Не обращай внимания на толки людей.

   Если хочешь прожить без осужденья*, *без порицания

   удались туда, где никого нет.

  

   Записав эту старинную надпись на шотландском диалекте, В. Скотт заботливо пояснил трудные слова синонимами, написанными сбоку.

   На той же странице, где находится приведенный автограф В. Скотта, несколько строк на память ученику написал и Джон Вильсон (1785-1854), автор стихотворной драмы "Город Чумы" (1816) (послужившей Пушкину оригиналом для его маленькой трагедии "Пир во время чумы"), многих других произведений, стихотворных и прозаических (в том числе и знаменитых "Амброзианских ночей", 1822-1835), а также деятельный сотрудник "Blackwood's Magazine" (где он выступал под псевдонимом Кристофера Норта)¹⁴². Вильсон был одновременно и профессором этики в Эдинбургском университете (с 1820 г.), и лекции его слушал здесь В. П. Давыдов. Запись Вильсона прозаичнее и официальнее, но и в ней много внутренней теплоты и сердечности:

   Among more than a thousand students who have attended the Moral Philosophy class in our University, not one have I esteemed more than Vladimir Davidoff. To hear of his health, honour and happiness will always delight his affectionate friend

   Edin<burgh> - Gloucester Place, 6.

   April 20th, 1828.

  

   <Перевод:>

   Среди более чем тысячи студентов, прослушавших курс нравственной философии в нашем университете, ни одного я не уважал больше, чем Владимира Давыдова. Услышать о его здоровье, почестях и счастье всегда будет рад его искренний друг

   Эдин<бург>, Глостерская площадь, 6.

   20 апреля 1828 г.

  

   У нас есть основания думать, что этот лестный отзыв учителя о своем ученике был высказан им с полной искренностью. По крайней мере, когда старый воспитатель Давыдова и участник его поездок в Абботсфорд А. Кольер в начале 40-х годов, после поездки в Петербург, вернулся в Шотландию и навестил их общих старых знакомых в Эдинбурге, Джон Вильсон был одним из тех, кто отозвался о В. П. Давыдове с наибольшей симпатией. Кольер писал Давыдову по этому поводу 30 января 1841 г.: "Кажется, все вспоминают Вас с живейшим участием, особенно Вильсон, которого я посетил и нашел работающим в расстегнутой сорочке над Maga <т. е. Magazine, "Blackwood's Magazine">, и он дал доказательство тому: после многих расспросов о Вас он сказал: "Я любил сэра Д<авыдова> и часто жалел, что не дал ему золотой медали вместо серебряной; экзаменаторы были очень строги, а мне следовало быть снисходительнее, учитывая, что он иностранец. Да, да, он был превосходным студентом, да, да... Есть ли вероятие, что он приедет сюда? Ему дали ученую степень доктора прав (LLD). Я очень доволен - он оправдал наше доверие больше всех". В архиве В. П. Давыдова сохранилось также одно неопубликованное письмо к нему Вильсона.

   Уехав из Англии, В. П. Давыдов некоторое время не терял из виду своих шотландских друзей. Доучившись за границей, он вернулся в Россию, где вскоре начал службу в Министерстве иностранных дел. Но ни служебные дела, ни смерть его деда Владимира Григорьевича Орлова (в 1831 г. в Москве), сделавшая его (спустя еще четверть века) обладателем и графского титула, и фамилии Орловых, и их родового поместья под Москвой, ни женитьба, ни, наконец, предпринятое им в 1835 г. большое путешествие с ученой целью на Ближний Восток (в Грецию, Малую Азию и Турцию) не ослабили яркости его шотландских впечатлений, и Давыдов по-прежнему любовно вспоминал счастливые времена своего эдинбургского студенчества и своих былых шотландских друзей. Однако личные сношения с ними, некогда столь оживленные, начали постепенно ослабевать и все больше отодвигаться в прошлое, переписка становилась все более редкой. Общение с В. Скоттом, доживавшим свои последние годы, прекратилось, и о своем любимом писателе Давыдов узнавал лишь от третьих лиц.

   Первоначально живой связью между Давыдовым и кругом его абботсфордских и эдинбургских друзей являлся вернувшийся на время в Англию Кольер, деятельно поддерживавший переписку со своим бывшим воспитанником. Именно от него Давыдов узнавал новости о В. Скотте, его здоровье, отъезде в Италию, обстоятельствах его смерти, наконец, о судьбе его поместья. Так, например, о В. Скотте много говорится в большом письме Кольера Давыдову из Лондона от 27 апреля 1831 г.:

   "Могу сообщить Вам печальные новости о сэре В. Скотте. Некоторые газеты сообщают, что 19-го числа у него был апоплексический удар, другие опровергают это, но все согласно утверждают, что он очень болен и что его издатель и д-р Аберкромби были срочно вызваны в Абботсфорд! С тревогой ожидаю свежих известий и надеюсь получить их, прежде чем отправлю это письмо...".

   Кольер надеется на благополучный исход болезни сэра Вальтера, но замечает все же: "Вспомните, что и в ту пору, когда мы имели счастье часто видеть его, его здоровье было отнюдь не крепким. Будем все же надеяться, что он пока останется среди нас и еще несколько лет сможет восхищать и улучшать мир. Ни один английский писатель нашего времени и всех предшествующих эпох не сделал столько для нравственности, как он, на мой взгляд,- и не только благодаря высокой нравственности его героев, но потому, что он поднял общий уровень того рода литературы, который порождал столько зла, когда он начинал свой замечательный путь".

   На другой день, т. е. в четверг 28 апреля, Кольер сделал обещанную приписку с известиями более успокоительного характера, идущими от дочери Скотта, Софии Локарт, жившей с мужем в Лондоне: "Сегодня в газетах ничего нет о сэре Вальтере, но я слышал через третьих лиц от м-с Локарт, что ему лучше. Она отправляется в Абботсфорд в субботу".

   Последующие письма Кольера к Давыдову полны тех же известий о тяжелой болезни В. Скотта и предчувствий его скорой кончины. Приехав в Россию в 1832 г. и находясь в с. Ивановском (имении Давыдова), Кольер даже оттуда посылал Давыдову в Петербург английские газеты с новостями о В. Скотте. В письме, помеченном "Воскресенье утром" <19 июня>, сообщается:

   "Сэр В. Скотт прибыл в Лондон, но одна его сторона полностью парализована, и врачи заявляют, что ему не поправиться. Я получил это известие от графа Толстого, который ухитряется доставать газеты раньше, чем мы..."¹⁴³.

   Известие о смерти В. Скотта 21 сентября 1832 г. облетело весь мир; на него довольно широко откликнулась также и русская печать: некрологи, статьи, литературные характеристики покойного писателя, заметки о последних днях его жизни и т. д. помещены были во многих русских журналах и газетах.

   Может показаться несколько странным, что В. П. Давыдов печатно никак не откликнулся в России на это событие. Свои воспоминания о знакомстве и дружеских связях с покойным владельцем Абботсфорда он опубликовал лишь сорок лет спустя в биографии своего деда, в 30-х же годах он хранил их про себя и не напечатал ни некролога, ни статьи о В. Скотте в русской прессе. Но впечатление, которое смерть В. Скотта произвела на Давыдова, было очень сильным, и он тотчас же взялся за перо, чтобы на английском языке излить свою скорбь по этому поводу и набросать красноречивую характеристику покойного в письме к одному из его друзей и своему доброму знакомому по Эдинбургу - Александру Юнгу. Об этом мы знаем потому, что в архиве В. П. Давыдова сохранилось ответное письмо Юнга. Оно было не единственным, и прежде чем привести его, нам необходимо вкратце осветить как историю их знакомства, так и их отношений к В. Скотту, чтобы лучше понять, почему именно к Юнгу адресовался Давыдов с лирическими воспоминаниями о только что скончавшемся владельце Абботсфорда.

   Александр Юнг (Alexander Young of Harburn), которого В Скотт дружески именует в своем дневнике Sandie Young (см. запись от 8 марта 1826 г.), был его старым эдинбургским приятелем, навещавшим его и в Абботсфорде. У Юнга были русские знакомства: в Эдинбурге в 1825 г. он принимал у себя русских гостей - гр. Г. В. Орлова с женой. А осенью того же года приехавший туда учиться юноша Давыдов (племянник Г. В. Орлова) сразу же обратился к Юнгу по приказанию своего деда В. Г. Орлова - "для распоряжений домашних", т. е. для советов по устройству своего быта в Эдинбурге, а впоследствии нередко посещал любезного старика. Когда в 1828 г. по окончании университета Давыдов покидал Эдинбург, Юнг написал ему прощальное письмо, в котором - не случайно, конечно,- адресовался к нему как к другу В. Скотта. Это письмо сохранилось.

  

   My dear Sir,

   As I understand that you purpose leaving Edinburgh soon, I beg your acceptance of a book from a friend who very much regrets your departure, the more especially that from his advanced period of life he may not have the happiness of eating* with you again in this world.

   The work herewith sent has a good deal of merit in its particular line, and if you condescend to read the appendix it may remind you of the person by whom it was originally drawn up and subscribed, tho' afterwards much improved by the pen of your friend Sir Walter Scott.

   With all good wishes for your future welfare and prosperity I remain, my dear Sir, your most faithful and obed<ien>t friend and serv<an>t Alex.

   <На обороте:>

   Mr Davidoff

  

   <Перевод:>

   Милостивый государь,

   Так как я слышал, что Вы намереваетесь скоро покинуть Эдинбург, прошу Вас принять книгу от друга, который очень сожалеет о вашем отъезде, особенно потому, что из-за престарелого возраста, быть может, не будет уже иметь счастья снова ужинать {Можно полагать, что eating - результат ослышки лица, писавшего под диктовку,- и появилось вместо meeting (встретиться).} с Вами на этом свете.

   Сочинение, которое при сем посылается, имеет немало достоинств в своем специальном роде, а если вы удостоите прочитать приложение, оно может напомнить вам того, кто первоначально составил его и подписал, хотя впоследствии оно было значительно усовершенствовано пером вашего друга сэра Вальтера Скотта.

   Желая вам в будущем благосостояния и благоденствия, остаюсь, милостивый государь, Вашим искренним и преданным другом и слугой

   Г-ну Давыдову.

  

   Какую книгу Юнг посылал своему молодому приятелю, установить не удалось, но упоминание В. Скотта как ее редактора, прямое указание на дружеский характер их отношений с Давыдовым, надежда, что подаренное издание сможет напомнить владельцу и его составителя, и того, кто "усовершенствовал его своим пером", все это очень знаменательно: "друг" В. Скотта не мог не пользоваться особой симпатией и уважением всего шотландского круга его друзей, знакомых и почитателей.

   Узнав о смерти В. Скотта, Давыдов не мог не вспомнить только что приведенных строк и автора их, престарелого Юнга; быть может, в собрании автографов своего деда он читал сохранившееся там дружеское письмо В. Скотта к Юнгу 1820 г., вероятно подаренное Г. В. Орлову самим адресатом. Как бы там ни было, В. П. Давыдов написал Юнгу в Эдинбург большое письмо с панегириком покойному писателю и получил столь же пространный ответ, который мы приводим ниже полностью. Следует отметить, что письмо это (как и предыдущее) не автограф: своей рукой Юнг только подписывал письма, а писал их под диктовку кто-либо из членов его семьи:

  

   My dear Sir,

   Nothing could have given me greater pleasure than your letter containing a most eloquent and feeling tribute to the memory of our departed friend, who most assuredly was one of the best men and greatest geniuses that ever existed. The splendid subscription which you have devoted to the benefit of his family shall be applied by me accordingly. Your remittance for that purpose falls due about the end of May next. Meanwhile I have apprised Miss Scott, who is in London and not | in very good health, of your noble benefaction, but I have not since had the pleasure of hearing from her. I took the liberty likewise of imparting a copy of your letter to our friend Lord Corehouse, who j has in the following sentence done f-it no more than justice.

   "I am delighted", he says, "with Count Davidoff's letter, and very much obliged to you for having favoured me with a perusal of it. A more eloquent and beautiful eloge on our late friend has not been pronounced by any of his countrymen, and the Count's handsome subscription must put some of our grandees to the blush".

   "The Count's splendid talents and liberal opinions must render him an ornament and a blessing to his country".

   Immediately before Sir Walter went to Naples, I spent two days with him at Abbotsford; he was sadly changed, but I still thought it possible he might return to his native Land: we shed tears at parting, when he said in a low tremulous voice: "we shall meet again"; but alas! that event did not happen.

   As a literary character, he was above all praise. I know many most respectable characters who had read all his works three of four times over, and yet are ready to begin again, with a confidence of being equally instructed and improved. I hope justice will be done to him in a suitable Memoir of his Life and Writings, which I understand his son-in-law Mr Lockhart means to write and towards which I have pledged myself to furnish him with some valuable documents. The world lies under great obligations to him, but Scotland in particular owes him a debt which she never can repay. To avoid repetitions, I will take the liberty of transcribing to you what I some time ago wrote to his daughter on that head.

   "I can never cease, whilst I live, to venerate the immortal memory of your father, and his country would in my opinion be most ungrateful if she did not strive to commemorate by lasting trophies the glory and renown which

   he has shed upon it beyond all other individuals whom it ever produced. In fact Scotland was a terra incognita till its history, its people and its literature were illustrated, or rather, it may be truly said, dragged, from an obscurity, from which they might never have emerged, but for his powerful hand. The very features of the country and all its most beautiful scenery, were unknown, until he threw that lustre upon them which but for him they might never have obtained".

   I am happy to learn that you have entered into the honorable state of matrimony with an amiable young princess and I hope that at no distant period your friends in Auld Reekie will have the pleasure of seeing your lady and you in a city to which you are so partial, and which I can assure you, if it deserved to be admired during the period of your residence, would now be held double worthy your regard, for it is enlarged and impioved in more than that proportion, since you saw it.

   Your friends here are quite delighted to hear good accounts of you, particulary Sir W-m Hamilton and Mr Pillans, both of whom remember you with the greatest regard and affection, and desire me to present their kindest compliments, to you with their best wishes for your welfare. Sir William is now, besides prof<esso>r of Civil History, Secretary to the University and His Majesty's Solicitor of Tithes for Scotland; whilst Mr Pillans is in great force, both as a professor and an Author. Others of your friends have gone "to that bourne from which no traveller returns"; but as to those still existing, I may have occasion to say something in another letter, as I cannot for some time to come return a full answer to your last.

   I rejoice to hear that Mr Colyar is well and usefully employed; to an excellent letter which 1 received from him a considerable time ago, I returned an answer which I fear has not come into his hands; amongst other matters to which it referred, I noticed the melancholy cause of your being disappointed in getting your Scott terriers, but since I got your last, 1 have made another application to the heir of your unfortunate friend Mr Pringle of Haining, from which I hope the dogs promised will still be forthcoming; but if they are not, I will endeavour in some other quarter to supply their place. Mrs Young and my daughters here present with me join in respectful compliments and best wishes to your Lady and you, and I remain with sincere regard, my dear Sir,

   Count Vladimir Davidoff

  

   P. S. As I am rather at a loss for your proper style or designation, have the goodness, when you write to me again, to note it at the end of your letter. By a wrong number on the address of your last, it was some days longer in reaching me than it should have been. Let your next be to "Alexr Young Esq. of Harburn, 48, Queen Street, Edinburgh".

   <На обороте:>

   A Monsr. le Comte Davidoff etc. etc.

   St. Petersburg Russia.

  

   <Перевод:>

   Милостивый государь, Ничто не могло доставить мне большего удовольствия, чем ваше письмо, содержащее столь красноречивую и прочувствованную дань памяти нашего ушедшего друга, который, несомненно, был одним из лучших людей и величайших гениев, когда-либо существовавших на земле. Щедрая сумма, подписанная Вами в пользу семьи, будет соответственно употреблена мною. Вам следует перевести деньги для очередного взноса примерно в конце мая. Пока что я уведомил мисс Скотт, которая не совсем здорова и находится в Лондоне, о вашем благородном пожертвовании, но еще не имел удовольствия получить от нее ответ. Я позволил себе также сообщить копию вашего письма нашему другу лорду Корхаузу, который отдает ему не более чем должное в следующих выражениях: "Я в восторге,- пишет он,- от письма графа Давыдова и чрезвычайно обязан вам за то, что Вы доставили мне удовольствие прочитать его. Более красноречивого и прекрасного панегирика нашему покойному другу еще не было произнесено его соотечественниками, а щедрая подписка графа должна заставить покраснеть некоторых наших вельмож.

   Прекрасные таланты и либеральные взгляды графа должны быть украшением и благословением его родины".

   Перед самым отъездом сэра Вальтера в Неаполь я провел с ним два дня в Абботсфорде. Он очень изменился, но я еще надеялся на возможность его возвращения на родину; при расставании мы прослезились и он сказал тихим дрожащим голосом: "Мы еще встретимся", но - увы! - этого не случилось.

   Как литературная величина он выше всякой хвалы. Я знаю многих достойнейших людей, перечитавших все его сочинения по три и четыре раза и готовых вновь взяться за них сначала с уверенностью, что будут и учиться, и совершенствоваться. Я надеюсь, что ему будет воздано должное в книге о его жизни и литературной деятельности, которую, как я понимаю, собирается писать его зять м-р Локарт и для которой я обещался доставить некоторые ценные документы. Весь мир очень многим обязан ему, а Шотландия в особенности в неоплатном долгу перед ним. Чтобы не повторяться, я позволю себе сообщить вам копию того, что недавно писал по этому поводу его дочери: "Пока я жив, я никогда не перестану благоговеть перед бессмертной памятью вашего отца; полагаю, что величайшей неблагодарностью будет, если его страна не постарается запечатлеть долговечным воздаянием память того, кто доставил ей больше славы и известности, чем все остальные люди вместе, вскормленные ею.

   Фактически Шотландия была terra incognita, пока ее история, ее народ и ее литература не были показаны, или, лучше сказать, выведены им из мрака, из которого они бы могли никогда не выйти, не будь его могучей руки. Самые характерные особенности Шотландии и ее прекраснейшие ландшафты оставались в неизвестности, пока он не направил на них яркий свет, которого без него они могли бы не дождаться".

   Я счастлив узнать о вашем вступлении в достославное состояние супружества с любезной молодой княжной и надеюсь, что в недалеком будущем ваши друзья из Олд Рики будут иметь удовольствие видеть вашу супругу и вас в городе, к которому Вы столь расположены; могу вас уверить, что если он заслуживал восхищения во время вашего пребывания в нем, то теперь вдвойне достоин внимания, ибо с того времени, как Вы его видели, он разросся и улучшился более чем вдвое.

   Ваши здешние друзья рады добрым вестям о вас, в особенности сэр Уильям Гамильтон и м-р Пилланс, которые вспоминают о Вас с величайшей теплотой и симпатией и просят меня передать вам свои искренние поздравления и наилучшие пожелания. Сэр Уильям ныне не только профессор гражданской истории, но еще и секретарь университета, а также поверенный его величества в церковных делах Шотландии. Мистер же Пилланс пользуется большим авторитетом и как профессор, и как писатель. Некоторые из ваших друзей ушли "в безвестный край, откуда нет возврата земным скитальцам" {В. Шекспир. Гамлет, акт III, сц. 1.}; что касается оставшихся, то я, пожалуй, расскажу вам о них в следующем письме, так как полностью ответить вам на все смогу лишь спустя некоторое время.

   Я рад слышать, что мистер Кольер здоров и нашел себе полезное занятие; на его прекрасное письмо, которое я получил сравнительно давно, я послал ответ, который, боюсь, не дошел до него. Среди других вопросов, затронутых в нем, я отметил с огорчением ваше разочарование из-за неполучения шотландских террьеров, но, получив ваше последнее письмо, я снова обратился к наследнику вашего бедного друга мистера Прингля из Хейинга и надеюсь, что обещанные собаки будут посланы вам, если же нет, то я попытаюсь найти взамен собак в другом месте. Присутствующие здесь миссис Юнг и мои дочери присоединяют к моим свои почтительные поздравления и лучшие пожелания вашей супруге и вам. Остаюсь с искренней приязнью, милостивый государь, вашим покорным и преданным слугой Алекс. Юнг.

   Графу Владимиру Давыдову

   P.S. Так как я не знаю, как следует правильно титуловать и обозначать вас, будьте любезны, когда будете опять писать мне, сообщить это в конце письма. Из-за неправильного номера в моем адресе ваше последнее письмо дошло до меня несколькими днями позже, чем следовало бы. Пусть ваше следующее будет адресовано Ал-дру Юнгу эсквайру из Харберна, 48, Королевская улица, Эдинбург.

   <На обороте:>

---