Главная » Книги

Де-Пуле Михаил Федорович - Нечто о литературных мошках и букашках по поводу героев г. Тургенева

Де-Пуле Михаил Федорович - Нечто о литературных мошках и букашках по поводу героев г. Тургенева


  

Нѣчто о литературныхъ мошкахъ и букашкахъ по поводу героевъ г. Тургенева

  

И полѣзли изъ щелей мошки да букашки!

   Да! дѣйствительно талантъ обязываетъ, какъ и la noblesse, - noblesse не породы, a природы: обязываетъ честнымъ служен³емъ интересамъ общества, вѣрностью самому себѣ, строгою осмотрительностью къ собственнымъ недостаткамъ, чуткимъ вниман³емъ къ указан³ямъ на нихъ другими. Талантъ не есть что-то привилегированное, боящееся свѣта и гласности; высокая степень таланта ни кого не обязываетъ безмолвнымъ поклонен³емъ: кому больше дается, отъ того должно большаго и требовать. Настоящ³е представители истиннаго, высокаго таланта не тѣ тупыя, безсмысленныя личности, которыя кричатъ: "да наши предки Римъ спасли!" которыя отъ всего раздражаются, всего чуждаются и, какъ улитка, прячутся въ свою раковину, этотъ крошечный м³рокъ предан³я, эту затхлую архивную атмосферу. Они не должны становиться на пьедесталъ и ожидать воскурен³й: стоян³е на пьедесталѣ, чего добраго, обратитъ ихъ въ бездушную статую, a ѳим³амъ воскурен³й отуманитъ и вскружитъ голову. Талантъ обязываетъ... т. е. писатель нашего времени не долженъ предаваться авторскому сибаритизму, писать что и какъ ему угодно, "все-де примется съ благодарностью: я - талантъ!" Современный талантъ многимъ обязываетъ... Теперь больше, чѣмъ когда-нибудь, публика выше всякаго таланта, a не талантъ выше публики; теперь талантъ существуетъ для публики, а не она для таланта; публика не проститъ таланту никакихъ нелитературныхъ уклонен³й: служить, такъ служи честно! говоритъ она и говоритъ совершенно справедливо. Но къ сожалѣн³ю, не всяк³й талантъ способенъ къ этой отвѣтственности передъ публикой: Богъ знаетъ, какъ это и отчего случается, но только мног³е талантливые писатели какъ-то умѣютъ освободиться отъ этой отвѣтственности. Выигрываютъ-ли они черезъ эту свободу въ сочувств³и публики, или проигрываютъ - это другой вопросъ; но только свобода ихъ несомнѣнна: они пишутъ что имъ вздумается, проводятъ идеи, как³я имъ угодно, и публика ихъ читаетъ съ большимъ или меньшимъ удовольств³емъ и не заявляетъ никакихъ требован³й; все обходится благополучно: и публика довольна авторами, и авторы въ восторгѣ отъ публики. Но талантъ все-таки обязываетъ, т. е. не всяк³й, не внѣшн³й, только скользящ³й по поверхности жизни, только усвоивш³й себѣ механизмъ авторской концепц³и, a талантъ глубок³й, для котораго искусство и жизнь одно и тоже, который не мудритъ жизнью, не навязываетъ ей своихъ идей, a прислушивается къ б³ен³ю ея пульса, къ ея дыхан³ю, къ ея запросамъ. Изъ современныхъ писателей, г. Тургеневъ, болѣе чѣмъ кто-нибудь другой, поставилъ себя въ такое обязательное отношен³е къ публикѣ. Авторъ Записокъ Охотника и Рудина тронулъ самыя живыя струны русской жизни, прикоснулся къ самымъ чувствительнымъ нервамъ ея организма; русская жизнь подъ перомъ его затрепетала и заговорила языкомъ, понятнымъ обществу: отсюда объясняется сочувств³е публики къ г. Тургеневу, отсюда вытекаетъ та отвѣтственность передъ нею, которою долженъ дорожить онъ, если только не хочетъ лишиться любви ея и назван³я писателя народнаго, вполнѣ имъ заслуженнаго. Мы не будемъ говорить о совокупности тѣхъ причинъ, по которымъ г. Тургеневъ пользуется такою симпат³ею своихъ соотечественниковъ: объяснен³е этихъ причинъ, этихъ явлен³й русской жизни, которыя изображаетъ авторъ, слишкомъ далеко повело бы насъ, тѣмъ болѣе, что эти причины очень разнообразны и не освѣщены авторомъ никакой особенной, посторонней идеей, какъ поспѣшилъ освѣтить г. Гончаровъ обломовщиной картину русской жизни, которую онъ представилъ въ своемъ знаменитомъ романѣ. Хотя безъ всякой посторонней идеи, безъ всякой обломовщины, намъ понятны тургеневск³я картины; но, повторяемъ, мы не вдаемся въ ихъ объяснен³я. Намъ кажется, что сочувств³е публики къ г. Тургеневу объясняется не ими, a его героями, т. е. не всѣми конечно, a особенно имъ любимыми героями... Но мы затрудняемся въ назван³и типа, который разработываетъ г. Тургеневъ; мы назвали бы этотъ типъ героемъ нашего времени, если бы не имѣли романа Лермонтова, носящаго это назван³е. Впрочемъ дѣло не въ назван³и: Гамлетъ Щигровскаго уѣзда, Лишн³й человѣкъ, Рудинъ, Лаврецк³й - вотъ герои г. Тургенева, вотъ представители типа, который онъ обработываетъ, типа, который еще долго будетъ любимѣйшимъ типомъ русской публики, потомучто въ основан³и его положено много дорогого, много скорбнаго и отраднаго для русскаго сердца. Но все-таки намъ необходимо дать какое-нибудь назван³е этому типу, хотя бы для того только, чтобы избѣгнуть повторен³й. Съ большею симпат³ею, съ большею художественною свободою, безъ всякой преднамѣренности, созданъ нашимъ авторомъ типъ Рудина. Мы пользуемся этимъ именемъ для генерическаго назван³я героевъ г. Тургенева.
   Рудины! Рудинизмъ! Обломовы! Обломовщина! Элисейск³я поля Крутогорска съ Зубатовыми и Рогулями! Боже! все это уживается въ нашъ прогрессивный вѣкъ о-бокъ съ желѣзными дорогами, электрическими телеграфами, гигантскими коммерческими предпр³ят³ями, свободою труда и торговли! говорятъ нѣкоторые, говорятъ современно-практическ³е люди, нерѣдко люди истинно образованные, но поклоняющ³еся одной матер³альной пользѣ, и если неотвергающ³е интересовъ духовныхъ, то безразлично смѣшивающ³е разнообразныя явлен³я въ области духа, третирующ³е литературу, какъ какое-нибудь полицейское учрежден³е, обязанное пещись о благоустройствѣ и благочин³и! Нѣтъ! рудинизмъ и обломовщина, крутогорщина не одно и тоже: если послѣдн³я два явлен³я нашей жизни возбуждаютъ ужасъ, если они вполнѣ достойны нашего: pereant! то первое вполнѣ заслуживаетъ нашихъ симпат³й, нашего благословен³я и вѣчной жизни, но только въ обновленномъ видѣ, что и воспослѣдуетъ, когда прекратятъ дни свои два послѣдн³я явлен³я.
   Рудинизмъ, какъ и всякое общественное явлен³е, имѣетъ свою истор³ю. Развит³е его имѣло свои фазисы, еще неизслѣдованные критикой. Съ тѣхъ поръ, какъ началось движен³е новой русской мысли, новой, т. е. послѣ-петровской, съ того времени начинается зарожден³е и образован³е тѣхъ элементовъ, изъ которыхъ въ новѣйшее время образовался рудинизмъ. Всякая эпоха, всяк³й народъ, общество, сослов³е, индивидуумъ всегда и вездѣ, сознательно или безъ сознан³я, живетъ по идеалу, т. е. стремится осуществить этотъ идеалъ, который (хорошъ онъ, или дуренъ - это все равно) какъ бы носится въ воздухѣ. Тѣмъ ярче, тѣмъ осязательнѣе этотъ идеалъ является въ литературныхъ произведен³яхъ каждой эпохи, каждаго народа. Этотъ идеалъ осуществляется въ главныхъ герояхъ эпохи, въ этихъ jeunes premiers, которыхъ мы назовемъ литературными героями. Изслѣдован³е этого типа составляетъ главнѣйшую задачу эстетической критики. Здѣсь мы останавливаемся и просимъ y читателей позволен³я замолвить слово за эстетическую критику.
   Изучен³е литературы, принявши историческое направлен³е, было причиною того явлен³я, что эстетическая критика очутилась въ страшномъ загонѣ, - явлен³я, во всякомъ случаѣ, крайне печальнаго. Мы не поборники абсолютно-эстетической критики; мы хорошо понимаемъ, что въ истор³и литературы на ней далеко не уѣдешь, что она часто оказывалась несостоятельною y лучшаго своего представителя въ нашей литературѣ, Бѣлинскаго; но и безъ нея, съ одною критикой исторической, положимъ если и уйдешь дальше, то зайдешь въ такую сухую и безотрадную литературную пустыню, въ которой окончательно заснетъ самое напряжонное вниман³е. Эстетическая критика, говорятъ, теряется въ отвлеченностяхъ; правда, если эта критика абсолютная, какъ мы сказали, и не хочетъ имѣть дѣла съ жизнью, съ истор³ей. Но и абсолютно-историческая критика потеряется въ мелочахъ, во вседневности, въ анекдотѣ, въ литературной сплетнѣ. При изучен³и литературы и та и другая должны идти объ руку: есть так³е пер³оды въ истор³и литературы, есть так³е писатели, оцѣнка которыхъ, по теор³и исторической критики, рѣшительно невозможна. Конечно для литературно-историческаго критика так³е писатели, какъ Сумароковъ, Фонъ-Визинъ, Крыловъ, Грибоѣдовъ, Гоголь и друг³е, въ произведен³яхъ которыхъ такъ рельефно выступаютъ всѣ насущные интересы жизни, - чистѣйшая находка; но что онъ выжметъ изъ писателей, подобныхъ Жуковскому, Батюшкову, Пушкину, Лермонтову и т. п., безъ пособ³я эстетической критики? Съ узенькимъ взглядомъ историко-литературной критики ex professo не подойдешь къ такому писателю, какъ напр. Пушкинъ, хотя правда, нѣкоторые господа обходятся безъ идей чисто-эстетическихъ и ко всему подходятъ; но подобная смѣлость еще ничего не доказываетъ, кромѣ, по меньшей мѣрѣ, отсутств³я эстетическаго вкуса. Странное явлен³е въ нашей современной критикѣ представляетъ эта насмѣшка (изъ-подъ тишка) надъ эстетическими идеями, лучшимъ достоян³емъ, завѣщаннымъ нашей литературѣ незабвеннымъ Бѣлинскимъ. Практически-соц³альное направлен³е вѣка, въ высшей степени утѣшительное и благотворное, съ увлечен³емъ принятое современнымъ обществомъ, еще такъ недавно пребывавшимъ въ полнѣйшей инерц³и, произвело этотъ антагонизмъ. Но развѣ идеи, идеалы и вообще высш³я духовныя стремлен³я менѣе важны, чѣмъ практически-соц³альныя стремлен³я? Какъ тѣ, такъ и друг³я, отражаясь въ литературныхъ произведен³яхъ, только и могутъ быть уловимы совокупными трудами эстетической и исторической критики. Если справедливо мнѣн³е, что мы еще не имѣемъ истор³и; то не подлежитъ никакому сомнѣн³ю, что у насъ вовсе нѣтъ истор³и литературы. Есть болѣе или менѣе удачныя попытки, начатки древней литературы; есть двѣ-три монограф³и по истор³и литературы прошлаго вѣка, но ровно ничего нѣтъ за это столѣт³е. A прошло шестдесятъ лѣтъ - легко сказать! Подъ прикрыт³емъ знаменитыхъ писателей, подъ сѣн³ю ихъ авторитетовъ, ихъ жизни и дѣятельности, по крайней мѣрѣ въ общихъ чертахъ намъ знакомой, мы сидимъ себѣ каждый подъ виноградомъ своимъ и смоковницею, и воображаемъ, что знаемъ истор³ю нашей духовной жизни за это столѣт³е, далеко перешедшее за половину. Мы наивно воображаемъ, что сдѣлавъ, при помощи смертей, раздѣлен³е литературы по пер³одамъ: до 1826 года - пер³одъ карамзинск³й, до 1837 года -пушкинск³й, до 1852 года - гоголевск³й, - мы уже все сдѣлали. A между тѣмъ эти рубрики, эти пер³оды не болѣе, какъ вѣхи, межевые столбы неизслѣдованнаго и неразработаннаго поля нашей литературы. Мы забываемъ, что по закону какой-то странной необходимости, всѣ наши литературныя знаменитости задолго до конца своего поприща сходятъ съ общественной арены и удаляются - одинъ въ область науки, другой въ м³ръ высокихъ художественныхъ идеаловъ, гдѣ спасается отъ криковъ жизни, раздирающихъ его душу, трет³й - въ мрачную сферу тупаго мистицизма. Словомъ, почти каждый изъ нихъ дѣлается какимъ-нибудь и въ чемъ-нибудь спец³алистомъ, которому нѣтъ или очень мало дѣла до насущныхъ литературныхъ интересовъ дня; поборниками этихъ интересовъ являются новые дѣятели. По этой причинѣ роковые цифры: 1826, 1837 и 1852 придется премѣщать; прибавится новая пустота, новый пробѣлъ въ истор³и нашей литературы, богатой всевозможными пробѣлами. До тѣхъ поръ жизнь русскаго духа, жизнь русской мысли (что составляетъ задачу истор³и литературы) будетъ извѣстна намъ отрывочно и смутно, пока мы не разсмотримъ критически, sine ire et studio, всѣхъ не только второстепенныхъ, но третьестепенныхъ и т. д. писателей послѣдняго столѣт³я. Подобное разсмотрѣн³е не могутъ напр. острочить сочинен³я Бѣлинскаго, обнимающ³я собою почти два десятилѣт³я нашей литературы: Бѣлинскимъ, какъ критикомъ-эстетикомъ, какъ критикомъ-публицистомъ, надобно въ этомъ дѣлѣ пользоваться съ осторожност³ю; онъ слишкомъ страстно, поэтому неизбѣжно и пристрастно, относился къ своему дѣлу. И такъ только при всестороннемъ эстетико-литературномъ изслѣдован³и всѣхъ писателей нашего столѣт³я могутъ быть разрѣшены тѣ вопросы, которые сами собою являются предъ всякимъ, серьёзно занимающимся литературой; только тогда числа 1826, 1837 и 1852 потеряютъ свое значен³е; только тогда границы пер³одовъ получатся новыя, вѣроятно по двадцатилѣт³ямъ 1800-1820, 1820-1840 и т. д. или нѣсколько иначе; только тогда уяснится (хотя для этого потребны не одни литературныя изслѣдован³я), почему то возвышался, то падалъ въ литературѣ соц³альный элементъ, то преобладало, то уменьшалось эстетическое направлен³е, почему так³е блестящ³е таланты, какъ напр. князь Одоевск³й, принимали несвойственное искусству, научно-мистическое направлен³е; тогда же только объяснится историческ³й процессъ такого духовнаго явлен³я, какъ литературные герои и постепенный переходъ ихъ къ рудинизму.
   По многимъ причинамъ мы лишены въ настоящее время возможности прослѣдить исторически типъ литературнаго героя; мы только можемъ намѣтить немног³я характерическ³я черты его. Матер³алы для образован³я нашихъ литературныхъ героевъ этого вѣка дала жизнь и литература прошлаго столѣт³я, преимущественно лирическая поэз³я, громкая торжественная ода, прославляющая чудо-исполиновъ, полуночныхъ богатырей, y которыхъ тьма отъ чела, съ посвиста пыль, которые казалось воплотили въ себѣ всю удаль сказочныхъ богатырей, всѣ доблести народной поэз³и. Дѣйствительно жизнь прошлаго столѣт³я выработала крупный, физически-несокрушимый типъ, - типъ съ страшнымъ запасомъ здоровья, жизни, энерг³и, воли; типъ, свидѣтельствующ³й о ширинѣ, о гигантствѣ натуры; типъ наконецъ долго, долго носивш³йся въ воздухѣ, долго, долго бывш³й идеаломъ для нашего общества, къ которому устрѣмляло оно и руки и сердца. Если не съумѣла художественно представить этотъ типъ литература первыхъ двухъ десятилѣт³й нашего вѣка, то, какъ извѣстно читателю, его додѣлывала и додѣлываетъ литература позднѣйшаго времени. Впослѣдств³и, подъ вл³ян³емъ событ³й, происходившихъ въ пер³одъ времени 1800-1820, физически-несокрушимый типъ во многомъ измѣнился, во многомъ измельчалъ: ширь натуры осталась, но проявлялась уже не въ такой степени; крѣпкость духа также пошатнулась, горячились больше на словахъ, чѣмъ на дѣлѣ; но все же и этотъ измѣненный типъ, типъ ухарства, имѣлъ въ себѣ много богатырскаго и долгое время былъ (кто знаетъ, можетъ быть и теперь есть) y насъ нормою человѣческаго достоинства. Онъ непремѣнно рисовался въ образѣ гвардейскаго или гусарскаго офицера, въ блестящемъ мундирѣ, съ изящными велико-свѣтскими манерами. Онъ преслѣдовалъ двѣ главнѣйш³я цѣли - карьеру и любовь. Внѣ карьеры, внѣ заколдованнаго узкаго кружка, въ которомъ онъ вращался, онъ ничего не видѣлъ, ничего не понималъ, ни чему не сочувствовалъ. Ярк³й образъ его рисовался на фонѣ, изображающемъ прелестнѣйш³е пейзажи самаго идиллическаго характера - аркадская природа, овечки, разряженные поселяне, скачущ³е и играющ³е и т. п. При такой обстановкѣ жизнь героя была - просто благодать. Смѣшно бы было обращать ему вниман³е на разныя мелочи, когда все ему поклоняется и служитъ! Герой жилъ, какъ подобаетъ герою: онъ наслаждался и любилъ. Зато любовь къ ней была такая любовь, о которой мы не имѣемъ понят³я, хотя по свойственной намъ болѣзни скептицизма и заподозрѣваемъ ея чистоту и искренность. Для истор³и этого измѣненнаго типа имѣютъ высокую важность сочинен³я Марлинскаго, Загоскина и другихъ писателей 1820 - 30 годовъ. Литературная смерть этого типа воспослѣдовала въ четвертомъ десятилѣт³и текущаго столѣт³я; къ уб³ен³ю его не мало способствовалъ г. Панаевъ, авторъ Онагра, Актеона, Литературной Тли и т. п. произведен³й, печатавшихся въ "Отечественныхъ Запискахъ" сороковыхъ годовъ. Но не смотря на эту литературную смерть, не смотря на чудовищные образы Скалозуба и Ноздрева (крайн³я видоизмѣнен³я того же типа), онъ, этотъ ухарск³й типъ, еще не вымираетъ въ нашей жизни и не скоро умретъ, хотя литература и сорвала съ него покровъ обаян³я и разоблачила его скудельную природу. Что дѣлать! въ этомъ случаѣ литература отстала отъ жизни: какъ хотите, a русск³й человѣкъ страшно соблазняется шириною натуры; инстинктивное чувство народности, говорятъ, развито въ русскомъ человѣкѣ такъ, какъ ни въ комъ другомъ: a вѣдь что ни говорите, въ этомъ типѣ есть много роднаго, старо-русскаго, богатырскаго. О развит³и въ русскомъ человѣкѣ чувства народности не споримъ, но спрашиваемъ: о какой аналог³и и о какомъ именно богатырскомъ типѣ говорятъ поклонники физически-несокрушимыхъ и ухарскихъ типовъ? Если о типѣ сказочной, рукописной литературы, состоящей нерѣдко изъ передѣлокъ чужеземнаго, составленныхъ книжниками до-петровскаго времени, то очень можетъ быть, что и найдутся аналогическ³я черты; если о типѣ литературы народной, объ удаломъ добромъ молодцѣ, героѣ русской поэз³и, то почти ни одной! Удалый добрый молодецъ не былъ типомъ бездуш³я, какой-то въ человѣческомъ образѣ деревяшки. Онъ искуплялъ грубые порывы своей натуры, своей молодецкой прыткости безпощадною ирон³ею надъ самимъ собою и надъ окружающимъ его м³ромъ и какою-то скорбност³ю и нѣжност³ю (а не безстраст³емъ) своего облика. До недосягаемой высоты и истинно-трагическаго велич³я выростаетъ образъ удалаго добраго молодца въ то время, когда приходится ему сложить свою буйную головушку. Припомните предсмертныя картины, эти воспоминан³я добраго молодца о родимой сторонушкѣ, о родимой матушкѣ, о милыхъ дѣтушкахъ, молодой женѣ. Степь, которая такъ долго была ареною русской жизни, вѣрный конь, одинокое дерево, перелетная птица только и слышатъ это могучее проявлен³е человѣческаго чувства, долго подавляемаго, эту исповѣдь безотрадно-прожитой жизни! Что общаго между героемъ народной поэз³и и нашими литературными типами? - И такъ физически-несокрушимые и ухарск³е типы начали вымирать съ сороковыхъ годовъ; погибли эти "богатыри - не мы" - и... полѣзли изъ щелей мошки да букашки!
   Начало литературнаго букашества положено Пушкинымъ. Зародышей его можно бы поискать въ романтизмѣ Жуковскаго, потомучто романтизмъ, какъ одухотворяющая стих³я поэз³и, носитъ въ самомъ себѣ элементы зарожден³я этого букашества; но лучшая сторона романтизма Жуковскаго съ одной стороны отразилась вполнѣ на Пушкинѣ, а съ другой романтизмъ автора Пѣвца въ станѣ русскихъ воиновъ принесъ въ свою очередь слишкомъ большую дань своему, далеко не романтическому вѣку. Въ первыхъ произведен³яхъ Пушкина сосредоточивались, какъ въ фокусѣ, всѣ литературныя предшествующ³я ему направлен³я; но усвоивъ ихъ себѣ, онъ пошолъ иной дорогой - болѣе русской, т. е. народной. Характеръ пушкинской поэз³и вл³ялъ только на поэтовъ-стихотворцевъ, между-тѣмъ какъ для разрѣшен³я нашей задачи имѣютъ несравненно большую важность повѣсти и романы 1820 - 30 годовъ. Въ эту эпоху поэз³я кажется считалась излишнею роскошью для нашихъ нувелистовъ: они не обращали вниман³я на поэтическую традиц³ю, на идеалы, которые разработывалъ Пушкинъ, на жизнь, которую они страшно эксплуатировали. Скучна и монотонна длинная вереница повѣстей и романовъ вышеупомянутой эпохи, большею част³ю бездарныхъ; но историкъ литературы найдетъ въ нихъ богатую добычу для разрѣшен³я многихъ вопросовъ и, между прочими, занимающаго насъ. Пушкинъ преслѣдовалъ постоянно одинъ типъ, проведя его отъ Кавказскаго Плѣнника до Евген³я Онѣгина включительно. Типъ этотъ знакомъ каждому; извѣстно, что онъ создавался подъ вл³ян³емъ байроновскихъ идей и только достигаетъ нац³ональнаго значен³я въ образѣ Онѣгина. Но вл³ян³е на Пушкина байронизма нисколько не измѣняетъ сущности дѣла, нисколько не уменьшаетъ великой исторической необходимости въ реакц³и скалозубщинѣ, нисколько не уменьшаетъ историко-литературной заслуги нашего незабвеннаго поэта. Тутъ, какъ и во многомъ другомъ, подражан³е ровно ничего не доказываетъ. Мысль, разъ возбужденная, требуетъ жизни: ее не уморишь въ китайскихъ стѣнахъ, не удовлетворишь испорченнымъ воздухомъ; она по преимуществу космополитъ и никакъ не удовлетворяется исключительной народностью: ей хорошо тамъ, гдѣ просторъ, чистый воздухъ. Не могъ и Пушкинъ, какъ велик³й художникъ, какъ передовой человѣкъ своего вѣка, твердить литературные зады, не могъ разработывать типъ, къ которому безъ сомнѣн³я чувствовалъ отвращен³е. Байронъ ли или сама жизнь навели его на мысль заняться обработкою иного идеала, матер³алы для котораго уже носились въ воздухѣ въ пушкинское время, уже пригодились Грибоѣдову для Чацкаго, - не все ли равно? Физически-несокрушимый и ухорск³й типы требовалось низвергнуть съ пьедестала, требовалось, къ чести нашей цивилизац³и, поставить на его мѣсто типъ современнаго мыслящаго человѣка, какимъ выработала его русская жизнь, -
  
   И полѣзли изъ щелей мошки да букашки!
  
   Распространившись о значен³и Пушкина въ истор³и занимающаго насъ типа и упомянувъ имя Грибоѣдова, мы обязаны сказать, что незабвенный авторъ Горе отъ Ума сдѣлалъ не менѣе своего великаго современника въ этомъ отношен³и. Чацк³й едвали не первый литературный типъ мыслящаго человѣка (что онъ нелѣпо поставленъ въ комед³и, что онъ грѣшитъ въ художественномъ отношен³и, - это другой вопросъ); такъ мошки и букашки - типъ, созданный безъ всякаго иностраннаго вл³ян³я и поставленный болѣе на народную почву, чѣмъ пушкинск³е типы. Но въ истор³и занимающаго насъ вопроса Пушкину все-таки принадлежитъ первое мѣсто: Грибоѣдовъ сразу покончилъ дѣло съ нашимъ типомъ (а быть можетъ, ранняя смерть помѣшала ему взглянуть на него иначе). - Пушкинъ безпрестанно къ нему обращался.
   До какой степени народны эти мошки и букашки у Пушкина, что въ нихъ своего и байроновскаго? - мы отвѣчать не будемъ: эти вопросы рѣшилъ прежде насъ Бѣлинск³й и, въ художественномъ отношен³и, рѣшилъ превосходно, хотя историко-литературная критика Бѣлинскаго непрѣменно требуетъ повѣрки. Замѣтимъ только, что пушкинск³й герой нашего времени, достигнувш³й высоко-художественнаго значен³я въ образѣ Онѣгина, несравненно симпатичнѣе и народнѣе лермонтовскаго Печорина, этого господина, стоящаго на распут³и и протягивающаго одну руку ухорскимъ героямъ тридцатыхъ годовъ, а другую героямъ нашимъ.
   Истор³я нашей литературы сороковыхъ годовъ представляетъ въ высшей степени замѣчательное явлен³е: съ этой только эпохи она получаетъ серьёзное и истинно-нац³ональное направлен³е. Не взирая на так³е таланты, какъ Жуковск³й, Крыловъ, Грибоѣдовъ, Пушкинъ и Лермонтовъ, Бѣлинск³й былъ правъ, задавая себѣ не разъ вопросъ: существуетъ ли y насъ литература? правъ потому, что появлен³е блестящей плеады писателей-поэтовъ, писателей, подготовляющихъ къ посѣву литературную ниву, дѣйствительно въ строгомъ смыслѣ слова не составляетъ литературы, какъ силы, какъ стих³и жизни, безъ которой послѣдняя не можетъ обойдтись. Только съ сороковыхъ годовъ наша литература начинаетъ пр³обрѣтать значен³е этой общественной силы: сколько жизненныхъ вопросовъ ею поднято! Съ какимъ юношескимъ жаромъ пошли они на защиту того, что прежде было въ загонѣ, на защиту всего мыслящаго и угнетеннаго! Герой времени получилъ совсѣмъ иное значен³е; самый внѣшн³й образъ его во многомъ измѣнился; явилась эта скромная, блѣдная фигура въ смиренномъ чорномъ фракѣ, съ мысл³ю во взорѣ, съ пѣчалью на лицѣ, съ несмѣлою и робкою поступью. Почти каждому изъ современныхъ читателей памятно значен³е литературной эпохи сороковыхъ годовъ, а слѣдовательно извѣстны имена писателей, разработывавшихъ типъ героя нашего времени, героя мысли, какъ Скалозубъ былъ герой шагистики, Чичиковъ - герой общественной практически-безнравственной дѣятельности. Какъ всякое духовное, общественное явлен³е, современный герой, тѣмъ болѣе пашь, представлялъ так³я неуловимыя и разнообразныя черты, которыя воплотить въ одномъ художественно-оконченномъ образѣ оказалось совершенно невозможнымъ, и - зачѣмъ не сказать правды! - наши писатели далеко не всѣ уяснили себѣ значен³е этого типа; они колебались, какъ отнестись къ нему -иронически или симпатично; они при создан³и его ни какъ не могли отречься отъ литературныхъ традиц³й, завѣщанныхъ Пушкинымъ и Лермонтовымъ; никакъ не могли выяснить себѣ всѣхъ его субстанц³ональныхъ особенностей; никакъ не могли не придавать ему разочарован³я; они робко къ нему относились и какъ бы боялись стать на его сторонѣ и сказать: вотъ онъ, каковъ ни на есть, современный герой нашъ! Словомъ, наши писатели еще не увѣрены въ нац³ональномъ значен³и этого типа! Будущему историку литературы послѣднихъ двухъ десятилѣт³й предстоитъ трудная, но въ высшей степени интересная задача прослѣдить постепенное развит³е этого типа. По нашему мнѣн³ю онъ получаетъ наиболѣе вѣрное и нац³ональное значен³е, является наиболѣе симпатичнымъ въ Бельтовѣ и Владим³рѣ (въ Двухъ-Судьбахъ Майкова). Будущ³й же историкъ литературы вѣроятно разъяснитъ тотъ антагонизмъ, съ которымъ встрѣчали и встрѣчаютъ въ наше время этотъ типъ не только нѣкоторые, но сами писатели, даже нерѣдко самые творцы типа. Вѣроятно въ нашей уже натурѣ есть стремлен³е къ ширинѣ и отвращен³е къ узкости даже въ животненной природѣ человѣка. Что въ самомъ дѣлѣ нашего въ этихъ блѣдныхъ, сухихъ фигурахъ (ихъ и Юл³й-Цезарь не любилъ) безсильныхъ и безмочныхъ! Все это байронизмъ, гейнизмъ и проч³е заморск³е измы; нѣтъ, довольно! Мы уже и такъ изсушили умъ наукою безплодной и забили въ себѣ этими измами все живое! Развѣ то было прежде! Что это за люди!..
  
   И полѣзли изъ щелей мошки да букашки.
  
   Если существуетъ антагонизмъ противъ литературныхъ мошекъ и букашекъ, противъ Рудиныхъ или нашихъ героевъ, значитъ во всякомъ случаѣ наше общество въ теперешнее, богатое надеждами время начинаетъ сознавать потребность въ безотлагательномъ появлен³и людей не мысли только, но мысли и дѣла. Лихорадочное ожидан³е подобныхъ людей совершенно понятно и естественно. Намъ только непонятенъ лихорадочно-литературный антагонизмъ противъ тѣхъ явлен³й нашей духовной жизни, которыя сдѣлали намъ столько добра и блага; непонятенъ тѣмъ болѣе, что явлен³я эти еще не вымерли и что въ нашей литературѣ еще нѣтъ такого художественнаго образа, въ которомъ бы онѣ были воплощены всецѣло, подобно тому, какъ въ Чичиковѣ воплощено все то, что теперь уже отжило или отживаетъ свой вѣкъ. Говорятъ, нѣтъ жизни въ нашихъ герояхъ, они не умѣютъ дѣйствовать! Упреки эти отчасти справедливы, но только отчасти.
   Г. Тургеневъ много сдѣлалъ для разработки рудинизма. Намъ кажется, что такая разработка составляетъ спец³альность автора Записокъ Охотника, хотя понят³е о спец³альности по настоящему неприложимо къ такому таланту, какъ г. Тургеневъ. Но какъ дѣло не въ словахъ, то нельзя не замѣтить, что никто изъ нашихъ писателей не положилъ на создан³е этого типа столько трудовъ, симпат³и и горячей любви: отъ Записокъ Охотника до Дворянскаго Гнѣзда включительно идетъ цѣлая галлерея портретовъ одного и того же образа, который такъ дорогъ однимъ, такъ скученъ для другихъ. Но нигдѣ этотъ типъ не достигалъ такой художественной цѣлости, доступной для тургеневскаго таланта, такой исторической правдивости, нигдѣ не сопровождался такимъ заступничествомъ автора, какъ въ образѣ Рудина. Далыые этого, какъ мы убѣдились, Тургеневъ идти не могъ; для дальнѣйшей разработки (а она по многимъ и многимъ причинамъ необходима) этого типа требуется ген³альное дарован³е, отсутств³е котораго въ современной литературѣ слишкомъ замѣтно.
   При внимательномъ чтен³и Дворянскаго Гнѣзда, это произведен³е представляетъ весьма замѣтный переломъ въ авторской дѣятельности г. Тургенева. Лаврецк³й смиряется передъ народностью, т. е. простонародност³ю, слѣдовательно низводится съ литературной высоты, на которой стоялъ и (что дѣлать, сознаемся въ своей слабости!) долженъ стоять тотъ типъ, котораго онъ является представителемъ; заявляется важность и необходимость (въ которой никто не думалъ сомнѣваться) въ практической дѣятельности хозяина-землевладѣльца, за котораго стоятъ всѣ симпат³и автора, и лѣзетъ съ своими практическими стремлен³ями бюрократическая безплодность Паншина, поражаемая самымъ тонкимъ юморомъ нашего поэта. Быть перемѣнѣ въ Тургеневѣ! еще тогда думали мы, - предчувств³е насъ не обмануло.
   Талантъ обязываетъ, т. е. такой талантъ, какъ г. Тургеневъ: не напрасно и не случайно, думали мы, является каждое новое произведен³е нашего автора; въ основан³е каждаго онъ кладетъ или новую мысль или дальнѣйшее развит³е прежде извѣстной. При первыхъ слухахъ, дошедшихъ до насъ о Гамлетѣ и Донъ Кихотѣ, т. е. еще въ то время, когда мы полагали, что пьеса эта явится въ формѣ повѣсти, a не критической статьи, мы съ нетерпѣн³емъ ожидали ея появлен³я: что-то скажетъ новаго, думали мы, г. Тургеневъ! Все сказанное имъ должно быть въ высокой степени любопытно по отношен³ю къ тому типу, который онъ разработываетъ, къ этимъ мошкамъ и букашкамъ, одной изъ которыхъ далъ онъ имя шекспировскаго героя (Гамлетъ Щигровскаго уѣзда). Предположен³е наше оправдалось: мы имѣемъ критическую статью автора Дворянскаго Гнѣзда, весьма важную по отношен³ю субъективнаго воззрѣн³я писателя къ разработываемому имъ типу, воззрѣн³ю, смѣемъ думать, образовавшемуся въ недавнее только время и едва ли существовавшему тогда, когда писался Рудинъ. Гамлетъ, по г. Тургеневу, прежде всего эгоистъ, ни во что не вѣрующ³й, ни кого кромѣ себя не любящ³й, даже Офел³и; Гамлеты безполезны массѣ: они ей ничего не даютъ, они ее никуда вести не могутъ; они презираютъ толпу; они ничего не находятъ, ничего не изобрѣтаютъ и не оставляютъ слѣда за собою, кромѣ слѣда собственной личности, не оставляютъ за собою дѣла; Гамлетъ и Донъ-Кихотъ - двѣ силы, силы косности и движен³я, консерватизма и прогресса, основныя силы всего существующаго; "Гамлетъ - отъ малѣйшей неудачи падаетъ духомъ и жалуется;" "Донъ-Кихоты находятъ, Гамлеты - разработываютъ". "Прекрасны послѣдн³я слова Гамлета. Онъ смиряется, умираетъ, приказываетъ Горац³ю жить, подаетъ свой предсмертный голосъ въ пользу молодаго Фортинбраса, ни чѣмъ не запятнаннаго представителя права наслѣдства((). (Сравните послѣднюю сцену Дворянскаго Гнѣзда). Этотъ взглядъ г Тургенева важенъ для насъ не по отношен³ю къ трагед³и Шекспира, a къ занимающему насъ типу, который не мы назвали Гамлетомъ или Гамлетикомъ. Замѣтимъ мимоходомъ впрочемъ, что мы во многомъ несогласны съ г. Тургеневымъ во взглядѣ на шекспировскаго Гамлета. По нашему мнѣн³ю критическое изслѣдован³е какого-нибудь типа по драматическому произведен³ю, особенно по трагед³и, дѣло нелегкое и неблагодарное, тѣмъ болѣе, если этотъ типъ не проведенъ въ цѣломъ ряду пьесъ (а таковъ Гамлетъ): ошибки и натяжки будутъ неизбѣжны. Другое дѣло въ эпической, спокойной, такъ сказать, продолжительной поэз³и; тамъ критическ³е поиски будутъ всегда успѣшнѣе, рѣзультаты вѣрнѣе, потомучто тамъ типъ берется въ различныхъ положен³яхъ и слѣдовательно вполнѣ выясняется. Правда, не стоцтъ онъ въ туманѣ и въ драматической поэз³и; но до него ли, по крайней мѣрѣ на немъ ли одномъ сосредоточивается вниман³е зрителя? A если и на немъ, то возможенъ ли спокойный, критическ³й и безошибочный анализъ въ то время, когда ужасъ царитъ на сценѣ, когда страшные удары судьбы со всѣхъ сторонъ поражаютъ героя, когда онъ является передъ вами только какъ жертва, обреченная на заклан³е? Гамлетъ эгоистъ, Гамлетъ никого не любитъ, Гамлетъ не умѣетъ дѣйствовать! Но Гамлетъ раздвоенъ въ душѣ, какъ самъ выражается, и раздвоенъ не по причинѣ своей эгоистической, a глубоко человѣчественной натуры:
  
   Я голубь мужествомъ, во мнѣ нѣтъ жолчи.
             Я расточаю сердце
   Въ пустыхъ словахъ, какъ красота за деньги!
   Какъ женщина, весь изливаюсь въ клятвахъ.
   (Переводъ Кронеберга. Харьковъ 1844). Стр. 92 - 93.
  
   Вотъ что онъ говоритъ, идя къ матери:
  
   Будь человѣчески жестокъ, о Гамлетъ:
   Кинжалы на словахъ, но не на дѣлѣ.
   Полицемѣрьте же, языкъ и сердце!
   Какъ ни язвили бы мои слова,
   Исполнить ихъ, душа, не соглашайся (стр. 199).
  
   Онъ раздвоенъ вслѣдств³е сознан³я великости идеи, возложенной на него и горячею любовью къ отцу и безъ сомнѣн³я духомъ вѣка, местью, необходимостью мщен³я и безсил³емъ собственной нѣжной, христ³анской натуры. Въ этомъ безсил³и, безъ котораго была бы невозможна трагед³я, конечно имѣло важную долю участ³я размышлен³е, разъѣдающая рефлекц³я, но никакъ не эгоизмъ. Легко обвинять Гамлета въ отсутств³и всякой дѣятельности (въ чемъ впрочемъ онъ самъ себя обвиняетъ), въ отсутств³и всякой любви! Поэтъ поставилъ не гигантск³й, а просто человѣческ³й духъ его на такую высоту, раскрылъ м³ръ этого духа до такихъ мельчайшихъ подробностей, подвергнулъ его такимъ страшнымъ, непосильнымъ ударамъ, что зрителю становится страшно: зритель весь вниман³е, весь духъ; онъ перестаетъ видѣть блѣдный обликъ Гамлета, онъ видитъ одно безконечное царство духа, объясненное и приведенное въ движен³е величайшимъ изъ поэтовъ м³ра. Возможно ли при подобномъ положен³и, въ которомъ находился Гамлетъ, дѣйствовать? Что останется отъ человѣка послѣ подобной борьбы? Что бываетъ съ самимъ человѣкомъ, когда совершается эта борьба? Возможно ли допытываться присутств³я того или другого чувства въ подобномъ человѣкѣ, когда все духовное существо его охватила могучая сила идеи, противъ которой онъ невластенъ? Гамлетъ не любитъ Офел³и! A эти два стиха:
  
   Офел³я! о нимфа! Помяни
   Мои грѣхи въ твоей святой молитвѣ!
  
   сказанные имъ послѣ знаменитаго монолога: "Быть, иль не быть?" Это - не дань поклонен³я непорочности, a вопль любви, и велик³й актеръ потрясаетъ ими весь театръ, если пойметъ ихъ значен³е! Оскорбительные намеки Гамлета на счетъ Офел³и во время представлен³я странствующихъ актеровъ ровно ничего не доказываютъ: Гамлетъ въ то время искусно разыгрывалъ роль помѣшаннаго, и подобныя плоск³я шутки, допускаемыя и по духу времени, какъ нельзя болѣе шли къ рѣчамъ безумца. Гамлетъ никого не любитъ! A отца? Припомните первое, а особенно второе явлен³е духа въ комнатѣ матери. Развѣ холодному эгоисту принадлежатъ эти дышащ³я глубочайшимъ чувствомъ слова:
  
   Смотри, какъ блѣдно взоръ его горитъ!
   И камни поняли бы горьк³й смыслъ
   Его лица, его обиды тяжкой.
   О, не гляди! Твой жалк³й, грустный образъ
   Смячитъ мое суровое рѣшенье,
   И я его не совершу; быть можетъ
   Слеза, не кровь, моею местью будетъ. (стр. 137).
  
   A вотъ эти четыре слова, повторительныя слова, которыми начинаетъ первый актеръ свой трет³й монологъ, развѣ могли быть произнесены холоднымъ себялюбцемъ?
  
   Первый актеръ
  
   Но кто, увы! кто въ скорбномъ одѣяньи Царицу зрѣлъ..
  
   Гамлетъ
  
   Царицу въ скорбномъ одѣяньи? (стр. 89).
  
   A вся сцена на кладбищѣ, проникнутая неизъяснимой скорбью, и Гамлетъ посреди ея, Гамлетъ съ черепомъ бѣднаго ²орика въ рукахъ, Гамлетъ, болѣе чѣмъ гдѣ-нибудь печальный, болѣе чѣмъ гдѣ-нибудь человѣчный! - Тутъ, въ этой сценѣ, нѣтъ мѣста холодному себялюб³ю; здѣсь является велик³й мученикъ наканунѣ смерти. Если для массъ безполезна эта жизнь, эти муки, если подобную жизнь можно назвать представительницею косности и консерватизма; то какая же будетъ представлять движен³е и прогрессъ? Жизнь Донъ-Кихота? - Очень можетъ быть. Соглашаясь съ авторомъ въ эстетическомъ и соц³альномъ значен³и этого типа, мы должны измѣнить одно изъ заключительныхъ положен³й его статьи; вмѣсто: "Донъ-Кихоты находятъ -Гамлеты разработываютъ", мы скажемъ наоборотъ: Гамлеты находятъ, т. е. размышляютъ, подвергаютъ жизнь анализу, творятъ идеи; Донъ-Кихоты разработываютъ, т. е. дѣйствуютъ и осуществляютъ эти гамлетовск³я идеи. - "По мудрому распоряжен³ю природы, говоритъ г. Тургеневъ, полныхъ Гамлетовъ, точно также какъ и полныхъ Донъ-Кихотовъ, нѣтъ!"
   Вся статья г. Тургенева свидѣтельствуетъ о глубокой симпат³и автора къ Донъ-Кихоту и проникнута ироническимъ отношен³емъ къ Гамлету - явлен³е въ высшей степени знаменательное: оно обязываетъ многимъ г. Тургенева. Мы увѣрены, что такой писатель, какъ авторъ Рудина, не напрасно, не по критическимъ побужден³ямъ остановился на сближен³и этихъ двухъ типовъ: если г. Тургеневъ нашолъ въ русской жизни Гамлетовъ, положимъ неполныхъ или Гамлетиковъ; то онъ поищетъ въ ней, если не настоящихъ Донъ-Кихотовъ, то хоть Донъ-Кихотиковъ. И если въ этомъ дѣйствительно состоитъ переломъ авторской дѣятельности нашего автора, то мы съ восторгомъ его привѣтствуемъ. Да спасетъ насъ талантливый писатель отъ этихъ ненавистныхъ практическихъ дѣятелей, которыхъ намъ навязываютъ, вл³ян³е которыхъ на общество мы почитаемъ положительно вреднымъ: что ни говорите, a y насъ литература имѣетъ громадное вл³ян³е на воспитан³е молодого поколѣн³я, отъ котораго да мимо идетъ ядъ лжи!.. Донъ-Кихоты или донъ-кихотики все же не физически-несокрушимые типы, не ухорск³е герои, а оборотная сторона той же самой медали, тѣже мошки да букашки. Но дѣйствительно ли въ этомъ именно состоитъ авторск³й переломъ г. Тургенева - покажетъ время. Пока же, въ ожидан³и этого будущаго, мы не перестанемъ глубоко сожалѣть о томъ, что прежн³й типъ брошенъ Тургеневымъ, брошенъ далеко неоконченнымъ, что авторъ сталъ относиться къ нему иронически. Рудинизмъ еще долго будетъ предметомъ литературной обработки, до тѣхъ поръ пока онъ не вымретъ въ нашей жизни, пока не устранятся мног³я и мног³я причины. Типъ этотъ еще совершенно живой, и быть можетъ только въ послѣднее время предвидится возможность его смерти; но самая смерть воспослѣдуетъ только тогда, когда появятся y насъ Донъ-Кихоты, т. е. этотъ же самый типъ, только перерожденный, т. е. считающ³й отрадою жизни не праздномысл³е, какъ выражается Пушкинъ, a дѣятельность, жизнь во имя гамлетовскихъ идей. Скажите, положа руку на сердце, неужели въ самомъ дѣлѣ желательна эта смерть? Неужели этотъ типъ - какая-то чорная немочь, подобная нашимъ общественнымъ язвамъ? Неужели въ немъ нѣтъ ничего дорогого, своего? Всеобщ³й отрицательный отвѣтъ былъ бы крайне грустенъ. Лучш³е люди тридцатыхъ годовъ благодушнѣе на него смотрѣли: "Въ юности" говоритъ кн. Одоевск³й, "когда такъ хочется вѣрить всему высокому и прекрасному, несправедливость людей поражаетъ сильно и наводитъ на душу невыразимое унын³е. Этому состоян³ю духа должно приписать тотъ байронизмъ, въ которомъ можетъ быть уже слишкомъ упрекаютъ молодыхъ людей, и въ которомъ бываетъ часто виновата лишь доброта и возвышенность ихъ сердца. Люди бездушные никогда и ни о чемъ не тоскуютъ." (Сочинен³я кн. В. Ѳ. Одоевскаго ч. II Спб. 1844 ст. 8-9). Въ состоян³и ли наша жизнь выставить Донъ-Кихотовъ не по натурѣ только, a de facto - это еще вопросъ, въ положительномъ рѣшен³и котораго мы крѣпко сомнѣваемся. Да не подумаютъ читатели, что мы осуждаемъ любимаго писателя на монотонную работу; талантъ г. Тургенева - талантъ обязательный: онъ слишкомъ глубоко, онъ съ уважен³емъ смотритъ на русскую жизнь; онъ никакъ не можетъ не коснуться самыхъ важныхъ ея вопросовъ; онъ самъ виноватъ, что начавъ дѣло повидимому совсѣмъ о другомъ предметѣ, возвращается снова къ тому, что хотѣлъ бросить, - къ прежде обработываемому имъ типу, къ литературнымъ мошкамъ и букашкамъ. Пусть извинитъ насъ г. Тургеневъ, но мы боимся, что онъ измѣнитъ своему призван³ю, этому теплому и прямому отношен³ю къ русской жизни, и начнетъ хитрить и мудрить надъ послѣдней. Если эта боязнь основательна, - лучше возвратиться къ прежней дѣятельности; намъ надоѣли литературныя проповѣди и всевозможныя философск³я тенденц³и. Право, читатель, мы съ вами, говоря словами Чацкаго, вовсе не ребята! намъ надоѣло мудрован³е надъ жизнью, эти нецеремонныя ломки идей и ея смысла. Всѣ жалуются, что у насъ плохо идутъ акц³онерныя общества; типы литературныхъ акц³онеровъ, созданныхъ досужей фантаз³ей писателей подъ вл³ян³емъ практическихъ стремлен³й вѣка, акц³онеровъ, которые русскую жизнь ставятъ ребромъ, которые играютъ въ нее навѣрняка, - просто противны, потомучто они ложны, фантомны, если и ростутъ на русской почвѣ, то на почвѣ самой негодной, представляющей мерзость запустѣн³я. Если боязнь наша за г. Тургенева неосновательна - тѣмъ лучше!
  
   Воронежъ

Время, 1861, No 2.


Категория: Книги | Добавил: Ash (11.11.2012)
Просмотров: 653 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа