а и бесстрастия, что, с точки зрения человека 30-х годов, несвойственно истинным поэтам. "Дмитриев, ничем не увлекаясь, умел поладить с службою и литературою, взаимно помогая одним другому, и при уме осторожном, вкусе разборчивом, бесстрастии систематическом, сделался другом и советником всех <...> Литература была у него занятием между прочим, при службе, при светской жизни",- писал в 30-е годы Н. А. Полевой {Полевой И. А. Очерки русской литературы. СПб., 1839 ч. 2, с. 463-464.}. Это и так и не так: в 30-е годы изменилось понимание того, что такое литература и что такое писатель. Дмитриев был писателем другой, уже не вполне понятной новым поколениям эпохи. Но его литературный опыт сыграл серьезную роль в развитии русской поэзии. Недаром, когда началась полемика вокруг первой главы "Евгения Онегина" (1825), критики, отыскивая аналоги этому новому явлению в литературе, указывали на шутливую поэму Богдановича "Душенька" и на "Модную жену" Дмитриева.
И хотя Дмитриев стал свидетелем заката своей славы, он имел все основания сказать о себе в автобиографических записках: "...едва ли кто из моих современников преходил авторское поприще с меньшею заботою и большею удачею".