Добролюбов Николай Александрович - О значении наших последних подвигов на Кавказе

  

   Восторженные разговоры и статьи о Кавказе и Шамиле были в последнее время так часты, что наконец успели надоесть всем.¹ Один из наших знакомых спрашивал нас даже в прошлом месяце: "Не бываете ли вы в каком-нибудь доме, в котором не говорят о Шамиле? Очень интересно было бы познакомиться..." И, разумеется, такого дома не оказалось и не могло оказаться в целой столице, а может быть - и во всей России. Национальное чувство было слишком сильно затронуто новою славою русского оружия и должно было вылиться наружу в громких, восторженных и продолжительных толках...

   Но всеобщность модных толков не исключает возможности высказать и несколько скромных замечаний о деле. Мы решаемся на это среди общего шума восклицаний и восторгов, потому всего более, что в этих восторгах нередко будущее рисуется в слишком обольстительном виде, а на прошедшее обыкновенно не хотят обращать внимания. Оставляя в стороне будущее, которое еще далеко не обозначилось настоящим положением дел, мы именно хотим напомнить читателям некоторые факты прошедшего, близкие к настоящим явлениям.

   Прежде всего заметим, что словам, беспрерывно раздающимся в обществе: "Война на Кавказе кончена" - еще не следует придавать слишком обширного и окончательного значения. Не нужно забывать, что наше теперешнее завоевание простирается только на левое крыло кавказской линии, то есть на пространство между верховьями Терека и Каспийским морем, составляющее менее половины враждебного нам Кавказа. Пространство, лежащее к западу от Военно-Грузинской дороги, остается по-прежнему почти недоступно для нас; а между тем владение им представляет несравненно более важности, нежели обладание нагорным Дагестаном. Здесь перед нами открывается часть западного берега Каспийского моря, которое и без того открыто для нас; а там Черное море, на которое права наши не так велики, особенно после Крымской войны. Кроме того, нужно иметь в виду и то, что Военно-Грузинская дорога, отделяющая левый фланг от правого, вовсе не есть Китайская стена, совершенно уединяющая завоеванный нами край от того, который остался непокоренным. У чеченцев и лезгинцев левого крыла существует постоянная связь с абхазцами, адыгами и убыхцами, обитающими на запад от Военно-Грузинской дороги. Следовательно, для удержания и упрочения того, что нами теперь приобретено, предстоит еще много трудностей, и мы, любуясь на Шамиля, разъезжающего по улицам наших городов, никак не должны воображать, будто теперь герои Кавказа могут сложить руки и успокоиться на лаврах. Настоящее значение последних событий может сделаться для нас несколько яснее, когда мы приведем себе на память главнейшие факты из прежней истории наших подвигов на Кавказе.

   Настоящее, последовательное стремление к покорению Дагестана началось у нас с начала нынешнего столетия, вскоре после подданства Грузии.² Но край этот был знаком нам гораздо раньше и, конечно, мог бы давно быть покорен без больших усилий, если бы Россия могла предвидеть то значение, какое со временем должны получить для нее эти страны. Еще в 1596 году русский отряд, под начальством Хворостинина и Засекина, ходил в шамхальство, овладел Тарками и даже приступил к устройству укрепленных пунктов по Сулаку. Но, не подкрепленный из России, он в 1604 году был истреблен шамхалом Тарковским; до семи тысяч человек погибло; некоторая часть спаслась за Терек. Затем до Петра Великого не было никакой попытки утвердиться на Кавказе.

   При Петре был завоеван, в 1722 году, весь западный берег Каспийского моря: шамхальство Тарковское и ханства Дербентское и Бакинское изъявили покорность; при устье Сулака основана была крепость Большого Креста, в Тарках и Дербенте оставлены гарнизоны; генерал Матюшкин наименован правителем вновь приобретенной Прикаспийской области. Трактатом 1723 года и Персия признала за нами все прикаспийские завоевания на Кавказе. Но в том же году возмутились жители Баку, под предводительством Даут-бека. Их усмирили, Даут-бека отрешили, и на его место назначили Дергач-Кули-хана. Но в следующем году и Дергач-Кули-хан оказался враждебным России; тогда местного правителя совсем уничтожили, а город и крепость поступили в управление русского коменданта. В следующем, 1725 году возмутился шамхал Тарковский, Адиль-Гирей. Он был разбит, взят в плен и сослан в Колу. Спокойствие в крае было восстановлено. Но через десять лет, по договору с шахом Надиром (1735 год), императрица Анна Ивановна добровольно отказалась от Прикаспийской области, потому что она только требовала издержек и войска, а пользы не доставляла никакой.

   Через пятьдесят лет опять начинается наше влияние в Дагестане, все по поводу персидских дел. В 1786 году шамхал Тарковский признает власть России; через несколько лет то же делает Мехтулинское ханство. В 1796 году, во время похода Зубова, изъявили покорность все ханства, соседние с морем,- Дербентское, Кубинское, Кюринское, Бакинское, Ширванское и Талышинское. На в 1797 году Шейх-Али-хан дербентский взбунтовался; его смирили, и он изъявил покорность; ему возвратили власть в ханстве, и он опять возмутился. В 1806 году Дербент взяли русские, а Шейх-Али-хан бежал и через несколько времени возмутил Табасарань, покорившуюся России в 1796 году. Но в 1819 году и Табасарань была усмирена и присягнула на подданство.

   В 1803 году Авария приняла русское подданство; в 1804 году кайтагский владетель Адиль-хан присягнул России. В 1806 году ханства Кубинское и Бакинское снова присоединены к нашим владениям; а в 1813 году, по Гюлистанскому договору, решительно признаны Персиею права наши на ханства Дербентское, Кюринское, Бакинское, Талышинское, Кубинское, Ширванское и Карабахское. В 1818 году вступило в подданство вольное общество Акушинское, а за ним - Сюргинское, Рутульское, Кубачинское. Таким образом, кроме одного ханства Казикумухского, весь Дагестан был тогда в нашей власти. Но в 1818 году хан Аварский Султан-Ахмет взволновал ханство Мехтуллнское и часть шамхальства. Это волнение вскоре было усмирено Ермоловым.³ Вслед за тем Аварский хан явился у крепости Внезапной с шестью тысячами горцев, но был разбит Ермоловым и принужден бежать в горы. Авария была усмирена; но в 1819 году взбунтовались акушинцы. Ермолов нанес им страшный удар, и они принесли торжественную присягу на верность России. В 1820 году русские войска овладели и Куму-ком, главным пунктом непокорного Кумукского ханства, и оно приняло подданство России. В 1823 году взбунтовались было мехтулинцы, но были тотчас же усмирены.

   Таким образом, еще в 1823 году весь Дагестан был в наших руках, и обладание им считалось до такой степени обеспеченным, что на всем его пространстве содержалось всего до пятнадцати батальонов войска и едва существовало несколько жалких укреплений. Правда, что тогда старались удерживать горные племена в подданстве не столько силою русского оружия, сколько особого рода политикой в обращении с ними. Известно, что до появления мюридизма кавказские племена не имели никакой крепкой связи и были очень разрознены и даже враждебны друг с другом. В особенности же нужно это сказать о самих владетелях. Ссоря их между собою и напуская их на вольные общины, Ермолов, назначенный на Кавказ с 1816 года, умел раздроблять силы врагов и ослаблять их, вовсе не жертвуя русскими войсками. Система его была постоянно успешна до тех пор, пока не явился Кази-мулла, воспламенивший в горцах религиозный фанатизм. Обыкновенно приписывают исключительно этому явлению те волнения, которые начались потом в покорном нам Дагестане; но едва ли это вполне справедливо. Религия сама по себе может, конечно, сильно увлекать новообращенных; но мюридизм ведь вовсе не был новой религией. Это было то же учение ислама, давно знакомое горцам, но никогда до тех пор не исполнявшееся ими. Известно, что для всех мусульман строго обязательна только та часть Корана, которая называется шариат и содержит в себе гражданские постановления. Другая часть - тарикат, заключающая высшие нравственные предписания, доступна не каждому, и ее последователи представляли всегда нечто вроде монашествующих орденов в мусульманстве. Это-то и были мюриды, то есть последователи истины. Строгое учение мюридизма никогда не находило себе значительного круга приверженцев. Мюриды пользовались большим уважением мусульман в Персии, Бухаре и пр.; но никогда не воспламеняли массы народа и не приобретали политического значения. Тем менее можно было опасаться их влияния на Кавказе, среди разрозненных племен, да притом еще и плохих мусульман. В 1824 году казалось, что уже ничто не могло вырвать Дагестан из наших рук, и, однако ж, в это самое время власть наша там, немедленно по водворении, начинала уже колебаться. Объяснение этому нужно искать, конечно, не в успехах мюридизма; напротив - скорее самые его успехи нужно объяснять враждебностью горцев к русскому владычеству.

   Вспомним, что первым кликом мюридизма на Кавказе был газават, то есть война с неверными, завещанная Кораном. В тех странах Востока, где утвердилось свое правительство, газават был забыт; но на Кавказе ничего не могло быть популярнее этого предписания исламизма, и вот почему мюридизм так быстро принял здесь громадные размеры, каких не имел нигде, и получил важное политическое значение. Горцы решались подвергнуться всем строгостям и неудобствам ислама - не пить вина, накрыть покрывалами женщин, прекратить разгул молодежи и пр. - только чтобы получить надежду на изгнание русских... В пять лет Кази-мулла подготовил уже восстание и в 1829 году мог заговорить прямо и торжественно:

   "Говорю вам: доколе Дагестан попирается ногами русских, до тех пор не будет вам счастья. Солнце сожжет ваши поля, не орошенные небесной влагой; сами вы будете умирать, как мухи, и горе вам, когда вы предстанете на суд всевышнего.

   Я послан от бога, чтобы спасти вас. Итак, во имя его и пророка призываю вас на брань с неверными. Газават русским!"⁴

   И вслед за этим воззванием Кази-мулла является с многочисленным отрядом пред Хунзахом, имея в виду овладеть Авариен). Мы знаем, что в три года своей военной деятельности он не успел ничего сделать: с самого начала был разбит и прогнан, но опять собрался с силами, разбил несколько раз наши войска, осаждал наши крепости, держал в блокаде Дербент, сжег и разграбил Кизляр; но нигде не успел утвердиться, сам в свою очередь потерпел несколько поражений и наконец, 17 октября 1832 года, был убит, защищая Гимры, главное его местопребывание. В это время почти все восставшее народонаселение было снова усмирено и покорено; сам Кази-мулла еще до смерти своей потерял значительную долю своей популярности между горцами. Но, говорят, странное обстоятельство воспрепятствовало тогда совершенному покорению Кавказа русскими: труп Кази-муллы найден был в таком положении, что одною рукою держался он за бороду, а другою указывал на небо. По понятиям горЦев, это именно то положение, в котором должен быть праведник в минуты святых бесед с аллахом. От этого будто бы восстание горцев после смерти Кази-муллы возобновилось с большею силою, чем даже гпи его жизни. Разумеется, такое объяснение слишком идиллично, и едва ли нужно прибегать к чуду для того, чтобы растолковать причины непрерывной ненависти свободных горских племен к русскому владычеству. Все дело разрешается гораздо проще: во-первых, ненависть к чужому господству вообще сильна была в горских племенах; во-вторых, наше управление на Кавказе не было совершенно сообразно с местными потребностями и отношениями. Кавказу придавали гораздо менее значения, чем следовало, и оттого не было там ни хорошо устроенного войска, ни правильно организованного управления. В то же время удержание в своей власти разрозненных и мелких племен считали очень легким и потому не заботились о привлечении обитателей на свою сторону, а поступали уже с ними так, как бы с народом, покоренным издавна и окончательно. Вот несколько примеров тогдашней администрации Кавказского края, которые мы берем из "Перечня событий в Дагестане" г. Окольничего ("Военный сборник", 1859, No 1, стр. 169-171).

  

   Административная часть края была в самом жалком состоянии. Командующий войсками в Северном и Нагорном Дагестане не имел при себе правильно организованного штаба; от этого являлась запутанность в переписке и неизбежные от того злоупотребления. Военные действия, управление казарм, снабжение войск провиантом и боевыми запасами, необходимость следить за покорным нам населением - все это требовало больших отчетностей, огромной переписки, а вести их было некому. Запутанность в делах и упущения превосходили всякое вероятие.

   Крайне тягостно было и положение покорных нам жителей Дагестана Обременяемые нашими требованиями, они роптали на нас и охотно пере давались неприятелю при первой к тому возможности.

   Например, доставка дров в аварские укрепления лежала преимущест венно на койсубулинцах и аварцах, которые за тридцать и за сорок верст должны были идти в лес и, набрав там с трудом скудный ишачий въюк хворосту, привозили его в укрепление, получая по 20 коп. сер. за каждый вьюк. Нередко женщины, по недостатку ишаков, на своих плечах приносили хворост и в виде сострадания получали тоже по 20 коп. каждая. Когда же все почти Койсубу и большая часть аварцев отложились, укрепления наши претерпевали крайний недостаток в дровах, и нередко сол даты не имели возможности даже сварить себе пищу.

   Перевозка провианта была не менее обременительна для жителей. По положению, следовало за доставку четверти из Темир-Хан-Шуры в Хунзах 82 коп. сер., считая за каждую версту по копейке серебром с четверти. {Перевозка эта была вьючная, и на каждую лошадь навьючивали по четверти, что было довольно тяжело и на ровном месте, а не только на такой дороге, какова была из Темир-Хан-Шуры в Хунзах.} Но как операция эта, то есть нагрузка, разгрузка провианта и движение туда и обратно, поглощала не менее восьми дней, то, следовательно, на каждую лошадь приходилось всего по 10 коп. сер. в сутки - цена, решительно не вознаграждавшая труд. Или, впоследствии, давали за доставку от Темир-Хан-Шуры до Хунзаха по 2 коп. с четверти на версту, накладывая по три четверти на арбу, запряженную парою волов; таким образом, аробщик, за поездку свою в Хунзах и обратно, получал всего 4 руб. 80 коп. сер., или по 60 коп. в сутки на пару волов. Между тем как при вольном найме от Шуры до Хунзаха за арбу брали не менее 35 руб. сер.; получив же только 4 руб. 80 коп., можно судить, каким притеснением считали жители транспортировку провианта в Хунзах.

   Преимущественно эта повинность падала на шамхальцев. В 1840 году они выставили до 20 000 арб - из них бесплатно 16 000; в 1841 году - до 40 000 - из них наполовину бесплатно.

   Кроме доставки провианта, на жителях лежала обязанность содержать по дербентскому и кизлярским трактам чапар (для охранения дороги, вместе с казаками, и конвоирования проезжающих), поправка дорог, которая в горах повторялась каждый год по нескольку раз, а весною и осенью требовала особых трудов.

   Столь тяжелые повинности не могли не возбуждать против нас негодования в людях, которые по самому долгу религии должны были нас ненавидеть...

  

   Такое положение дел всего лучше обеспечивало успех для того, кто захотел бы продолжать дело Кази-муллы. А так как во всем народе недовольство и брожение были сильны и общи, то и невозможно было, чтобы не нашлось преемника для убитого имама. И действительно, через полгода после смерти Кази-муллы объявил себя формально его преемником Гамзат-бек, бывший прежде его помощником, а потом отделившийся от него. Восстание быстро разлилось по всем областям, покоренным русскими, и осенью 1833 года Гамзат-бек начал неприязненные действия против русских, располагая двадцатью тысячами войска. Главною целью нападения была Авария. Русские поняли теперь угрожавшую им опасность и решились принять сильные меры; но Гамзат в первую половину 1834 года утвердил свою власть в Аварии, истребил фамилию аварского хана Абу-Нуцала, распространил свою власть во многих вольных обществах, наконец, пошел на цудахарцев и акушинцев. Здесь встретила его неудача; он должен был возвратиться в Хунзах; но здесь вспыхнул против Гамзата заговор, и 19 сентября 1834 года он был убит в мечети одним аварцем. Но и его смерть не принесла русским ни малейшего облегчения: вслед за Гамзат-беком является на сцене действий Шамиль, бывший до того отдельным начальником и при Кази-мулле и при Гам-зате. Он начал с того, что укрепился в Гоцатле, захватил казну покойного имама и довершил истребление ханской фамилии аварской, велевши убить малолетнего Булач-хана, который содержался при Гамзате - в Гоцатле. Решительность и быстрота действий вскоре приобрели Шамилю уважение горцев. Несмотря на то, сильные меры, принятые русскими, в течение трех лет довели Шамиля до крайнего изнеможения и совершенно парализовали его значение в горах. В октябре 1834 года он должен был бежать из Гоцатля, который был взят русскими и разорен. Вслед за тем смирились пред русскими полками взволнованные Шамилем аварцы, андалялцы, койсубулинцы и другие племена. В 1837 году, видя, что в соседних с Аварией обществах влияние Шамиля все продолжается, Ахмет-хан Мехтулинский, бывший в это время правителем Аварии, сам призвал русских в Хунзах. Под начальством генерала Фезе совершена была в этом году блистательная аварская экспедиция, в которой участвовали очень значительные русские силы. Взяты были селения Ашильта и Ахульго, где находилось семейство и имущество Шамиля; затем сделан приступ к большому и укрепленному селению Тилитлю (в 22 верстах от Хунзаха), где находился сам имам. 4 и 5 июля произведены были атаки, а 7 июля Шамиль прибыл в стан Магомет Мирзы-хана, нашего союзника, поклялся на Коране - не волновать более горцев и в залог верности выдал русским аманатов.⁵ Вслед за тем покорены были все аварские селения, не признававшие власти русских, и в сентябре 1837 года русские войска уже удалились из Аварии, чтобы подавить волнение, обнаружившееся в это время в Южном Дагестане.

   В Аварии возведен был в это время целый ряд укрепленных мест, в которых оставлены были небольшие наши гарнизоны. Но и на этот раз видимая покорность горских племен продолжалась недолго, и наше господство вовсе не было здесь обеспечено. Гарнизоны, оставленные в новых крепостях, могли бы, конечно, удерживать край в повиновении, но им приходилось, при довольно двусмысленном поведении самих жителей, давать еще отпор сильному врагу, который снова поднялся, едва только русский отряд ушел из Аварии. Тотчас по удалении генерала Фезе Шамиль опять явился на границах Аварии, построил себе крепкий замок - новый Ахульго, близ старого, почти на отвесной скале, и поселился в нем, продолжая заботиться о распространении своего влияния в горах. Имя его начинало уже приобретать громкую известность даже между русскими, и деятельность его признана была в то время очень опасною для нашей власти на Кавказе. Поэтому в 1838 году, во время проезда императора Николая из Грузии, генерал Клюки фон Клюгенау устроил свидание с Шамилем на Каранаевском спуске и всячески убеждал его отправиться во Владикавказ для принесения верноподданнической покорности государю императору. Но Шамиль решительно отказался, говоря, что имам, глава правоверных, не может быть ничьим подданным.

   Но эта несговорчивость была вскоре наказана русскими войсками. 1839 год был бедственным годом для Шамиля: генерал Головин привел к повиновению весь Самурский округ, жители которого прекратили даже всякую связь с Шамилем; генерал Граббе дважды разбил отряды Шамиля и 29 августа взял Новый Ахульго. Сам Шамиль едва успел избегнуть плена; сын же его Джемал-Эддин был взят и отправлен в Петербург, в Первый кадетский корпус. При взятии Ахульго погибли лучшие сподвижники Шамиля; значение его в горах значительно ослабело; Авария была вся в наших руках; гумбетовцы, андийцы и кой-субулинцы, недавно видевшие доказательства русской силы, старались избегать всяких сношений с Шамилем... Дело дошло до того, что ему, наконец, не было возможности долее оставаться в Дагестане. Русским оставалось только благоразумным управлением и вниманием к потребностям и обычаям жителей поддержать спокойствие в крае, внушить покоренным племенам доверие к себе, привлечь их расположение, - и роль Шамиля была бы кончена на Кавказе. Но, к несчастию, в это время русское управление выказало себя именно с такой стороны, что не могло не возбудить неудовольствия во вновь покоренном народе. Введение нового порядка суда и расправы не могло обойтись без злоупотреблений, и в горском населении, естественно, возникли неудовольствия и ропот. Сначала брожение было слабо и глухо; но потом оно перешло в открытое восстание. Поводом к нему послужила мера, придуманная тогда для обезоружения чеченцев. Им было предписано платить подати оружием, вместо денег. Предполагая, что русские хотят их обезоружить затем, чтобы потом истребить, чеченцы явно возмутились, и Шамиль отлично воспользовался их движением. В марте 1840 года он сам явился на Сунже с пятьюстами мюридов и прежде всего занялся переселением ближайших к нашим владениям аулов в Черные горы, где они были совершенно безопасны от наших "войск. Доказательством этого послужило поражение генерала Галафеева на Валерике в июле 1840 года.

   С этого года Шамиль поселяется в Ичкерийском селении Дарго; отсюда начинается блистательная эпоха правления Шамиля.

   В течение 1841 года он успел нанести несколько сильных поражений нашим войскам, совершенно изменил в свою пользу расположение умов во всем Дагестане, присоединил к себе, кроме многих мелких обществ, часть Салатавии, почти все Койсубу и большую часть Андаляла, занял Унцукуль, Кикуны и Гергебиль. Несколько пунктов в Аварии, остававшихся в наших руках, были окружены враждебным населением и едва могли иметь сообщение друг с другом.

   Но в 1842 году это вечное колесо воинского счастья опять оборотилось было в пользу русских. В начале этого года назначен начальником войск Северного Дагестана генерал Фезе, и в течение марта месяца все неудачи прошедшего года были поправлены. Непокорные племена усмирены, в первый раз приступлено было к прокладке сообщений (что впоследствии сделалось главным актом всякой экспедиции в горы), заложено несколько новых укреплений. Но в апреле генерал Фезе отозван был в Тифлис, и в апреле же вспыхнуло восстание в Кази-кумухском ханстве. Шамиль опять им воспользовался. Сначала он потерпел поражение от князя Аргутинского-Долгорукого и должен был очищать Казикумухское ханство; но к концу лета поверхность была решительно на стороне Шамиля. В эту экспедицию, между прочим, генерал Граббе совершил бедственный переход через Ичкерийский лес, в котором мы потеряли до двух тысяч убитыми и ранеными.

   Это поражение всего более подорвало наше влияние в горах и чрезвычайно усилило значение Шамиля. В восьмой год своего имамства он повелевал всею Чечнею и почти всем Северным Дагестаном, следовательно, располагал силами, каких до него не имел еще ни один из горских владетелей. Его власть признавали 230 000 семейств. В следующем, 1843 году командующий войсками в Северном Дагестане заботился только о сохранении нашего владычества в Аварии, как центре гор. Но и это не удалось: русским суждено было постоянно вооружать против себя туземное население, и это чрезвычайно ободряло Шамиля и давало ему новую опору в горских племенах, смотревших на него не иначе как на избавителя от притеснений русских. Само собою разумеется, что горцам казались стеснительными самые даже благие меры нашего правительства. В образец того, как шло тогда наше управление на Кавказе, приведем, за неимением под руками других данных на этот счет, одно место из "Перечня событий в Дагестане" ("Военный сборник", 1859, No 3, стр. 8-10):

  

   Причиною наших неудач были, между прочим, неустройство управления и проистекающая оттуда неясность отношений покоренных к завоевателям.

   Вокруг самого Дербента, где мы старались вводить наши гражданские постановления, было все еще дико, не приготовлено к этим реформам.

   Например, жителю Табасарани или Кайтага приходилось иметь дело с чиновником окружного правления, который не понимал его языка и должен был говорить с ним иногда через посредство двух переводчиков: одного, знающего татарский и кайтагский, другого - русский и татарский языки. Первый переводчик, выслушав кайтагца, переводил его речь на татарский, прикрашивая ее по восточному обыкновению; второй переводил ее с татарского на русский язык. Таким же точно порядком кайтагец принимал решение или заключение нашего судьи. Легко представить, как это было затруднительно для обеих сторон, особенно при соблюдении всех формальностей наших гражданских постановлений. Нередко самый смысл просьбы или решения искажался через невразумительный перевод посредников, и тогда оба, и истец и судья, смотрели друг на друга удивленными глазами.

   Благодаря гражданскому делопроизводству выходили разные недоразумения. Например, в случае какого-нибудь уголовного дела по нашим законам, но вовсе не уголовного по понятию туземцев, как, например, убийство человека в кровомщении (канлы), - судьи наши заводили следственное дело по всем утомительным формальностям, требовали свидетелей, сажали в тюрьму обвиненных. Иногда дело, по недостатку законных свидетельств, тянулось по два и по три года, и все это время виновные страдали в душном остроге, сами еще хорошенько не зная, за что их наказывают. Например, какой-нибудь кайтагец крадет у своего соседа лошадь, - дело весьма обыкновенное; его тянут в суд и волочат дело по нескольку месяцев. При этом порядке, разумеется, ни виновные, ни свидетели не обращались к нашему правосудию, а искали удовлетворения в собственных средствах, отчего положение наше в крае было крайне непрочно за недостатком администрации; а кто не согласится, что правильно приспособленная администрация есть могущественнейшее средство для обладания; вспомним только, как о ней заботился Шамиль!

   Ко всему этому, дагестанское начальство вовсе не вникало в дух народа и делало весьма важные ошибки. Например, в 1842 году управлять Андалялом был назначен Алипкач-бек, житель шамхальства. Назначение это крайне оскорбило всех влиятельных андалялцев, которые никак не считали себя ниже Алипкачева ни по уму, ни по знатности, ни по влиянию и поэтому приняли назначение это за оскорбительную над ними насмешку. Старшиной чйркеевским был назначен некто Биакай, а Джамал чиркеев-ский, редкий умница и политик, его дети и родственники оставались в стороне и, не желая повиноваться Биакаю, вступили из мести в сношения с Шамилем. Многие из начальствующих лиц не хотели понимать характера горцев - которые, несмотря на свою бедность, крайне самолюбивы и горды - и держали себя в отношении их надменно. К одному из наших генералов пришли по делам дидойцы, бедные, оборванные, замасленные. Когда один из них приблизился к нему, нечистота его так поразила утонченный вкус нашего генерала, что он позволил себе оттолкнуть его. Тогда дидоец, покачав головою с видом глубокого сожаления и нисколько не сконфузившись, сказал: "Не много надо иметь ума, чтоб пренебречь бедным человеком!.."

  

   А Шамиль в то же самое время вводил несколько правильную организацию суда и расправы, сообразную с местными потребностями и понятиями народа. Он строго смотрел за соблюдением шариата, измененного им согласно с его видами и нуждами народа; умел действовать и на воображение и на религиозное чувство горцев; умел задавать и страху тем, кто осмеливался выходить из послушания его воле... Ко всему этому прибавилось несколько значительных удач в делах с русскими, и сила Шамиля приняла громадные размеры в глазах туземного населения. Оттого нисколько не удивительны быстрые успехи его в сентябре 1843 года.

   В продолжение каких-нибудь пятнадцати дней Шамиль занял всю Аварию и окружил самого генерала Клюгенау, начальствовавшего нашими войсками, - при селении Хунзахе. И нет сомнения, что отряд Клюгенау, отрезанный со всех сторон от сообщений и вследствие этого не получавший даже провианта, должен был погибнуть, если бы 13 сентября князь Аргутинский-Долгорукий с Самурским отрядом не выручил генерала Клюгенау из его незавидного положения... Вообще 1843 год был для нас одним из несчастнейших годов на Кавказе: с 27 августа по 22 декабря у нас было убито и ранено 76 штаб- и обер-офицеров и до 2500 нижних чинов; кроме того, мы потеряли

   35 орудий, 2150 ружей, до 14 000 зарядов, из которых до 6000 досталось неприятелю, 350 000 патронов, 50 пудов пороху, 180 палаток, 360 вьючных лошадей, большое количество провианта и пр. Наконец, Шамилем разрушено до основания двенадцать укрепленных пунктов.

   На Кавказе 1843 год оставил страшное впечатление: доверенность к русским исчезла, Шамиля считали непобедимым. После десятков разных покорений, возмущений, усмирений, и опять восстаний, и опять покорений, и снова возмущений, - военные люди, знающие Кавказ, пришли к заключению, что лучше подвигаться вперед медленно, но прочно, и для этого постепенно стеснять горное население линиями укреплений, лишить их возможности существовать в бесплодных горах и тем заставить их покориться. Но для того, чтобы это мнение принято было для практических действий, нужно было русским войскам перенести еще один горький опыт - поход в Дарго.

   В 1844 году двинут был на Кавказ 5-й пехотный корпус, и с помощию его приказано было командиру Отдельного кавказского корпуса проникнуть в горы, рассеять скопища Шамиля и утвердиться в горах. Это было предписано в том предположении, что Шамиль не успеет еще прочно укрепить своего владычества в Аварии.

   Бывший в то время корпусным командиром Отдельного кавказского корпуса генерал-адъютант Нейдгарт был человек характера нерешительного; кроме того, он считал предложенную ему задачу невыполнимою, а потому успех военных действий на Кавказе в 1844 году не соответствовал тем силам, которые находились там в то время. Вследствие того в декабре 1844 года назначен был вместо генерала Нейдгарта наместником Кавказа граф Воронцов, с правами, которых до него не имел ни один из наместников Кавказа. Граф Воронцов совершенно незнаком был тогда ни с краем, ни с образом кавказской войны и сперва смело взялся исполнить программу предстоявших ему действий, то есть:

   1) разбить скопища Шамиля,

   2) проникнуть в центр его владений и

   3) утвердиться в нем.

   И вот граф Воронцов, прибыв в Тифлис, предписал командиру 5-го пехотного корпуса, генералу Лидерсу, сосредоточить чеченский отряд у крепости Внезапной к 28 мая и в то же время приказал князю Бебутову с дагестанским отрядом двинуться к укреплению Евгениевскому.

   Однако же после свидания с генералом Фрейтагом, бывшим против решительных движений в горы, граф Воронцов потерял ту самоуверенность, с какою прежде смотрел на свой поход в Андию.

   Вот что писал он от 30 мая 1845 года к бывшему военному министру Чернышеву:

  

   Повергните меня к стопам его величества; я не смею надеяться на большой успех нашего предприятия, но сделаю, разумеется, все, что будет от меня зависеть, чтобы выполнить его желания и оправдать его доверенность.⁶

  

   Припомним несколько фактов из Даргинской экспедиции, чтобы видеть, каких усилий стоило нам прежде движение на Кавказе и какого рода ошибки постоянно затрудняли для нас покорение страны, уже столько раз бывшей в наших руках.

   Начиная поход, граф Воронцов полагал встретить упорное сопротивление со стороны Шамиля на первых шагах своего похода, при этом разбить его и затем уже двигаться гораздо спокойнее вперед. Но Шамиль счел за лучшее вести партизанскую войну: он пропускал Воронцова вперед, тревожил его отряд беспрерывной перестрелкою из леса и, казалось, решился завлечь отряд к себе в горы и там окончательно истребить его, в чем он почти успел. 5 июня отряд встретил на своем пути высокую, крутую и занятую сильным неприятельским отрядом гору Анчимир. По-видимому, эта позиция была неприступна, в чем был уверен сам корпусный командир; однако же он отдал приказание генералу Пассеку занять эту гору и сбить неприятеля с его позиции, и через два часа гора была в наших руках.

   Граф Воронцов сам, казалось, так мало надеялся на успех, что даже не дал никаких дальнейших приказаний генералу Пассеку, и его отряд, занятый преследованием неприятеля и очисткою дальнейшей дороги в Андию, отделился от главного отряда на пятнадцать верст и с 5 по 11 июня оставался по колено в снегу без топлива и продовольствия, - словом, без всяких средств, на высотах Зуну-Меер.

   В то же самое время, как люди Пассека мерзли на вершине горы, - люди главного отряда умирали от жара и жажды в долине; дальнейшее затем следование нашего отряда в Андию не представляет никаких дел, потому что Шамиль, потерявши проход, сам очищал дорогу, выжигая при этом окрестные аулы и ведя свою обыкновенную партизанскую войну. Мало-помалу мы подвигались все вперед; между тем запасы были израсходованы, пройденный нами путь снова занят неприятелем, и войска наши остались без продовольствия.

   Наконец, 6 июля отряд, находившийся в довольно изнуренном состоянии, был двинут вперед для занятия Дарго, бывшего в то время местопребыванием Шамиля. Пока авангард наш брал завал за завалом, Шамиль очистил Дарго, зажег его и оставил. Войска авангарда заняли Дарго, и наконец мало-помалу весь отряд вступил в него. Таким образом, несмотря на крайние затруднения и потери, прямая цель экспедиции была достигнута: Дарго, столица Шамиля (так тогда полагали), был занят, и неприятель был выбит из самых крепких позиций. Но этого оказалось недостаточно для того, чтобы привести к покорности горские племена: несмотря на то, что русское знамя развевалось в Дарго, лезгины и чеченцы не спешили изъявить подданнических чувств. Они, напротив, чувствовали, что русские не могут удержаться в занятых ими позициях, потому что не обеспечили себе сообщения с другими пунктами ближайших русских владений и не могли получать даже продовольствия и боевых припасов. Нам нет надобности распространяться здесь о важности обеспечения для войска безопасных сообщений: каждый, кто читал хоть самое коротенькое и поверхностное описание какой-нибудь войны, понимает, конечно, всю важность этого элементарного соображения. Понимали его и горцы. Оттого-то они совершенно спокойно смотрели на вступление русских в Дарго, будучи уверены, что войска наши скоро должны будут выступить из занятой позиции и погибнуть на возвратном пути. Действительно, идти было невозможно, потому что отряд не имел продовольствия, да и получить его было неоткуда, так как войска наши были кругом обложены неприятелем. Да и возвращение было не совсем удобно: надо было проходить через Ичкерийский лес, в котором нас ожидала если не совершенная гибель, то по крайней мере ужасный урон. Однако 10 июля на горах, находящихся пред Даргинским лесом, показался транспорт с хлебом. Но пробраться ему в Дарго было невозможно, потому что дорога через Даргинский лес была занята уже неприятелем и сильно укреплена, а мы с трудом могли пройти ее всем отрядом. Однако ж главнокомандующий послал навстречу транспорту половину своего отряда для принятия и доставления припасов в лагерь; авангард этого отряда был поручен генералу Пассеку, арьергард - Викторову, а всем отрядом начальствовал генерал-лейтенант Клюки фон Клюгенау. Отряд достиг до транспорта, хотя с огромною потерею: почти весь арьергард, а с ним вместе и начальник его Викторов погибли в лесу Даргинском. На возвратном пути к Дарго отряд потерял Пассека, почти весь авангард и все припасы, которые были взяты из транспорта. Таким образом, вместо ожидаемых припасов, граф Воронцов получил только семьсот человек раненых, которых вынесли из леса.

   На другой день отряд приготовился к выступлению на Герзель-аул. В то же время Воронцов, не надеясь на собственные силы (у него было 12 батальонов), послал предписание генералу Фрейтагу, чтобы он со всеми войсками, какие можно будет собрать, двинулся от Герзель-аула навстречу главному отряду. Медленно подвигаясь вперед, среди непроходимых лесов, отряд с огромными потерями достиг 18 июля до аула Шаухал-Берды, и только здесь в седьмом часу вечера войска главного отряда увидели авангард генерала Фрейтага. Войска, и пред тем уже делившие один сухарь на несколько человек (даргинский поход и известен под именем сухарницы), в течение пяти дней ничего не ели, кроме кукурузы. Потеря наша в эти дни простиралась до 1200 человек убитыми и ранеными, и если бы Фрейтаг запоздал еще сутками, весь главный отряд непременно погиб бы.

   20 июля прибыли наши войска в Герзель-аул, а 21-го главнокомандующий отдал следующий приказ по войскам Отдельного кавказского и 5-го пехотного корпусов ("Военный сборник", 1859, No 5, стр. 61):

  

   Воины главного действующего отряда! Наконец, твердостью, усердием и неустрашимостью вы исполнили трудный и славный подвиг, повеление государя нашего и наше собственное желание. С самого начала кампании неприятель со всеми своими сборищами не мог вам противостоять; он оставил нам без боя и Хубарские высоты и крепкую Буртунайскую позицию; он надеялся остановить нас на Мичикале, но славным подвигом взятия горы Анчимир оттуда прогнан; преодолев все трудности природы, мы пошли к Андийским воротам, где он не смел нас ожидать и сам предал огню и опустошению богатое андийское население; за Андией он хотел держаться на позиции, но постыдно прогнан с оной горстью наших храбрецов. Когда мы увидели опять скопища Шамиля на горах, мы опять пошли на них, рассеяли их и дошли до самого Технуцала. Около Андии, где русские доселе еще никогда не были, мы жили спокойно, сколько нам было нужно; но этого еще не довольно: нужно было дойти до самого гнезда Шамиля, - мы пошли в Дарго, и хотя нашли дорогу труднейшую и леса, в которых они сильно защищались, ничто не могло нам противостоять, и Шамиль вынужден сам начать разрушение его жилища и заведений, которое мы после в полной мере довершили.

  

   Действительно, несмотря на все потери 1845 года, поход Даргинский покрыл славою русские войска, которые доказали, что для них нет невозможного... Предначертанный план был исполнен, и Шамиль вынужденным нашелся оставить Дарго и избрать своею резиденциею укрепленный аул Ведень. Но в 1846 году, когда началось обратное движение частей 5-го пехотного корпуса в Россию, Шамиль произвел вторжение в Кабарду.

   Важнейшим следствием Даргинской экспедиции было то, что мы отказались наконец от прежней системы войны на Кавказе. Сделалось ясно, что одним ударом, как бы он ни был силен, невозможно покорить свободные племена Кавказа. Тогда решились принять другую тактику, которую предлагали военные, знающие Кавказ, еще задолго до 1843 года: решились идти правильным, медленным путем прокладки путей в лесах и постройки укреплений, которые потом занимались всегда сильным гарнизоном, а не какою-нибудь одной ротою, как прежде. На этом пути встречены были нами огромные затруднения, так как все дело приходилось опять начинать почти с самого начала. В 1846 году влияние и силы Шамиля в горах были значительнее, чем когда-нибудь, и бороться с ним было гораздо труднее, нежели в 1837 или 1842 году. Приходилось брать шаг за шагом, и действительно, наши войска с 1846 года подвигались вперед обыкновенно верст на двадцать в течение года; но зато на этом пространстве основывались уже прочно. Общий характер и главные подробности этого движения не раз уже излагались в "Современнике", в статьях г. Зиссермана, к которым мы и отсылаем читателей.⁷ Заметим только, что новая система действий с особенною силою и последовательностью приводилась в исполнение в последние годы, с прибытием (в октябре 1856 года) нового главнокомандующего и наместника кавказского, князя Барятинского. В это время был окончательно утвержден и план новой экспедиции, а с первых чисел декабря того же года ириступлено к приведению его в исполнение. Эта экспедиция разделялась на два периода. В продолжение первого отряд занимался прокладкою просек в еще незанятой части Большой Чечни, что было окончено к 21 декабря; во второй же период, от 15 января до 1 февраля 1857 года, войска наши занимались истреблением непокорных аулов, находившихся в Большой Чечне. В марте месяце было построено нами временное укрепление в Большой Чечне, и этим положен конец даже возможности какого-нибудь волнения в этих местах.

   Дальнейшие наши действия на Кавказе у всех еще в свежей памяти, и описанием их может занять читателей только специалист, на месте ознакомившийся с событиями. Подобное описание действий 1858 года представляет статья г. Зиссермана, помещаемая в этой же книжке "Современника".⁸ Затем - все совершившееся в нынешнем году, -то есть главным образом занятие Веденя графом Евдокимовым и взятие самого Шамиля, - уже не требует наших описаний. Событиям этим может быть теперь придан новый интерес только сообщением новых подробностей от специалистов и очевидцев.

   Теперь, припомнив главнейшие фазисы нашей вековой борьбы на Кавказе, мы, кажется, можем с большею основательностью оценить значение последних событий. Мы видели, что места, нами ныне завоеванные, принадлежали нам и прежде, но что владение это было непрочно и шатко. В течение почти полувека мы держались в военных действиях не той системы, с которою можно было иметь успех в горах, и вследствие того делали много частных ошибок и напрасных трат - денег, оружия и людей. Теперь ошибки эти сознаны, система действий совершенно изменена, и вследствие того Кавказ от Каспийского моря до Военно-Грузинской дороги покорен прочно и окончательно. Отныне, по словам высочайшей грамоты на имя князя Барятинского, "предстоит во вновь покоренной стране не утверждение власти нашей силою оружия, а распространение между новыми подданными России гражданственной образованности и общественного благосостояния". Таким образом, характер нашей деятельности на Кавказе изменяется; но тем не менее нельзя сказать, чтобы все уже было там сделано. То, что теперь предстоит нам совершить для обрусения Кавказа, составит новый период борьбы, едва ли не труднейший, чем тот, который нами только что окончен. Вполне оценить все затруднения, ожидающие нас в цивилизации этого края, можно только на месте; у нас же до сих пор даже известия об этой стороне кавказских отношений наших были чрезвычайно скудны. Теперь внутренняя жизнь горских племен будет гораздо доступнее для русских наблюдений, и мы ожидаем весьма любопытных сведений по этой части. Но покамест, руководствуясь теми скудными и часто неточными известиями, какие напечатаны до сих пор, можем сделать лишь несколько самых общих замечаний.

   Отзывы наших кавказцев о нравах и быте горских племен очень разногласны. Некоторые хвалят простоту их жизни, великодушие, гостеприимство, отвагу; многие, напротив, уверяют, что в горы проник уже глубокий разврат, что горцы теперь - не только хищны и хитры, как дикари, но и подлы и алчны к деньгам в высшей степени, как самые цивилизованные азиатцы. Отзывы эти не так трудно помирить, как кажется. Вероятно, одним случалось видать черкесов, еще оставшихся верными своим первоначальным обычаям и преданиям; другие же - и несравненно чаще - имели дело с горцами, которых уже коснулось веяние европейской цивилизации. Известно, как в самом начале усвоивается народом, всегда и везде, новая цивилизация: дурная, ложная, внешняя сторона всегда принимается раньше, чем истинно полезная и существенная. Вспомним хоть то, как мы сами усвоивали европейскую образованность со времен Петра Великого!.. Разумеется, это происходит вовсе не оттого, чтобы человек по природе своей был наклонен более к дурному, а просто оттого, что внешность и дрянь образованности можно перенять в несколько часов или даже просто купить, тогда как для усвоения внутреннего существа ее надобно органически развиться. К этому присоединяется всегда и то, что сами цивилизующие гораздо охотнее принимают на себя в этом деле роль расчетливых купцов, нежели заботливых садовников. Не удивительно поэтому, что чеченцы и лезгины развращаются при одном только приближении цивилизации к окраинам их гор и лесов; но теперь русскому управлению и предстоит именно задача - сделать влияние образованности не губительным для чистоты нравов, а благотворным. До сих пор поневоле иногда приходилось русским действовать вопреки началам истинно цивилизующим: военное положение страны предписывало меры, которые могли развивать в горцах дурные страсти, но полезны были для утверждения нашего могущества. Например, система поселения и поддержания взаимных раздоров между владетелями и племенами - необходима была для того, чтоб держать горцев в повиновении; а между тем от этого развивалось в племенах недоверие, подозрительность, неуважение общего интереса страны. Точно таким же образом, в продолжение нашей борьбы на Кавказе, мы необходимо должны были развивать в горских племенах и алчность к деньгам. Мы показали им, что деньгами можно покупать разные удобства жизни, а затем дали повод думать, что деньги можно приобретать не усиленным и честным трудом, а услугами нам, во вред их единоплеменникам. Так, нужно ли было наказать мирного черкеса, убежавшего к врагам нашим, - мы назначали ему цену, и его доставлял к нам иногда даже родственник его. Нужно ли узнать дорогу, - за известную плату является проводник; нужно ли сохранить в тайне какое-нибудь предприятие, - и тут за молчание давали деньги. Г-н Зиссерман рассказывает, как в 1852 году нужно было русским проникнуть в аул одного наиба, где находилось два орудия. Но аула нельзя было бы взять, если бы наиб хоть за несколько часов принял меры к защите; а между тем на пути к аулу было несколько чеченских деревенек и хуторов. Решились на подкуп, и действительно - все обитатели деревенек были подкуплены; и когда русские ночью проходили мимо их саклей, хозяева домов держали собак, чтоб те лаем не разбудили караульных в ауле, а некоторые указывали ближайший и удобнейший путь!..⁹ Другой из кавказцев, г. Августинович, уверяет, что для горца ничего не значит продать даже отца или сестру, и притом за ничтожные деньги: нередко целая