Добролюбов Николай Александрович - В. В. Жданов. Н. А. Добролюбов — литературный критик и публицист

бролюбов раскрывал перед читателем те условия жизни, при которых возможен этот дикий и косный быт, тяжелые, тупые нравы и вопиющая несправедливость. Следуя Островскому, критик нарисовал потрясающую картину "темного царства", каким была старая Россия.

   В своей первой статье об Островском Добролюбов создал незабываемый образ страшной тюрьмы; это мир гробового безмолвия, где загублено все живое, где подавлены общественные права человека и попрано его достоинство. Жить в таких условиях нельзя. Лучше умереть, с голоду, броситься в пруд, сойти с ума, чем примириться с этой жизнью, подчиниться ее обычаям. Есть ли какой-нибудь иной выход из этого мрака? - спрашивает критик. В произведениях Островского он не находит прямого ответа на свой вопрос. Но сам подсказывает читателю, что выход все-таки есть. На последних страницах своей статьи Добролюбов почти прямо указывает, что выход из "темного царства" заключается в том, чтобы расшатать устои, на которых держится самодержавно-крепостнический порядок, власть и благополучие самодуров. Выход надо искать не в литературе, которая еще не может его указать, а в самой жизни.

   Внимательно приглядываясь к героям Островского, критик обнаруживает, что среди них есть и такие, у которых не совсем еще подавлены человеческие стремления, сознание своего достоинства, затаенные мечты разорвать цепи и вырваться на свободу. "Искра" все-таки тлеет во мраке темницы. И Добролюбов высказывает убеждение, что "темное царство" не вечно, что оно жестоко и страшно, но трусливо и вовсе не так уж могущественно, как кажется. Надо только собраться с духом, внушить угнетенным сознание их прав и силы, которая заключена в них самих.

   Широкие круги демократической молодежи восторженно встретили статью Добролюбова, сразу оценив ее революционную остроту. ""Темное царство" - великолепно, - писал автору из Вятки М. И. Шемановский. - Все, кто ни читал его, интересуются знать имя автора, - разумеется, кроме отпетых, которые... негодуют" (письмо от 5 ноября 1859 года) {"Материалы для биографии Н. А. Добролюбова". М., 1890, стр. 539.}. Другой современник - видный революционный публицист Н. В. Шелгунов писал в своих воспоминаниях, что статья Добролюбова была "не критикой, не протестом против отношений, делающих невозможным никакое правильное общежитие, - это было целым поворотом общественного сознания на новый путь понятий. Я не преувеличу, если скажу, что это было эпохой перелома всех домашних отношений, новым кодексом для воспитания свободных людей в свободной семье. Добролюбов был неотразимым, страстным проповедником нравственного достоинства и тех облагораживающих условий жизни, идеалом которых служит свободный человек в свободном государстве" {Н. В. Шелгунов. Воспоминания. М.-Пг., 1923, стр. 169.}.

  

  

   Одно из центральных мест в критике Добролюбова занимает вопрос о положительном герое. Добролюбов был убежден, что на смену Рудиным, Лаврецким и другим персонажам, сходящим со сцены, должны прийти новые герои, стремительно выдвигаемые самой жизнью. Добролюбов с нетерпением ждал появления таких книг, в которых был бы показан деятель нового времени - патриот, борец, народный заступник {Проблеме положительного героя в эстетике Добролюбова посвящена одна из глав книги В. И. Бурсова "Вопросы реализма в эстетике революционных демократов". М., 1953, стр. 297-380.}. Критик деятельно участвовал в создании новой, демократической литературы, которая прежде всего должна была разработать и правдиво изобразить характер нового героя русской жизни - разночинца и демократа. Добролюбову было ясно, что этот новый герой появится из недр самого народа, а не из дворянской среды. В статье "Когда же придет настоящий день?" он утверждал, что дворянский герой в новых условиях не способен быть борцом, так как "сам кровно связан с тем, на что должен восставать". В этой мысли одного из вождей революционной демократии нашел отражение тот факт, что на пороге шестидесятых годов русское освободительное движение вступило в новый этап своего развития - разночинно-демократический.

   Энергично содействуя развитию прогрессивной литературы, Добролюбов внимательно присматривался ко всякой честной книге, к каждому произведению, в котором находили хотя бы некоторое отражение основные общественные процессы того времени. Вот почему Добролюбов с такой радостью встретил появление "Грозы" Островского, увидев в героине новой пьесы "луч света", говорящий о родниках живых сил в народе, о его живой душе. Образ Катерины, женщины, которая не смогла примириться с самодурством, был в глазах Добролюбова освещен отблеском той грозы, которая уже собиралась над "темным царством".

   Статья "Луч света в темном царстве", посвященная "Грозе", появилась через год после первой статьи Добролюбова об Островском. Одна из причин, побудивших критика снова вернуться к творчеству драматурга, заключалась в том, что "Темное царство" вызвало ожесточенную полемику. Добролюбов счел нужным ответить некоторым критикам, удостоившим его, как он выразился, "прямой или косвенной бранью". Небесполезным считал он и разъяснение некоторых вопросов эстетической теории, изложенной в "Темном царстве" (враги "Современника" не преминули напасть на нее). Но главным поводом для выступления критика был, разумеется, сам факт появления новой пьесы крупнейшего русского драматурга.

   Образ Катерины в "Грозе" Добролюбов назвал "шагом вперед не только в драматической деятельности Островского, но и во всей нашей литературе". Островский создал образ, который "давно требовал своего осуществления в литературе". По мысли критика, в образе Катерины ему удалось воплотить понятие о сильной личности, противостоящей произволу "темного царства", показать светлый и чистый характер в конкретных обстоятельствах ее жизни. В оценке Добролюбова, Катерина - это типичная русская натура и вместе с тем вполне определенный человек со своей особенной, индивидуальной судьбой. Поэтому Добролюбов целиком приемлет и "фатальный конец" ее жизни, считая его закономерным.

   В своем критическом анализе Добролюбов придавал широкий общественно-политический смысл таким произведениям, как "Обломов", "Гроза", роман Тургенева "Накануне". Однако, усиливая резонанс образов, созданных писателями, критик не выискивал в их произведениях того, чего в них вовсе не было. Он всегда был в состоянии "подтвердить свою мысль указанием на самое сочинение". По этой причине сила его критического искусства была неотразимой. "Расширение" достигалось путем глубокого проникновения в образ, в замысел драматурга.

   Драма "Гроза" дала возможность поднять вопрос о появлении в литературе нового положительного героя. Еще больше материала для разработки этой темы дал критику роман Тургенева "Накануне", которому он посвятил статью, многозначительно названную "Когда же придет настоящий день?" (1860). Впрочем, она появилась в "Современнике" под иным, ничего не выражавшим заголовком: "Новая повесть г. Тургенева", и этим отнюдь не исчерпывалось то смягчение, на какое вынужден был пойти автор под нажимом цензуры.

   Во многих отношениях статья "Когда же придет настоящий день?" примыкает к статье "Что такое обломовщина?" и является развитием высказанных в ней мыслей.

   Главным достоинством Тургенева как писателя Добролюбов считал его способность быстро улавливать новые потребности жизни, новые идеи, возникавшие в общественном сознании, обращать внимание на вопросы, еще смутно волнующие общество. Именно "этому чутью автора к живым струнам общества, - писал Добролюбов, - этому умению тотчас отозваться на всякую благородную мысль и честное чувство, только что еще начинающее проникать в сознание лучших людей, мы приписываем значительную долю того успеха, которым постоянно пользовался г. Тургенев в русской публике" {Н. А. Добролюбов. Собр. соч., т. 6, стр. 99.}. Тургенев потому упрочил свой успех у читателей, что его никогда не покидало живое отношение к современности. Если он затронул "какой-нибудь вопрос в своей повести, если он изобразил какую-нибудь новую сторону общественных отношений - это служит ручательством за то, что вопрос этот действительно подымается или скоро подымется в сознании образованного общества, что эта новая сторона жизни начинает выдаваться и скоро выкажется резко и ярко пред глазами всех" {Там же_, стр. 100.}.

   Роман "Накануне" представлял, по мнению Добролюбова, особенный интерес потому, что в нем наметилась совершенно новая идейно-тематическая линия тургеневского творчества. Прежде писатель выводил в качестве героев типы "лишних людей", с большим искусством привлекая к ним симпатии читателей. Предмет этот "казался неистощимым". Но тем временем в обществе развивались процессы, которые привели к тому, что "Рудин и вся его братия" уже перестали вызывать общественный интерес.

   Добролюбов оценил "Накануне" как новое свидетельство чуткого отношения автора к требованиям жизни. Тургенев решился расстаться с прежними своими героями и "попробовал стать на дорогу, по которой совершается передовое движение настоящего времени".

   Добролюбов, разумеется, не случайно написал эту фразу. В словах "попробовал стать" заключался большой смысл. Критик не мог не отметить нового направления в творчестве Тургенева, и со всей искренностью приветствовал его, призывая писателя двигаться дальше по новому пути. Вместе с тем он далеко не был уверен, что Тургенев сумеет это, сделать. Чтобы двигаться дальше, Тургеневу, как и героям его прежних романов, пришлось бы восстать против того, с чем он был кровно связан. Добролюбов предвидел, что на это у писателя не хватит сил. И все же в оценке романа "Накануне" явственно звучало его одобрение.

   Разбирая "Накануне", Добролюбов подробно остановился на образе Елены. Он увидел в нем новую - после Ольги из романа "Обломов" - попытку "создания энергического, деятельного характера". Если известная жизненная пассивность героини, в сочетании с богатством внутренних сил и томительной жаждой деятельности, и оставляла впечатление незавершенности образа, то в этом не было вины автора. Наоборот, тут сказалась правда жизни; таково положение дел: "Это трудное, томительное положение общества необходимо кладет свою печать и на художественное произведение, вышедшее из среды его" {Там же стр, 109.}. А трудность, томительность положения заключались в том, что общество, находясь накануне революционного взрыва, все еще продолжало жить в условиях омертвевшего, отжившего общественного уклада; недаром в статье говорилось о существующем строе как о мертвеце, трупе, которого не оживить никакими средствами.

   Елена в силу особенностей воспитания не знает, куда и на что обратить богатство своих внутренних сил. Не могут помочь ей в этом и окружающие ее люди - Шубин, Берсенев. Быть может, она так бы и прожила свою жизнь в томлении, но, на ее счастье, явился Инсаров. Он указал Елене цель, настолько великую, что она была потрясена и целиком захвачена ею. Но почему же писатель вывел перед нами в качестве героя не русского, а болгарина? Потому, ответил критик, что ему нужен был такой герой, который мог бы указать Елене великую и святую цель. У болгарина-патриота она могла быть - его родина порабощена турками. Что же может быть более святого и великого, чем идея освобождения родины?

   А у русских людей, иронизировал Добролюбов, слава богу, родина никем не порабощена, Россия - страна вполне благоустроенная, "в ней царствует правосудие, процветает благодетельная гласность" {Н. А. Добролюбов. Собр. соч., т. 6, стр. 124.}. Даже царский цензор смутно почуял в этих словах насмешку и попытался умерить непрошенный восторг, вычеркнув из статьи несколько пышных эпитетов.

   Итак, русская жизнь, по мнению Добролюбова, еще не стала той почвой, на которой вырастают героические личности, подобные Инсарову, человеку, одушевленному великой идеей, способному бороться за ее осуществление. Литературные герои до сих пор если и подымались до высоких идеалов, то на этом их силы истощались, для практических действий у них уже не хватало энергии. Между тем общество нуждается в русских Инсаровых и героях-деятелях, бесстрашных борцах. С кем они будут бороться? - спрашивает Добролюбов; ведь русский народ не порабощен внешними врагами. И отвечает: "Но разве мало у нас врагов внутренних? Разве не нужна борьба с ними и разве не требуется геройство для этой борьбы?.. С этим внутренним врагом ничего не сделаешь обыкновенным оружием; от него можно избавиться, только переменивши сырую и туманную атмосферу нашей жизни, в которой он зародился, вырос и усилился, и обвеявши себя таким воздухом, которым он дышать не может" {Там же, стр. 139.}.

   Современники Добролюбова понимали, что в этих строках идет речь о необходимости революционного переворота. Но критик, не останавливаясь на этом, поднимал вопрос: возможен ли такой переворот и когда? Скоро ли наступит долгожданный "настоящий день?". Да, переворот возможен, отвечал Добролюбов. Мертвящие условия русской жизни долго подавляли развитие людей, подобных Инсарову, но теперь эти условия переменились настолько, что они же помогут появлению героя. Заканчивая статью, Добролюбов восклицал: "И не долго нам ждать его: за это ручается то лихорадочное, мучительное нетерпение, с которым мы ожидаем его появления в жизни. Он необходим для нас, без него вся наша жизнь идет как-то не в зачет, и каждый день ничего не значит сам по себе, а служит только кануном другого дня. Придет же он, наконец, этот день! И, во всяком случае, канун недалек от следующего за ним дня: всего-то какая-нибудь ночь разделяет их!.." {Там же, стр. 140.}

  

  

   Добролюбов с большим вниманием следил за развитием демократических сил в отечественной литературе. Он протягивал руку каждому честному, хотя бы и очень скромному автору, который говорил о нуждах народа, о росте его самосознания, о сдвигах в русской жизни. Критик помогал таким авторам подняться на более высокую ступень политического развития, предостерегал от ошибок и чуждых влияний, указывал слабые стороны их творчества. Добролюбов видел художественные недостатки рассказов Марко Вовчка, но, высоко оценивая их правдивость в описании крестьянской жизни, в изображении "великих сил, таящихся в народе", он считал нужным горячо поддержать автора, указать, что он стоит на верном пути. Добролюбов посвятил "Рассказам из народного русского быта" М. Вовчка (1860) большую статью, озаглавленную "Черты для характеристики русского простонародья". Эта статья, насыщенная ненавистью к крепостничеству, принадлежит к числу самых выдающихся произведений критика. Она отличается глубиной содержания, остротой мысли, направленной против крепостничества. Ее пафос - в страстном и гневном осуждении социального угнетения, порабощения человеческой личности.

   Рассказы Марко Вовчка привлекли внимание Добролюбова своей демократической тематикой, бесхитростными и правдивыми зарисовками горестной жизни крепостных крестьян. Это был еще один шаг на пути к созданию народной литературы. Правда, рассказы украинской писательницы еще не представляли читателям всеобъемлющей картины; да было бы и преждевременно, говорит критик, предъявлять такие требования, поскольку народная жизнь в полном своем объеме в то время еще не могла стать материалом искусства. Однако для передовой литературы уже пришло время "преследовать остатки крепостного права".

   Хотя критик работал над статьей летом 1860 г., т. е. до "крестьянской реформы", тем не менее он счел возможным говорить о крепостничестве как об отжившем понятии, которое будто бы уже отвергнуто самим правительством ("лишено покровительства законов"). Такая позиция позволяла ему открыто излагать антикрепостническое содержание рассказов Марко Вовчка и, с другой стороны, гневно изобличать крепостников и реакционеров, людей, "еще верующих в святость и неприкосновенность крепостного права" {Там же, стр. 229.}. Попутно Добролюбов дал сокрушительную отповедь "просвещенным" либералам, пытавшимся доказать, что "мужик еще не созрел до настоящей свободы, что он о ней и не думает, и не желает ее, и вовсе не тяготится своим положением..." {Там же, стр. 230.} Этим нелепым и лживым измышлениям критик противопоставил рассказ "Маша", в котором шла речь о крестьянской девушке, возненавидевшей свою помещицу и, несмотря на угрозы, решительно отказавшуюся работать у нее на барщине. Угнетенная своим бесправным состоянием, Маша таяла у всех на глазах, и только слух о воле, обещанной барыней, возвращает ее к жизни.

   По мнению Добролюбова, в этом рассказе "раскрывается естественное и ничем незаглушимое развитие в крестьянской девочке любви к свободе и отвращения к рабству" {Н. А. Добролюбов. Собр. соч., стр. 229.}. Вот почему печальная история Маши привлекла внимание критика: от нее повеяло живой жизнью, правдой. В тогдашней литературе немного нашлось бы произведений, с такой прямотой рисующих тоску по воле, зреющую в народе.

   Добролюбов понимал, что люди, питающие "тайную симпатию к крепостным отношениям", назовут рассказ Марко Вовчка фальшивым: они не допускают мысли о том, что в простой мужицкой натуре может столь развиться сознание прав своей личности. Но критику "Современника" рассказ дал повод, чтобы высказать глубокие мысли о положении крепостного крестьянства, о деспотизме и рабстве, о подавлении естественных стремлений человека, о том, как пробуждается и крепнет среди "простолюдинов" чувство протеста, сознание своего человеческого достоинства. В судьбе и натуре Маши критик увидел характерное явление русской жизни, и потому он сумел сделать из своего анализа острые политические выводы. Полемизируя с "плантаторами и художественными критиками" (показательно это сближение крепостников и защитников "чистого искусства"), Добролюбов горячо доказывал, что в рассказе "Маша" описан вовсе не исключительный случай: "Напротив, - писал Добролюбов, - мы смело говорим, что в личности Маши схвачено и воплощено высокое стремление, общее всей массе русского народа, терпеливо, по неотступно ожидающей светлого праздника, освобождения" {Там же, стр. 240.}.

  

  

   Последняя статья Добролюбова называлась "Забитые люди", и речь шла здесь об "униженных и оскорбленных", о тех героях Достоевского, которые были раздавлены гнетом житейских обстоятельств. Эта статья была ответом Достоевскому на его полемическое выступление в журнале "Время" (оно появилось, когда Добролюбов был за границей). В большой статье, озаглавленной "Г. -бов и вопрос об искусстве", Достоевский отдавал должное Добролюбову, как критику, сумевшему завоевать авторитет в глазах читающей публики. Однако, называя Добролюбова "предводителем утилитаризма", Достоевский утверждал, что он будто бы не признает художественности, а требует от искусства только одной идеи, только "направления" -- "была бы видна идея, цель, хотя бы все нитки и пружины грубо выглядывали наружу..." Достоевский, справедливо ратуя за большое искусство, по существу пытался доказать, что "Г. -бов" и другие "утилитаристы" вполне удовлетворяются художественным уровнем произведений Марко Вовчка.

   Нет, отвечал на это Добролюбов, мы не отрицаем искусства и понимаем все преимущества талантливого произведения перед бесталанным. Но сейчас время напряженной борьбы, сейчас надо готовить людей к гражданской деятельности и надо поощрять всякую попытку сближения литературы с жизнью, всякую попытку писателя сказать правду о народе. Для пояснения своей мысли Добролюбов решил сослаться на произведения самого Достоевского. Критик подробно разобрал художественные недостатки "Униженных и оскорбленных". Он говорил, что характеры главных действующих лиц романа не раскрыты с достаточной психологической глубиной: автор "избегает всего, где бы могла раскрыться душа человека любящего, ревнующего, страдающего" (об Иване Петровиче). "Хоть бы неудачно, хоть бы как-нибудь попробовал автор заглянуть в душу своего главного героя..." (о князе). Не удовлетворяет критика и язык, которым говорят персонажи: это язык самого автора, одинаковый для всех действующих лиц. В итоге Добролюбов, осуществляя свою полемическую задачу, делает вывод, что роман Достоевского стоит "ниже эстетической критики", поэтому разбор его художественных достоинств и недостатков не является насущной необходимостью.

   И в то же время роман отнюдь не бесполезен с точки зрения "утилитаристов". Наоборот, критик доказывает, что, при некоторых слабых сторонах, роман имеет несомненное общественное значение. Там, где писатель идет по пути, указанному в свое время Гоголем и Белинским, ему удается создать правдивые картины и выразить "гуманные идеалы". Люди униженные, забитые, жалкие встают со страниц его книги. Одни из них вовсе потеряли человеческое достоинство, смирились и тупо успокоились, другие ожесточились, третьи приспособились. Правда, автор ничего не говорит о причинах, порождающих этот тип людей и эти "дикие, странные" отношения между ними. Но критик благодарен писателю уже за то, что он сумел показать хотя бы слабые признаки пробуждения человеческого сознания в своих героях - "забитых личностях", что он своей книгой помог ему поднять важные общественные вопросы.

   На последних страницах своей статьи, которые звучат как политическое завещание, Добролюбов задает вопрос: где же выход для этих забитых, униженных и оскорбленных людей? Долго ли будут они молча терпеть свои бедствия? Ему хотелось ответить на эти вопросы прямо и резко, как и подобает человеку, уверенному в том, что единственный выход - это уничтожение векового порядка, уродующего людей. Но он вынужден был ответить так: "Не знаю, может быть, и есть выход, но едва ли литература может указать его; во всяком случае, вы были бы наивны, читатель, если бы ожидали от меня подробных разъяснений по этому предмету <...> Где этот выход, когда и как - это должна показать сама жизнь..." {Н. А. Добролюбов. Собр. соч., т. 7, стр. 274.}

   Он говорил уже не об эстетических вопросах, думал не о полемике с журналом "Время", - он говорил о более важном - о жизни и ее великих задачах. Он показывал, что демократическая критика не может замыкаться в пределах искусства. Он звал к борьбе, будил уснувших, говорил о свободном человеке, перед которым "открывается выход из горького положения загнанных и забитых". Он не мог прямо ответить на вопрос, "когда и как" придет день свободы. Но, обращаясь к читателям, он, вопреки цензуре, старался все-таки разъяснить им, в каком направлении следует искать "выход": "Главное, следите за непрерывным, стройным, могучим, ничем не сдерживаемым течением жизни, и будьте живы, а не мертвы" {Там же.}. Это был зашифрованный призыв к революционному действию.

   Заключительные строки статьи "Забитые люди" представляют собой завуалированный, но страстный призыв к подготовке народной революции. Добролюбов выражал твердую уверенность, что большая часть так называемых "забитых людей" крепко и глубоко "хранит в себе живую душу и вечное, неисторжимое никакими муками сознание своего человеческого права на жизнь и счастье" {Там же, стр. 275.}.

   Этими прекрасными словами Добролюбов закончил последнюю свою статью.

  

  

   Добролюбов умел подчинять свой литературный анализ одной мысли, одной цели - этой мыслью пронизано все им написанное. В его натуре соединились гениальная одаренность и твердость убеждений. Обе эти черты были видны современникам; иные из них не сумели вполне оценить Добролюбова при жизни, но, по словам Некрасова, сказанным сразу после смерти критика, "сила таланта и честной правды, впрочем, начинала уже брать свое: в последнее время чаще и чаще стало слышаться мнение, что этот человек не без права стал во главе современного литературного движения" {"Н. А. Добролюбов в воспоминаниях современников". М., 1961, стр. 360.}. Это мнение разделял и такой идейный противник Добролюбова, как Достоевский, писавший: "В его таланте есть сила, происходящая от убеждения" {Ф. М. Достоевский. Собр. соч., т. XIII. Л., 1930, стр. 73.}.

   Чернышевский в некрологической статье о Добролюбове, обращаясь к народу, восклицал: "До тебя не доходило его слово, но когда ты будешь тем, чем хотел он тебя видеть, ты узнаешь, как много для тебя сделал этот гениальный юноша, лучший из сынов твоих" {"Н. А. Добролюбов в воспоминаниях современников", стр. 383.}. Эти слова не могли увидеть света в тексте "Современника", их выбросила цензура. Но их, конечно, знал Некрасов; позже, в сатире "Недавнее время" он повторил выражение Чернышевского: "юноша-гений".

   Силой своей убежденности, боевым темпераментом, тонкостью и мастерством литературно-художественного анализа Добролюбов заставил многих своих читателей, хорошо знавших Белинского, вспомнить о "неистовом Виссарионе" и о той роли, какую сыграла его критика для литературы и для общества. Об этом начали говорить еще при жизни Добролюбова. Прочитав статью "Что такое обломовщина?", Гончаров, пораженный его "проницанием того, что делается в представлении художника", писал: "Этими искрами, местами рассеянными там и сям, он живо напомнил то, что целым пожаром горело в Белинском" {И. А. Гончаров. Собр. соч., т. 8, 1955, стр. 322.}. Позднее цензор Бекетов, перепуганный статьей "Когда же придет настоящий день?", писал Добролюбову: "Критика такая, каких давно никто не читал, и напоминает Белинского" {"Заветы". 1913, N 2, стр. 96.}.

   После смерти Добролюбова, когда друзья и соратники подводили итог его деятельности, им постоянно приходилось сравнивать только что умершего критика с Белинским. Некрасов в своей речи над могилой Добролюбова говорил: "В Добролюбове во многом повторился Белинский, насколько это возможно было в четыре года: то же электрическое влияние на читающее общество, та же проницательность и сила в оценке явлений жизни, та же деятельность и та же чахотка" {"H. А. Добролюбов в воспоминаниях современников", стр. 385-386.}. Герцен, откликаясь на кончину Добролюбова, с которым у него еще недавно были серьезные споры, сообщал в "Колоколе": Добролюбов "похоронен на днях на Волковом кладбище возле своего великого предшественника Белинского" {"Колокол" от 3(15) декабря 1861 N 116.}. И даже Тургенев, все больше признававший значение Добролюбова, в позднейших своих выступлениях в печати уже называл его имя рядом с именем Белинского, утверждая, что оба они "блестящим образом" разрешали "великую и важную задачу", стоявшую перед литературной критикой в России {Письмо к редактору "С.-Петербургских ведомостей" <о стихотворениях Я. П. Полонского>. 1870 г. (И. С. Тургенев. Собр. соч., т. XI. М., 1956, стр. 193).}.

  

  

   Труды Добролюбова, по словам Чернышевского, могущественно ускоряли время. Они оказывали прямое влияние на развитие передовой идеологии, на формирование материалистического мировоззрения многих революционных поколений.

   Сила Добролюбова была в том, что в своих общественно-политических взглядах он опирался на идею крестьянской революции, вся его деятельность критика и публициста отвечала задачам революционной практики. Русские мыслители-демократы в условиях отсталой России поднялись на самую высокую ступень в развитии материалистической философии домарксистского периода. Их деятельность подготавливала почву для распространения в России идей марксизма. В этом историческая заслуга Добролюбова и его учителя Чернышевского {"В своей философии истории Добролюбов был, подобно Фейербаху и Чернышевскому, идеалистом, - писал Г. В. Плеханов. - Он думал, что "мнение правит миром", что общественное сознание определяет собою общественное бытие. Но исторический идеализм был непоследовательностью, диссонансом в миросозерцание Добролюбова, Чернышевского и Фейербаха. В своих основах миросозерцание это было материалистическим. Не менее материалистическим были и все "антропологические" рассуждения наших просветителей" (Г. В. Плеханов. Искусство и литература. М., 1948, стр. 466. Статья "Добролюбов и Островский", 1911).}.

   Огромен вклад, внесенный Добролюбовым в сокровищницу национальной культуры своей родины. Великое наследие литератора-революционера не утратило с годами своего значения, оно заняло немалое место в духовной жизни советского народа, в его борьбе за передовую науку, искусство, литературу.

   Пламенную мысль русских революционных демократов впитало передовое движение не только народов России, но и многих зарубежных стран. Деятельность Белинского, Герцена, Чернышевского и Добролюбова имела международное значение. Об этом свидетельствует и тот факт, что их произведения были известны Марксу и Энгельсу, которые оценивали труды русских публицистов исключительно высоко. В 1884 г. Энгельс писал об успехах русской критической мысли, достойной "народа, давшего Добролюбова и Чернышевского". Имея их в виду, Энгельс утверждал, что историческая и критическая школа в русской литературе "стоит бесконечно выше всего того, что создано в Германии и Франции официальной исторической наукой" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XXVII, стр. 389.}.

   Маркс и Энгельс видели, что Россия выдвигается на одно из первых мест в мировой историй, ибо рост революционного крестьянского движения приобрел в конце пятидесятых годов особенный размах именно в России. Международное значение трудов русских революционных демократов определялось тем, что, выступив идеологами крестьянской революции, они создали передовое мировоззрение, передовую общественно-философскую теорию. Активное участие в подготовке революции, связь философии с практикой - в этом была сила русских материалистов.

   Учение Чернышевского и Добролюбова имело особое значение в славянских странах, там, где развертывалось национально-освободительное движение. Почва для тесной связи передовых направлений в идеологии западнославянских и южнославянских стран с русской революционной мыслью была подготовлена историческими обстоятельствами, общностью многих социально-экономических процессов.

   Великие традиции русской революционной демократии, традиции Добролюбова и Чернышевского, обогатили передовую мысль, общественное движение и национальную культуру многих народов. В этом мировое значение деятельности и наследия Добролюбова.