Добычин Леонид Иванович - М. Назаренко. Городской текст в 20 веке: А. Платонов и Л. Добычин

другу версии исторических событий в ИОГ по сути ничего не меняют в нашем понимании событий, то при чтении "Города Эн", напротив, необходима постоянная корректировка впечатлений. Проследим это на примере отношения героя к Достоевскому: "[...] я читал Достоевского, - говорит мальчик. - Он потрясал меня, и за обедом маман говорила, что я - как ошпаренный" (68). Такая реакция вполне соотносится с расхожими представлениями о первых впечатлениях юной души от чтения книг "жестокого таланта" и как будто свидетельствует о значительной восприимчивости героя. Но вот он пишет письмо Сержу: "Я много читаю. Два раза уже я прочел "Достоевского". Чем он мне нравится, Серж, так это тем, что в нем много смешного" (72). Читательское впечатление меняется на противоположное. Впрочем, можно вспомнить, что главный герой и Серж - духовно чуждые люди и сделать вывод, что рассказчик подстраивается под "чужое слово", чужое восприятие - другими словами, под адресата (А.Белоусов; ВДЧ. - С. 96-97). Далее: "- Вдруг, - ждал я иногда в темноте, когда вечером, кончив уроки, бродил, - мне сейчас кто-нибудь встретится: Мышкин или Алексей Карамазов, и мы познакомимся" (83). Очевидно (и это уже отмечалось исследователями), что Мышкин и Алеша важны для героя в своей ипостаси наставников, окруженных детьми. Мальчик знакомится с неким Гвоздевым: "- Не он ли, - говорил я себе, - этот Мышкин, которого я все время ищу?" (91) Вот чем, оказывается, был важен Достоевский для героя. Но тут же читаем: "Я обдумал, о чем говорить с ним при будущих встречах, прочел для примера разговоры Подростка с Версиловым и просмотрел "Катехизис", чтобы вспомнить смешные места" (92). Снова - нелепое, немыслимое сочетание: текст Достоевского из ориентира становится, так сказать, средством коммуникации. Таким образом, книга "Достоевский" находится одновременно на двух полюсах, между которыми проходит духовная жизнь героя, и каждое следующее упоминание отменяет или, точнее, сильно изменяет наше впечатление от предыдущего.

  

  

  

   Вправе ли мы говорить, как это делают исследователи, что реальность "NN" "равна самой себе", что невозможно ее "сущностное осмысление" (О.Абанкина; ВДЧ. - С. 109)? Отнюдь: единственная точка зрения, которая дана нам в тексте, позволяет сделать противоположные выводы.

   В мещанском мире "NN" как будто отсутствуют другие пласты бытия. Но это "как будто" - мнимо или, во всяком случае, верно только отчасти (у Щедрина других планов бытия заведомо нет). Добычин помещает в текст знаки другой жизни, другой реальности, на которые обратили внимание исследователи (Е.Девятайкин). [xxxiii] Вода, церковь, тюрьма, больница нарочито опошлены, они являются элементами того бессмысленного существования, которое ведут жители "NN". Для героя они имеют другое, более глубокое значение. Щеглов полагает, что переживания героя носят "зачаточный, эфемерный и неяркий характер", поэтому (или наоборот, поскольку) он не может их сформулировать иначе как простейшими словами: "Серж, ах, Серж", "Натали", "миленький". [xxxiv] Последний эпитет относится к предметам и людям, связанным для героя с понятиями религии и любви. Впрочем, мы не можем с полной уверенностью говорить и об этих понятиях. Существование иных миров в космосе "Города Эн" вряд ли можно подтвердить или опровергнуть - в любом случае, вывод зависит от точки зрения читателя.

   Одним из важнейших планов бытия, пересекающихся с непосредственно изображенным, является книжный мир героя. О гоголевском городе Эн уже шла речь выше. Показательны слова повествователя о чеховской "Степи": "Когда я читал ее, то мне казалось, что это я сам написал" (112). Это не только указание на творческую, мировоззренческую и этическую преемственность Добычина, но и, вероятно, элемент метаописания. "Степь", так же, как и "Город Эн" - роман воспитания, и плачевная судьба Егорушки (в ненаписанном продолжении), возможно, проецировалась Добычиным на судьбу его героя. "В своей "Степи" через все восемь глав я провожу девятилетнего мальчика, который, попав в будущем в Питер или в Москву, кончит непременно плохим", - писал Чехов. [xxxv]

   В мире "NN" заново "проигрываются" сюжеты русской литературы - "Отцов и детей", "Анны Карениной" (А.Петрова; ВДЧ. - С. 102) и "Бесов" (разговор с Осипом в гл.18 иронически проецируется на разговор Ставрогина с Федькой-каторжным). При этом очевидная "литературность" ситуаций вовсе не очевидна для героя: он сам придает своей жизни черты литературы, но не замечает "подсказок" [тем более, что Достоевского он откроет для себя позже (68), а об "Анне Карениной" вообще не слыхал (118)].

  

  

  

   Помимо прямых отсылок к эпизодам с участием детей в "Идиоте", "Подростке" и "Братьях Карамазовых", для понимания романа важна мысль Достоевского о борьбе идеала Мадонны с идеалом содомским в душе человека. Образы ангела, Сикстинской мадонны, Тусеньки-Натали, пушкинской "Мадоны" находятся на одном полюсе этой оппозиции (А.Петрова; ВДЧ. - С. 99 -103). "Соблазном" же, заменителем Бога в сознании героя и даже "обезьяной Христа", - становится Вася Стрижкин. Мы уже убедились на примере ИОГ и "Города Градова", что "мнимое" мироздание порождает мнимости второго порядка. В частности, у Щедрина и Платонова градоначальники и чиновники претендуют на роль Бога и пытаются навязывать свою волю природе. Добычин же показывает процесс создания земного бога "изнутри". Заметим, что Угрюм-Бурчеев и Шмаков действительно пытались радикально изменить мироздание и социум - и поэтому отчасти имели право называться мессиями (или анти-мессиями). Напротив, вера героя иррациональна и абсурдна: для протагониста Вася сделал только одно - стукнул его по затылку (24). Показательно, что если Тусенька связана в сознании героя с "богородицей тюремной церкви и монументальной мастерской И.Ступель" (44), то Васенька "напомнил мне нашего ангела (на обоях в столовой), и я умилился. - Голубчик, - подумал я" (24). Несмотря на то, что Вася служит в полиции (51), он окружен ореолом страдания. То Вася "во время физики [...] закурил сигарку и с согласия родителей был высечен" (30 - в это время герой еще не отождествляет его с "голубчиком"). То он ранен дробью в перестрелке: "Бедняжка, до выздоровления он не мог ни лежать на спине, ни сидеть" (65). Ситуации, с точки зрения читателя, безусловно, комичные (тем более, что связаны они с "телесным низом"), - но для рассказчика они такими не являются. Тема сечения для него связана с образом Васи, но, можно сказать, в элегическом плане. Герой репетиторствует и узнает, что его ученика будет драть отец. "Я вспоминал тогда Васю. Поэзия детства оживала во мне" (104). В восприятии мальчика Стрижкин является добрым ангелом, поскольку встречи с ним оказываются предзнаменованиями приятных событий (33, 43, 81, ср.49). Мы не можем сказать, действительно ли здесь имела место некая мистическая (или метафорическая) связь событий - или же в сознании мальчика просто всплывает услышанный им разговор "о счастливых встречах" (29). Но этого мало: "Я помолился ему. - Васенька, - сказал я и перекрестился незаметно, - помоги мне" (46). Обращение к Васеньке в трудные минуты становится инстинктивным и заменяет более естественные слова "Боже!" или "мама!" "Мне сделалось дурно, когда я слезал [...] по веревочной лестнице. - Васенька, - мысленно вскрикнул я. Кто -то подхватил меня снизу" (75). Уверенность героя в том, что Вася действительно ему помогает, абсолютна (81); мальчик настойчиво отождествляет Васю с любимым учеником Христа (33, 40, 81) и даже с самим Христом: "Растроганный, я засмотрелся на раны Иисуса Христа и подумал, что и Вася страдал" (40). Когда мальчик подрос, фигура Васеньки исчезла, хотя, как мы видели, продолжала быть связанной с "поэзией детства". Напротив, Тусеньку герой не забывает никогда. В финале он получает возможность взглянуть на Тусеньку новыми глазами - буквально! - но этот решающий момент откладывается, так как девушки нет в городе (о чем сообщается в последней фразе повести). Каким будет выбор героя - Васенька или Тусенька, Содом или Мадонна - неизвестно, но убедительным представляется мнение тех литературоведов, которые полагают одной из основных тем повести последовательный отход героя от религии и церкви (А.Белоусов; ВДЧ. - С. 96).

   Показательно, что в городе NN все-таки можно говорить о выборе, который нарушит изначальные детерминированность и стагнацию. Жители Глупова права на выбор лишены еще до начала времен (вряд ли призвание князя можно считать актом сознательной воли), и финальное прозрение глуповцев также не зависит от них, оно лишь снисходит. Более того, выбирать глуповцам не из чего, поскольку Щедрин последовательно характеризует все основные оппозиции как мнимые. В любом случае, изменение статуса героев в обоих городах есть знак пограничной ситуации: оно или непосредственно предшествует финалу (ИОГ и, кстати, ГГ), или выходит за рамки мира=текста ("Город Эн"). Результат в лучшем случае непредсказуем, в худшем - плачевен.

  

  

  

   Мир "NN" состоит - так же как у Щедрина и Платонова - из отдельных объектов. Для героя нет необходимости устанавливать связь между ними, а для читателя это невозможно. Щеглов дал глубокий анализ реализации картины мира на стилистическом уровне. К его наблюдениям можно добавить, что каждый предмет в "NN" самодостаточен, замкнут на себя: показателем этого служат, в частности, кавычки, в которые герой берет многие слова (помимо этого, кавычки - это еще и знак отчуждения предмета [xxxvi]). Прямая речь включена в общий, непрерывный поток речемысли героя и в то же время постоянно расчленяется, дробится: континуальность и дробность речи сменяют друг друга и сливаются. Так же и "я" героя в первых главах все время включается в общее, семейное "мы". По мнению Щеглова, основная функция этого приема - "остраняющее "укрупнение", "замедление" тривиальной фразы", что и создает впечатление "свежего, непредвзятого взгляда". [xxxvii] Уточним: добычинскому герою свойственен своего рода аналитизм восприятия: "Андрей, разговаривая, нарисовал на полях "Заратустры" картинку. - "Черты, - подписал он под нею название, - лица" (50). "Черты" и "лицо" оказываются настолько разнесены, что почти теряют связь между собой. Одна мысль кажется двумя, причем независимыми. "Опасный, - подумал я, - возраст" (85). Разбивка прямой речи, с одной стороны, подчеркивает ее асемантичность, с другой - показывает, что для героя напряженный акт мысли и восприятия важнее содержания того, что мыслится и воспринимается. Мысль, предмет, явление настолько не структурированы, что могут быть разбиты, разделены сознанием в любой точке. Точнее, герой понимает, что речь где-то должна быть прервана, отделена от других речевых актов, но границу эту он переносит в середину самой мысли.

   Такая особенность речи героя, как инвертированный порядок слов, может быть истолкована с противоположных точек зрения. Щеглов считает, что глагол в подобных конструкциях "оголен от постпозитивных обстоятельств и уточнений и в таком нарочито тривиализированном виде вынесен в конец предложения, в позицию логического сказуемого, обычно занимаемую наиболее новыми и содержательными элементами высказывания". [xxxviii] Но из текста не следует, что герой акцентирует глагол. По нашему мнению, такое построение фразы является (в сознании героя) знаком "поэтичности", - возможно, даже "элегичности". "Иное" построение предложения свидетельствует и о другой картине мира, которая в нем заключена. "Я рад был" (в отличие от "Я был рад") заставляет читателя искать какой-то дополнительный смысл, которого, впрочем, нет. [xxxix]

   Мир "Города Эн" абсолютно однороден. К нему приложимы некоторые характеристики "глуповского пространства", но далеко не все. Прежде всего, и у Щедрина, и у Добычина мир состоит из отдельных объектов, слабо связанных между собой. В обоих случаях город является для его обитателей центром мира (впрочем, добычинские герои над этим не задумываются). Но в ИОГ непосредственно изображен только сам Глупов, остальные же города и веси лишь подразумеваются (исключение - Петербург как место, откуда присылают градоначальников; Византия, Лондон, Польша суть мифические области). Мир "Города Эн" так же дискретен. Для героя реально лишь то, что попадает в его поле зрения, а связи между географическими объектами для него не существенны, т.е. не существуют. Но география добычинской повести гораздо шире, чем география ИОГ: герой посещает Москву, Ригу, Евпаторию, не говоря уже об окрестностях NN. Глупов распространяет свои свойства на окружающий мир (мы узнаем о мире, что иным он быть и не может); герой "Города Эн" наделяет мир свойствами своего сознания, моделирует его по своему образу и подобию.

   Время "Города Эн", как уже указывалось в литературе, дискретно (И.Белобровцева; ВДЧ. - С. 22). Вопрос об "историческом" существовании "NN" не менее сложен, чем в случае с Градовым. Несомненно, что исторические события важны для героев (пусть и преломляются через мещанское сознание), более того - только благодаря им мы имеем возможность выстроить хронологию повести. Исследователи вновь противоречат друг другу, поскольку одни утверждают, что в "Городе Эн" нет связи между временем историческим и временем личным (там же), иные полагают (и мы склонны с ними согласиться), что история в произведениях Добычина и присутствует, и отсутствует, "уменьшаясь" до масштабов, адекватных сознанию персонажей (А.Неминущий; ВДЧ. - С. 62). Прием этот можно назвать "синекдохой истории". Писатель подчеркнуто переносит события Большой Истории в малый мир, что само по себе для советской литературы 20-х гг. не ново. Но Добычин идет дальше и показывает необязательность истории для личности: для становления героя гораздо более важны постановка пьесы о Пушкине и чтение "Мертвых душ", чем русско-японская война или даже революция 1905 года, которая непосредственно затронула NN. В этом - одно из важнейших отличий между мирами ИОГ и "Города Эн". Щедрин, напротив, постоянно проводит параллели между микро- и макромирами: история Глупова есть модель Истории (русской или мировой - в данном случае не важно). Сопоставление может быть и пародийным - так, в предисловии издателя к ИОГ "нрав" градоначальников поставлен в прямую зависимость от нрава тогдашних фаворитов. Это не отменяет параллель, но лишь подчеркивает ее. Город NN при желании можно объявить воплощением предреволюционной России, с ее косностью, мещанством, шовинизмом и т.п. Но, как легко убедиться, к нашему пониманию текста это ничего не прибавит. Главный художественный интерес Добычина лежит в иной сфере - внутренней, а не внешней; индивидуальной, а не коллективной.

   "Частное", "личное" время у Добычина одновременно и линейно (как линейна любая жизнь), и прерывисто; при этом писатель, как и Щедрин, использует прием механизации, стирающий грань между человеком и манекеном, жизнью и смертью. Вот пример: "В дверях колбасной я увидел мадам Штраус. Капельмейстер Шмидт тихонько разговаривал с ней. Золоченый окорок, сияя, осенял их" (45). Проходит некоторое, довольно долгое время. "В конце лета случилась беда с мадам Штраус. Ей на голову, оборвавшись, упал медный окорок, и она умерла на глазах капельмейстера Шмидта, который стоял с ней у входа в колбасную" (90). Жители NN как бы "выключаются", замирают на то время, пока не попадают в поле зрения героя. О мертвых говорится с той же интонацией, что и о живых; в Витебск посылают стандартную поздравительную открытку, не зная, что адресата уже нет в живых (84-85). Детская логика и детское восприятие героя в сочетании с подчеркнуто объективным изложением событий создают иную логику мира.

   Революция для Добычина-писателя как бы не существует: она укладывается в хронологический промежуток между "Городом Эн" (1900-е - начало 1910-х гг.) и сборником "Встречи с Лиз" (1920-е гг.). Главный и, возможно, единственный смысл революции - в том, что она ничего не изменила. Неподвижное время не сдвинулось с места, гротесковость мира только усилилась за счет совмещения реалий несовместимых (на первый взгляд) культур: "Сорок восемь советских служащих пели на клиросе". (Совмещение реалий разных времен, хотя и совсем с другими целями, использовал, как известно, и Щедрин.) М.Слонимский был совершенно прав, когда заметил о прозе Добычина: "Это не скептицизм, а что-то побольше" (ВДЧ. - С. 122).

  

   Можно утверждать, что сходство произведений Платонова Щедрина обусловлено в первую очередь сходством изображенных писателями объектов и жанром хроники/летописи. Художественная логика приводит писателей к созданию "мнимых" миров, но при этом у Щедрина мироздание создает бюрократическую систему, а у Платонова бюрократическое сознание порождает особый мир и трансформирует реальность.

   Связь ИОГ и "Города Эн" представляется более опосредованной. Речь должна идти скорее о подобии изначальной повествовательной установки ("неполнота" знания и видения). Это обусловливает и те общие черты, которые имеют Глупов и "NN". Если Щедрина интересует прежде всего "объективная" картина мира (насколько вообще можно говорить о таковой), то Добычина - ее субъективное преломление в сознании подростка. Отсюда следует, что в ИОГ возможна внешняя по отношению к событиям точка зрения (точка зрения автора или издателя), но в "Городе Эн" любая попытка взглянуть на мир иначе как глазами героя приводит только к искажению реальности текста.

  

  

  

  

  

   [i] Предлагаемая статья (первый раздел которой опубликован) яаляется фрагментом работы, посвященной развитию "городского текста" в русской литературе двадцатого века.

  

   [ii] ПЛАТОНОВ А.П. Пушкин - наш товарищ. // ПЛАТОНОВ А.П. Размышления читателя. - М.: Современник, 1980. - С. 21, 20.

  

   [iii] Об этом говорил сам Платонов в своей несохранившейся анкете 1931 года (МАКАШИН С. Изучая Щедрина. // Вопросы литературы. - 1989. - N 5. - С. 138.)

  

   [iv] В.Верин, справедливо заметив, что "город Градов - своего рода двойник города Глупова", делает из этого странный, ничем не обоснованный вывод: "Платонов словно бы возвращает Глупову его первоначальное название - город Умнов, интерпретируя его как город Градов, город городов [...]" (ВЕРИН В.А. Сатирический дебют Андрея Платонова (о повести "Город Градов"). // Филологические науки. - 1979. - N 4. - С. 14). О мифологеме города в творчестве Платонова см.: САВЕЛЬЗОН И. Категория пространства в художественном мире А.Платонова. // "Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. - Вып. 3. - М., 1999.

  

   [v] ПЛАТОНОВ А.П. Город Градов. // Юмор серьезных писателей. - М.: "Художественная литература", 1990. - С. 355; далее при цитировании указываем страницу в тексте.

  

   [vi] ШУБИН Л. Градовская школа философии. // Литературное обозрение. - 1989. - N 9. - С. 22.

  

   [vii] ВЕРИН В.А. Указ. соч. - С. 14.

  

   [viii] ГОЛУБКОВ С.А. Жанрово-стилевая специфика повести Андрея Платонова "Город Градов". // Поэтика советской литературы двадцатых годов. - Куйбышев: КГПИ, 1989. - С. 115.

  

   [ix] Примечательно, что в первой публикации "Города Градова" Платонов был вынужден по цензурным обстоятельствам еще более "умалить" Градов, перевести его из губернских городов в уездные.

  

   [x] ПЛАТОНОВ А.П. Государственный житель. - М.: Советский писатель, 1988. - С. 552.

  

   [xi] Ср. диспут К.Аксакова с Чичериным о значимости Тамбовской губернии, иронически пересказанный Щедриным в "Нашей общественной жизни (1863 - VI: 212 слл.). Уже у Аксакова "Тамбов" приобретает символические черты (там же: 635).

  

   [xii] Л.Шубин (Указ. соч. - С. 22) заметил, что Градов как центр шмаковской философии естественно связан с Афинами и Римом, тем самым уподобляясь им. Можно в связи с этим вспомнить, что Глупов постоянно соотносится с Римом и Иерусалимом.

  

   [xiii] Для платоновской мифологии характерно, что к "одолению" "осенних пространств" готовятся паровозы.

  

   [xiv] ВЕРИН В.А. Указ. соч. - С. 12.

  

   [xv] С.Голубков (Указ. соч. - С. 116) полагает, что Градов, "в противоположность всему миру, хорошо документально засвидетельствован и зарегистрирован". Но бюрократическая фиксация еще не означает фиксации реальной; есть основания сомневаться в том, что таковая в Градове вообще возможна.

  

   [xvi] МЕНГЛИНОВА Л.Б. Гротеск в повести А.Платонова "Город Градов". // Художественное творчество и литературный процесс. - Вып. VI. - Томск: Изд. ТУ, 1984. - С. 85; ср. ГОЛУБКОВ С.А. Указ. соч. - С. 117.

  

   [xvii] Там же.

  

   [xviii] В этом пассаже можно усмотреть параллель со щедринским циклом "Мелочами жизни": чиновники считают непрерывность бюрократической деятельности в эпоху реформ залогом ее вечности.

  

   [xix] См., напр.: МЕНГЛИНОВА Л.Б. Указ. соч. - С. 87.

  

   [xx] ГРОМОВ-КОЛЛИ А. Заметки об исторической реальности, условном прототипе и проблематике повести "Епифанские шлюзы". // "Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества. - М.: Наследие, 1995. - С. 218.

  

   [xxi] Писатель Леонид ДОБЫЧИН: Воспоминания, статьи, письма. - СПб.: Звезда, 1996. - С. 185-186.

  

   [xxii] ЕРОФЕЕВ В. Настоящий писатель. // Добычин Л.И. Город Эн. Рассказы. - М.: Художественная литература, 1989. ЩЕГЛОВ Ю. Заметки о прозе Леонида Добычина ("Город Эн"). // Литературное обозрение. - 1993. - N 7/8. ВТОРЫЕ добычинские чтения. - Ч.I. - Даугавпилс, 1994. (далее - ВДЧ)

  

   [xxiii] КАВЕРИН В.А. Эпилог: Мемуары. - М.: Аграф, 1997. - С. 209.

  

   [xxiv] ЩЕГЛОВ Ю. Указ. соч. - С. 35; ср. ЕРОФЕЕВ В. Указ. соч. - С. 11.

  

   [xxv] ЩЕГЛОВ Ю. Указ. соч. - С. 34

  

   [xxvi] ДОБЫЧИН Л. Указ. соч. - С. 26, 35 (далее указываем в тексте страницы этого издания).

  

   [xxvii] Ср. пересказ "Мертвых душ" при первом прочтении: "Я взял книгу и читал, как Чичиков приехал в город Эн и всем понравился" (20; курсив наш).

  

   [xxviii] См. об этом: МАНН Ю.В. В поисках живой души: "Мертвые души". Писатель - критика - читатель. - М.: Книга, 1987. - С. 195-196.

  

   [xxix] В последних главах книги у него всего один друг, причем, по мнению окружающих, нежелательный - Пейсах Лейзерах. Но и он собирается уехать в Америку (123). Между прочим, именно с помощью его пенсне герой впервые "прозревает".

  

   [xxx] ЩЕГЛОВ Ю. Указ. соч. - С. 27.

  

   [xxxi] ЕРОФЕЕВ В. Указ. соч. - С. 13.

  

   [xxxii] ЩЕГЛОВ Ю. Указ. соч. - С. 35.

  

   [xxxiii] СОВЕТСКИЙ русский рассказ 20-х годов. -М.: Изд. МГУ, 1990. - С. 402.

  

   [xxxiv] ЩЕГЛОВ Ю. Указ. соч. - С. 33.

  

   [xxxv] ЧЕХОВ А.П. Собрание сочинений. В 12-ти т. - Т.11. - М: ГИХЛ, 1956. - С. 194.

  

   [xxxvi] ЩЕГЛОВ Ю. Указ. соч. - С. 28-29.

  

   [xxxvii] Там же. - С. 32.

  

   [xxxviii] Там же. - С. 33.

  

   [xxxix] О тема-рематическом членении высказывания в "Городе Эн" см. также: АБАНКИНА О.И. Опыт применения понятия психологической установки для истолкования художественного текста (на материале романа Л.Добычина "Город Эн"). // Ритуально-мiфологiчний пiдхiд до iнтерпретацi¿ лiтературного тексту. - К.: ICДО, 1995.