Время, когда улыбается лотос
Достоевский и китайские мудрецы
OCR Бычков М. Н.
"Сон - ворота в другой мир",- полагал Вл. Соловьев. Я внимательно - насколько это возможно - отношусь к снам. Записываю сны. Вот одна из таких записей: монастырь в пещерах, жертвенно-красный цвет (почему-то такой эпитет пришел в голову), станки для обработки драгоценных камней, пустынно и заброшенно, причем оставлено внезапно, в разгар работы, и все - в полете, все - над, все - в мгновение ока...
У меня неизъяснимо теплеет на сердце и при виде скромного русского пейзажа: купол сельской церкви, березовый колок в осеннем наряде, листья в пруду, и когда я читаю стихи китайских поэтов. Я русский, насквозь русский, но как же притягателен для меня каждый китайский иероглиф, каждая буква тибетского алфавита. Во всем есть свой смысл, и буквы - не только составляющие слов, но и тайные знаки Неба. Я интуитивно чувствую, что я - оттуда, что когда-то я жил в тех краях, которые сегодня так манят меня. Мы все - оттуда. (Даже в языке нашем много слов из древнеиндийского языка санскрита, как полагают ученые - праязыка).
"Время, когда улыбается лотос" - это буквальный перевод скова "ночь" на тибетском языке. Лотос - сама чистота и нежность являет себя миру во всем великолепии ночью, при свете луны: "лунный свет" по-тибетски буквально переводится как "благоприятствующий лотосу", солнце же - как "враг лотоса". Большинство цветов раскрывается только при солнечном свете, а самый чистый и нежный цветок - ночью, почему, в чем смысл ночи, тьмы, темного, безобразного, грязного, всего, что у "ас со знаком минус, а значит, и страдания. "Солнца нет без тени и необходимо познать ночь" - это слова А. Камю, французского писателя и философа, который, как и многие писатели на Западе, немало думал и писал о Достоевском. Федор Михайлович "познал" ночь на эшафоте на Семеновском плацу, когда на петербургского литератора надели черный мешок, и смерть уже было коснулась его своим леденящим крылом. Но казнь отменили...
Некоторые страницы "Записок из подполья" суть иллюстрации к главам древних китайских трактатов "Дао дэ цзин" и "Чжуан-цзы", которые, как известно, написаны еще до нашей эры...
"Да-с, умный человек девятнадцатого столетия должен и нравственно обязан быть существом по преимуществу бесхарактерным; человек же с характером, деятель,- существом по преимуществу ограниченным", "...прямой, законный, непосредственный плод сознания - это инерция, то есть сознательное сложа-руки-сиденье", - говорит автор записок, он же - Федор Достоевский. А вот выписки из "Дао дэ цэина": "...совершенномудрый, совершая дело, предпочитает недеяние", "...дао постоянно осуществляет недеяние, однако нет ничего такого, что бы оно не делало", "...овладение Поднебесной всегда осуществляется посредством недеяния". К слову, та же мысль звучит в стихотворении Бо-цзюй-и "Днем лежу в постели": "...Кто знает о том, что весь день я лежу? Я вовсе не болен, и спать мне не хочется тоже". (Ну не иллюстрация ли к гончаровскому "Обломову"!)
Так что же за штука такая - недеяние (у древних китайцев), обломовщина (у Гончарова), толстовское непротивление, сложа-руки-сиденье у Достоевского? Почему философы, разделенные многими веками (а есть ли оно - это разделение? В "Чжуан-цзы" сказано: "Настоящее и прошлое - это одно и то же"), так настойчиво призывают человечество встать на путь недеяния?
Еще несколько соответствий из романа писателя-философа XIX века и китайских трактатов. "Я бы все на свете обратил в прекрасное и высокое тогда, в гадчайшей бесспорной дряни отыскал бы прекрасное и высокое". ("Записки из подполья"), "Это были те, которые, соблюдая спокойствие, умели грязное сделать чистым" ("Дао дэ цзин"), "Я человек больной... Я не лечусь и никогда не лечился..." ("Записки из подполья"), "Кто будучи больным, считает себя больным, тот не является больным. Совершенномудрый не болен" ("Дао дэ цзин").
Ищущий смысл из всего извлекает пользу - как из радости, так и из страдания, даже болезнь для него становится - как это ни парадоксально - радостью, наслаждением: "...горечь обращалась, наконец, в какую-то позорную, проклятую сладость и, наконец, в решительное серьезное наслаждение"; болезнь для него - это как бы повод взглянуть на себя со стороны, "с ехидством", "У меня целый месяц болели зубы... Тут, конечно, не молча злятся, а стонут, но это стоны не откровенные, это стоны с ехидством, а в ехидстве-то и вся штука", "...захочет кто-то, и перестанут болеть ваши зубы". В трактате "Чжуан-цзы" рассказывается, как один мудрец навестил другого во время болезни, и больной встретил его не стонами и вздохами, а словами: "Это грандиозно! Вот так творец всех вещей скрутил меня судорогой!" Когда гость спросил его, нравится ему это или нет, тот ответил: "Почему это мне должно не нравиться?" (Интересно, что и Достоевский, и китайский философ признают наличие какой-то неизвестной им силы: у Достоевского - "кто-то", у древнего мудреца - "творец всех вещей").
Все, что есть, есть - этим правилом - единственным для достижения Истины - пользовались и мудрецы Китая и русский писатель, ибо "плод сознания - это инерция", это естественность, приятие всего во внешнем мире и внутри себя. Ни с чем не боритесь ("небесное дао не борется, но умеет побеждать"), пусть все идет так, как идет, значит, так, а не иначе следует ему идти. Потому и мудра сказочная Варвара-краса, что у нее длинная коса. Потому асе сказочные мудрецы бородатые, вся волшебная их сила - в бороде, отрежешь бороду - и пропадет эта сила, окажешь сопротивление естественному ходу вещей и наткнешься на стену, станешь думать, что вот стена, за которой ничего, а стены-то нет, надо это понять, и увидишь бесконечность, и дорога сама под ноги ляжет.
"Что же собственно до меня касается, то я ведь только доводил в моей жизни до крайности то, что все вы не осмеливались доводить и до половины, да еще трусость свою принимали за благоразумие",- пишет Достоевский. Так вот в чем суть недеяния - довести "до крайности", до окраины, до черты, до границы, А быть на границе чего-либо, значит, быть одновременно и там, откуда идешь, и там, куда идешь. Тогда - что же? Тогда возможно "рассмотреть вблизи образовавшиеся причудливые формы" (Камю). Быть на границе-это значит видеть, хотя и в тумане, хотя и неполно, словно в щелку - происходящее там - за пограничной полосой, за чертой. Но для того, чтобы быть на границе, необходимы мужество, терпение, смирение, приятие, впрочем, все это замечательно вмещается в понятие недеяния, не принимать "трусость свою за благоразумие", не бояться, а иметь мужество верить, ибо, как сказано в Евангелии, Петр не смог идти по воде, как Христос, когда усомнился в словах Господа (образ идущего по воде Христа не есть ли иллюстрация к мысли "быть на границе", выходит, чтобы быть на границе, надо прежде всего верить, аналогичен образ Бегущей по волнам у Грина), тогда "сквозь зияющие трещины человеческого разума видна бывает лазурь вечности" (П. Флоренский), видны "трещины в позолоте" (А. Грин).
...Лотос улыбается ночью. Вечное знание, ради которого человек приходит в этот мир, постигается в ночи сердца, в его страдании, которое, по Достоевскому, "единственная причина сознания". Быть на границе - это и значит - духовно родиться, обрести просветление. Обретает его не каждый, но придет время, когда все человечество обретет его.