Дружинин Александр Васильевич - Б. Ф. Егоров. Проза А. В. Дружинина

этом. Главное, что Дружинин вообще показывает душевные состояния и переходы между ними относительно скупо, схематично. В сравнении с этим не только будущие анализы Толстого, но и уже имевшие место психологические описания Достоевского или Гончарова значительно богаче, сложнее и разнообразнее. Однако своеобразные "конспекты" душевных движений в повестях у Дружинина могут быть сопоставлены с будущими романами Тургенева.

   Многозначность и новаторство "Рассказа Алексея Дмитрича" были не всеми поняты. С. С. Дудышкин, критик "Отечественных записок", в обзорной статье "Русская литература в 1848 году" посвятил несколько страниц разбору повести. Он отметил развитие таланта Дружинина по сравнению с первой повестью: "...мы видели, что автор пошел вперед после "Полиньки Сакс"; по крайней мере, в этом рассказе он задал себе вопросы и гораздо серьезнее и гораздо многосложнее, чем в первой повести" {Отечественные записки, 1849, No 1, отд. V, с. 32. Статья анонимна; авторство Дудышкина раскрыто в статье: Егоров Б. Ф. С. С. Дудышкин - критик.- Учен. зап. Тарт. ун-та, 1962, вып. 119, с. 223.}. Но критик упрекает Дружинина за неясность причин, породивших необычный характер Алексея Дмитрича. Сам герой этот оценивается весьма негативно за равнодушие к чужому горю, за пренебрежение к природе, к судьбе Веры и т. д. И в конце всех этих сетований следует вывод, что Дружинин не осветил истоки и обстоятельства, создавшие характер героя, что абрис среды в повести слишком "общ", что автор обманул надежды, родившиеся при чтении "Полиньки Сакс".

   Зато совершенно безоговорочно положительными были отзывы Белинского. В статье "Взгляд на русскую литературу 1847 года", законченной печатанием в марте 1848 г., он отметил не только "Полиньку Сакс", но и "Рассказ Алексея Дмитрича": "Вторая повесть г. Дружинина, появившаяся в нынешнем году, подтверждает поданное первою повестью мнение о самостоятельности таланта автора и позволяет многого ожидать от него в будущем" (Белинский, X, 347). Еще более горячо отозвался Белинский в письме к П. В. Анненкову от 15 февраля 1848 г.: "А какую Дружинин написал повесть новую - чудо! 30 лет разницы от "Полиньки Сакс"! Он для женщин будет то же, что Герцен для мужчин". А ниже следует интересное добавление: "Но повесть Дружинина не для всех писана, так же как и "Записки Крупова"" (Белинский, XII, 467).

   Зная художественную требовательность критика и его неприязнь к пассивным, рефлектирующим типам в литературе (в последние годы и месяцы жизни - а он скончался в мае 1848 г.- Белинский отрицательно отзывался о "слабых" людях, о явно распространившемся типе "лишнего" человека), можно было бы предположить значительно более суровый отзыв о произведении, где в центр повествования поставлена именно неактивная личность. Но, во-первых, Белинский, очевидно, был очень доволен образом Веры, обрисованным несравненно более реалистично, чем образ Полиньки Сакс, а во-вторых, критик, наверное, понимал всю сложность поставленных в повести проблем; фраза "не для всех писана" и сравнение с повестью Герцена о докторе Крупове усиливают уверенность в таком предположении.

   После успешного дебюта двумя повестями Дружинин вошел в редакционный кружок "Современника" как желанный автор и как добрый товарищ. Он становится постоянным сотрудником журнала. Некрасов в письме к И. С. Тургеневу в Париж от 12 сентября 1848 г. дает такую характеристику новому литератору: "Дружинин малый очень милый и не то, что Иван Александр<ович> (Гончаров.- Б. Е.): все читает, за всем следит и умно говорит. Росту он высокого, тощ, рус и волосы редки, лицо продолговатое, не очень красивое, но приятное; глаза, как у поросенка" (Некрасов, X, 116).

   В первые месяцы сотрудничества в "Современнике" Дружинин стремился в художественных произведениях (рассказы "Фрейлейн Вильгельмина" и "Художник", 1848) ставить сложные психологические проблемы, решая их достаточно драматически. Правда, после ранних двух повестей все больше чувствовались нарочитость, авторская заданность, неоправданность сюжетных поворотов. А с 1849 г. наметилась и откровенная установка на "хэппи-энд", на благополучную развязку.

   Первый свой роман, "Жюли" ("Современник", 1849, No 1), Дружинин заканчивает явно неправдоподобно и тут же, на последней странице, оправдывается и поясняет: "Смею сказать, что такой бессовестно счастливой развязки надо поискать да поискать в какой угодно литературе. Одному только Диккенсу отдам я пальму первенства за его "Сверчка", где величайший злодей, под конец повести, разом исправляется... Много раз читательницы делали мне строгий выговор за то, что повести мои нестерпимо дурно кончаются. Я это сам замечал, потому что имею слабость привязываться к моим героям, особенно же к героиням. Крошечная Полинька, грустная Вера Николаевна, вспыльчивая Леля ("Лола Монтес".- Б. Е.), сантиментальная фрейлейн Вильгельмина и даже Костя (его тоже приходится причислить к героиням) по многим причинам весьма близки к моему сердцу. Мне очень совестно, что по милости моей фантазии на эти маленькие головки обрушилась такая буря бед и горестных приключений, причем иные из них даже и погибли. Но погубить Юлиньку я решительно не в силах. В голове моей уже было составлено грустное и более близкое к действительности окончание ее приключений; но бог с ней, с действительностью,- прочь начатые главы! Юлинька должна быть совершенно счастлива. Если и читатели согласятся, что губить мою Жюли было бы слишком жестоко, я не стану жалеть о грустном окончании" (Дружинин, I, 379).

   Последующие художественные произведения Дружинина, печатавшиеся в "Современнике",- комедии "Маленький братец" (1849) и "Не всякому слуху верь" (1850),- были по самому жанру легкие и "благополучные".

   В основе повести "Шарлотта Ш-ц" (1849), имевшей подзаголовок "Истинное происшествие", лежала реальная история: жена немецкого поэта Генриха Штиглица покончила с собой, уповая, что ее смерть будет для мужа, переживающего гибель любимой, творческим побуждением. Но повествование воспринимается как оригинальный романтический анекдот, не более того, хотя сюжет под пером большого художника мог бы приобрести глубокий, многогранный, общечеловеческий смысл.

   Дружинин чем дальше, тем настойчивее стремился как в собственной жизни, так и в творчестве уходить от сложности и трудности бытия в светлый, изящный, веселый мир интимного кружка друзей, в мир творчества, игры, шуток... Мотивы такого рода заметны уже по ранним записям в Дневнике. Эти настроения усиленно стимулировались периодом "мрачного семилетия" 1848-1855 гг., когда серьезные и злободневные проблемы, как правило, были запретны в литературе. В области развлекательной беллетристики Дружинин не был оригинальным. Так называемые "светские" романы и повести, к которым можно отнести и "Жюли", в то время часто публиковались в "Современнике". Им отдали дань и сам редактор И. И. Панаев, и Д. В. Григорович, и М. В. Авдеев, и Евгения Тур. Да и объемистые романы Некрасова, написанные совместно с А. Я. Панаевой (ее псевдоним - Н. Станицкий): "Три страны света" (1848-1849) и "Мертвое озеро" (1851), если и не были "светскими", то уж, во всяком случае, весьма развлекательными и не претендующими на глубину.

   Однако в жанре фельетонной прозы Дружинин явился новатором, хотя он и использовал опыт французской и английской периодики и отечественного журнала "Библиотека для чтения", где редактор О. И. Сенковский много лет вел обозрения современной литературы явно в фельетонном духе. Недаром Дружинин в отличие от многих своих коллег достаточно положительно относился к Сенковскому, с удовольствием познакомился с ним, с удовольствием принял приглашение сотрудничать в "Библиотеке для чтения" и т. п.

   В "толстых" журналах сороковых годов ведущим критическим жанром, оценивавшим и даже во многом определявшим и общее состояние литературы, развитие ее методов и господство определенных родов и видов (например, поэзии или, наоборот, прозы), дальнейшее развитие художественной литературы, был жанр годового критического обзора. Его твердо и последовательно утверждал Белинский - вначале в "Отечественных записках", а с 1847 г. в обновленном "Современнике". Но после смерти Белинского и сменившего его в первом журнале Вал. Майкова жанр годового обзора выродился, превратился в россыпь отдельных характеристик, лишенных общего стержня. Попытка Ап. Григорьева возродить идейный и обобщенный обзор в журнале "Москвитянин", оказалась мало удачной, молодому критику не хватило концептуальности, целостности. Годовые обозрения вовсе утратили свой смысл при отсутствии критиков масштаба Белинского. Как верно заметил Дружинин в одном своем обзоре 1852 г., "из всех лохмотьев самые жалкие те, которые состоят из дорогой материи" (Дружинин, VI, 596).

   Дружинин стал создателем нового жанра, ибо в противовес серьезным и обобщающим годовым обзорам ввел ежемесячные фельетонные обозрения. Дебютируя в январе 1849 г. с новым циклом "Письма Иногороднего подписчика в редакцию "Современника" о русской журналистике", он выступал затем под этой рубрикой ежемесячно (исключая летние перерывы) в течение двух с лишним лет до апреля 1851 г. включительно, опубликовав 25 соответствующих "Писем". А когда у автора возникли некоторые разногласия с руководителями "Современника", недовольными чрезмерной "фамильярностью" фельетониста по отношению к "серьезным" темам, и он был приглашен сотрудничать в "Библиотеку для чтения", то он продолжил и там публикацию своих обозрений под сокращенным названием "Письма Иногороднего подписчика о русской журналистике" (начав не с новой нумерации, а продолжая старую, с письма 26-го. Не касаемся здесь некоторых деталей: отдельные "Письма" были написаны другими лицами, не всегда обозначался порядковый номер, иногда нумерация путалась и т. п.).

   Но связи с "Современником" сохранились. Там стали печататься фельетоны Дружинина "Письма Иногороднего подписчика об английской литературе и журналистике" (1852-1853), а в 1854 г. автор вернул в "Современник" и "Письма... о русской журналистике". И вослед Дружинину все журналы той поры рано или поздно ввели подобные обозрения, и даже многие газеты стали печатать месячные или ежеквартальные обзоры.

   Вот как объяснял Дружинин современное господство обозрения-фельетона в одном из своих "Писем" (1852): "Без прочной, строгой, ясно и подробно развитой эстетической теории не может быть критики, и до сих пор у нас нет критики, были только фельетоны, иногда по десяти листов печатных; фельетоны пламенные и изящные, шутливые и скучные, высокопарные и озлобленные, задорные, скучные и забавные, одним словом, фельетоны всех возможных сортов и разрядов. Одно время публика любила так называемую критику, усердно читала отчеты, разборы старых писателей и даже библиографию; теперь она очень расположена к ежемесячным обзорам журналистики; ей нравится фельетонная манера изложения, и будет нравиться до тех пор, пока не настанет время строгой критики" (Дружинин, VI, 597-598).

   Автор признает ограниченность жанра фельетона по сравнению с серьезным литературным обзором. Но фельетон позволял говорить о многом и разном, позволял избегать нежелательных конфликтов, полемики, литературных споров (Дружинин, VI, 13), а во-вторых, автор стремился к устранению всего "скучного", тяжелого, дисгармоничного, тревожного: "...беритесь за перо не иначе, как в минуту довольства собою и шутливости" (Дружинин, VI, 580). Дружинин преуспел в таком фельетоне, превращенном в живой рассказ о чем угодно: о погоде, о психологии, о событиях европейской и русской жизни главным образом анекдотического характера; в непринужденный разговор вкрапливался и анализ художественных произведений, проведенный со вкусом, воспитанным сороковыми годами, идеями Белинского.

   От фельетонов литературно-критических был естествен переход Дружинина к чисто развлекательным фельетонам, к своеобразной смеси очерка, фельетона, детективной повести, юмористического рассказа... В свое время они принесли автору широкую известность. Начал он этот жанр циклом "Сантиментальное путешествие Ивана Чернокнижникова по петербургским дачам" ("Современник", 1850) {Никем еще не был отмечен анонимный предшественник Дружинина. В Петербурге" журнале "Репертуар и пантеон" за 1845 г. (кн. 9) было напечатано "Фантастическое путешествие по петербургским дачам (из записок чертовидца)", где автор помощью черта (сравни друга Чернокнижникова по фамилии Шайтанов) посещая столичные пригороды и наблюдает разные комические сценки. Обилие совпадений наводит на мысль, что это ранний вариант "Чернокнижникова", принадлежащий молодому Дружинину.}. Фамилия героя произведена от слова "чернокнижие" - так в кругу "Современника" называли праздное времяпрепровождение, с изрядной дозой фривольности и т. п., друзья Дружинина, петербургские литераторы. Хотя в круг "чернокнижников" в разное время входили Некрасов, Д. В. Григорович, М. Н. Лонгинов, В. П. Боткин, И. С. Тургенев, Л. Н. Толстой и др., но инициатором и вдохновителем "чернокнижных" занятий и развлечений был Дружинин, что отразилось и в его очерках-фельетонах.

   Уже многократно отмечалось в исследовательской литературе, что "мрачное семилетие" 1848-1855 гг. отпугивало писателей разного рода репрессиями от серьезных социальных проблем, от обобщенных выводов и прогнозов. Это так. Но не следует забывать о каких-то внутренних побуждениях, душевных потребностях Дружинина, искренне тянувшегося к эксцентричному веселью в кругу друзей и активно вводившего в литературу элемент буффонады и шуточного гротеска (об этом еще будет у нас идти речь в связи с Дневником). "Чернокнижный" жанр был всегда дорог автору, он в разных вариантах продолжал его потом много лет, когда страна уже далеко ушла от "мрачного семилетия": "Заметки Петербургского туриста" ("Санкт-Петербургские ведомости" 1855-1856), "Заметки и увеселительные очерки Петербургского туриста" ("Библиотека для чтения", 1856-1857), "Заметки Петербургское туриста" ("Искра", 1860), "Новые заметки Петербургского туриста ("Век", 1861), "Увеселительно-философские очерки Петербургского туриста" ("Северная пчела", 1862-1863).

   Попутно с ранних лет участия в "Современнике" и в "Библиотеке для чтения" Дружинин писал много статей о зарубежной литературе, современной и классической. Не отказывался он и от чисто художественного творчества; романы, повести, рассказы, драмы он продолжал печатать на страницах близких ему двух журналов. Следует еще вспомнить и переводческую деятельность Дружинина: с 1856 по 1865 г. были опубликованы его добротные переводы четырех трагедий Шекспира: "Король Лир", "Кориолан", "Король Ричард III", "Жизнь и смерть короля Джона".

   Дружинин был очень трудолюбив и очень разносторонен в своих интересах, поэтому он всегда и выручал редакции журналов, особенно в трудные годы "мрачного семилетия". В некрологе на смерть писателя ("Современник", 1864, No 1) Некрасов прежде всего подчеркнул именно это: "Дружинин обладал, между прочим, удивительною силою воли и замечательным характером. Услышав о затруднении к появлению в свет статьи, только что оконченной, он тотчас же принимался писать другую. Если и эту постигала та же участь, он, не разгибая спины, начинал и оканчивал третью. Кто помнит блеск, живость, занимательность тогдашних фельетонов Дружинина, которые во всей журналистике того времени одни только носили на себе печать жизни,- тот согласится, что такой человек в данное время в редакции журнала мог ломаться сколько душе угодно. Дружинин был выше этого ломанья" (Некрасов, XI, 30).

   Мгновенный всероссийский успех первых повестей Дружинина нисколько не вскружил ему голову, и хотя он был явно преувеличенного мнения о своих художественных и юмористических способностях (это особенно видно по Дневнику), но слава не ослабила его трудолюбия, ответственности и - важного спутника всякого истинного таланта - постоянной требовательности к себе.

   К середине пятидесятых годов, когда явно рушились старые формы жизни и ощущалось веяние новой эпохи, зарождались новые и светлые надежды (смерть Николая I в 1855 г., поражение России в Крымской войне с Англией и Францией, обещания реформ, данные Александром II), окончательно сформировались социально-политические убеждения Дружинина. Он принадлежал к либеральному лагерю, ратовавшему за реформы, в том числе и за отмену крепостного права. И решительностью некоторых своих суждений он смыкался с демократами, а иногда и прямо выражая демократические тенденции русской жизни. Но он стоял за реформы мирным путем, ибо либералы решительно противились революционным акциям, не доверяя народу и стремясь сохранить status quo.

   Способности Дружинина как литератора, критика, журналиста получили более весомые и перспективные возможности, когда издатель В. П. Печаткин в 1856 г. предложил ему возглавить "Библиотеку для чтения". Уставший и постаревший О. И. Сенковский уже давно фактически не руководил журналом. Дружинин согласился и с осени 1856 г. стал редактором "Библиотеки..." Он, несомненно, уже накопил необходимый опыт для общей эстетической теории, к которой он несколько легкомысленно относился четыре года назад. Его переход к руководству "Библиотекой для чтения" совпал с прочным утверждением в критическом отделе "Современника" нового сотрудника - Н. Г. Чернышевского. Можно думать, что Дружинину, скорее всего, пришлось перейти в другой журнал, ибо Некрасов явно предпочел ему Чернышевского. Хотя Дружинин соглашался с некоторыми суждениями молодого критика, можно найти даже прямые параллели между оценками обоими критиками творчества современных писателей (например, Л. Толстого), но в целом позиции этих писателей были не только различны, а во многом и противоположны {Помимо указанной выше литературы, см.: Егоров Б. Ф. Дополнение к теме "Чернышевский и Л. Толстой".- В кн.: Н. Г. Чернышевский: Статьи, исследования и материалы. Саратов, 1962, 3, с. 313-316.}.

   Крайности теоретических концепций Чернышевского, проявившиеся в его диссертации "Эстетические отношения искусства к действительности" (1855): "принижение" искусства перед жизнью (искусство - "суррогат" жизни), акцентирование утилитарной, познавательной, логической, "объяснительной" функций искусства в ущерб художественной - вызывали решительные возражения Дружинина, как и некоторое предпочтение Гоголя и гоголевской ("натуральной") школы Пушкину, высказанное Чернышевским в ряде его статей. На страницах "Библиотеки для чтения" Дружинин выступил с программными статьями "А. С. Пушкин и последнее издание его сочинений" (1855) и "Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения" (1856). Автор противопоставляет Пушкина как идеально гармоничного и "светлого" писателя гоголевской школе в литературе, акцентирующей будто бы лишь грязные и темные стороны жизни. Эту школу и связанную с ней критику, от Белинского до Чернышевского, якобы защитницу "дидактического" искусства, Дружинин противопоставляет критике и искусству "свободному", "артистическому", опирающемуся не на злобу дня, а на "вечные" ценности и цели.

   Свои идеи Дружинин реализует и в более частных статьях-рецензиях "Библиотека для чтения": на "Стихотворения А. Фета", на повести Л. Толстого, на "Губернские очерки" Щедрина, "Очерки из крестьянского быта" А. Ф. Писемского, "Повести и рассказы" И. С. Тургенева и др. (1856-1857). Но критик в этих статьях ратует и за правду жизни, за знание быта, поэтому особенно высоко оценивает творчество Толстого, Писемского, Щедрина.

   Дружинин был всегда очень чуток к веяниям времени. Под давлением общего духа эпохи, литературно-критических статей Добролюбова Дружинин в конце пятидесятых годов стал значительно больше внимания обращать на этические проблемы. В рецензии на роман Гончарова "Обломов" ("Библиотека для чтения", 1859) он хотя и полемизирует с радикальной трактовкой Добролюбова, но в этом споре выдвигает на первый план не эстетические, а этические начала: подчеркивает нравственную чистоту Обломова и его превосходство перед Ольгой и Штольцем. В рецензии на "Сочинения В. Белинского" (Там же, 1860), как бы корректируя свои прежние упреки Белинскому в "дидактизме", Дружинин высоко оценивает его значение для литературы и критики.

   Дружинин чувствовал, что он как бы виноват перед памятью Белинского. Он, видимо, задумал написать специальную статью о деятельности замечательного критика, от которой в архиве сохранился, к сожалению, лишь небольшой срединный отрывок: "Такова была безграничная, великая любовь Белинского к русскому слову и русскому искусству. Нужно ли теперь распространяться о том, как повезло и как благотворно было это свойство даровитого критика в пору его начинаний? Мы теперь далеко ушли от тридцатых годов, литературы нашей никто не презирает, всякое удачное произведение находит себе сочувствие во всех слоях общества, в литературе беспрепятственно высказываются идеи разумного прогресса - а несмотря на то, кто из нас, самых расположенных к ней лиц, не чувствует, до какой степени нам еще нужны люди, с любовью к литературе, хотя бы сколько-нибудь подходящей к любви Белинского. Взглянем хотя <бы> на современную журналистику, даже откинув от нее все издания, предпринятые для спекуляции или почему-нибудь не достойные внимания - разве..." {ЦГАЛИ, ф. 167, оп. 3, No 107, л. 75.}. Подобными идеями автор снова вписывался в ряд ведущих критиков.

   С другой стороны, чуткий Дружинин осознавал, что в целом его время прошло, наступала другая эпоха, и он прекратил с 1861 г. критическую деятельность в области русской литературы. В 1864 г. его не стало.

  

   Многолетний Дневник Дружинина отразил все этапы его жизни и творчества. В сохранившейся части он охватывает 1843-1858 гг. Дневник этого писателя, впервые публикуемый в настоящем издании, помимо его общекультурной, исторической ценности, важен тем, что по-новому раскрывает мировоззрение, внутреннее состояние, неповторимую индивидуальность автора. Конечно, необходимо делать коррективы на авторские установки относительно "чужого глаза", т. е. сознательные установки на возможность чтения дневника другими лицами, а кроме того, следует осторожно относиться к саморазоблачающим откровенностям автора. Например, он пишет о своей лености, эгоизме и т. п. Даже в художественных набросках Дружинин, со свойственным ему обостренным вниманием к неверному звуку и неприятием фальши, может усмотреть своего рода "ложь" (ср. высочайшую требовательность Л. Толстого к себе как человеку и художнику, отображенную и в публицистике, и в письмах, и в дневниках: там тоже найдем сходные упреки и самоупреки во "лжи"). Необходимо помнить об этом. Дневник Дружинина оказывается замечательным документом, раскрывающим совершенно неизвестные стороны характера, поведения, взглядов автора и проясняющим некоторые обстоятельства, пусть даже и известные в общих чертах исследователям.

   Материалы дневников особенно важны для изучения внутреннего мира лиц, раскрывающих в статьях, повестях, устных беседах, письмах лишь часть своей души и жизни, оставляя для себя многое, особенно то, что касается тонкостей личных, интимных переживаний. И наоборот, у писателей, довольно откровенно несущих читателю или собеседнику все глубины своей натуры, все тайны своих воззрений, дневники, как правило, менее интересны.

   Смеем утверждать, что у Льва Толстого дневник, если не считать некоторых важных подробностей, мало что добавляет нового к его художественным и публицистическим произведениям, к письмам, к устным беседам. В то же время ровесник Толстого, осторожный и замкнутый Чернышевский, оказался бы для исследователя как личность, как индивидуальность, как социальный тип несравненно более обедненным и односторонним, если бы не были известны его дневники.

   В творчестве Дружинина мы находим много противоречивого, часто даже не в связи с глубиной и сложностью взглядов, а из-за путаницы, слияния сразу нескольких систем или факторов, воздействующих на письменный (или печатный) текст. А Дневник помогает кое-что распутать, разобраться в противоречивости и объяснить многое, что осталось бы навсегда непонятным или даже загадочным.

   Записи Дневника запечатлели побуждения человека живого ума, широкого кругозора, благородного и независимого. Его общественный темперамент объясняет его роль в журналах, к сотрудничеству в которых он умел привлечь многих литераторов. В свете его культа дружбы и солидарности между писателями становится ясным, почему именно Дружинин стал организатором Литературного фонда.

   Дореволюционные и советские исследователи считали, что воздействие школы Белинского обусловило успех ранним повестям Дружинина, а затем он увлекся "чернокнижием", бытовым и творческим, придерживался либеральных принципов и был глашатаем "чистого искусства". Автор этих строк внес в эту концепцию некоторые уточнения, обнаружив, что во второй половине пятидесятых годов Дружинин стал осторожно отказываться от крайностей эстетизма - не без влияния Чернышевского и Добролюбова {Егоров Б. Ф. Очерки по истории русской литературной критики середины XIX века. Л., 1973, с. 121-124.}. Н. Н. Скатов в своих статьях о Дружинине еще больше подчеркнул связанность его критики с критическими работами Чернышевского и Добролюбова, и в сходстве, и в отличии {Скатов Н. Н. А. В. Дружинин - литературный критик.- Русская литература, 1982, No 4, с. 117-121, то же в кн.: Дружинин А. В. Литературная критика. М., 1983, с. 12-26.}. Но тем не менее все исследователи признали, что к началу шестидесятых годов иссякают творческие возможности Дружинина.

   Не следует думать, что издание Дневника разрушает эту схему - он лишь значительно уточняет и корректирует ее. Если говорить об общем и о главном, то самое существенное, что вносит Дневник в наше понимание личности и творчества Дружинина,- это свидетельства о большей демократичности писателя, чем казалось ранее. Чуть ли не с первых страниц Дневника звучат тирады против сословного и корпоративного разделения общества, против принуждения и эксплуатации; заметно внимание к человеку независимо от его общественного положения. Особенно ярка запись от 16 января 1846 г.: "Боже мой, за что на одного человека, который ест трюфли, сотни глодают черствый хлеб, на одного, который сидит в театре, десятеро бедняков мерзнут около лошадей на подъезде, на одного офицера, который сидит покойно в караульной комнате, десятки солдат жмутся в одной комнатке и сидят сутки на хлебе и воде, не смея заснуть более двух часов". А дальнейшие рассуждения об обездоленности простолюдинов как будто протягивают прямые нити к многим соответствующим тирадам Салтыкова-Щедрина пятидесятых-шестидесятых годов; очерк спокойной, безропотной кончины простого человека как бы предваряет рассказ Л. Толстого "Три смерти". Острое чувство социальных несправедливостей, сочувствие к униженным говорят о родстве его прозы с магистральными проблемами русской литературы.

   Дружинин думает об улучшении жизни своих крестьян (см. записи от 23 сентября и 22 ноября 1853 г.), он сочувствует солдатам в их тяжкой армейской жизни. Поверхностные "воинственные" очерки, касающиеся событий Крымской войны, вызывали у него отвращение именно в связи с раздумьями о солдатских судьбах. Когда 8 октября 1854 г. Дружинин описывает, как его крестьян сдают в рекруты, он при виде народного горя не удерживается от гневных слов в адрес "всех бесстыдных мерзавцев, толкующих о трофеях, военной славе и прочем в таком роде". Трезвые очерки офицерской и солдатской жизни, содержащиеся в Дневнике (см., например, запись от 10 августа 1845 г.), многое разъясняют в художественных произведениях Дружинина (см., например, описания военных сцен и прямые антивоенные тирады в "Рассказе Алексея Дмитрича").

   Дружинин, несомненно, по воспитанию и убеждениям был деятелем либерально-дворянского лагеря, даже "аристократом". И многие его высказывания подчас как-то не вяжутся с демократизмом (для сравнения напомним: М. Бакунин, к примеру, несмотря на революционно-демократические принципы, в быту часто вел себя как настоящий барин и законченный эгоист). Когда мы читаем прямые политические высказывания Дружинина, в том числе и в Дневнике, то в них чаще всего соседствуют откровенно либеральные воззрения с откровенным же политическим антидемократизмом (см., например, запись от 17 сентября 1845 г.).

   Мировоззрение Дружинина вобрало устои, свойственные людям его круга, его домашней среде, офицерской аристократической молодежи Пажеского корпуса. Но общий дух эпохи, писательская среда (Григорович, Боткин, Анненков, Тургенев), в которой он вращался, поддерживали его либеральные настроения. Была, однако, и другая среда, которая тоже оказала существенное воздействие на воззрения писателя: было солдатское и крестьянское окружение. И был деятель большого влияния - Белинский... Органический душевный демократизм тянул Дружинина к художнику Федотову, поэту и критику Ап. Григорьеву, драматургу Островскому - об их творческих и человеческих достоинствах он оставил ценные заметки как в Дневнике, так и в статьях.

   В личности, в привычках, в поведении Дружинина смешивались разнородные стихии, в Дневнике запечатлен противоречивый образ писателя. Мы ради исторической правды не должны закрывать глаза на "аристократические" пристрастия Дружинина, что, конечно, существовало (отметим органическую психологическую несовместимость Дружинина с кругом литераторов-семинаристов по образованию и воспитанию). Но не следует прямолинейно воспринимать дворянское "джентльменство" Дружинина. Как видно из Дневника, "аристократизм" автора оказывается защитной реакцией против тех же "аристократов", представителей "света", против пошлого мира офицеров и чиновников и даже против собственной семьи (с матушкой и братьями, между прочим, Дружинину трудно жилось под одной крышей). И в этом же контексте следует читать частые пассажи в Дневнике относительно одиночества и чуждости миру, обществу: "Он был чужестранец, как и я" (16 августа 1855 г.). Эти слова оказываются грустной констатацией реальности, которую следовало бы изменить. Как счастлив бывал Дружинин, когда ему удавалось сблизиться с людьми, живущими близкими ему духовными и творческими интересами!

   Природные и еще усиленные воспитанием и привычками Дружинина качества "джентльмена" - аккуратность во всем, от дел до одежды, точность, сдержанность, ответственность, владение собой - давали подчас повод знакомым то шутя, то серьезно называть его "дэнди". Но ведь эти черты его личности нисколько не свидетельствуют о противостоянии демократическому идеалу. Многое, что сам Дружинин истолковывал как "дэндизм", на самом деле оказывалось глубоко человечным. Таков, например, лейтмотив, проходящий сквозь весь Дневник, да и вообще сквозь всю жизнь писателя: стремление к ограничиванию своих потребностей, довольство малым, постоянное благодарение судьбе за доставленное ему счастье. Есть два противоположных человеческих типа: одни бранят судьбу за недоданное им в жизни, другие же благославляют ее за то, что она им дала.- Дружинин явно принадлежал ко второй категории. Более того, он готов был не только благодарить судьбу, но и упрекать себя за то, что он не пользуется данными ему возможностями и не работает в полную силу. А ведь он был постоянно болен, слаб, труд и напряжение были для него нелегки, но Дружинин и здесь был настоящим джентльменом, он не любил распространяться о своих болезнях и жаловаться. Проницательный Тургенев однажды сказал Дружинину: "...у вас счастие зависит от ровного характера <...> Вы проживете не очень долго, однако ж не мало. Будете счастливы, или, скорее, не будете несчастливы" (Дневник от 16 января 1854 г.).

   Может показаться, что другой лейтмотив и Дневника, и художественных произведений, и очерков - пафос наслаждения - противоречит выше сказанному. Нисколько. Прежде всего следует учесть, что радикальная европейская и русская общественная мысль сороковых годов (европейская даже раньше) идею наслаждения жизнью связывала с раскрепощением человека от феодальных и буржуазных пут (социальных и нравственных), от догм христианского аскетизма, связывала с правом человека на полное счастье. И все утопические социалисты, особенно Ш. Фурье, и писатели типа Жорж Санд, и радикальные публицисты Франции ратовали за радости бытия как за один из самых существенных аспектов личного счастья. То же самое мы наблюдаем в философской мысли, особенно у немецких левогегельянцев. Л. Фейербах сделал борьбу за счастье человека, за его право на счастье и на наслаждение одной из самых главных своих философских и социологических тем. Как он подчеркивал во "Фрагментах к характеристике моей философской биографии" (1846), "разумное наслаждение настоящим составляет единственную разумную заботу о будущем" {Фейербах Л. Избр. филос. произведения. М., 1955, т. 1, с. 253.}.

   Проблема счастья и наслаждения очень много занимала Белинского и Герцена, она перейдет от них к шестидесятникам, к Чернышевскому и Писареву. Так что Дружинин отнюдь не противостоял общей демократической линии в истории русской и западноевропейской общественной мысли. Поэтому, когда он в записках от весны 1847 г. провозглашает: "Жизнь есть наслаждение", ратует за гармоничное развитие и проявление всех свойств и способностей человека, а затем отмечает, что в современном неблагополучном обществе человек испытывает не наслаждение, а страдание, и чем более развитой человек, тем этих страданий больше, то здесь Дружинин находится в русле самых радикальных принципов современной ему этики.

   Наслаждение Дружинина, разными видами искусства, науками, товарищеской беседой, поездками или прогулками запечатлены с талантом большого литератора. Он не любил крайностей - ни жеманства, ни аскетизма, ни бездуховной чувственности. Да и не следует преувеличивать вообще его тяготение к земным радостям, хотя за ним (как и за Боткиным) утвердилась еще прижизненная "худая" слава "чернокнижника". Но достаточно внимательный читатель фельетонов и Дневника удивится такой славе - слишком много блеска, таланта, да и наивности во всех описанных там "похождениях". И как далеко это от развлечений так называемой "золотой молодежи". Французский путешественник де Кюстин, бывший в России в 1839 г., дал колоритный очерк московских светских шалопаев, описывая "связи этих развратников не только с погибшими женщинами, но и с молодыми монахинями, весьма своеобразно понимающими монастырский устав",- во время одного кутежа в присутствии де Кюстина князь Н. даже сочинил от имени всех "куртизанок" Москвы петицию властям с просьбой обложить женские монастыри соответствующими налогами {Маркиз де Кюстин. Николаевская Россия. М., 1930, с. 221-223.}...

   Отметим, что Дружинин вообще придерживался нравственных запретов в "чернокнижной" области (см., например, рассуждение в Дневнике от 10 сентября 1854 г. о "чужих женах", отвращение к гаремам из крепостных крестьянок и т. п.). Ценны также постоянные критические самонаблюдения и замечания автора Дневника в свой адрес, пафос нравственного самоусовершенствования, что опять же сближает Дружинина с Л. Толстым, который весьма интенсивно освещал эту тему в своих дневниках.

   И еще один аспект следует учесть - культ дружбы. Дружинин стремился выйти из узкого семейного круга, но его стремление к независимости не вело к отчуждению, хотя такое стремление было всегда характерным для Дружинина. Ему органически необходимы были собеседники, и не один, а несколько. В "Рассказе Алексея Дмитрича" есть интересное лирическое отступление автора-повествователя: "В уединенной беседе человек является великим подлецом: отступается от своих убеждений, спорит без увлечения, потакает такому человеку, над которым верно бы посмеялся, если б был сам-четверт или сам-пят" (Дружинин, I, 110). Ранний Дневник полон сетований на одиночество, скуку, на отсутствие друзей. 10 августа 1845 г. Дружинин записал в Дневнике: "Мне надо двух-трех людей молодых, очень молодых, с горячей душою, с верой в душу, в славу, в труд, в поэзию, в науку" {Поразительное совпадение! Когда Дружинин взял в свои руки "Библиотеку для чтения", П. В. Анненков в письме к нему от 1 сентября 1856 г. советовал: "Но ради бога, ищите вы молодых людей, чтоб разбавить дух мертвечины, который неизбежно нанесут вам однокорытники наши, уже давно усопшие <...> Изобретите вы, во что бы то ни стало, пару молодых, независимых, капризных, дерзких и несносных талантов" (Письма, с. 26).}.

   Дружинин очень тосковал в молодые годы без своего круга и тем более был обрадован, когда он, наконец, в редакционном кружке "Современника" нашел товарищей, близких ему по духу. Дружба с ними - с Боткиным, Анненковым, Тургеневым, Григоровичем, а позднее с Л. Толстым - нашла заметное отражение в Дневнике. Дружинин устраивал домашние вечера, совместные прогулки и поездки; писатели то отправлялись большой компанией к Тургеневу в Спасское-Лутовино, в Орловскую губернию, то совершали поездки (правда, уже вдвоем - Дружинин с Григоровичем) на север, к Чудскому озеру, в имение самого Дружинина. Григорович, не очень-то серьезно относившийся к Дружинину, несколько насмешливо описывает петербургские собрания у своего сотоварища: "Общество литераторов предпочитал он всякому другому; любил литературные сходки и прения; с этой целью завел он у себя вечера, кончавшиеся обильным ужином. Он выказывал особую заботливость, чтобы вечера эти были как можно оживленнее, веселее <...> Букет увеселения состоял, главным образом, в том, чтобы присутствующие, держа друг друга за руки, водили хороводы вокруг Венеры (статуя Венеры Медицейской.- Б. Е.) и пели веселые песни" {Григорович Д. В. Литературные воспоминания. М., 1961, с. 146-147.}.

   Литературные вечера - это Григорович подчеркнул справедливо - были хозяину особенно милы. Рыцарственное отношение к товарищам отмечали все писавшие о Дружинине, но особенно тепло об этой черте отозвался Некрасов: "Это был характер прямой и серьезный. Несмотря на видимую мягкость свою и отвращение от крайностей, это был человек самый крайний там, где того требовали обстоятельства. У него не было отношений натянутых или двусмысленных... "Это едрило",- говорил Дружинин о человеке, который ему не нравился, и отворачивался от него, не справляясь, как это отразится на его житейских делах. Зато он умел любить своих друзей, неохотно изменял о них доброе мнение и считал долгом вступаться за них всякий раз, как слышал суждение, казавшееся ему несправедливым или преувеличенным. Эта благородная черта характера придавала какую-то величавую простоту и в то же время значительность отношениям Дружинина к своим друзьям - чувствовалась их цена. Дружинина искренне любили и уважали" (Некрасов, IX, 430-431).

   Дружеские встречи Дружинина были косвенным отражением общедемократических и общесоциалистических (разумеется, в утопических вариантах) поисков новых форм отношений между людьми в середине XIX в. В этих формах чувствуется отблеск принципов братства, идущих от сенсимонистских общин и фурьеристских фаланстеров через идеи семьи и дружбы, исповедуемые Жорж Санд, к жизни в складчину многих петрашевцев (в дальнейшем прямой путь от них шел к принципам Чернышевского). И именно в связь с этим следует поставить организацию Фонда помощи нуждающимся литераторам и ученым - мысль, впервые пришедшую к Дружинину (или, по крайней мере, впервые высказанную), как видно из Дневника, 14 ноября 1856 г. После ряда усилий по его инициативе в 1859 г. было организовано в России "Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым" {Подробнее см.: Гаевский В. П. А. В. Дружинин как основатель Литературного фонда. В кн.: XXV лет, 1859-1884: Сб. статей, изданный Комитетом общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым. СПб., 1884, с. 423-434.}. Создание Литературного фонда (в измененном виде существующего и по сию пору при Союзе писателей СССР) - значительная общественная и историческая заслуга Дружинина перед русской культурой. И тяготение к союзу единомышленников может быть объяснено и вписано в сферу интересов известного круга писателей при учете своеобразного пафоса товарищества, который был характерен для Дружинина, пафоса доброты, участия в судьбе ближнего, готовности всегда помочь ему (примечательны неоднократные выражения его радости по поводу организации Литературного и Шахматного клубов в записях 1855-1856 гг.).

   Дневник многое объясняет не только в жизни и деятельности Дружинина, но также в жизни и деятельности ведущих писателей середины XIX в. Некоторые записи Дневника уже были использованы в научных биографиях писателей и журналистов той поры, а после публикации в нашем издании всего текста послужат еще более широко и плодотворно исследователям самых различных гуманитарных областей. Например, Дневник будет очень полезен для историков русского литературного стиля - в частности, откровенной установкой автора на разговорную речь. Дружинин отметил 19 января 1855 г.: "Фельетон должен окончательно сблизить речь разговорную с писаной речью и, может быть, со временем сделает возможным то, что нам давно надобно,- разговор на русском языке в обществе". Дневник, как и свои фельетоны, Дружинин писал удивительно непринужденно.

   В целом публикуемый Дневник является замечательным памятником русской культуры. Помимо обилия конкретных сведений из области литературы, журналистики, общественной жизни середины XIX в., он содержит богатый художественный материал, показывающий наряду с известными повестями автора, как писатель, чуткий к традициям отечественной и западноевропейской литературы и к новым веяниям эпохи, смог создать произведения, которые вошли в фонд русской культуры и явились по целому ряду признаков предвестьем будущих творений Тургенева, Толстого, Достоевского.

  

   В заключение следует сказать, что после самых поздних записей в Дневнике в 1858 г. Дружинин еще несколько лет усердно трудился в литературной и журналистской сферах. Правда, отсутствие успеха "Библиотеки для чтения" заставило его в 1860 г. отказаться от редактирования этого журнала. Он довольно активно писал в последующие годы фельетоны, очерки, обзоры современной английской литературы (публикуя их в "Русском вестнике", "Веке" "Санкт-Петербургских ведомостях").

   Дружинин сочувственно встретил крестьянскую реформу 1861 г., содействовал освобождению своих крепостных, увидел противоречия пореформенной жизни в русской деревне. Свои наблюдения над новым бытом писатель реализовал в последнем прижизненном цикле очерков "Из дальнего угла С.-Петербургской губернии", опубликованном в "Московских ведомостях" 1863 г.

   19 января 1864 г. Дружинин умер: многолетняя чахотка сломила его. Скромные похороны, на которых присутствовали Некрасов, Тургенев, Анненков, Боткин, Фет и другие литераторы, состоялись на петербургском Смоленском кладбище. Ворота кладбища были видны из той холостяцкой квартиры, где писатель любил устраивать свои литературные вечера; а еще раньше, в трудное холерное лето 1848 г., унесшее много человеческих жизней в Петербурге, он там, может быть, в подражание столь любимому им Пушкину ("Пир во время чумы") устраивал товарищеские пирушки. Однако облик Дружинина как-то плохо вяжется с темой смерти. Он, постоянно больной, немощный, всегда ратовал за жизнь, за разнообразие и яркость бытия, за светлое и гармоничное начало во всем. Эти мотивы пронизывают и публикуемые нами произведения писателя.

   Вместе с изданным в 1983 г. "Советской Россией" сборником критических статей Дружинина настоящий том предлагает современному читателю лучшее из созданного писателем. Произведения Дружинина - и художественные, и документальные, и литературно-критические - важное звено в истории русской литературы и журналистики, и история нашей гуманитарной культуры выглядела бы без них обедненной, неполной.