"Полное собран³е сочинен³й" Ивана Козлова. СПБ. 1855.
Собран³е сочинен³й, т. VII, 1865
Кто такой былъ Козловъ? когда умеръ Козловъ? въ которомъ году написалъ онъ своего "Чернеца", когда-то пользовавшагося популярностью въ Росс³и? Отчего онъ называетъ себя слѣпцомъ-поэтомъ и оплакиваетъ потухш³й свѣтъ своихъ глазъ? Былъ ли онъ въ самомъ дѣлѣ слѣпъ, или представлялся слѣпцомъ для красоты слога? Съ кѣмъ изъ своихъ литературныхъ товарищей Козловъ былъ особенно близокъ? Какъ смотрѣла современная ему критика на "Чернеца", "Наталью Долгорукую" и переводы слѣпца-Козлова? Самъ Козловъ, какъ кажется, былъ человѣкомъ весьма образованнымъ - гдѣ получилъ онъ свое образован³е? Во многихъ своихъ произведен³яхъ онъ упоминаетъ о царскихъ милостяхъ и о благосклонномъ вниман³и Августѣйшихъ особъ къ его музѣ - въ чемъ заключались эти милости, и чья благая рука поддерживала на трудномъ пути жизни слѣпца-Козлова, одного изъ образованныхъ, кроткихъ, полезныхъ дѣятелей нашей словесности? Когда началъ писать Козловъ, и когда кончилъ? Въ какую категор³ю поэтовъ надо намъ отнести Козлова, автора "Чернеца", переводчика прелестнѣйшихъ произведен³й изъ Байрона, Скотта, Борнса, Тасса и Кэмбелля? Вотъ какого рода вопросы каждый русск³й читатель, особенно молодой и не имѣющ³й большого собран³я книгъ подъ рукою, вправѣ дѣлать человѣку или нѣсколькимъ человѣкамъ, издавшимъ въ свѣтъ "Полное Собран³е Сочинен³й Ивана Козлова". У насъ нѣтъ еще пространныхъ энциклопедическихъ лексиконовъ (пока мы должны довольствоваться однимъ "Справочнымъ Энциклопедическимъ Словаремъ"), да еслибъ они и были, это не избавило бы издателя Козлова отъ необходимости приложить къ сочинен³ямъ покойнаго поэта возможно полную его б³ограф³ю. Есть что-то небрежное и непр³ятное въ издан³и полныхъ сочинен³й какого бы то ни было писателя, безъ б³ограф³и, замѣтокъ и комментар³евъ на его произведен³я. Если литераторъ писалъ и заслуживаетъ послѣ смерти своей быть изданнымъ въ приличномъ видѣ,- тѣмъ болѣе заслуживаетъ онъ подробнаго упоминан³я о своей дѣятельности. Есть требован³я литературнаго прилич³я, которыми нельзя пренебрегать безнаказанно. Издатели "Полнаго Собран³я Сочинен³й И. Козлова" поступили вдвойнѣ не ловко и въ отношен³и къ покойному поэту, и въ отношен³и къ читателю, а сверхъ того и сами себѣ нанесли вредъ, сдѣлавши все издан³е чѣмъ-то неполнымъ, бѣднымъ, недостаточнымъ, и - просимъ прощен³я за простонародное выражен³е - "обгрызеннымъ". Если большинство людей, основательно занимающихся русской литературой, имѣютъ смутное понят³е о личности Козлова и о случайностяхъ его поэтической дѣятельности,- можно легко судить, до какой степени б³ограф³я поэта необходима къ собран³ю его сочинен³й. Долгомъ считаемъ напомнить объ этомъ гг. издателямъ "Полныхъ Сочинен³й Русскихъ Авторовъ", присовокупляя при томъ, что если бъ имъ дѣйствительно захотѣлось добавлять къ своимъ книжкамъ по хорошей б³ограф³и нашихъ старыхъ писателей, они найдутъ для работы подобнаго рода много способныхъ людей и въ Москвѣ и въ Петербургѣ. Стоитъ только глядѣть на свое издан³е внимательно и желать ему улучшен³й, а люди найдутся,- и за дѣльными статьями остановокъ не будетъ.
Нѣтъ сомнѣн³я что б³ограф³я Ивана Ивановича Козлова, написанная со знан³емъ дѣла и съ теплымъ чувствомъ, способна будетъ навести читателя на благотворныя и полезныя мысли. Если жизнь всякаго существа, играющаго роль въ извѣстной сферѣ, стоитъ изучен³я и вниман³я, какого же вниман³я стоитъ жизнь человѣка благородно-развитаго, образованнаго, кроткаго духомъ, но удрученнаго всевозможными бѣдств³ями, и въ собственномъ своемъ внутреннемъ м³рѣ ищущаго силы на борьбу съ ними? Если поэз³я и словесность на всѣхъ поприщахъ жизни нашей являются отрадными свѣтилами,- какой высокой интересъ принимаютъ онѣ, являясь во всемъ блескѣ ихъ утѣшительной силы, въ своемъ вл³ян³и на жизнь несчастнаго поэта? Разбирая жизнь поэта Козлова, мы убѣждаемся въ одной истинѣ, которая стоитъ десяти великихъ открыт³й - въ той истинѣ, что поэз³я есть дивное благо, сближающее человѣка съ духовною жизнью, умягчающее его горе, мирящее его со страдан³ями, благо - трудно замѣнимое. Тутъ-то увидимъ мы, какъ поэз³я, многими изъ насъ до сей поры считаемая за роскошь жизни за возвышенное наслажден³е счастливыхъ дилетантовъ м³ра,- является насущнымъ хлѣбомъ страдающаго человѣка, свѣтлымъ лучомъ сходитъ къ одру недуга, озаряетъ пр³ютъ бѣдности облекается въ плоть и кровь, и, взявши за руку изнемогающаго труженика, говоритъ ему: "ты не все потерялъ, потому-что я съ тобою"! Все, о чемъ мы говоримъ теперь, совершилось въ жизни Козлова. Волшебный м³ръ поэз³и для него не былъ волшебнымъ м³ромъ, пѣсни поэтовъ не казались ему отдаленнымъ голосомъ, книги для нашего страдальца были болѣе чѣмъ книгами: свѣтлая богиня вьявѣ подходила къ его бѣдному одру, и протягивала больному свою могучую руку. Поэтъ далеко непервоклассный и дѣятель не очень блистательный, Козловъ взялъ отъ поэз³и все, что она могла дать ему,- забвен³е бѣдъ, сладк³я минуты мечтан³я, двойную жизнь, часы полезнаго труда, духовное зрѣн³е, замѣнившее ему потухш³я очи. Муза обошлась съ темнымъ своимъ поклонникомъ по царски, какъ царица, съ наслажден³емъ отирающая слезы страждущихъ и обремененныхъ, она осыпала своими дарами больного, темнаго, едва замѣтнаго труженика. Передъ музою Козловъ былъ великъ, потому что былъ несчастенъ и любилъ поэз³ю.
Иванъ Ивановичъ Козловъ родился въ 1774 году, въ Москвѣ, если не ошибаемся. Въ Москвѣ же прошли лучш³е года его свѣтлой жизни. Москва, московск³я окрестности, московское общество занимали въ воспоминан³яхъ поэта, до самой кончины его самое замѣтное мѣсто. Изъ краткаго изображен³я жизни Козлова, въ настоящую минуту находящагося у насъ передъ глазами, узнаемъ мы, что Козловъ "имѣя прекрасную наружность, будучи ловокъ, любезенъ и весьма хорошо образованъ, считался душею свѣтскихъ обществъ". Произведен³я слѣпого поэта, какъ источники его б³ограф³и, не ноперечатъ такому отзыву. Изо всѣхъ п³итовъ, когда либо писавшихъ о старой Москвѣ (и Боже мой, сколько высокопарныхъ и восторженныхъ пѣснопѣн³й порождено было нашей древней столицей!), изо всѣхъ людей, говоримъ мы, вдохновлявшихся Москвою и московскими пр³ятностями, Козловъ лучше чѣмъ кто либо описывалъ свой любимой городъ и его знаменитыя окрестности. Къ Москвѣ, гдѣ промелькнули лучш³е дни поэта, гдѣ онъ страдалъ, любилъ и отдалъ свое сердце, къ Москвѣ тянулась вся его душа, и тамъ всего яснѣе и ярче видѣли глаза, сомкнутые недугомъ. Лучш³я страницы Козлова внушены воспоминан³емъ о Москвѣ, картинами Москвы, историческою жизнью Москвы. Въ первый разъ испытывая силу своей фантаз³и, пытаясь оторваться отъ душной дѣйствительности,- Козловъ рисуетъ себѣ Москву и говоритъ о ней съ Жуковскимъ:
Какъ ты, мой другъ, я не скитался
Въ чужихъ далёкихъ сторонахъ:
Все родина въ моихъ мечтахъ,
Однажды, какъ-то я забылся
Обманчивымъ, но сладкимъ сномъ:
И вдругъ далёко очутился
Одинъ на берегу крутомъ -
Тамъ, у родной Москвы. День знойный,
Мнѣ снилось, ярко догаралъ,
И вечеръ пламенно-спокойный
Но всей красѣ своей блисталъ;
Внизу Москва-рѣка сверкала,
Игриво рощу обтекала;
Въ дали гористой подъ селомъ
Былъ видѣнъ лѣсъ, желтѣли нивы,
А близъ Дербента надъ прудомъ
Тѣнистыя дремали ивы,
И зеленѣло за рѣкой
Дѣвичье поле предъ глазами,
И монастырь бѣлѣлъ святой
Съ горящими, какъ жаръ, крестами...
И зелень рощей и полянъ
Сливалась съ твердью голубою;
И стлалса золотой туманъ
Надъ бѣлокаменной Москвою.
Стихи подобнаго рода не сочиняются вслѣдств³е раздражен³я плѣнной мысли, не пишутся на тему, заблаговременно избранную. Въ нихъ очевидно лежитъ душа и кровь самого пѣвца, ихъ значен³е и горячность, не подлежа никакому сомнѣн³ю, представляютъ плодъ всей опытности писателя, соединенный съ гармон³ей самой задушевной пѣсни.
И такъ, Иванъ Ивановичъ Козловъ, проживая въ Москвѣ, былъ веселъ, влюбленъ, любимъ и счастливъ. Онъ женился на любимой женщинѣ (гласитъ некрологъ, изъ котораго мы уже взяли три строки для сообщен³я ихъ читателю) "и соединивъ такимъ образомъ радости домашней жизни съ блескомъ и удовольств³ями свѣта, былъ совершенно счастливъ; но вдругъ ударъ паралича лишилъ его ногъ, и, на 20 году жизни, приковалъ къ одру страдан³й, съ котораго Козловъ уже никогда не вставалъ. Черезъ нѣсколько времени послѣ удара паралича, онъ лишился зрѣн³я... Вмѣстѣ съ тяжкой болѣзнью, поэтъ былъ еще обремененъ бѣдностью. Иванъ Ивановичъ, прострадавъ около двадцати лѣтъ, умеръ въ 1838 году въ С.-Петербургѣ".
Короткое, грустное свѣдѣн³е - къ сожалѣн³ю не совсѣмъ вѣрное по числамъ. Если Козловъ родился въ 1771 году и очутился на одрѣ болѣзни, имѣя 20 лѣтъ отъ роду, значитъ онъ занемогъ около 1801 года стало-быть страдалъ не двадцать, а тридцать четыре года, ибо кончина его послѣдовала въ 1838 году. Вѣроятно въ нашихъ матер³алахъ есть ошибка хронологическая. Но двадцать лѣтъ, или тридцать четыре года томился Козловъ въ своей болѣзни, для нашей задачи все равно, ибо намъ нужна сущность дѣла, а не разсчеты времени.
До своего несчастья, Козловъ никогда не пускался въ литературу, но обладая, какъ мы сказали, замѣчательнымъ для своего времени образован³емъ, любилъ читать и говорить о прочитанномъ. Онъ зналъ въ совершенствѣ французск³й и итал³янск³й языки, обладая хорошею памятью, могъ читать наизусть всего Расина, Тасса и мног³я мѣста изъ Данта. Успѣхи родной словесности не могли не занимать члена того общества, которое проливало слезы на берегахъ лизина пруда и ѣздило гулять въ Кунцово съ Кларисой или переводами Стерна въ карманѣ. Карамзинъ, человѣкъ сдѣлавш³й для русскаго просвѣщен³я можетъ быть болѣе нежели для него сдѣлали всѣ наши величайш³е писатели, взятые вмѣстѣ, пользовался безграничнымъ обожан³емъ Козлова и (какъ можно судить по нѣкоторымъ стихамъ послѣдняго) былъ съ нимъ знакомъ лично. Идолъ всѣхъ своихъ друзей, находчикъ и открыватель всего ген³альнаго и новаго для русскихъ читателей,- ораторъ "подъ сѣрымъ юберрокомъ", владѣющ³й даромъ увлекать и вразумлять головы самыя непонятливыя, Карамзинъ могъ казаться человѣкомъ безъ недостатковъ, за исключен³емъ одной слабости, то-есть чрезвычайно мягкаго духа, побуждавшаго его чтить убѣжден³я во всякомъ человѣкѣ, хотя бы эти убѣжден³я прямо шли на перекоръ всему, что чтилъ и любилъ Карамзинъ. Слабость эта впрочемъ сдѣлалась только тогда слабостью, когда ее перенимали и примѣняли къ дѣлу; она была слабостью поклонниковъ Карамзина, но въ немъ самомъ сказанная черта показывала натуру истинно свѣтлую, высоко-вознесшуюся надъ м³ромъ, любящую родину и въ высшей степени способную на благо. Терпя псевдоклассицизмъ, поощряя и плохихъ поэтовъ, боясь рѣзкихъ сужден³й въ критическомъ м³рѣ, Карамзимъ поступалъ какъ велик³й и нѣжный наставникъ причудливыхъ, недостаточно развитыхъ поколѣн³й. Но поступая такимъ образомъ, онъ незамѣтно клалъ печать своей личности на всѣхъ своихъ поклонниковъ, и поклонники эти являлись просто слабы тамъ, гдѣ Карамзинъ былъ только снисходителенъ. Оттого просвѣщенное и благородное поколѣн³е, воспитанное Карамзинымъ, не сдѣлало для литературы всего того, что оно могло для нея сдѣлать, не сбросило съ нея оковъ французскаго вкуса, не упростило достаточно литературнаго языка нашего, не подготовило насъ къ основательной критикѣ, не могло понять полной поэз³и дѣйствительности, и съ половиной своихъ сокровищъ обходилось, какъ съ опаснымъ даромъ. Въ самыхъ своихъ нововведен³яхъ оно дѣйствовало робко и какъ бы безсознательно, гоняясь за народностью, не имѣло рѣшимости быть народнымъ, обладая значительной начитанностью, не дѣлилось ею съ читателемъ, жаждущимъ знан³я. Поколѣн³е это знало всѣ недостатки подражательности литературной, а истинно оригинальнымъ быть не хотѣло. Оттого большая часть его здан³й строилась на зыбкомъ фундаментѣ, и когда байроновск³й элементъ, исполненный отрицан³я, вторгнулся въ нашу словесность, онъ не нашелъ себѣ противодѣйств³я, овладѣлъ всѣми умами и на нѣсколько лѣтъ превратилъ нашу литературу въ потѣшный маскарадъ, обильный москвичами въ гарольдовыхъ плащахъ, к³евлянами съ пиратскихъ острововъ Архипелага и горько улыбающимися мальчишками, поющими про
увядш³й жизни цвѣтъ,
Безъ малаго въ осьмнадцать лѣтъ.
Но мы отвлеклись отъ Козлова, который впрочемъ совершенно подходитъ къ нашему отступлен³ю, представляя изъ себя образецъ литератора, воспитаннаго на тонкомъ, снисходительномъ, осторожномъ Карамзинскомъ направлен³и. Другомъ Козлова былъ знаменитый поэтъ нашъ В. А. Жуковск³й, другая натура нѣжная, тихая, сочувствующая всему прекрасному, всегда готовая на сладк³я пѣсни, но отчасти пренебрегающая необходимой черной работой истолкователя, той работой, вслѣдств³е которой ея сладк³я пѣсни могли бы сдѣлаться понятными для неразвитой публики. Въ кругу Шиллера, Виланда, Карамзина и ихъ горячихъ поклонниковъ, отлично было бы пѣть Жуковскому и за нимъ Козлову; но, увы! русская публика ихъ времени, не взирая на "Бѣдную Лизу" и переводы Стерна, была еще очень юна и не совсѣмъ понятлива. Когда ей подносили балладу, она желала бы спросить: что такое баллада, но не спрашивала, совѣстясь своего невѣдѣн³я,- когда ее знакомили съ романтическими изл³ян³ями нѣмецкихъ пѣвцовъ, публика хотѣла бы имѣть ясныя съѣден³я о нѣмецкихъ пѣвцахъ и о поэтахъ-романтикахъ! вслѣдств³е непонятливости съ одной стороны и идеальныхъ поползновен³й съ другой, дѣятельность Жуковскаго и дѣятельность Козлова имѣютъ въ себѣ нѣчто неполное. Но оба поэта, не смотря на разность въ силѣ талантовъ, сходствовали въ томъ, что страстно любили искусство, и своимъ образован³емъ даже превышали образован³е окружавшихъ ихъ современниковъ.
Какъ мы уже сказали, Козловъ былъ пораженъ неизлѣчимой болѣзнью на тридцатомъ году своей жизни. Первыя пять лѣтъ страдан³я, какъ говоритъ онъ самъ въ своемъ послан³и къ Жуковскому, были для него самой тяжкой порою во всѣхъ отношен³яхъ - въ эти пять лѣтъ ему предстояло отказаться отъ всѣхъ радостей свѣта, встрѣтить нищету, проститься со всѣми надеждами и создать всю свою новую жизнь. Твердая вѣра въ Бога, заботы преданной жены помогли страдальцу пройти весь переходный пер³одъ его существован³я. Наука и поэз³я, всегда дорог³я Козлову, отплатили за его любовь такъ, какъ мы уже о томъ сказали. Не взирая на слѣпоту, Иванъ Ивановичъ выучился по-нѣмецки и по-англ³йски, и все, что ему читали на этихъ языкахъ, врѣзывалось въ его память. Занят³ямъ предавался онъ съ горячностью, цѣня въ нихъ не одно временное развлечен³е, но дѣло всей жизни. Изучая первыхъ поэтовъ своей эпохи, Козловъ слѣдилъ не за однимъ ихъ вдохновен³емъ, но и за самыми поэтами,- по этой причинѣ англ³йская словесность, какъ наиболѣе разработанная и разнообразная въ своей истор³и, плѣняла его особенно. Иной любитель фантастическаго могъ сказать не безъ основан³я, что души Скотта, Борнса, Байрона и Шиллера, перелетая моря и горы, по извѣстнымъ часамъ слетали къ бѣдному труженику и держали бесѣду око.то его постели. Въ стихахъ Козлова есть послан³е къ Вальтеръ-Скотту, въ которомъ слѣпецъ благодаритъ шотландскаго барда за всѣ доставленныя ему наслажден³я, и наконецъ воображаетъ себя въ Абботсфордѣ, за чайнымъ столомъ, посреди дѣтей и внуковъ Скотта. Цѣлый вечеръ изъ жизни автора "Айвенго" описанъ такъ, какъ развѣ могъ бы описать его старинный другъ его семейства. Замужняя дочь В. Скотта (Соф³я Локгартъ) разливаетъ чай, вокругъ хозяйки сидѣли гости-чужестранцы, прибывш³е изъ дальнихъ краевъ для свидан³я съ абботсфордскимъ лордомъ,- маленьк³я дѣти играютъ или дремлютъ на его колѣняхъ, разговоръ идетъ о народныхъ балладахъ, легендахъ и вѣдьмахъ... Въ заключен³е картины Козловъ говоритъ Скотту два стиха, изъ которыхъ послѣдн³й - лучшая характеристика писателя, доставившаго отцамъ нашимъ так³я несравненныя наслажден³я:
О какъ благословенъ твой вѣкъ,
Велик³й... добрый человѣкъ!
Дѣйствительно, для слѣпца-Козлова и Скоттъ, и Борнсъ, и друг³е поэты, которыхъ перечислять слишкомъ долго, были не только поэтами, но и людьми: однихъ онъ любилъ съ особенною нѣжностью, къ другимъ (какъ, напримѣръ, къ Байрону) питалъ трепетное благоговѣн³е. Духовный взоръ его, по ясности своей, часто замѣчалъ потухш³я очи Козлова, услаждалъ его длинный досугъ, порождалъ иллюз³и, стоющ³я дѣйствительности. Истор³я одного изъ его стихотворен³й вполнѣ подтвердитъ наши слова.
Между друзьями, непокидавшими слѣпого пѣвца въ дни его страдан³й и бѣдности, находился одинъ иностранный дипломатъ, женатый на красавицѣ, какъ кажется итальянскаго происхожден³я. Намъ неизвѣстно, видѣлъ-ли Козловъ эту молодую даму еще до своей слѣпоты, или онъ составлялъ о ея красотѣ понят³е изъ разсказовъ окружающихъ, только образъ сказанной особы для поэта постоянно сливался съ однимъ изъ плѣнительнѣйшихъ образовъ, когда-либо созданныхъ ген³емъ человѣка. При имени графини Ф. слѣпцу представлялась Франческа ди-Римини, снова явившаяся на землю, но уже не для страдан³й, а для счастья и всѣхъ радостей семейной жизни. Эту двойственность представлен³я Козловъ передалъ намъ въ одномъ изъ самыхъ поэтическихъ своихъ произведен³й подъ назван³емъ "Сонъ". Этого сна невозможно читать равнодушно: еслибъ у нашего автора было много подобныхъ страницъ, мы признали бы его поэтомъ первокласснымъ. Въ морозный вечеръ онъ сидитъ у камина, подъ вл³ян³емъ недавно прослушанной пѣсни Данта, сонъ смыкаетъ его глаза и ему грезятся ужасы, воспѣтые вдохновеннымъ скитальцемъ. Не смотря на вольность перевода въ слѣдующихъ строкахъ, мы смѣло говоримъ, что ни одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ поэтовъ не передавалъ съ подобною плѣнительною вѣрностью знаменитаго Дантова эпизода:
И вихрь шумитъ, какъ бездна въ бурномъ морѣ,
И тѣни мчитъ,- и вихорь роковой
Сливаетъ въ гулъ ихъ ропотъ: "горе, горе!"
И всё крутитъ, стремясь во мглѣ сырой.
Въ слезахъ чета прекрасная, младая
Несётся съ нимъ, другъ друга обнимая:
Погибло всё - и юность, и краса,
Утрачены Франческой небеса!
И смерть дана - и знаю, чьей рукою...
И вижу я, твой милый другъ съ тобою!
Но гдѣ и какъ, скажи, узнала ты
Любви младой тревожныя мечты?
И былъ отвѣтъ: "О, нѣтъ мученья болѣ,
"Какъ вспоминать дни счастья въ тяжкой долѣ!
"Безъ тайныхъ думъ, въ привольной тишинѣ,
"Случилось намъ читать наединѣ,
"Какъ Ланцелотъ томился страстью нѣжной.
"Блѣднѣли мы, встрѣчался взглядъ мятежной,
"Сердца увлекъ плѣнительный разсказъ;
"Но, ахъ, одно, одно сгубило насъ!
"Какъ мы прочли, когда любовникъ страстный
"Прелестныя уста поцаловалъ,
"Тогда и онъ, товарищъ мой несчастный,
"Но мой навѣкъ, къ груди меня прижалъ -
"И на моихъ его уста дрожали;
"И мы тотъ день ужь болѣ не читали".
Сцена персмѣняется и обманчивый сонъ персноситъ поэта въ другую область. Онъ въ какомъ-то замкѣ, гдѣ слышна музыка, гдѣ рѣзвятся молодыя женщины, гдѣ все такъ весело, кромѣ самого пѣвца, еще омраченнаго воспоминан³емъ о Франческѣ. Но вотъ къ нему подходитъ женщина съ длинными волосами, перевитыми жемчугомъ, въ черной бархатной одеждѣ, съ отрадной улыбкой на устахъ, со взглядомъ, въ которомъ свѣтится столько любви и счаст³я, со стыдливой улыбкой на устахъ.... Неужели это она, та Франческа, о которой поэтъ думалъ засыпая, которой исповѣдь онъ сейчасъ слышалъ, замирая отъ сострадан³я? Такъ, это она, это та женщина, которую онъ знаетъ, та женщина, которая, во всемъ блескѣ красоты и радостей, находитъ время думать о слѣпыхъ друзьяхъ, та, которой посвящено все стихотворен³е, нѣжная мать малютки-дочери, прекрасный утѣшитель безвѣстнаго слѣпца. Счастлива женщина, которой выпадаетъ на долю поэтическ³й привѣтъ такого рода! Счастливъ и писатель, испытывающ³й подобныя иллюз³и!
Изо всѣхъ стиховъ, приведенныхъ нами выше, можно съ ясностью заключить о томъ, какого рода дарован³е дано было въ удѣлъ Козлову, какъ поэту. Призван³е его не могло назваться призван³емъ непосредственнымъ и очень сильнымъ, а между тѣмъ исключительное положен³е самого поэта не могло не препятствовать его усовершенствован³ю. Трудно быть поэтомъ великимъ, не имѣя глазъ тѣлесныхъ и никогда не покидая своей постели. Но Козловъ все-таки могъ назваться поэтомъ талантливымъ, поэтомъ несомнѣннымъ. Молодость его прошла не даромъ, онъ развилъ свой тактъ чтен³емъ, онъ любилъ русскую природу и былъ умнымъ русскимъ человѣкомъ. Обладая воспр³имчивостью въ дѣлѣ поэз³и, изучая каждый день величайшихъ дѣятелей чужестранной словесности, Козловъ имѣлъ время работать, и любилъ работать. Какъ переводчикъ-поэтъ, онъ сдѣлалъ многое. По его книгамъ, читатель, не знающ³й иностранныхъ языковъ, можетъ составить себѣ понят³е о талантѣ Борнса, Тасса, Манцони и десяти другихъ поэтовъ. Писатели съ теплымъ сердцемъ, не требующ³е большой энерг³и отъ переводчика, хорошо понимающ³е природу и по своему м³росозерцан³ю подходящ³е къ Козлову, достойнымъ образомъ оживаютъ въ его страницахъ. У него есть стихотворен³е изъ Вордсворта "We are seven", въ которомъ маленькая дѣвочка, потерявшая брата и сестру, никакъ не хочетъ признать ихъ умершими, а играя на ихъ могилахъ повторяетъ: "насъ всѣхъ семеро дѣтей"; оно передано превосходно. Нельзя не упомянуть также объ извѣстномъ стихотворен³и Борнса, по поводу полевой маргаритки, сорванной его плугомъ: тутъ Козловъ, не смотря на никоторую неловкость стиха, почти возвышается до безсмертнаго оригинала. Намъ хотѣлось бы знать: почему Козловъ не захотѣлъ перевести другого стихотворен³я Борнса, однороднаго съ предыдущимъ: "Гнѣздо полевыхъ мышей, разоренное земледѣльцемъ"? Можетъ-быть, онъ по нѣкоторой современной робости считалъ предметъ слишкомъ низкимъ, можетъ-быть стихи о полевыхъ мышахъ казались Козлову унижен³емъ поэз³и! Истинно жаль, что, при своемъ сочувств³и къ искусству, слѣпой поэтъ не былъ чуждъ нѣкоторыхъ предразсудковъ - слава отличнаго переводчика не казалась ему завидною славою, истинная простота мысли и изложен³я подчасъ казались ему ничтожествомъ.
Было еще одно важное обстоятельство, отвлекшее Козлова отъ того рода произведен³й, который могъ доставить ему весьма почетное мѣсто въ ряду русскихъ писателей. Когда нашъ поэтъ началъ писать, литературный м³ръ всей почти Европы находился подъ вл³ян³емъ странной и блистательной карьеры лорда Байрона. До-сихъ-поръ еще повсюду свѣжи слѣды Байронова ген³я, но не смотря на то, наши ровесники и сверстники не въ силахъ составить себѣ даже приблизительнаго понят³я о "Байроновскомъ ураганѣ", взволновавшемъ океанъ нашей поэз³и, налетѣвшемъ на всю жизнь современнаго общества и охватившемъ все, что только читало, мыслило и подражало въ Европѣ. Безпредѣльная энерг³я Байроновскихъ произведен³й, соединясь съ безпредѣльно эффектнымъ вл³ян³емъ самого поэта, сдѣлали Байрона властителемъ думъ, незакатною кометою поэтическаго м³ра. Подобныхъ примѣровъ, подобнаго вл³ян³я никогда не бывало на свѣтѣ. Много полезнаго и прекраснаго пробудила въ современникахъ муза лорда Байрона, но и много пороковъ со смѣшными слабостями было ею расшевелено. Обаян³е этой поэз³и, совмѣщавшей въ себѣ особенности несовмѣстимыя, нѣжность души съ горделивой сухостью, высок³й лиризмъ съ презрѣннымъ франтовствомъ, ген³альное фразерство съ трогательной мизантроп³ей, слезы съ хохотомъ, шутку съ безотраднымъ цинизмомъ,- было безгранично и въ дурномъ, и въ хорошемъ отношен³и. Люди, никогда не цѣнивш³е поэтическаго восторга, со слезами вдохновен³я отрывались отъ страницъ Байрона. и благоговѣйно преклонялись передъ силой его поэз³и. Души зачерствѣлыя пробуждались звуками этого мощнаго голоса. Но если мног³е люди научались и вдохновлялись, слушая Байроновъ голосъ, друг³е люди, слабые или порочные, становились еще порочнѣе и слабѣе. Примѣръ юнаго, блистательнаго, очаровывающаго барда, подчасъ хваставшагося своими дурными качествами и старавшагося представлять себя хуже, чѣмъ онъ былъ созданъ, тлетворно подѣйствовалъ на всѣхъ любителей лжи, на всѣхъ фразеровъ, джке на всѣхъ франтовъ и нахаловъ. Человѣку какъ-будто дозволялось быть надутымъ злоязычникомъ, невѣрнымъ любовникомъ, сухимъ развратникомъ, ложнымъ другомъ, безсовѣстнымъ эгоистомъ,- всѣ эти пороки были возведены великимъ пѣвцомъ вѣка чуть не въ героизмъ. Гнуснѣйшему гордецу не возбранялось пренебрегать меньшими своими братьями, изъ щегольства наружнаго сдѣлать занят³е всей жизни, вдаваться въ нравственное бреттерство, смѣяться надъ порывами душъ довѣрчивыхъ и нѣжныхъ. Лордъ Байронъ, идолъ всеобщ³й, прототипъ юнаго поколѣн³я, служилъ для него оправдан³емъ. Какое дѣло было дурнымъ людямъ до того, что поэтъ "Корсара" и "Жуана" самъ обманывался въ своемъ сердцѣ, что онъ по натурѣ своей былъ ничто иное, какъ любящ³й юноша, къ несчастью страшно зараженный гордостью; кто могъ разсуждать о томъ, что Гарольдь-Байронъ, сокрушитель сердецъ, лордъ и денди, при всѣхъ своихъ слабостяхъ, умѣлъ любить, быть вѣрнымъ другомъ и разбрасывать неимущимъ почти все свое имѣн³е? Кто могъ сообразить все нами сказанное, кто рѣшился бы сознаться, что слабости и недостатки ген³альнаго человѣка, привитыя къ людямъ, лишеннымъ ген³альности, становятся не недостатками и слабостями, а отвратительными пороками?
При огромности Байронова вл³ян³я на литературу нашу, легко понять, до какой степени важно долженствовало оно выказаться въ отношен³и къ писателямъ скромнымъ и не слишкомъ самостоятельнымъ, къ натурамъ честныхъ и тихихъ тружениковъ, подобныхъ И. И. Козлову. Нашъ переводчикъ Скотта и Борнса поспѣшилъ упасть во прахъ передъ юнымъ Ахиллссомъ поэз³и, явившимся на берегахъ сребристо-лучистаго Кеанѳа, во всемъ блескѣ скованнаго ему оруж³я. Мног³е поэты, подобно младому Пр³амиду Ликтону, стояли уже на колѣняхъ передъ сокрушительнымъ ратоборцемъ; къ нимъ присоединился и нашъ слѣпецъ. Для Козлова Байронъ сталъ существомъ неземнымъ, предметомъ поклонен³я самаго пламеннаго. Робкимъ стихомъ своимъ силился нашъ переводчикъ передать хотя малую часть Байроновыхъ красотъ; но трудъ не оказался ему по силамъ: кротк³й пѣвецъ, съ очами, закрытыми навсегда, не могъ передавать огненной энерг³и своего идеала. "Абидосская Невѣста" и отрывки изъ "Чайльдъ-Гарольда", въ стихахъ Козлова, являются весьма блѣдными и даже бѣдными; стремительный потокъ поэтической силы, одушевлявш³й поэмы Байрона, не видѣнъ въ трудахъ его переводчика, между тѣмъ какъ слабыя стороны великаго поэта, какъ-то однообраз³е мысли безпорядочная непослѣдовательность разсказа, лишась всей прикрывавшей ихъ судорожной мощи, выставляются впередъ съ полной ясностью. Противники Байроновскаго элемента могутъ изучить всѣ его слабыя стороны по передѣлкамъ Козлова.
Постоянно занимаясь искусствомъ и слѣдя за всѣми порывами собственнаго своего вдохновен³я, нашъ слѣпой поэтъ медленно, но упорно готовился явиться передъ читателемъ въ образѣ писателя самостоятельнаго. Уже въ фантаз³и Козлова послѣдовательно слагались тих³я картины русской природы, уже свѣтлыя воспоминан³я души любящей и нѣжной, наводили его на темы, стоящ³я сер³озной обработки, когда талантъ Козлова перенесъ свое столкновен³е съ вл³ян³емъ Байроновскаго таланта. Скромная самостоятельность, начавшая было развиваться въ русскомъ поэтѣ, внезапно остановилась въ своемъ развит³и. "Корсаръ" съ "Манфредомъ" и "Гяуръ" съ "Ларой" стали на дорогѣ Козлова, и запретили ему идти далѣе. Чтобы онъ ни замышлялъ, въ как³я бы тих³я области не уносилась его муза,- всюду стоялъ на пути юный красавецъ съ сумрачнымъ челомъ и повелительнымъ взглядомъ. Настроивая лиру свою для того, чтобъ пѣть Москву, Козловъ слышалъ, какъ струны ея бряцаютъ дѣян³я греческихъ пиратовъ, воспѣвая Днѣпръ широк³й, онъ забывалъ о Днѣпрѣ и пѣлъ угрюмыхъ незнакомцевъ, разрушительныя страсти, видѣн³я при свѣтѣ лупы, отчаянные бои и безнадежное отчаян³е. Подъ вл³ян³емъ такой борьбы создались двѣ лучш³я поэмы Козлова, поэмы странныя и неполныя, то почти самостоятельныя, то исполненныя подражан³я самаго рабскаго. Поэмы эти были "Чернецъ" и "Наталья Долгорукова", стихотворен³я весьма любимыя нашими отцами и до сихъ поръ достойныя вниман³я читателей. Мѣстами эти произведен³я смѣшны, какъ парод³я, мѣстами они трогательны и поэтичны. Оба частью народны, частью исполнены чужестраннаго духа. Оба исполнены Байроновскихъ цвѣтовъ, вышитыхъ на русскомъ фонѣ. Оба покупались и правились оттого, что, изображая русскихъ людей и Байроновск³я страсти, равно увлекали и простого человѣка, и умника, слѣдившаго за иностранной словесностью. Въ обѣихъ поэмахъ Козловъ сказывается и какъ поэтъ, и какъ подражатель. Въ нихъ его сила и еще болѣе его слабости.
Въ "Чернецѣ" и сила и слабость слѣпого поэта выказываются рѣзче, нежели въ "Натальѣ Долгорукой". Повидимому, когда Козловъ сочинилъ "Чернеца",- фантаз³я самого сочинителя, и безпредѣльное увлечен³е Байрономъ слились въ немъ такъ, что онъ самъ себѣ не могъ дать отчета въ планѣ всего произведен³я. Что тутъ принадлежитъ британскому барду, что тутъ создано самимъ Козловымъ, рѣшить трудно. Вся постройка поэмы или, вѣрнѣе, повѣсти очевидно взята изъ "Гяура", но самъ герой, существо тихое и вовсе не подходящее къ страстямъ, о которыхъ идетъ его разсказъ, вынесъ на себѣ черты самого Козлова, слѣды его тихихъ и неэффектныхъ страдан³й. Поэма открывается извѣстной картиной монастыря, картиной русскою, неподдѣланною, но за ней тотчасъ же выступаетъ "одинок³й калоеръ", то есть гяуръ, бурный любовникъ Леилы, брошенной въ морѣ, калоеръ, кончающ³й свою жизнь въ уединенномъ греческомъ монастырѣ. Описан³е наружности чернеца цѣликомъ взято изъ британскаго поэта, только не проникнуто его энерг³ей, а между тѣмъ - кто не вспомнитъ о Байронѣ послѣ такихъ стиховъ:
Утраты, страсти и печали
Свой знакъ ужасный начертали
На пасмурномъ его челѣ;
Гроза въ сердечной глубинѣ.
Судьба его покрыта тьмою...
Въ разсказѣ "Чернеца" звучитъ много струнъ истинно поэтическихъ, по какъ содержан³е его бѣдно, какъ оно прозаично, и, не смотря на свою прозаичность, какъ далеко отъ дѣйствительности! Сочинитель мелодрамы не погнался бы за подобнымъ сюжетомъ! И тутъ видимъ мы всю слабость тихой натуры самого поэта, съ усил³емъ стремящагося но пути своего идола. Содержан³е "Гяура", если хотите, вовсе необильно событ³ями, оно расположено точно также, какъ и сюжетъ "Чернеца". Молодой европеецъ любитъ женщину изъ гарема паши, за что бѣдная жертва зашита въ мѣшокъ и кинута въ волны. Юноша мститъ страшной местью и умираетъ, разсказавъ свою истор³ю. Такъ, все это просто - но здѣсь горитъ ненависть европейца къ мусульманину, теплится огонь сердца, разбитаго тяжкимъ страдан³емъ. Здѣсь люди скачутъ на вороныхъ коняхъ по каменному морскому берегу, подъ голубымъ небомъ Грец³и, здѣсь кипятъ битвы на смерть, мститель смотритъ въ лицо умирающему врагу, и, кончивъ свое дѣло, идетъ умирать, не имѣя никакой привязанности въ жизни! Здѣсь судорожное могущество поэз³и, здѣсь жизнь и кровь, и потому вся поэма, по словамъ критика, похожа на роскошный цвѣтокъ, распустивш³йся одиноко, на развалинахъ взятаго штурмомъ города.
Мы достаточно знаемъ Козлова для того, чтобы понять, на сколько его собственное призван³е поперечило принятому имъ направлен³ю. Будто сознавая свои недостатки, нашъ поэтъ дѣйствустъ гораздо осторожнѣе въ своемъ второмъ оригинальномъ произведен³и. Замыселъ и экспозиц³я "Княгини Натальи Долгоруковой" по истинѣ прелестны - прелестны до нашего времени. Въ нихъ видна поэз³я сердца и еще болѣе богато-развитый умъ Козлова, болѣе плѣнительной темы трудно добыть себѣ поэту и нашего времени. Ночная тѣнь приготовляется лечь на дымное поле; лучъ багряной зари, слабо пылая между сгустившихся облаковъ, угасаетъ мало-по-малу; передъ нами подмосковное село старыхъ временъ, съ барскими великолѣпными хоромами, утонувшими въ тѣни древнихъ садовъ. Запустѣлымъ великолѣп³емъ дышетъ отъ огромнаго строен³я съ величавымъ графскимъ гербомъ, отъ широкаго двора, поросшаго травою, отъ зеркальной равнины соннаго пруда, въ который глядятся ряды старыхъ липъ. По владим³рской дорогѣ идетъ молодая женщина въ бѣдной одеждѣ, согрѣвая у груди своей прозябшаго младенца. Глаза ея потускнѣли при видѣ древняго дома, исполненнаго памятниковъ старины и предан³й знатнаго рода. Въ домѣ этомъ жилъ фельдмаршалъ Борисъ Шереметевъ; бѣдная женщина передъ старымъ строен³емъ - дочь покойнаго графа, Наталья Борисовна, послѣдовавшая въ ссылку за княземъ Долгорукимъ, своимъ супругомъ.
Здѣсь есть наша поэз³я! Не споримъ о томъ, что краски поэта могли бы быть живѣе, что велич³е древняго дома, переданное иначе, иначе бы говорило сердцу нашему, но мы не имѣемъ права требовать отъ Козлова того, что въ его время развѣ могъ бы намъ дать одинъ Пушкинъ. Замыселъ прекрасенъ, и за него мы умѣемъ быть признательными. Почти вся первая часть поэмы проникнута духомъ Козлова едва ли не болѣе, нежели всѣ его предъидущ³я и послѣдующ³я произведен³я. Въ преданности Натальи Долгорукой, въ ея христ³анской покорности передъ гнетущей рукой Провидѣн³я нѣтъ ничего сантиментальнаго и неестественнаго, хотя ея невѣден³е о судьбѣ мужа, а еще болѣе невѣден³е сельскаго священника объ этомъ предметѣ, болѣе чѣмъ странны. Домъ священника и бесѣда его съ Натальей описаны хорошо; а сцена передъ портретами, не безъ основан³я, извлекала столько слезъ у читательницъ двадцатыхъ годовъ. За то вторая часть, за исключен³емъ изображен³я Москвы въ лунную ночь, кажется намъ неудачнымъ винегретомъ, гдѣ можно найдти и видѣн³е Лары, передѣланное на русск³е нравы, и длинныя разсужден³я, навѣянныя Байрономъ въ минуты нѣжности, и отсутств³е движен³я, и всѣ недостатки пѣвца, отклонившагося отъ своей собственной дороги. О третьей поэмѣ Козлова "Безумная" мы можемъ упомянуть только потому, что въ ней есть прекрасное вступлен³е, обращенное къ Москвѣ.
Весь остатокъ своей жизни Козловъ оставался поклонникомъ Байронова ген³я, и не мудрено - изъ когтей ньюстидскаго орла могли только выбиваться пѣвцы, подобные поэту "Евген³я Онѣгина"! Но намъ пр³ятно прибавить, что лордъ Байронъ и его вл³ян³е, во многомъ обезсиливъ талантъ Козлова, не только не нанесли вреда жизни самого поэта, но содѣйствовали къ увеличен³ю его умственныхъ наслажден³й. Ни скептицизма, ни сухости душевной не вынесъ слѣпецъ изъ бесѣдъ съ любимымъ своимъ бардомъ,- намъ кажется даже, что для Козлова худыя стороны великаго поэта не существовали - онѣ были закрыты самою силою поклонен³я. Пѣвецъ "Манфреда", сокрушитель многихъ, Козлову являлся не иначе, какъ въ образѣ истиннаго Ахиллеса, "прекраснѣйшаго между юношами", вдохновеннаго друга, безукоризненнаго смертнаго. Говорить о Байронѣ Козловъ не могъ равнодушно; смерть поэта повергла его въ горесть, какъ смерть дорогого сына. Памяти лорда Байрона слѣпой писатель оставался вѣренъ до могилы, хотя въ послѣднее время, потерявъ всѣ надежды переводить его достойнымъ образомъ, часто брался за поэтовъ болѣе сродныхъ собственному призван³ю. Послѣ поэмы "Безумная", И. И. Козловъ въ оригинальномъ родѣ писалъ однѣ мелк³я стихотворен³я, изъ которыхъ мног³я стоятъ и упоминан³я и прочтен³я.
Вѣрный другъ поэта нашего, В. А. Жуковск³й, оставался вѣрнѣйшимъ его другомъ до кончины. Его старан³емъ всѣ творен³я Козлова были собраны и изданы въ 1840 году, третьимъ издан³емъ. Черезъ ходатайство Жуковскаго, Козловъ часто удостоивался знаковъ Высочайшаго вниман³я. Всѣ лучш³е наши писатели уважали слѣпого поэта и бесѣдой своею смягчали для него часы тѣлесныхъ и душевныхъ страдан³й.
1855.