"Украинск³е народные разсказы", Марка Вовчка. Переводъ И. С. Тургенева. СПБ. 1859.
Собран³е сочинен³й, т. VII, 1865
Приступая къ отчету о книжечкѣ разсказовъ г. Марка Вовчка, про которые много говорили и писали въ послѣднее время,- мы попросимъ напередъ позволен³я замѣнить критическое мы фельетоннымъ я, и разсказать одно изъ воспоминан³й нашего дѣтства. по видимому, весьма мало относящ³еся къ книгѣ нами разбираемой и ея талантливому автору. Разсказы г. Марка Вовчка живо припомнили намъ одинъ нехитрый эпизодъ изъ нехитрой жизни, и мы рѣшаемся передать его безъ всякихъ амплификац³й или красоты слога.
Много лѣтъ тому назадъ, когда пишущ³й эти строки ходилъ еще въ курточкѣ,- въ Петербургѣ поселилось одно семейство, имѣвшее больш³я имѣн³я въ Малоросс³и. Въ числѣ прислуги, по нашему обычаѣ, слишкомъ изобильной, въ этомъ семействѣ находилась красивая дѣвушка лѣтъ двадцати, нанятая проѣздомъ чрезъ Полтаву, приставленная къ дѣтямъ въ числѣ мамокъ и нянюшекъ. Наташу (такъ звалась малоросс³янка) взяли въ домъ, такъ сказать, отъ нечего дѣлать,- во первыхъ, потому, что она была сирота, каждый день терпѣла побои отъ злой мачихи, отчасти и по той причинѣ, что дѣти привязались къ ней съ перваго свидан³я. Наташа была усердна, добра, а по кротости и безотвѣтности напоминала намъ собою героинь книги, теперь находящейся передъ нами. До сихъ поръ я хорошо помню это тихое, услужливое создан³е, исполненное силы и здоровья, готовое умереть за дѣтей, которымъ она служила. При всей своей силѣ и здоровомъ сложен³и, дѣвушка поражала, однако, какою-то заунывностью и слезливостью, безъ сомнѣн³я развившимися подъ жестокой рукой мачихи. Какъ бы то ни было, Наташа постоянно была словно чѣмъ-то недовольна, въ разговорахъ звала себя безсчастною, по вечерамъ пѣла самыя жалк³я пѣсни и всегда кончала ихъ слезами. Кто-то изъ домашнихъ друзей замѣтилъ, что не совсѣмъ хорошо держать при бойкихъ и воспр³имчивыхъ дѣтяхъ дѣвушку такихъ тоскливыхъ наклонностей,- но совѣтъ пропустили безъ вниман³я, да и дѣти такъ привыкли къ Наташѣ, что разлучить ихъ съ ней было бы неловко.
Прошло нѣсколько мѣсяцевъ, и въ Наташѣ произошла значительная перемѣна. Вмѣсто того, чтобъ отдохнуть и повеселѣть въ привольной жизни,- дѣвушка похудѣла и стала слезливѣе прежняго. Прежде она плакали только по вечерамъ за своими пѣснями, теперь она цѣлый день утирала слезы и вспоминала про отчизну. На отчизнѣ у ней не было ни одного близкаго человѣка, въ Полтавѣ не видала она ничего, кромѣ толчковъ и нужды - но нравственныя болѣзни не подходятъ подъ законы разума и такъ называемая насталг³я (тоска по родинѣ) не спрашивается нашихъ обычныхъ порядковъ. Умная хозяйка дома, знавшая характеръ малоросс³янъ, серьозно поговорила съ дѣвушкой и безъ труда убѣдилась, что ей оставаться въ Петербургѣ невозможно: тоска по родинѣ грызла Наташу и могла обратиться въ какой нибудь недугъ изнурительнаго свойства. Безъ дальнихъ проволочекъ, написано было письмо къ полтавскимъ знакомымъ, съ ихъ помощью пр³искано для Наташи мѣсто въ ея родномъ городѣ и, по первому зимнему пути, рѣшено отправить хохлачку, съ надежной попутчицей, до Полтавы. Казалось, все дѣло было устроено съ полнымъ успѣхомъ, но осень въ тотъ годъ стояла необыкновенно долго, постоянные дожди поддерживали распутицу, снѣгъ не выпадалъ, и морозы, какъ въ настоящемъ 1859 году, медлили появлен³емъ. Въ это время, безпрестанно видаясь съ дѣтьми, за которыми ухаживала наша дѣвушка, я всяк³й день по нѣскольку разъ встрѣчалъ и Наташу. Нельзя было безъ тоски глядѣть на страдалицу по отчизнѣ - она плакала какъ рѣка и глаза у ней сдѣлались красны какъ у кролика. Горю ея не могли пособить никак³я увѣщан³я или разсчеты, потому что самое горе усложнилось: съ одной стороны дѣвушка тосковала о родномъ краѣ, съ другой проливала слезы о дѣтяхъ, къ которымъ привязалась, по своему родному обычаю. Утромъ она, рыдая, говорила, что никогда не дождется зимы и умретъ въ проклятомъ большомъ городѣ,- вечеромъ она цѣловала своихъ панночекъ и собиралась умереть, разставшись съ ними. Все это было очень жалко, очень трогательно, очень грустно, и, наконецъ, чрезвычайно скучно. Сама хозяйка дома, всегда терпѣливая и кроткая, стала желать зимы, и подъ разными предлогами. не позволяла дѣтямъ часто бывать въ дѣтскихъ комнатахъ. Одинъ разъ вечеромъ она пришла въ спальню дѣвочекъ чтобъ вызвать оттуда Наташу и побранить ее за вѣчныя слезы, но сцена, которую она увидала, обезоружила ея негодован³е. Дѣвочки спали, а хохлачка, стоя надъ ихъ кроватками, горько плакала и зажимала себѣ ротъ, чтобъ не зашумѣть на всю комнату. Скука и хандра нашла на весь домъ изъ за молодой, больной и совершенно невинной въ дурныхъ помыслахъ Наташи. Дѣти не рѣзвились и ходили словно сонные, хотя имъ уже не такъ, какъ прежде, было жаль своей няньки; слезливая дѣвушка надоѣла и имъ. Прислуга, особенно женская, исполняла свое дѣло какъ-то неохотно и вяло, будто какая-то бѣда стряхнулась надъ домомъ или приходилось покойника отправлять на кладбище. Даже дѣти постороннихъ семействъ, видавш³яся съ панночками, неохотно шли къ подругамъ своихъ игръ и ихъ братьямъ: еще въ залахъ игра шла на ладъ, но въ дѣтской ихъ ждала одна и та-же картина слезъ и отчаян³я. Невозможно передать, до какой степени въ этомъ отношен³и перепутались наши дѣтск³я понят³я: мы любили дѣвушку-хохлачку и въ тоже время она насъ утомляла, мы жалѣли о томъ, что она горюетъ, но видъ ея сталъ намъ просто непр³ятенъ, мы очень ее цѣнили за ея услужливость и ласковость, но ея сѣтован³я насъ мучили. Наконецъ, наступила зима. Мног³е ребятишки изъ. дружескихъ семействъ пришли рано поутру, чтобъ проститься съ Наташей въ день ея отъѣзда, дѣвушку цѣловали, осыпали подарками, а, между тѣмъ, чуть она уѣхала, сами взрослые вздохнули свободнѣе, а въ дѣтскихъ комнатахъ, гдѣ лились слезы бѣдняжки, мгновенно воцарилась какая то ясность.
Истор³я, какъ видитъ читатель, не очень затѣйлива и не длинна, но она избавляетъ насъ отъ множества длинныхъ разсужден³й и отъ затѣйливостей топкаго анализа. До сихъ поръ я помню очень хорошо то чувство, съ которымъ цѣловалъ уѣзжавшую Наташу, и могу сказать съ достовѣрностью, что это самое чувство не разъ припомнилося намъ, рецензенту, при прочтен³и послѣдней страницы послѣдняго изъ "Украинскихъ Разсказовъ". Нельзя не любить Марка Вовчка, нельзя не признавать въ немъ чувства, теплоты, нѣкоторой, по временамъ, довольно сильной поэз³и, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, нельзя не сказать на послѣдней страницѣ: "ну, теперь можно вздохнуть свободнѣе". Говоря безъ сравнен³й, книжка утомительна для русскаго читателя, неподкупленнаго нац³ональной прелестью изложен³я, какого въ ней, по словамъ малоросс³янъ, весьма много. Отдѣльные разсказы Марка Вовчка, прочитанные медленно, съ большими интервалами времени между каждымъ, доставляютъ наслажден³е; въ общей сложности ими остаешься недоволенъ. Корень этого недовольства, безъ всякаго сомнѣн³я, заключается въ односторонности разсказовъ, которые таковы, что прочитавши одинъ изъ нихъ, точно какъ будто бы прочиталъ всѣ остальные. Этимъ обстоятельствомъ мы объясняемъ причину огромнаго успѣха сочинен³й г. Марка Вовчка между малороссами, въ то самое время, когда русск³й читатель остается къ нимъ весьма холоденъ, не взирая на отзывъ дилетантовъ и всѣ подстреканья снисходительной критики. При чтен³и г. Марка Вовчка, уроженецъ малой Росс³и, до тонкости знающ³й свой край, испытываетъ тоже, что, напримѣръ, испытываетъ русск³й человѣкъ, заслышавши вдалекѣ жалобный мотивъ народной пѣсни: цѣлое море родной поэз³и встаетъ передъ нимъ при этомъ звукѣ, при этомъ отрывкѣ любимой пѣсни, совершенно непонятной для чужестранца. Малороссъ самъ дополняетъ каждый намекъ своего родного писателя, разыгрываетъ цѣлую фантаз³ю на мотивъ или отрывокъ мотива, передъ нимъ пропѣтый. Мы этого сдѣлать не можемъ. Мы цѣнимъ и любимъ поэз³ю Малоросс³и такъ, какъ она является намъ въ истинно вдохновенныхъ разсказахъ Гоголя, гдѣ новая и былая жизнь народа всецѣло развивается передъ нами, исполненная юмора, удальства, велич³я и наивности. Но для оцѣнки отрывочныхъ, прерывающихся мотивовъ въ одномъ и томъ же мирномъ тонѣ, мы не годимся. Намъ хорошо лишь тамъ, гдѣ онъ касается всего пережитаго и перечувствованнаго, и въ дѣлѣ уяснен³я малоросс³йской поэз³и, намековъ г. Марка Вовчка намъ слишкомъ мало.
Книжка начинается разсказомъ "Сестра",- по нашему мнѣн³ю лучшимъ изъ всего собран³я. Г. Тургеневъ сдѣлалъ все, что могъ сдѣлать съ своимъ переводомъ, избѣгнувъ всѣхъ непереводимыхъ ид³отизмомъ, и, по всей вѣроятности, сохранивши безъ ущерба привлекательную простоту изложен³я. Правда въ немногихъ мѣстахъ онъ отказался отъ передачи малоросс³йскихъ фразъ во всей ихъ поэтической наивности, но на это мы не сѣтуемъ, потому что мало вѣримъ въ значен³е чисто мѣстныхъ красотъ языка и, какъ русск³е, имѣемъ полное право холодности передъ выраженными: "нехай подъ обома земля перомъ", "журбою поля не перейдешь", и такъ далѣе. У извѣстнаго Жасмена или шотландскаго пастушка Гогга, по всей вѣроятности, найдутся сотни мѣстныхъ выражен³й, очень милыхъ ихъ соотечественникамъ и ничего не значащихъ для остальныхъ цѣнителей. Какъ бы то ни было, въ разсказѣ "Сестра" есть поэз³я и прелесть помимо всѣхъ мѣстныхъ услов³й. Героиня разсказа стоитъ передъ нами, какъ живая, во всей своей тихой преданности, во всей несокрушимой любви къ родному углу и роднымъ людямъ, съ душою, созданною для самопожертвован³я, и руками, неутомимыми на трудъ. Это лицо, въ которомъ соединены свѣтлыя стороны женщинъ того края, не поблѣднѣетъ рядомъ съ малоросс³йскими женщинами Гоголя: оно создано свободно, со всею самостоятельностью, въ немъ не отыщете вы ничего напередъ заданнаго или навѣяннаго чужими образцами. Свѣтъ и прелесть, на немъ сосредоточенные, мягко разливаются на весь разсказъ, отражаются во всѣхъ его подробностяхъ и дѣлаютъ изъ "Сестры" истинную идилл³ю, заслуживающую величайшихъ похвалъ. Вся вещь написана прекрасно, но въ ней есть страницы, особенно удавш³яся, воспоминан³е о которыхъ надолго не изгладится изъ памяти читателя. Приведемъ хотя эти странички, едва-ли не самыя художественныя въ разсказѣ. Героиня, обиженная невѣсткою, покинула родной домъ и стала наниматься на службу у слѣпого отца Ивана:
Демьяновка лежитъ въ долинѣ, словно въ зеленомъ гнѣздышкѣ. Село великое л богатое; двѣ церкви въ семъ: одна каменная, высокая, другая деревянная и древняя, даже въ землю вросла и покривилась. Отецъ Иванъ могъ недалеко за каменной церковью. Былъ у него домикъ, и садокъ, и огородъ; хозяйство небольшое, да хорошее. Вошли мы въ село - о разбрелись богомольцы по улицамъ; каждый въ свой домъ спѣшитъ, къ своимъ; а я за старушкой иду. Такъ мнѣ грустно и боязно, что даже сердце замираетъ. Бывало, прежде, куда я ни шла, такъ весело иду и охотно; а теперь и глазъ я не смѣю поднять. Вошла да и стою, сама не своя. Слышу - старушка про меня разсказываетъ. "Войди и отдохни, дитятко", промолвивъ кто-то такъ истово и тихо. Подняла я глаза,- противъ меня на липовой лавкѣ сидитъ старый-старый дѣдъ. Глаза у него незряч³е, и такая въ тѣхъ глазахъ тишина да доброта, что я и не видывала. Борода у него бѣлая, кудрявая, ниже пояса; сидитъ онъ въ тѣни, только вечерн³й солнечный лучъ словно золотомъ его осыпаетъ. Какъ услышала я так³я ласковыя слова, такъ меня словно что за сердце схватило; слезы брызнули у меня изъ глазъ. А онъ протянулъ руку, да и благословилъ меня. Смотрю я - хозяйка вошла, старенькая, миленькая, чуть отъ земли водой, а еще бодренькая, словоохотливая такая. "Оставайся у насъ съ Богомъ, голубушка. Ты еще молоденькая, ты вашу хату развеселишь и внучку порадуешь. Бѣги-ка ты сюда, Маруся, иди, не стыдись. Такая ужь она стыдливая у насъ, словно просватанная." "Взяла она за ручку хорошенькую смуглую дѣвочку, что все изъ-за дверей глазенками сверкала, и введя ее въ хату. "Поклонись", говоритъ, "Маруся, молодицѣ, привѣтствуй ее". Она поклонилась и привѣтствовала меня; а я думаю себѣ: "что-то теперь племяннички мои милые? вспоминаютъ и они меня?" Я осталась у отца Ивана. Живу я у сего мѣсяцъ, живу другой; житье мнѣ у него! всѣ меня любятъ, словно дитя родное. Бывало, я управлюсь, приберу хату; мы пообѣдаемъ, да и усядемся въ саду подъ черешню. Батюшка тихо сидитъ себѣ да думаетъ, или молитву шепчетъ. или псалмы поетъ... да хорошо такъ, Боже мой! Старушка и хозяйка говорятъ промежь себя то о томъ, то о другомъ; а я подсяду къ нимъ да послушиваю; а внучка, словно бѣлый клубочекъ по садику катается; то къ намъ подбѣжитъ, то опять въ зеленой густотѣ пропадетъ. Такъ тихо да спокойно пройдетъ день, что, кажется, весь вѣкъ свой такъ бы свѣковалъ, а у меня все тоска на сердцѣ да печаль неусыпная. Они и разговариваютъ со мной, и утѣшаютъ меня. "Не кручинься", говорятъ: "это грѣхъ велик³й. Дитя плачетъ потому, что оно ничего не смыслитъ; а кто выросъ, тотъ самъ своему горю помочь долженъ. Подумай только то: ты, можетъ быть, на свѣтѣ добро еще узнаешь; а потратишь свое здоровье - какое ужь тогда житье? Полно, сердешная, послушайся насъ, старыхъ людей! Вотъ, посмотри лучше, какой Господь вечеръ далъ!"
Кто не скажетъ что этотъ отрывокъ прелестенъ? Но кто, прочитавъ его, не побоится за дальнѣйшую дѣятельность автора? Д³апазонъ голоса, пропѣвшаго намъ эту сладкую пасторальную пѣсенку, такъ деликатенъ и такъ необъемистъ! Что будетъ со сказаннымъ голосомъ, когда въ пѣн³и потребуется энерг³я, когда слѣдующая пѣсня окажется сложнѣй и громче? Не оборвется ли деликатный голосъ, которымъ мы сейчасъ восхищались? И ему точно суждено было оборваться въ самомъ непродолжительномъ времени. На разсказахъ "Казачка" и "Одарка", прямо слѣдующихъ за "Сестрою", голосъ г. Марка Вовчка оборвался. Оба разсказа сложнѣе и печальнѣе предыдущаго: въ первомъ изъ нихъ описываются невзгоды вольной казачки Олеси, вышедшей замужъ за крѣпостного человѣка,- во второй идетъ жалостная, но до крайности избитая истор³я крѣпостной дѣвочки, загубленной лихимъ паномъ. Темы, какъ видите, не новыя и съ любовью разработанныя даже не однимъ гимназистомъ съ литературными стремлен³ями; чтобы сдѣлать изъ нихъ что нибудь хорошее, нужно много силы, много свѣжести во взглядѣ. Силы, къ сожалѣн³ю, и не оказалось у нашего автора. Съ одной теплотой сердца не много сдѣлаетъ тамъ, гдѣ все избито и изношено, обращено въ спекуляц³ю и кинуто на расхищен³е писакъ запирательнаго свойства. Г. Маркъ Вовчокъ слишкомъ уменъ и чистъ для того, чтобъ погрузиться въ запирающую литературу, рамки его разсказовъ слишкомъ тѣсны для обширной картины, талантъ его слишкомъ объективенъ для поучительнаго лиризма. При такихъ услов³яхъ какъ не вдаться въ плаксивость манеры - тѣмъ болѣе, что самая постройка обоихъ разсказовъ ведетъ къ ней безъ всякихъ околичностей? Съ одной стороны видимъ мы двухъ добрыхъ, безотвѣтныхъ овечекъ, съ другой полковъ и душегубовъ, чуждыхъ всякаго человѣческаго чувства. Гдѣ тутъ быть драмѣ и коллиз³и? Волкъ, повстрѣчавшись съ овцой, кушаетъ ее на здоровье, и затѣмъ, между этими двумя существами никакихъ дальнѣйшихъ приключен³и случиться не можетъ. На бѣду, у г. Марка Вовчка Олеся и Одарка скромнѣе кроткихъ овечекъ, а господа Олеси и лихой панъ свирѣпѣе голодныхъ волковъ. Даже и аксссуарныя лица имъ подъ масть - родные Одарки и Олеси плачутъ какъ рѣка, а противники ихъ выкидываютъ каннбальск³я потѣхи. Самимъ панскимъ дѣтямъ нѣтъ пощады: онѣ впиваются въ Одарку какъ пьявки, щиплютъ ее и заставляютъ плясать для своей потѣхи. Просто за человѣка становится страшно, а за автора вдвое болѣе,- потому что въ искусствѣ есть свои непреложные законы на счетъ преувеличен³я, особенно преувеличен³я сантиментальнаго. О законахъ этихъ стоитъ думать всякому писателю, потому что они существуютъ лишь для зоркаго ума, и потому, что лишь зорк³й умъ понимаетъ весь вредъ, происходящ³й отъ введен³я исключительныхъ явлен³й въ область искусства.
Коснувшись предмета, столь важнаго и обильнаго поучен³емъ, мы, поневолѣ, должны на короткое время оставить разсказы, нами разбираемые, и сказать нѣсколько словъ о причинѣ страннаго, по видимому, необъяснимаго, но повсемѣстнаго отвращен³я русскихъ читателей къ литературнымъ произведен³ямъ, въ которыхъ обличаются недостатки крѣпостного права или злоупотреблен³я власти, доставшейся людямъ черезъ крѣпостное право. Съ достовѣрностью можно сказать, что писателю (за исключен³емъ двухъ пли трехъ всѣмъ извѣстныхъ) строящему свое произведен³е на фактахъ, вытекающихъ изъ крѣпостного права, фактахъ, часто разительныхъ и драматическихъ,- сочувств³я нѣтъ нигдѣ, кромѣ мелкаго м³рка фельетонистовъ и гимназистовъ, о которыхъ говорилось выше. Писателей этихъ почти не читаютъ, о нихъ отзываются съ пренебрежен³емъ, какъ о фантазерахъ, враляхъ, писунахъ, не имѣющихъ на копѣйку знакомства въ предметомъ, про который они пишутъ. Даже въ ихъ благонамѣренность никто не вѣритъ; - если кому нибудь изъ нихъ,- что чрезвычайно рѣдко,- случится вымолвить мысль не глупую и практическую,- на такую мысль не обращается малѣйшаго вниман³я. Предположить, что тутъ виновато само общество, мы никакъ не можемъ: вѣдь общество, по мѣрѣ силъ своихъ, занимается крестьянскимъ вопросомъ и благ³я стремлен³я правительства находятъ же себѣ цѣлыя массы сочувствующихъ личностей. Спросите у каждаго изъ умныхъ людей, глубоко преданныхъ дѣлу эмансипац³и, что онъ думаетъ о дидактически-обличителыюй литературѣ по части крестьянскаго дѣла, и постоянно вы получите отвѣтъ одинъ и тотъ же: "грязь, болтовня неумѣлыхъ людей, вздорная рапсод³я писакъ ничего не знающихъ". Самый зорк³й изъ спрошенныхъ, можетъ быть, прибавитъ къ этому: "безплодная возня съ исключительными явлен³ями, помимо настоящей сущности дѣла."
Безплодная возня съ исключительными явлен³ями, помимо настоящей сущности дѣла,- вотъ справедливое опредѣлен³е почти всѣхъ литературныхъ произведен³й изъ крестьянскаго быта, вотъ смертный приговоръ всей этой массѣ филантропическаго хлама изъ деревенскихъ правовъ! Въ самомъ дѣлѣ, переберите наши журналы за послѣдн³е года, перечитайте томы разныхъ крестьянскихъ повѣстей и разсказовъ, преодолѣйте чувство отвращен³я при видѣ всей этой грязи и мерзостно-отвратительныхъ эпизодовъ - какая умная мысль, какой дѣльный выводъ наградитъ васъ за моральную пытку, которой вы только что подверглись? Прояснится ли хоть немного вашъ горизонтъ и чѣмъ обогатится вашъ разумъ, кромѣ сброда анекдотовъ весьма скверныхъ и часто неправдоподобныхъ? Не ждите ничего подобнаго. Писатели и писаки ознакомили васъ не съ сущностью дѣла, а только съ исключительными его проявлен³ями, вывели передъ вами толпу лицъ достойныхъ смирительнаго дома, лицъ, которыя по натурѣ своей будетъ также точно достойны смирительнаго дома и послѣ отнят³я у нихъ права на личность людей имъ подчиненныхъ. А такъ какъ въ современномъ обществѣ, при всѣхъ его порокахъ, изверги, достойные смирительнаго дома, составляютъ непримѣтное меньшинство, то и цѣль поучительная недостигнута. За лицъ, поражаемыхъ писаками, лицъ, подлежащихъ исправлен³ю полицейскому - никто не вступится, да и не пожелаетъ вступиться: злодѣй размалеванъ такъ ярко, что ровно никто не признаетъ въ немъ своей неяркой личности. Возьмемъ хоть "Одарку", автора которой, по его таланту и добросовѣстности, мы иикакъ не отнесемъ къ писакамъ, о какихъ сейчасъ говорилось. Въ этомъ разсказѣ на мѣстѣ пана мы видимъ какого-то бѣшенаго волка, который едва похожъ на живое существо, и который, по ид³осинкразической своей натурѣ, былъ бы бѣшенымъ волкомъ не только въ своемъ имѣн³и, но и въ самой вольной станицѣ, и въ Миргородѣ, и въ Москвѣ, и въ Петербургѣ, и остался бы звѣремъ при всѣхъ услов³яхъ въ жизни, до той поры покуда бы самъ не сломилъ себѣ шеи, наткнувшись на законъ или на частное мщен³е. Если-бы крѣпостное право уничтожалось нашимъ благимъ правительствомъ только потому, что при немъ возможны паны въ родѣ Одаркина,- игра не стоила бы свѣчъ и цѣль была бы достигнута однимъ усилен³емъ полицейскихъ мѣръ, да неукоснительнымъ наблюден³емъ за исполнен³емъ того закона, который ввѣряетъ предводителямъ и инымъ лицамъ наблюден³е надъ владѣльцами, во зло употребляющими свою власть надъ жителями. Тутъ то и видимъ мы всю огромность промаха обличительно-крестьянской литературы. Чтобъ доказать вредъ отжившаго учрежден³я,- надо указывать не исключительные факты, ими время отъ времени порождаемые, но его глубокое и неотразимое вл³ян³е на все общество. Чтобъ разузнать и описать недугъ общества, надо не сидѣть надъ какимъ нибудь отдѣльнымъ прыщемъ пац³ента, но изслѣдовать весь его организмъ. А этого-то изслѣдован³я мы и не видимъ въ нашихъ писателяхъ, бѣдныхъ знан³емъ. Истор³я жестоко наказаннаго псаря или похищенной дѣвчонки можно сочинить, не выходя изъ своей квартиры, но вѣрной картины сельской жизни, съ ея печальными явлен³ями, не создашь изъ "глубины собственнаго бѣднаго самосознан³я". Потому наша обличительная литература по крестьянской части болѣе чѣмъ безсильна и вл³ян³е ея ничтожно. Она питалась исключительными Фактами превышен³я власти, а между тѣмъ, нагородивъ сотни томовъ, не коснулась ни одного изъ несравненно болѣе общихъ, и, стало быть, болѣе вѣрныхъ явлен³й, кидающихся въ глаза всякому, кто жилъ въ деревнѣ. Ею даже ни разу не была высказана та простая, неоспоримая, всѣмъ извѣстная мысль, что въ наше время русск³й крѣпостной поселянинъ терпитъ вовсе не отъ жестокостей при личномъ столкновен³и съ владѣльцомъ,- но отъ излишнихъ требован³й, окладовъ и работъ, вслѣдств³е жизни дворянъ не по состоян³ю и общаго распространен³я роскоши въ образованномъ классѣ. Имъ даже не приходило въ голову, что при значительномъ смягчен³и нравовъ, соединенномъ съ врожденнымъ благодуш³емъ русскаго человѣка,- жестокость обращен³я стала рѣдка, но замѣшалась бсзтолковостью въ управлен³и и жаждой доходовъ. Они не сообразили того, что бить и мучить подобнаго себѣ человѣка есть дѣло, для всякаго противное и не дающее никакихъ выгодъ,- между тѣмъ какъ увеличен³е оброка, спокойно рѣшенное въ столицѣ и объявленное безъ шума, выгодно (хотя на время) для кармана и не влечетъ за собой нарекан³я. Наши писатели и писаки просто упустили изъ вида важность рубля въ крестьянскомъ быту, подслушивая въ разныхъ закоулкахъ народныя изречен³я въ родѣ чаво и эфтотъ, они даже не слыхали ни разу пословицы крестьянской: "не бьетъ дубьемъ, а бьетъ рублемъ!" Да и въ самомъ дѣлѣ, стоитъ ли заниматься такими пустяками, когда такъ легко подражать похожден³ямъ героевъ изъ "Старыхъ Годовъ" господина Печерскаго. Чтобъ быть дѣльнымъ и толковымъ, надо учиться и вникать, и съ усил³емъ рисовать картины вѣрныя многосторонней дѣйствительности, между тѣмъ какъ можно болтать, не выходя изъ своей квартиры, писать такъ просто, и задирательно, и скандалезно!...
Даже становится смѣшно, когда подумаешь о тысячѣ важнѣйшихъ сторонъ сельской жизни, сторонъ, неразрывно связанныхъ съ крѣпостнымъ правомъ,- и не смотря на то,даже мелькомъ не подмѣченныхъ нашими обличителями. Ихъ правило такое: гдѣ нѣтъ исключительности, тамъ пѣтъ и пищи для фантаз³и. Описывая прибитаго лакея или сельскую нимфу, выданную замужъ противъ воли, они даже не касаются сторонъ сельской жизни, въ тысячу кратъ болѣе знаменательныхъ и подлежащихъ изучен³ю. Изображалъ ли кто нибудь изъ нашихъ писателей положен³е цѣлаго селен³я, въ которомъ, но вѣтреному или корыстному разсчету владѣльца, земледѣл³е заброшено и всѣ рабоч³я силы пожертвованы на какую нибудь огромную фабрику, разшатывающую нравственность, здоровье и благосостоян³е всего населен³я? Касались ли наши сельск³е обличители безпрерывно повторяющагося факта отдаван³я имѣн³й въ аренду и безконечнаго зла, отъ аренды происходящаго? Обличали ли они передъ свѣтомъ и правительствомъ тысячи увертокъ, посредствомъ которыхъ обманывается законъ, строго воспрещающ³й отдавать населенныя имѣн³я въ аренду иностранцамъ? Знаютъ ли они, напримѣръ, что значитъ кабакъ, по безпечности помѣщика или изъ грошевыхъ барышей допущенный въ деревню, гдѣ прежде кабака не было? Показали ли они намъ, черезъ рядъ живыхъ сценъ, что такое иностранецъ-управитель и каковъ бываетъ въ сношен³яхъ съ русскимъ мужичкомъ вольнолюбивый швейцарецъ и даже ученый агрономъ-англичанинъ? Раскрыли ли они передъ нами весь возмутительный гнетъ и всю страшную неправду, къ которымъ способенъ м³ръ, то есть то самое м³рское, общинное управлен³е, о которомъ до сихъ поръ мног³е непрактическ³е люди говорятъ чуть не со слезами умилен³я на рѣсницахъ? Знаютъ ли господа, теперь упоминаемые нами, самую азбуку сельскаго хозяйства, въ его самыхъ вл³ятельныхъ проявлен³яхъ относительно вседневнаго крестьянскаго быта? Извѣстно ли имъ, напримѣръ, что въ подгородныхъ имѣн³яхъ, даже управляемыхъ съ крайней снисходительностью, множество дѣтей мужескаго пола пропадаетъ оттого, что родители ихъ, не имѣя никакой потребности отдалять отъ себя ребятишекъ, все-таки считаютъ необходимымъ отдавать ихъ, за малую плату, на бумагопрядильныя, сигарныя и друг³я фабрики, уб³йственныя для здоровья! Приходило ли въ голову имъ,- обличитель цѣловальниковъ и грозѣ винныхъ приставовъ,- сдѣлать когда нибудь сравнен³е между обыкновеннымъ имѣн³емъ и имѣн³емъ съ винокуреннымъ заводомъ, котораго существован³е предполагаетъ двойную, если не тройную тяготу для крестьянина? Описывали ли они намъ когда нибудь имѣн³е, взятое въ риску или находящееся подъ опекою по малолѣтству владѣльцовъ? Вотъ сколько нетронутыхъ и важныхъ сторонъ дѣла насчитали мы, не причисляющ³е себя къ людямъ практическимъ и проводящ³е въ деревнѣ самую малую часть года. Мудрено ли послѣ этого, что наша обличительная литература, слабая во многихъ своихъ проявлен³яхъ, не только слаба, но совершенно ничтожна въ отношен³и къ изображен³ю русской сельской жизни. Наше общество вовсе не злится на писателей, со знан³емъ дѣла указывающихъ его темныя стороны,- успѣхъ и симпат³я, встрѣтивш³е Щедрина, подтверждаютъ слова наши. Но деревенск³й нашъ бытъ не имѣлъ своихъ Щедриныхъ.
Снова возвращаясь къ книгѣ г. Марка Вовчка, мы замѣтимъ; что вторая ея половина, особенно разсказы: "Сонъ" и "Максимъ Гримачь" отчасти изглаживаютъ непр³ятное впечатлѣн³е, произведенное "Одаркою" и "Казачкою". Въ обоихъ, только что названныхъ разсказахъ, дѣло идетъ о любви, любви дѣвической, робкой и, тѣмъ не менѣе, очень страстной. Такая любовь съ особенной удачей вдохновляетъ нашего автора: ей обязанъ онъ не одною свѣтлою страницею въ своей книгѣ, и чуть онъ замѣняетъ ее чѣмъ нибудь другимъ, голосъ его тотчасъ же обрывается. И дѣйствительно, женщины г. Марка Вовчка словно не женщины, а дѣвочки. Онѣ бѣгаютъ по цвѣтамъ, какъ живые цвѣтки, слабыя и ломк³я, хоронятся за своихъ подругъ при взглядѣ паробка, плачутъ и ждутъ сватовъ, а при свидан³и съ женихомъ, только замираютъ и цѣпенѣютъ. Съ бракомъ онѣ утопаютъ въ океанѣ любви, и истор³я ихъ прекращается. При несчастной любви онѣ томятся и сходятъ съ ума. Какъ онѣ живутъ замужемъ и ведутъ хозяйство, этого мы не знаемъ. Не смотря на все наше малое знакомство съ малоросс³йской жизнью, мы смѣемъ замѣтить, что тутъ ее вся жизнь, а лишь одна изъ ея частныхъ сторонъ, можетъ быть слишкомъ уже опоэтизированная. Такъ жить и любить едва ли въ состоян³и простой человѣкъ, окруженный тысячью заботъ о первѣйшихъ потребностяхъ жизни. Если-бы малоросс³йск³я дѣвушки, послѣ брака, проводили такъ много времени, глядя въ соколиныя очи своимъ супругамъ,- бѣдные ихъ мужья, лѣнивые по натурѣ и несклонные къ домашнему хозяйству, сидѣли бы зачастую безъ борща и галушекъ. Но на дѣлѣ мы видимъ совершенно противное; всяк³й знаетъ, что въ Малоросс³и у простолюдина весь домъ держится доброй хозяйкою, несравненно способнѣйшею въ этомъ отношен³и, чѣмъ наши великорусск³я женщины.
Эта хрупкость и слабость героинь г. Марка Вовчка, какъ мы уже сказали выше, ведетъ за собой ихъ полную безотвѣтность передъ враждебными событ³ями жизни. Ни потягаться съ лютой свекровью, ни побороться съ ревнивымъ мужемъ онѣ не въ состоян³и. Свекровь ихъ гонитъ со свѣта какъ Орлиха Галю (въ повѣсти "Свекровь"), ревнивецъ-супругъ беретъ жену за косу и убиваетъ ее острой саблею, что и сдѣлалъ Данило Гурчь, хотя катастрофа (къ неслыханному нашему удивлен³ю) происходила на водѣ и самъ уб³йца плылъ въ.челнокѣ, за неимѣн³емъ весла, разсѣкая воду острой саблею. При всякомъ столкновен³и любящей горлицы съ злымъ человѣкомъ или лихой бабой, возобновляется то, что мы замѣтили въ Одаркѣ. Чудовище глотаетъ бѣдняжку и - дѣло кончено. При такомъ роковомъ услов³и неизбѣжны два неудобства,- разсказъ выходитъ коротокъ и, что страннѣе, утомителенъ въ своей краткости. Драма не завязывается по невозможности борьбы и хоть какой нибудь коллиз³и, а раздѣлен³е дѣйствующихъ лицъ на чудовищъ и жертвъ порождаетъ однообраз³е мотивовъ. Немного нравственной стойкости какой нибудь Галѣ или Натальѣ,- немного человѣческихъ чувствъ злому пану или Гурчу, все бы измѣнилось и жизнь пошла бы передъ нами совсѣмъ иначе. Для того, чтобъ продолжать свою дѣятельность и написать что нибудь обширное, г. Маркъ Вовчекъ долженъ, во что бы ни стало, примириться съ многосторонностью жизни - безъ этого мы,- при всемъ уважен³и къ его таланту,- не предвѣщаемъ ему замѣтной будущности.
Мы едва было не забыли маленькой повѣсти "Выкупъ", которая произвела на насъ утѣшительное впечатлѣн³е. Она подала намъ надежды, которыхъ мы не имѣли до ея прочтен³я, въ ней нашли мы кое-что отличное отъ предыдущихъ разсказовъ, именно искорки юмора и наивной наблюдательности, съ особенной силой выказавш³еся, напримѣръ, при описан³и панскихъ хоромъ и сутяги Захаревича. Если эти задатки развернутся и принесутъ свой плодъ, то талантъ и значен³е автора измѣнятся во многомъ. Съ юморомъ, который уже самъ по себѣ предполагаетъ шпроту физическаго взгляда, г. Маркъ Вовчекъ не останется чисто-мѣстнымъ писателемъ въ родѣ Гогга или провансальца Мистраля, а съ трудовъ его сгладится та печать слезливаго однообраз³я, которую видятъ въ нихъ русск³е читатели, незнакомые съ красотою украинской рѣчи.
Переводъ г. Тургенева очень гладокъ и простъ,- это лучшая похвала всякому, переводу - но книжка издана не совсѣмъ опрятно, что не помѣшало какому-то фельетонисту, при выходѣ ея въ свѣтъ, найти издан³е крайне изящнымъ и даже воспѣть хвалу издателю Кожанчикову. Присоединиться въ этой хвалѣ трудно!
1859.