Эдельсон Евгений Николаевич - Несколько слов о современном состоянии и значении у нас эстетической критики

подобная оценка). Притом только с живым и ясным чувством не могут вступать в борьбу различные неуместные в критике личные отношения; как же только критический суд делается для него задачею и напряженным умственным трудом, так, по свойству человеческой природы, получают они вновь свои права и должны быть устраняемы силою воли, что даже и при успехе немало мешает полному и всецелому пониманию всего данного создания.

   Все эти трудности не должны существовать для критика, в котором предполагается высокоразвитое эстетическое чувство. Своей критической статьей он обязан освободить от них и всякого читателя. Он должен поставить читателя в настоящие отношения к художественному произведению, сообщить ему на него свою точку зрения. Дело его - устранить все случайные и личные воззрения на данное произведение и сводить их к одному общему, которое принадлежит ему и которое требуется самим произведением. Но для того чтобы сообщить им свой настоящий взгляд на данное явление в литературе, чтобы, наконец, практически приучить их к этому взгляду, ему недостаточно говорить читателям, что такое-то направление ложно в искусстве, а такое-то истинно; он не должен только рассказывать им, как нужно смотреть на художественные произведения, и бесполезно убеждать их отказаться от тех фальшивых взглядов, которые условливаются их односторонним развитием и в которых они не свободны, потому что вынесли их из жизни; он обязан поставить их действительно на ту точку зрения, с которой художественное произведение представляется художественным и где отпадает все ложное, условливаемое личностью читателя, а не требованиями самого произведения. Для этого он должен так осветить для них разбираемое произведение, чтобы им не оставалось произвола в выборе взгляда, чтобы весь смысл, вся идея произведения неотразимо запечатлелись в них. Только при сообщении такого практического знакомства с истинным воззрением на произведения искусства можно ожидать от критики настоящего и благотворного влияния на вкус публики; ибо несколько подобных критических статей не только сообщат читателю взгляд критика на то или другое произведение и сохранят в его памяти окончательный приговор его или несколько эстетических положений, но и усвоит ему самый прием критики, дав возможность быть самобытным судьею других произведений!

   Нечего бояться, что при таком направлении критики читатели не будут обогащаться общими эстетическими положениями и весь разбор будет ограничиваться рассматриванием данного произведения. Гораздо большее количество верных эстетических положений передается в одном таком дельном разборе, нежели во многих статьях, наполненных теоретическими сентенциями, или, лучше сказать, передастся вся масса их, хотя и в скрытом виде. И хотя, конечно, требуется несколько нового труда, чтобы сообщенные эстетические положения из этой скрытой формы возвести к сознанию и привесть в систему; но зато тут представляется огромное преимущество в том, что всякий, если еще и не успел сознать и осмыслить требований и положений эстетического вкуса, будет иметь практически верный вкус, чего, как мы видели выше, не в состоянии дать знакомство с теоретическими положениями.

   Если и согласиться с высказанными нами сейчас требованиями от эстетической критики, то все-таки рождается вопрос: какая же эта точка, с которой сам критик должен смотреть на художественные произведения и на которую он должен ставить читателя?

   До сих пор мы предполагали взгляд критика верным - но еще остается совершенно неясным вопрос: каков этот верный взгляд? А вместе с тем и другой: какого рода люди способны иметь этот верный взгляд? Постараемся отвечать прежде на первый вопрос. Писатель, давая на суд публики какое-нибудь свое произведение, делает нечто свое общим достоянием; для своей внутренней идеи он находит приличную внешнюю форму и эту форму передает публике как средство усмотреть идею. Вообще в каком бы то ни было роде искусств художник дает для всеобщего созерцания то, что было доступно прежде созерцанию его одного, он стремится поставить всякого на свое место - дать всякому видеть, что сам видел, чувствовать, что сам чувствовал. Поэтому тот наиболее понимает и ценит художественное произведение, кто в своем взгляде на него приближается или способен с особою быстротою и живостью приблизиться как можно более к точке зрения самого художника. Понятно, что под этою точкою зрения мы не разумеем каких-нибудь личных отношений автора к его произведению, которых, может быть, очень много у творца к его созданию, но только отношения чисто эстетические.

   С другой стороны, простые элементы, из которых состоит каждое, в особенности современное, художественное произведение, лежат в душе всякого человека, и в этом отношении художник есть только первый, который под влиянием господствующей идеи успел сгруппировать их в новую, дотоль небывалую цельную форму, свести безразличные и сами по себе ничего не значащие факты таким образом, чтобы все они осветились надлежащим образом и вынесли целое, разумное впечатление; точно так же, как мыслитель, сказавший какую-нибудь новую истину, есть первый, успевший существующие во всех понятия свести к высшим, дотоле никем не выработанным. Тот и другой суть процессы органические, до известной степени возможные в каждом, по крайней мере с той поры, как главное сделано, то есть нужные для того процессы художественные или умственные совершены особенными, избранными к тому деятелями. Поэтому на первый раз может показаться, что как понимание новой истины, так и постижение всякого данного уже художественного произведения доступно всякому. На деле, однако же, совсем не так. При многосторонности свойств души человеческой в жизни представляется множество самым односторонним образом развитых людей; эта односторонность развития, например практических способностей человека во вред умственным и эстетическим, мешает часто людям даже данные сочетания, например в художественном произведении или в готовых умственных положениях, воспроизвести в своей душе с тою полнотою и отчетливостию, какая нужна для их уразумения. При этом главнейшим образом мешает не недостаток нужных для этого воспроизведения элементов, но усиленное развитие других душевных деятельностей, устремляющих внимание человека постоянно на другое. Это обстоятельство в особенности важно при оценке современных произведений искусства и преимущественно литературных большею частию полухудожественных, а следовательно, не представляющих, как классические, например, произведения, неотразимых требований на эстетическое их понимание, - а с другой стороны, дающих всякому современному человеку богатый материал для понимания их с других сторон.

   Итак, нужна особая способность, особое с своей стороны как бы одностороннее развитие, для того чтобы быть призванным эстетическим критиком; эта особая способность и есть эстетический вкус. Вникнем подробнее в свойство этой способности. Выше было сказано, что настоящее созерцание художественного произведения есть такое, которое принадлежало самому автору в минуту творчества, все равно, было ли оно ему совершенно ясно или управляло им полусознательно, ибо это самое созерцание и передал он в своем произведении. Но способность творчества, как ни таинственною представляется она нам в своей сущности и деятельности, очевидно, не может существовать в избранных людях как нечто отдельное, новое - одним словом, такое, чего даже и зачатков нет совсем в других. По крайней мере внимательный разбор способностей души человеческой показывает совершенную невозможность такой придаточной способности, и современное состояние науки высказывает свое настоятельное требование объяснить до известной степени творческую способность, как и всякую другую, особенным развитием одной или нескольких из тех способностей, которых задатки или начала даны во всяком человеке. Не принимая на себя обязанности отвечать на такое требование, мы считаем, однако, необходимым допустить и в отношении этой способности некоторые степени перехода между людьми, как, например, в отношении умственных способностей - в тесном смысле, - что уже давно не подлежит никакому сомнению. Доказать справедливость такого допущения было бы, конечно, гораздо затруднительнее в отношении способности творчества, нежели в приложении к способностям рассудочным; потому что о значении и существе последнего всякий имеет яснейшие представления и потому легко может поверить на опыте различные степени его развития. Творческая же способность представляется нам как нечто твердое и определенное только в своих крайних ступенях, и именно с тех пор, как она начинает быть творческою; наблюдать ее в низшем ее развитии, без предварительного и полного знакомства с существенными свойствами этой способности, было бы очень трудно, а потому так же трудно поверить на опыте справедливость допущения различных степеней ее развития. Впрочем, уже различные степени художественного таланта, которых существование доказывается беспрестанным опытом, служат отчасти подтверждением этого положения, если только не объяснять значительной разницы между талантами писателей единственно различием родов их талантов, что едва ли возможно. Допустив это, мы придем к следующему заключению: чем больше человек в отношении развития художественной способности стоит к той степени, где эта способность начинает становиться требовательною для того, кто владеет ею, то есть продуктивною или талантом, тем большее право дано ему от природы быть критиком. Этою большею или меньшею близостью определяется большее или меньшее присутствие эстетического вкуса. Особенные права такого человека на критическую деятельность основываются на том, что он более, нежели кто другой, способен оценить художественное произведение, то есть перечувствовать его именно так, как это делал художник. Из этого, конечно, не следует, чтобы всякий художник был и лучшим критиком; во-первых, потому, что для художественной деятельности достаточно одной творческой способности, при чем может быть отсутствие современного образования и умения ловко и дельно выражать свои мысли, - во-вторых, потому, что художники могут быть также односторонними, и способный к известного рода художественной деятельности может плохо понимать художников, действующих в другой сфере.

   Но, сказавши, что эстетический критик должен сам отличаться теми душевными способностями, которых исключительное и полное развитие дает право и способы к творческой деятельности, мы сказали еще очень мало. Всякий вправе спросить нас о ближайших и точнейших указаниях на особый строй души, особый склад ума, особенность его воззрений и т. д., одним словом, на все приметы, отличающие человека, призванного к эстетической критике, от критиков вольно-практикующих. Постараемся, по мере сил, удовлетворить этим справедливым требованиям, наперед, впрочем, оговариваясь, что мы нисколько не претендуем на полное разрешение заданных себе вопросов. При этом для облегчения себя и для большего специализирования нашей задачи будем иметь в виду не идеал критика вообще, годного для всякого времени и всякой эпохи в искусстве, но постараемся только вызвать на свет такие черты, которых требует от критика современное направление искусства.

   Отличительная черта современного искусства русского состоит в том, что оно больше, чем когда-либо, служит отражением жизни во всем ее действительном разнообразии. Вопросы, им разрешаемые, не отличаясь иногда особою глубиной, вместе с тем выносятся по большей части прямо из жизни, часто даже почти в том самом виде, в каком они возбуждены непосредственным наблюдением. Искусству нашему недостает вообще, если это уже необходимо назвать недостатком, идеализации и тех приемов, которые можно назвать техническими, но зато оно стоит на твердой почве, оно имеет глубокие корни в действительности. Нет, кажется, надобности доказывать, что такое состояние есть самое лучшее, самое желательное для литературы молодой и есть самое верное ручательство за ее самостоятельность. По этой-то причине произведения наших писателей принимают так часто капризную форму и никак еще не хотят уложиться вполне в те, положим, законные формы, которые образовались в течение долгого времени для разных родов художественной деятельности. Это, пожалуй, тоже недостаток, но если уже нужно выбирать между этою шаткостью и неудовлетворительностью форм и другим важным недостатком - отсутствием оригинальности и близости к действительности, то уж, конечно, мы гораздо охотнее помиримся с первым. Если те формы, которые выработаны художественною деятельностью других народов, окажутся вечными и необходимыми для нас, тогда нет сомнения, что, идя естественным путем, мы придем и к ним. Но беда, если, гоняясь за этими формами, мы упустим из виду близкую связь искусства с нашею жизнью и действительные интересы, возбуждаемые этою последнею, заменим искусственными, чуждыми нашему духу. Искусство наше как бы только начинает подниматься с земли, оно еще слишком близко к почве, нисколько не успело возвыситься, еще не обрисовался даже остов будущего здания - об украшениях архитектурных нет и речи; но, свидетели закладки этого здания, мы должны радоваться, глядя на то, как твердо укрепляются в почве его основания, с каких близких, простых вопросов начинает оно. Но и здесь нужно оговориться. Мы опасаемся, чтобы сказанного нами о форме не поняли таким образом, будто мы узакониваем все те капризные формы, в которых иногда выражают наши писатели результаты своих наблюдений и дум над жизнью. Нет ничего оскорбительнее, как видеть, что подобный недостаток формы происходит не от недостатка уменья вложить свой материал в готовую уже форму и вместе с тем от нежеланья урезать или пополнить посторонним недостающее для формы, но от небрежности, недостатка уваженья к литературе или лени додумать зачатое.

   Когда литература находится в таком постоянном искании материала для себя в действительности, когда она рыщет, так сказать, по различным углам жизни, осмысливая и приводя к сознанию всякую мелочь, всякий опыт, всякое наблюдение, на критике лежит обязанность особой чуткости, впечатлительности и живости, которая давала бы ему возможность стать сразу в настоящее отношение ко всякому литературному явлению, принять тотчас к сердцу вызванный им на свет вопрос, если он действительно добросовестен и искренен, в особенности не относиться к ним свысока и быть готовым иногда поучиться из него самому. Это уже намекает нам отчасти на то, каковы должны быть свойства настоящего, современного критика. Основным его качеством должно быть правильно развитое воображение.

   Этим мы хотим отличить его, во-первых, от другого рода людей, с преимущественным развитием чувства, способных быть очень достойными и полезными во многих других отношениях, но именно неудобных для критической деятельности в наше время. Мы разумеем те углубленные в самих себя, наклонные к сосредоточенности и самонаблюдению натуры, в которых ушедшая внуть чувствительность сообщает душе особое, лирическое настроение, часто причудливое, угловатое, хотя и глубоко залегающее. Такие люди никак не могут относиться просто к действительности и взятым прямо из нее художественным произведениям, и именно к тем сторонам их, которые и составляют их существенное значение. Они все понимают со стороны чувства, во всем ищут и ценят глубину чувства, его энергию и ради этих достоинств прощают многое. В особенности они любят такие произведения, где налгано на жизнь, где, например, негодованию их, возбужденному против известных сторон действительности, дается сильная, хотя и довольно грубая, пища или где сочувствие их известным явлениям встречает идеальные, хотя и приторные, образы. А именно такая-то ложь вредна в особенности в литературе молодой, и притом такой, которой особое достоинство состоит в близости к действительности - в правде. Точно так же эти люди лишены почти совершенно той подвижности души, которая позволяет нам свободно входить в чужие характеры, в чужие положения. Такое, что пережили они своею собственною опытностью, они поймут и оценят верность его представления. Но положения и характеры, чуждые им, совершенно незнакомые, такими и останутся для них, с какою бы художественною ясностью ни были изображены. Не займут их также и не возбудят их сочувствия простые вопросы, непосредственно возникающие из жизни; у них есть свои вопросы, более глубокие, более важные и, главное, сильно прочувствованные, которые стоят перед ними беспрестанно и из которых они глядят на все происходящее, не видя в нем ничего, кроме того, что хотят видеть. Мы совсем не против таких характеров и очень хорошо знаем все их достоинства, но мы против пользы таких людей в критической деятельности. Упомянули же об них затем, чтобы выпуклее представить другой род натур, которые мы считаем более способными в настоящее время к эстетической критике, и оправдать наше положение о необходимости преобладания в них правильного воображения. У нас вообще очень мало дают цены нормальному развитию воображения, а многие даже и не подозревают, чтобы здесь могли случаться важные уклонения. А между тем сколько лжи от этого недостатка. Отчего, например, как от неиспорченности воображения, нравятся большинству все те несбыточные происшествия, те неестественные характеры и положения, которые составляют всю сущность и всю прелесть для многих в различных новейших романах, повестях, драмах, водевилях. От того-то так ценим мы воображение и даем ему такое важное значение в критике.

   Правильно развитое воображение есть ни более ни менее как задаток правильного мышления о вопросах жизни, возбуждаемых и разрешаемых опытом, которые именно и составляют в наше время главное содержание изящно-литературных произведений. Но, не говоря уже о мышлении, само по себе воображение в своих безукоризненно выработанных данных составляет важное достоинство критика, сообщая ему чутье ко всему натянутому, преувеличенному, ложному в представлении, и вместе с тем чутье ко всякому правильному, хотя бы и новому и незнакомому ему по собственному опыту сочетанию данных жизни, представленному в искусстве. При значительной же степени собственной опытности и при той правильности, в какой залегают эти опыты в душе, они дают ему возможность к верной оценке всякого литературного явления, насколько оно тоже взято из жизни и есть плод правильной органической душевной деятельности.

   Взгляд такого человека на жизнь, и вообще на явления действительности, будет отличаться ясностью и простотою, и если даже он не проникнет в самую глубину их, не возведет к общим и отвлеченным вопросам, не возвысится, одним словом, до философского миросозерцания, то по крайней мере не будет никакой неправды в том, что нужно ему для непосредственного приложения, он будет свободно подходить ко всем вопросам, выносимым из жизни художественными представлениями, и, имея возможность легко увидеть и непосредственную связь их с действительностью и дальнейшее развитие этих данных в той форме, какую избрала воля автора, он поймет и оценит их не на основании своих предубеждений, личных и исключительных требований, но по тем данным, какие действительно в них положены. При правильности и восприимчивости воображения такой критик найдет в себе сочувствие и ко всякой особенности в художественной деятельности, вытекающей из народного духа и, если еще не достигшей совершенного изящества, то обещающей его в будущем. Ибо, с одной стороны, условия для их уразумения заключаются в тождественности заложений его собственной души с теми, которые взялись из того же источника и правильно сложились под влиянием таланта в душе художника; с другой же стороны, ничто постороннее, враждебное правильности воображения не помешает ему взглянуть верно на явления и свободно подчиниться правильно действующей силе, вызвавшей их на свет.

   В нем не должны быть также преобладающими стремления к отвлеченному мышлению, ибо, как ни важны в известных отношениях такого рода наклонности души, здесь они были бы неуместны; только в самых высших, самых счастливых организациях соблюдается та строгость и постепенность мышления, которая не искажает нисколько материала, послужившего для нее основанием, и оставляет в полной свежести все взятые из действительности представления. По большей же части случается, что способность к отвлечениям развивается за счет других свойств души и что стремление уразуметь всякое явление теоретически, извлечь из него какое-нибудь общее - какую-нибудь мысль, это стремление захватывает в представляющихся явлениях только известные стороны, нужные ему для его целей, и, удовлетворясь таким извлечением, затем уже не оставляет в душе данного явления в его первоначальном виде и, следственно, вредит ему там, где оно нужно преимущественно со стороны своей полноты и свежести. Понятно, что для верной оценки произведений художественных, особенно таких, которые не целы до такой степени, чтобы восстановить свежесть первоначальных ощущений в человеке, даже и утратившем ее, подобные свойства души мало годны.

   До сих пор мы говорили преимущественно о свойствах критика, составляющих его природу. Нужно сказать также несколько слов и об искусственном развитии его способностей, если и не для полноты очерка, то во избежание некоторых бесполезных недоразумений. На первом плане тут, разумеется, стоит современное образование, о необходимости которого считаем ненужным говорить. Сделаем лучше более специальную заметку. Многие думают у нас, что человек с умом и образованием, специально и успешно занимающийся чем-нибудь, может иногда, оторвавшись от своей посторонней деятельности, перейти к критической и написать сразу очень хорошую статью о каком-нибудь современном изящно-литературном явлении и обсудить его дельно и всесторонне. При жалком состоянии критики в нашей литературе, конечно, нельзя не дорожить всяким, хотя бы и вскользь высказанным суждением умного человека о новом явлении в литературе. Оно, пожалуй, имеет даже интерес и при всяком состоянии литературы. Но надобно строго отличать критические статьи, полные верных мыслей и взглядов, но кое-как привязанные к разбираемому художественному произведению, от критических статей истинно дельных и вполне разъясняющих произведение. Кроме различных других свойств критику необходима значительная опытность в обхождении с изящно-литературными произведениями и привычка самостоятельного их обсуждения. Нужно, чтобы он был практически знаком с различными приемами творчества. Тогда только он свободно, господином будет входить во всякое новое произведение, не затруднится в оценке его построения и ошибок против этого, не спутается в мысли, которая положена в произведение и дает себя чувствовать иногда мелкими намеками, а иногда только целым и полным представлением всех подробностей романа.

   Нужно ли говорить о житейской опытности критика в таком деле, где все прямо касается жизни, и в особенности его памятливости ко всем пережитым опытам своей души, ко всем душевным движениям, замеченным даже и в посторонних, но живо самим прочувствованным. Нужно ли говорить также о необходимости любви в нем к народному быту и близкого знакомства с явлениями общественной жизни нашего отечества. Всё это разумеется само собою. С другой стороны, мы считаем ненужным распространяться о необходимости эстетического образования, ибо это не требует каких-нибудь новых объяснений, и притом отчасти мы уже говорили об этом выше, в своем месте. Разбирая свойства критика, необходимые, по нашему мнению, для успешной деятельности его в наше время, мы имели в виду преимущественно национальные художественные произведения, мало заботясь о таких явлениях, которые, отличаясь даже иногда и значительными достоинствами, принадлежат более к литературе общенародной, вызваны на свет вопросами, хотя бы и серьезными, но не у нас родившимися, имеют форму заимствованную и плохо к нам прививающуюся, были бы почти так же уместны и понятны в чужой литературе, как и в нашей. Не потому оставляем мы их в стороне, чтобы пренебрегали ими, но потому, что для них всегда найдутся у нас рецензенты, и не для них нужен чаемый нами критик. С этой точки зрения должно разуметь и высказанные нами требования от современного эстетического критика. Та неполнота картины, какую, конечно, заметят многие, зависит не от того, чтобы мы не видели всех остальных требований, и требований, заметим, не последней важности, но потому, что мы хотели выставить рельефнее те стороны, какие опускаются обыкновенно из виду.

   После всех этих замечаний мы можем наконец сказать несколько слов и о самом роде эстетической критики, желательном в настоящее время и именно в настоящее время совершенно недостающем в литературе. Выше было сказано, что эстетическая критика должна иметь главною целью посредством художественных произведений практически развивать в читателях верный вкус и прямой взгляд на литературные явления. Из этого, однако, не следует, чтобы критик должен был иметь постоянно в виду поучение публики. Такое педагогическое направление, ясно выражаемое, наложило бы на него печать искусственности и вообще поставило бы его в неестественные отношения к читателям, которые сами имеют возможность и право судить о всяком данном произведении и, разумеется, не могут никого уполномочить за себя судить для всех о достоинстве художественных произведений. Поучение выйдет само собой, если только критик будет передовым в деле оценки литературных явлений; если в его статье ярко и выпукло выставятся на вид все те черты данного произведения, которые были иными усмотрены смутно и не взвешены настоящим образом, другими совсем упущены из виду, загородившись частностями, случайным образом более к ним близкими; если все те впечатления, какие более или менее вынесены каждым из чтения, соберутся им в один фокус, осмыслятся и получат истинное значение. Тогда никто не увидит в такой статье чего-нибудь чуждого и противуречащего его собственной оценке, но только как бы яснее взглянет на то же самое, что видел и прежде, хотя не с такою отчетливостью; составленная им таким образом оценка будет не посторонняя произведению, не случайная, но свяжется с этим последним неразрывно, как отчет его собственной души в своих впечатлениях, как результат прямого действия художественного произведения на его сознание. Приобретется читателем в таком случае не набор эстетических положений, действующих только на ум, не голословные заметки о том и сем, но усвоится весь прием критики, потому что на этот раз и в отношении к этому произведению сообщится ему как бы сам талант критика. Для всего этого критика должна оценять художественное произведение не сверху, не с высоты эстетических положений, извлеченных из произведений других эпох и приобретаемых некоторыми в высушенном уже виде, но, так сказать, из самого произведения. Каждый раз в душе критика должен начинаться во всей своей свежести тот же самый процесс, каким вырабатывались все истинные эстетические положения. Каждый раз он должен забыть на время все готовые уже в нем предосуждения и весь отдаться потоку образов, картин и ощущений, чтобы добыть живую мысль, лежащую в произведении, которая, представ ему тогда во всей оригинальности, свойственной каждому писателю как лицу, будет и для него новым приобретением к его эстетическому запасу и, выставленная на вид читателям, осветит им с настоящей точки все произведение. Какой правдой будут проникнуты тогда все его заметки о недостатках произведения, как мало в них будет того безучастного и сухого приговора, какой обыкновенно произносят записные, должностные наши критики. Ибо не должно забывать, что настоящий критик есть посредник между художественными произведениями и эстетикой, что он первый видит и выставляет на свет в продуктах таланта то, что потом берется наукой как ее достояние, что наука зачинается в нем практически. На эту особенно сторону упираем мы потому, что без нее нет надежды даже в будущем на внесение в эстетику новых данных, взятых из особенностей русского искусства; потому еще, что присутствие ее в человеке есть главнейший признак критического таланта и отличие его от людей всех других родов, полезных отчасти своею критическою деятельностью, но полезных условно. Талант критический, как и всякий другой талант, отличается между прочим от других точкою опоры для своей деятельности. Он находит ее внутри себя, между тем как для других она во внешности, в системе, в теории, в каком-нибудь кодексе, за который держатся, боясь упустить его из рук. В этом смысле талант нужен для критика потому, чтобы он не боялся, приступая к новому произведению, за свои прежние эстетические положения, но погружался в него весь. Истинные эстетические положения не уйдут, они притекут в свое время к сознанию для всесторонней оценки, но вынесется много живого и свежего, что должно бы было исчезнуть, если бы оценка произведения происходила только внешним образом, на основании соображений, подсказанных готовыми теоретическими данными.

   Здесь приостановим пока наши беглые и отрывочные заметки и заключим статью, которая и без того уже вышла длиннее, нежели мы хотели. Выскажем, однако, в заключение ту задушевную мысль, которая побудила нас взяться за перо и около которой группировалось все остальное, высказанное в статье. Не желание передать публике несколько собственных соображений об эстетической критике руководило нас в этом случае; не закрепленные системой, они не могут иметь большого значения. Но нам хотелось бы сообщать и другим то скорбное негодование, залог перемены к лучшему, которое неотразимо вызывается в душе при ясном взгляде на то, какую роль играет в наше время в литературе эстетическая критика, и при мысли о том, чем бы она могла быть для литературы, если бы не погрязла в тине мелких журнальных отношений, не видимых и не понятных публике целей и многого другого в подобном же роде, что, кроме отсутствия талантов, мешает ей дружно, бескорыстно и усердно служить своему высокому делу.

  

   В настоящем издании собраны статьи русских критиков и эстетиков 40-50-х гг. XIX в.; все они написаны и опубликованы (в России или за ее пределами) в период с 1842 по 1857 г.

   Составители отнюдь не претендовали на то, чтобы с необходимой полнотой представить в сборнике целый этап в развитии русской эстетики, - эта задача невыполнима в рамках одной книги; поэтому были отобраны такие документы, которые обладают наибольшей репрезентативностью по отношению к основным идейно-эстетическим течениям середины XIX в. Применительно к 40-м гг. это - демократическое западничество (в двух его разновидностях), славянофильство и "официальная народность"; применительно к 50-м - революционно-демократическое направление, русский "эстетизм" и направление "молодой редакции" "Москвитянина". В настоящем издании не представлены работы И. В. Киреевского, переизданные в его сборнике "Критика и эстетика" (М., 1979); публикуемая же статья А. А. Григорьева не вошла в состав его сборника "Эстетика и критика" (М., 1980).

   Целый ряд работ, включенных в настоящий сборник, в советское время не перепечатывался; некоторые работы (часто в извлечениях) публиковались в изданиях, носивших преимущественно учебный характер (последнее из них: Русская критика XVIII-XIX веков. Хрестоматия. Сост. В. И. Кулешов. М., 1978). Статьи, вошедшие в сборник, публикуются полностью (за исключением статей Ю. Ф. Самарина и М. Н. Каткова - см. ниже, с. 516, 529-530).

   Тексты печатаются либо по наиболее авторитетным изданиям академического типа (В. Г. Белинского, А. И. Герцена и Н. Г. Чернышевского), либо по первой и, как правило, единственной прижизненной публикации. (Заметим попутно, что вышедшие до революции посмертные издания некоторых представленных в сборнике авторов дефектны в текстологическом отношении.) О принципе публикации статей П. В. Анненкова, см. на с. 527-528.

   При публикации текстов сохранена орфографическая вариантность одних и тех же слов: реторический и риторический и т. д., а также параллелизм типа: противоположный и противуположный, вызванный одновременным употреблением книжных и разговорных форм данного слова. Не менялось и написание таких слов, как сантиментализм, буддгаистический, нувелист, венециянский и т. д., которое являлось характерным для той эпохи. По возможности сохранены и пунктуационные особенности подлинника. В соответствии с современной нормой исправлялись лишь написания произведений, обозначения национальностей и т. п., которые не несут смысловой нагрузки. Неточное цитирование не оговаривается.

   Весь материал сборника расположен по хронологическому принципу.

   В состав Примечаний входят: краткая биобиблиографическая справка об авторе, указание на источник текста и постраничные примечания.

   В Примечаниях приняты следующие сокращения:

   Белинский - Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 1-13. М., 1953-1959;

   Гоголь - Гоголь Н. В. Полн. собр. соч., т. 1-14. [Л.], 1940-1952;

   Григорьев - Григорьев А. Литературная критика. М., 1967;

   Чернышевский - Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. 1-16. М., 1939-1953.

   Письма к Дружинину - Летописи Гослитмузея, кн. 9. Письма к А. В. Дружинину (1850-1863). М., 1948.

  

   Составители приносят глубокую признательность Ю. В. Манну, рецензировавшему рукопись сборника и сделавшему ряд ценных замечаний.

  

  

   Евгений Николаевич Эдельсон (1824-1868) - литературный критик, эстетик, переводчик. Окончил физико-математическое отделение Московского университета в 1847 г. В начале 50-х гг. был одним из ведущих критиков "молодой редакции" "Москвитянина"; позднее эволюционировал в сторону "чистого искусства". В работах 50-х гг. развивал идею об искусстве как органическом порождении цивилизации. Некоторые аспекты его концепции рассмотрены в статьях: Зельдович М. Г. Несостоявшаяся рецензия на "Эстетические отношения искусства к действительности" (Н. Чернышевский и Е. Эдельсон). - "Рус. лит.", 1969, No 3; Кантор В. К. Эстетика Чернышевского и ее первые критики ("Москвитянин" против Чернышевского). - "Рус. лит.", 1975, No 1.

  

   Статья "Несколько слов о современном состоянии и значении у нас эстетической критики" печатается по тексту первой публикации: "Москвитянин", 1852, No 6, кн. 2, отд. 3, с. 22-60. Подпись: Е***.

  

   ¹ См. об этом в статье В. Н. Майкова (наст. изд., с, 90; см. также примеч. 14 к этой статье).

   ² Мысль об издании специальных критических сборников подал своим единомышленникам К. С. Аксаков в 1845 г., однако не встретил поддержки (см. письмо Ю. Ф. Самарина к нему от середины 1845 г. - Самарин Ю. Ф. Соч., т. 12, с. 162).

   ³ Имеется в виду - хотя и преувеличивается - предвзятый подход к первым произведениям А. Н. Островского в "Современнике" и "Отечественных записках".

   ⁴ Здесь термин "идеализация" употреблен в значении "типизация", "обобщение".

   ⁵ Согласно общепринятой тогда точке зрения, "классическая" форма искусства подразумевала античную эпоху; однако, судя по контексту, здесь вкладывается в этот термин более широкое значение: всем отвердевшим формам искусства критик противопоставляет новые, только еще становящиеся.

   ⁶ См. в статье В. Н. Майкова (наст. изд., с. 100; см. также примеч. 27 к этой статье).

   ⁷ Критик весьма вольно передает определение И. Канта: через гений (а не любой талант) "природа дает искусству [а не науке] правила" ("Критика способности суждения", ч. 1, кн. 2, ¿ 46).