Горький Максим - Литературные забавы

нем непримиримой ненависти к производителям всех несчастий, мучений, всех "трагедий" социального бытия?

   Греческое слово "трагедия" переводится на русский язык как "козлиная песнь". В древности на праздниках в честь веселого бога Вакха приносили жертву - козла, при этом хор пел какую-то песню. Есть иное объяснение, может быть, более древнее и правильное: когда-то приношение в жертву богу человека было заменено козлом как животным, менее полезным, чем раб, теленок, баран. Затем догадались, что бог, наверное, тоже будет доволен, если жертву - плату за грехи - ему будут приносить аллегорически, условно, и козла не резали, а, показав его богу, отпускали на свободу. Это и есть "козел отпущения" известной поговорки. Единоличники, индивидуалисты, видимо, считают себя "козлами отпущения", носителями грехов мира сего и мучениками за грехи всех людей. Эта роль, вероятно, возвышает человека в его собственных глазах и тем более возвышает, чем более часто он слышит о "великих страдальцах за людей", например, о Гоголе, Достоевском и других этого ряда. У нас очень любят рассказывать, "как я страдал", и это для одних, - старинная скучная и вредная игра, выдуманная церковью, рассчитанная на милостыню сочувствия и сострадания, для других же - болезнь, от которой следует лечиться, ибо эта болезнь не дает места отвращению к страданию, - отвращению как силе, которая должна возбуждать на борьбу против источника всех страданий человеческой массы.

   Мы уже знаем, что страдания фабрикуются не древним мистическим роком, а вполне реальными и внешне почтенными джентльменами человечьей породы, - джентльменами, которые становятся всё более внутренне звероподобными и давно заслуживают обуздания.

  

  

   Классовое начало - не мозоль, не опухоль, его не срежешь хирургическим ножом. Нужно показать, как оно рассасывается, исчезает под влиянием той силы, которая возникает только из сознания смысла социалистического труда, - труда, из коего мы должны извлечь нашу философию, этику и эстетику. Многоликие герои нашей действительности уже дают возможность создать из них одного героя. Товарищ Сергей Киров убит нашими врагами потому, что он был именно таким героем. Но до сего дня у нас все еще не наблюдается попыток изобразить Геркулеса, вооруженного всей силой современной техники. Что мешает создать его? Мешает индивидуализм, особенно присущий нашей профессии. Нам очень долго внушали, что литератор способен "творить миры", что поэтами в их работе руководит таинственная "сила вдохновения", а не сила знания, "муза", а не живой человек, равноценный нам по образу и подобию, но работающий для нас значительно лучше, чем работаем мы для него. Конечно, кто может, тот должен и "миры творить", но "в данный отрезок времени" для многих гораздо полезнее научиться хорошо выпекать караваи хлеба насущного. Мы печем литературные караваи быстро, а тесто месим небрежно, оставляя в нем комья невежества, малограмотности, переквашиваем тесто плохо понятой книжной мудростью.

   У нас развелись матерые литераторы солидного возраста, солидно малограмотные, не способные учиться, они сочиняют беллетристику из материала газетных статей, очень довольны собою и ревностно охраняют свое место в литературе. Они числятся коммунистами, пребывая по уши в тине мещанского индивидуализма и в равнодушии ко всему, что не касается лично их персон. Их влияние на молодежь безусловно вредно. Пороки книг этой группы писателей особенно наглядно обнажаются при сравнении их книг с книгами молодых литераторов братских республик, - с книгами, которые подкупают читателя своей горячей искренностью.

   Индивидуализм - весьма распространенная болезнь в литературной среде. В книгах люди кое-как научились прятать его, но в быте, во взаимных отношениях и в отношении к читателю, к интересам государства - лохмотья индивидуализма демонстрируются вполне бесстыдно. Например, весьма распространена торговля литературой в ее незаконченном виде. Никогда не было портных, которые продавали бы одни и те же штаны трем покупателям, но у нас есть писатели, которые одну и ту же книгу или один рассказ продают одновременно двум-трем издательствам. Также принято продавать первую книгу романа, когда вторая еще не написана, а это похоже на сапожника, который продал бы голенища, не доделав головки сапог. На книжном рынке есть немало давно уже изданных "первых" книг, которые всё еще ждут вторых.

   Союз писателей должен принять какие-то меры против торговли безголовыми книгами. И вообще Союз писателей должен создать некое коллективное и твердое суждение о допустимости или недопустимости некоторых фактов, творимых "единоличниками", - фактов, которые позорят всю литературу в целом.

   Например, ходит слух, что два поэта явились в какой-то сибирский город и предложили устроить несколько вечеров чтения их стихотворений, по две тысячи за вечер. Такой шаляпинский гонорар весьма постыден для пролетарских поэтов. Если этот слух не верен, он все равно постыден. И если нам, литераторам Союза Советов, людям, за которыми внимательно следят пролетарии всех стран, - если нам доступно коллективное сознание нашей чести, нашего значения и достоинства, мы должны немедленно проверять такие скверные слухи и, буде они окажутся верными, исключать жадных поэтов из числа членов союза, а если слухи неверны - привлекать к ответственности авторов лжи, которая позорит литераторов.

   Союз должен обратить сугубое внимание на "работу" единоличников с "начинающими". Работу я поставил в кавычки потому, что, за некоторыми исключениями, не вижу в этой работе плана, программы и даже простой грамотности. "Всяк молодец" учит "на свой образец", а ему самому еще следует учиться. И наблюдается явный вред этой работы, ибо весьма часто учитель снимает с производства ученика, которому случайно удалось написать приличные стишки или сравнительно грамотный рассказец. Таких учеников, исключенных из производственного процесса, уже немало, живут они, задрав нос кверху, мозги у них сдвинуты набекрень, живут бездельно, и есть прямая опасность, что - вместо пролетарских литераторов - воспитываются паразиты пролетариата, а он - враг всякой собственности - в собственных, паразитах не нуждается.

   Затем следовало бы Союзу литераторов обратить внимание на тон критических статей и рецензий. Критика должна учить писать просто, ясно, убедительно. Если критикуемый писатель не изобличается как явный или скрытый враг пролетариата, а пишет только плохо, неверно, искажая действительность, не умея отличить важное от неважного, следует спокойно и серьезно объяснить ему, что - неверно, почему плохо, чем искажено. А орать на него, издеваться над ним - это значит пользоваться приемами преподавателей неоспоримых истин в старых царских школах, где обучалась интеллигенция "применительно к подлости", как сказал Салтыков-Щедрин.

   Статьи наших критиков почти всегда вызывают странное впечатление: знаешь, что их пишут люди, знакомые с несокрушимой логикой философии, гениально построенной на изучении политэкономии. Люди эти живут в стране, где взаимодействие вещей - элементов, явлений - приняло характер фантастически бурный, где миллионы людей вовлекаются в процессы строительства чудовищных сооружений, изменяющих лицо страны, в производство невиданных машин, аппаратов, орудий труда, предметов быта, где люди создают новые соотношения различных видов материи и действительно изменяют мир, а не только физически изменяют формы материи, вдвигая ее упрямые тяжести в круг своих интересов, все более широкий. В этом мире, уже частично измененном энергией человека, эта энергия становится все более коллективной силой, играет роль все более своенравного катализатора элементов и энергии материи. Материя торжествует, решительно заявляя о себе как о матери всех явлений мира, - о матери, оплодотворяемой не духом, а самооплодотворяющейся той тончайшей и могучей энергией, которую она создала, вместилищем которой является человек; недавний ее пленный и раб, ныне он становится владыкой всего сущего. Так, мне кажется, надо понимать исторический процесс, предуказанный Марксом и Энгельсом, освещенный и углубленный Лениным и все более углубляемый и расширяемый неутомимой работой Сталина, вождя партии, воспитывающей вождей пролетариата.

   Статьи молодых критиков наших поражают бесплотностью, отвлеченностью, мертвенной сухостью их языка, номинализмом и многословием схоластов. В этих статьях почти не чувствуется живой плоти, не слышно властного глагола истории, нет освещения фактов. Критиков, видимо, не интересуют и не знакомы им современное состояние и работа экспериментальных наук как на Западе, так и у нас, в Союзе Советских Социалистических Республик. Их статьи, перегруженные философской терминологией, трудно и скучно читать. Кажется, что критики пишут их, стоя далеко в стороне от действительности, тогда как она втягивает в свой вихрь миллионы нормальных людей, жаждущих знания, необходимого им как вооружение против врага, разбитого, но еще не уничтоженного.

   Ковырять и сокрушать человеческое достоинство - это вовсе не задача критика, а публичная демонстрация одного из мещанских качеств, демонстрация отношения ко всякому человеку как существу низшего - в сравнении с критиком - типа, демонстрация скуки, лени, неумения читать или раздражения на собственную бездарность.

   Особенно следует бороться против безответственных и, в огромном большинстве, малограмотных рецензий. Кажется, еще В. Курочкиным сказано:

  

   Свежим воздухом дыши

   Без особенных претензий,

   Если ж глуп - так не пиши,

   А особенно рецензий!

  

   Редакторы весьма либерально мирволят глупости рецензентов. Вот предо мной рецензия некоего Зел. Штейнмана на повесть "Горы" Зазубрина, весьма даровитого писателя, усердно и успешно работающего над собой, в чем можно убедиться, сравнив "Горы" с его первым романом "Два мира", - романом, который выдержал, кажется, десять изданий и, на мой взгляд, должен быть на книжном рынке. Рецензия озаглавлена "Тарзан на хлебозаготовках". С "Тарзаном" сравнивается герой повести, коммунист Безуглый. Не могу признать это сравнение остроумным, ибо очень легко сравнить любого человека с выдуманной полуобезьяной, так же легко, как сравнить рецензента с любым из существующих животных и насекомых. Но - легко сделать еще не значит хорошо сделать, следует делать, уместно делать. Действие повести "Горы" развертывается на Алтае, в среде звероподобного сибирского кулачья. Горный пейзаж мощным хаосом своим возбуждает в коммунисте, здоровом человеке, бойце гражданской войны, инстинкты древнего охотника и еще кое-какие эмоции. Свойство горного пейзажа весьма ярко и глубоко отразилось в фольклоре всех народов, а особенно на воображении равнинных племен, это свойство возбуждает воображение, возвращает его в "глубину времен", к судорогам земной плоти. Рецензент иронизирует над эмоциями коммуниста Безуглого: "Голый человек на голой земле", - пишет он для удовольствия "единоличников", мещан, которых, вероятно, до слез ярости тронет сцена истребления кулаками лошадей и маралов, - сцена яркая и возбуждающая то самое отвращение к кулакам, какого они вполне достойны.

   Грубоватое, но вполне естественное и уместное изображение Зазубриным жизни животных горизонтального и вертикального строения рецензент, видимо, считает недопустимым. А вот в рассказе С. Гехта "Талисман Левашова" автором даны, такие характеристики женщины: "...она с бесстыдством купленной на ночь девки охотно выполняла все развратные требования". "О ней можно было сказать, что в минуты любовных занятий она смотрела не только в потолок и пол, но и в стены". Интересно, что сказали бы по поводу этих строк Штейнману его этика и эстетика? Что говорят этика и эстетика нашим критикам, когда критики читают у Пильняка такие, например, фразы: "Горохом шагов просыпалась лестница из мезонина, никогда раньше не слышанная", "Нефть и индустрия - братья, равно как братья нефть и война...", "откупил подвал от бочек и канатов, расставил там бочки с элем, содержательствовал этот кабак" и т. д. и т. д. Что скажут критики и рецензенты об этих уродливых попытках Пильняка писать языком Андрея Белого, уже вполне достаточно истерически искаженным? Так как Пильняк - человек сравнительно грамотный, то он своими фокусами дает мне право подозревать его в склонности к словесному хулиганству и в отсутствии у него чувства уважения к читателю.

   Весьма часто у наших писателей находишь странные фразы, например: "Исчезла тишина послеобеденного часа, когда, встарину, рабочий день заканчивался в два или четыре и за этими часами человек принадлежал только себе, своей семье и дому, своим частным делам". Фраза эта приведена в противовес сегодняшней занятости рабочего общественным делом. Но что думал редактор "Нового мира" (1934 год, ноябрь, стр. 13), когда он читал эти строки о "старине", и почему он не нашел нужным несколько изменить их?

   Ф. Панферов напечатал в "Октябре" (1934 г., книга 9), статейку "О мудрой простоте". Правильно указал, что "дискуссия о языке свелась к болтовне", что "для нас, практиков литературного движения, на сегодня вопрос о языке является самым важным вопросом", а "комбинаторы и штукари" заботятся лишь о том, "лишь бы набить друг другу морды, а потом выйти" - куда? - "и сказать: "На поле брани ни пера, ни пуха" {Слова "ни пуха, ни пера" не имеют никакого отношения к "брани", и выдавать их за поговорку не следует. Слова эти - благожелательное напутствие охотнику по птице, их скрытый смысл прямо противоположен явному смыслу слов, ибо слова эти - осколок древнего заговора на "удачу охоты".}.

   Примеров "мудрой простоты" Панферов не привел, но обнаружил, что подлинное значение "дискуссии о языке" не понято им, и увеличил количество малограмотной болтовни, осужденной им. Трудно понять, чего он хочет, но - как будто - хочет, чтобы писатели прислушивались к "словотворчеству" деревни. Именно так, как это понимает он, Панферов. Как пример словотворчества он приводит фразу: "Я - завоеватель городов", находя, что эта фраза "безусловно присуща" только "бывшему партизану", который действительно завоевывал города, но не для себя, а для революции. Кончив завоевывать города, партизан "налетел на больших людей" (?), "они вызвали его в Военакадемию". "Поучился месяца два, потом сбежал: наука не шла в голову". "Его судили за дезертирство, отняли партбилет, он попадает в деревню и опускается, начинает пить". "Я знаю, что впоследствии, - сообщает Панферов, - получив орден Красного Знамени, он напился и бросил его в Волгу". "В 32-м г. он был уже председателем колхоза". Далее Панферов приводит краткий диалог между своим героем и старым кулаком, который "ковыряет Советскую власть, партию, но умно ковыряет". Герой говорит кулаку: "Что же, власть крепко взяла вожжи в руки". Панферов не сообщает, как это сказано: тоном вопроса,, сожаления или же тоном констатации факта. Старый кулак отвечает: "Соглашаюсь, очень крепко прибрала; если скажут мужикам: "Становитесь на карачки, ползите сто верст" - поползут!" Герой отвечает ему: "Если в архив поглядеть, то ты ползешь на карачках, а мы бегом вперед идем". Диалог этот приведен Панферовым для того, чтоб воскликнуть: "Но посмотрите, даже кулак уже говорит более прямо, чем крестьянин Гл. Успенского". Но Панферов не знает, как и насколько "умно ковыряли" власть царя мужики семидесятых годов, когда купец начал грабить их еще более жестоко, чем помещик, не знает Панферов, как и что говорили мужики восьмидесятых годов после того, когда царь Александр Третий сказал лично волостным старшинам, чтоб крестьянство погасило все свои мечты об увеличении наделов. Гл. Успенский не мог, по условиям царской цензуры, точно воспроизвести мужицкие речи. Оставим в стороне вопрос о том, насколько важно и кому полезно то, что кулак научился "умно ковырять власть и партию", как утверждает автор статьи "О мудрой простоте".

   Из дальнейшего следует, что кто-то - деревня или Панферов - плохо знает русский язык, ибо бегом не ходят, а - бегают. "Завоевателями городов" называли себя весьма многие: например, Чингисхан, граф Монфор, "неустрашимый завоеватель городов Прованса и жестокий истребитель еретиков", бывший рядовой солдат, а потом знаменитый полководец Тилли и многие другие люди этого ряда. Панферову угодно утверждать, что он знает село, в одной части которого крестьяне говорят "чаво", в другой - "чиво", в третьей - "чево", а в четвертой - "чего". Сомневаюсь. Такое село было возможно при крепостном праве, когда помещик сгонял в свое курское или воронежское имение крестьян, купленных или же унаследованных в Костромской, Рязанской, Калужской губерниях. Но и в этом случае крестьяне через одно поколение говорили бы "чево" или "чаво", или же "чиво", а "чего" - не говорили бы, ибо никто так не говорит, потому что в словах чего, кого, его и т. д. г звучит как е.

   Крайне характерно, что, говоря о "словотворчестве" деревни, Ф. Панферов не видит его в "частушке", то есть там, где оно налицо и в формах простых, здоровых.

   Панферов все еще продолжает спорить против людей, "рабски преданных классическому прошлому" и якобы утверждающих, что "нам нужно учиться только у классиков". Вот это и есть та самая "болтовня", против которой высказался Панферов в своей беспомощной статейке, именно такие малограмотные статейки и свели спор о языке до газетной "болтовни".

   А в результате этой болтовни молодые авторы относятся к языку небрежно, неряшливо, хватают бытовые словечки, смысл которых самим авторам не ясен, и "Правда" отмечает в "Заметках читателя" 28 декабря 1934 года постыдные примеры засорения языка бессмысленными, безобразными словами. "Читатель" их найдет в книгах Кретовой и Подобедова, изданных в Воронеже.

   Здесь вполне уместно спросить редакторов журналов и газет наших: читают ли они материал, который печатают? Мне кажется: если читают, то - небрежно. В рецензии "Литгазеты" на бестолковое предисловие, которым снабжена весьма ценная книга Мориака "Клубок змей", сказано, что Мориак "увенчан креслом". Это неверно. Для венчания употребляются венки и венцы, а они не имеют ничего общего с мебелью, хотя бы это были венские стулья, - редактор должен был сообщить об этом автору рецензии. Товарищ Мицкевич, перечисляя "тенденциозных писателей", поставил в один ряд Омулевского, Слепцова, Михайлова-Шеллера и приспособил к ним писателя Негорева. Первые трое - резко различны, и на них нельзя надевать шапку "тенденциозности" без весьма существенных объяснений, а писателя Негорева и вовсе не было, был писатель Кущевский, автор романа "Николай Негорев". Редакторы обязаны немножко знать историю литературы. В тех случаях, когда писатель соединяет в одно лицо сочинителя пошлейших песенок Вертинского с Чешихиным-Ветринским, автором книг о Герцене и ряда статей о русской литературе, когда писатель называет псалтырь "книгой эротических песен, сочиненных сказочным царем Соломоном", когда он пишет: "парни и девки заливались гармошкой", - редактор обязан исправлять сотни подобных ошибок и описок. И, когда Пильняк пишет, что "дочь за три года возрастом догнала мать", нужно убедить Пильняка, что возраст и рост - не одно и то же. А затем редакторы должны знать основное: все слова рождены деянием, трудом, поэтому язык является костью, мускулом, нервом, кожей фактов, и поэтому точность, ясность, простота языка совершенно необходимы для того, чтобы правильно и ярко изображать процессы создания фактов человеком и процессы влияния фактов на человека.

   При обилии талантов мы все-таки ухитряемся выпускать на рынок сотни бесталанных книг. Это объясняется слабым фактическим - интеллектуальным - знанием истории прошлого. Все познается по сравнению, а нашей молодежи не с чем сравнивать видимое ею, прошлого они не. знают и потому недостаточно ясно видят смысл настоящего. Каждый писатель - в той или иной мере историк, иллюстратор истории, - наши писатели не сознают исторического значения их работы. По сей причине им и не ясен процесс роста и развития новой индивидуальности в коллективной работе на полях и в цехах фабрик. Констатируют факты, оценивают их, но, как уже сказано, не умеют изобразить логику фактов, химию поступков, закономерность преображения человека или возвращения его в ослепляющий туман прошлого.

   Писатели редко и ненадолго посещают колхозы, фабрики, гигантские новостройки. С действительностью они знакомятся по газетам или по работе очеркистов, которые оцениваются ими как литераторы третьего сорта; кажется, есть даже писатели, которые относятся к очеркисту, как относились офицеры царской армии к денщикам. Для того чтобы хорошо владеть материалом, необходимо всесторонне изучить его, а учиться мы не очень любим, предпочитая учить, что, разумеется, гораздо легче.

   Тот факт, что литераторы всё более охотно берутся большими группами за коллективную работу над материалом, знаменует, на мой взгляд, весьма серьезный поворот товарищей литераторов к живому и крайне полезному делу.

   Что может дать такая работа каждой единице коллектива? Все, что эта единица пожелает и сумеет взять. Во-первых, даст ознакомление с обширнейшим и разнообразным количеством фактов, - с количеством, которое "единоличник" мог бы освоить только годами накопления. Во-вторых, поможет ограничить разрастание плесени эмоционального, мещанского индивидуализма и воспитать качества, необходимые новой индивидуальности, создаваемой действительностью. Индивидуализм необходим только для того, чтобы изображать жизнь своими словами, а не списанными из чужих книг, но вовсе не для того, чтобы изображать собственную свою персону во всем величии ее бестолковости. Кстати, пора бы перестать рассказывать читателю о том, "как я работаю", а если нужно говорить на эту тему, так говорить о том, как мы работаем. Когда одного старика спросили, как он плетет лапти, он ответил: "Возьму лыко, возьму кочедык да и ковыряю, ковыряю, да и думаю: "Эх, сапоги надо бы!" К сожалению, у нас, когда плетут литературные лапти, о сапогах не думают. В-третьих, коллективная работа, углубляя знакомство писателей друг с другом на живом деле, должна будет воспитать среди литераторов взаимное уважение друг к другу, как нельзя более естественное в стране, где правильным критериумом социальной ценности единицы признается ее трудоспособность, ее творческая энергия и понимание ею исторического смысла ее труда....

   Само собой разумеется, что ни на минуту нельзя забывать о той интеллигенции, которая, мысля о себе монархически, воображая себя явлением надклассовым, энергично служит грабителям мира, является злостным врагом пролетариата и всегда готова предать, убить, - я говорю о змее, которая обнаружила свое ядовитое жало у нас на восемнадцатом году и, хотя ей переломили хребет, все еще жива, все еще источает гнусный яд клеветы и лжи на Союз Советов. Но нельзя и возрождать "махаевщину", создание той же интеллигенции, всегда готовой польстить тому, кого она считает сильным и боится. В. И. Ленин считал "махаевщину" именно созданием интеллигенции.

   Коммунист по титулу и партбилету - не всегда коммунист по существу, как об этом говорят не только чистка партии, а и убийство Кирова - факт, который невозможно забыть. Пролетариат по социальному положению тоже не всегда пролетариат по духу, - об этом говорят не только подвиги вождей II Интернационала, но и те рядовые рабочие, которые перескакивают от социализма к фашизму.

   Наша страна является магнитом для всех сил, способных искренно работать в направлении коренного изменения мира. К нам гее обильнее будет идти научная, техническая, литературная интеллигенция, задыхающаяся в Европе, и только в наших условиях она может окончательно убедиться, что лучший путь пред нею -с пролетариатом. События требуют от нас более внимательного отношения к тем людям, которые могут оказаться разнообразно и глубоко полезными делу "последнего и решительного" боя, - делу окончательной, всемирной победы пролетариата.

   А у нас возможны такие случаи: голландскому литератору, участнику боев в Амстердаме, не дали слова на съезде, не встретили его, не дали квартиры, он случайно нашел ее у своего знакомого, буржуазного литератора. Говорят, кто-то отказался печатать стихи Гетнера, потому что они "слишком революционны", а "у нас уже был Маяковский, нам нужны классические стихи". Не печатают стихов Арагона. А как относятся к нам? Испанка Тереза Леон, участница съезда, рассказывает: "Человек прошел пешком всю Испанию до портового города только для того, чтобы увидеть советский пароход - пароход из "страны, которая работает на освобождение пролетариата всей земли".

   Вот - мерзавцы убили Сергея Кирова, одного из лучших вождей партии, образцового работника в деле возрождения пролетариата и крестьянства к новой жизни, к строительству социалистического общества, - убили человека простого, ясного, непоколебимо твердого, убили за то, что он был именно таким хорошим - и страшным для врагов. Убили Кирова - и обнаружилось, что в рядах партии большевиков прячутся гнилые люди, что среди коммунистов возможны "революционеры", которые полагают, что если революция не оканчивается термидором, так это - плохая революция. Слышат ли убийцы, как в ответ на их идиотское и подлое преступление рявкнул пролетариат Союза Социалистических Советов? Убили Кирова - и обнаружилось, что враг непрерывно посылает в нашу страну десятки убийц на охоту за нашими вождями, для истребления людей, энергия которых преобразует мир. Враг торжествует: еще одна победа!

   Мерзавец торжествует, но, наверное, и он догадывается, что такие победы не устраняют, а ускоряют окончательную гибель его, что эти победы всё крепче и быстрее организуют энергию классовой ненависти пролетариата, - энергию, которую уже невозможно будет истребить свинцом и газом.

   Не удалось убить Димитрова - убили Кирова, собираются убить Тельмана и ежедневно, всюду убивают сотни и тысячи отважнейших бойцов за социализм. Вместе с этим готовятся к новой международной бойне, которая истребит миллионы рабочих и крестьян. Бойня эта нужна только для того, чтоб те лавочники, которые - силою вооруженного пролетариата и крестьянства - победят, могли отнять из-под власти побежденных лавочников часть земли и населения, чтобы на отнятой земле торговать "безданно, беспошлинно" продуктами труда своих нищих рабочих и крестьян, чтобы бессмысленно, для личной наживы, истощать сокровища чужой земли и рабочую силу завоеванного населения. Все более и более очевидна неоспоримость учения Маркса: "Какими бы словами ни прикрывалась политика буржуазии - на практике она всегда убийство в целях грабежа".

   Но также бесспорно и очевидно, что революционное правосознание пролетариата всех стран быстро возрастает и что мы живем накануне всемирной революции. Могучий и успешный труд пролетариев Союза Советов, создавая на месте царской нищей России богатое, сильное социалистическое государство, делает свое великолепное дело, показывая пролетариату всей земли, что коллективный свободный труд на фабрике и в поле создает чудеса. Умное, зоркое руководство ленинского ЦК во главе с человеком, который поистине заслужил глубочайшую любовь рабоче-крестьянской массы, - это руководство не только "со скрежетом зубовным" признается, но и восхищает, а - того более - устрашает капиталистов. Восхищение, конечно, не мешает росту звериной злобы лавочников. И, разумеется, банкиры, лорды, маркизы и бароны, авантюристы и вообще богатые жулики будут покупать и подкупать убийц, будут посылать их к нам для того, чтобы ударить в лучшее сердце, в ярчайший революционный разум пролетариата. Все это - неизбежно, как неизбежны все и всяческие мерзости, истекающие из гнойника, называемого капитализмом.

   Но против этого гнойника, все яснее освещая его отвратительное, тошнотворное, кровавое паскудство, встает и растет уже непобедимое. Не стану перечислять событий этого года, они всем известны. Восемнадцатый год диктатуры пролетариата - год исключительно мощной концентрации пролетариата и колхозного крестьянства. Выборы в Советы знаменуют глубину и высоту культурно-революционного роста масс. Энергия партии вовлекает в поток своего творчества науку и технику - самые сильные орудия культурной революции. Никогда еще, за семнадцать лет, деятели науки не говорили с партией и пролетариатом таким языком, каким начали говорить в этом году.

   В области искусства наиболее энергично заявили о своей готовности взяться за широкое строительство, создать советское зодчество - архитектора. Слушая музыку наших всесоюзных молодых композиторов, чувствуешь, что их тоже заражает эта небывало бурная энергия.

   Особенно отстает литература. Эпоха повелительно требует от литератора участия в строительстве нового мира, в обороне страны, в борьбе против мещанина, который гниет, разлагается и в любой момент может переползти в стан врагов, - эпоха требует от литературы активного участия в классовых битвах. Мы рановато укладываемся дрыхнуть на дешевеньких лаврах, мы всё еще живем на авансы читателя, не отработанные нами. Читатель сказал нам на съезде нашем, чего он ждет и требует от нас, но мы как будто не верим, что он имеет право требовать, и продолжаем забавляться пустяками, демонстрируя нашу малограмотность, наш мещановатый индивидуализм и равнодушие наше к зову трагически прекрасной эпохи.

  

  

   В двадцать седьмой том вошли статьи, доклады, речи, приветствия, написанные и произнесенные М. Горьким в 1933-1936 годах. Некоторые из них входили в авторизованные сборники публицистических и литературно-критических произведений ("Публицистические статьи", издание 2-е - 1933; "О литературе", издание 1-е - 1933, издание 2-е - 1935, а также в издание 3-е - 1937, подготавливавшееся к печати при жизни автора) и неоднократно редактировались М. Горьким. Большинство же включенных в том статей, докладов, речей, приветствий были опубликованы в периодический печати и в авторизованные сборники не входили. В собрание сочинений статьи, доклады, речи, приветствия М. Горького включаются впервые.

  

  

   Первый раздел, под названием "О литературных забавах", в виде самостоятельной статьи впервые напечатан одновременно в газетах "Правда", 1934, No 162, 14 июня, "Известия ЦИК СССР и ВЦИК", 1934, No 137, 14 июня, "Литературная газета", 1934, No 75, 14 июня, к "Литературный Ленинград", 1934, No 27, 14 июня.

   Второй и третий разделы, под названием "Литературные забавы" с обозначением II и III, впервые напечатаны одновременно в газетах "Правда", 1935, NoNo 18 и 23, 18 и 24 января, "Известия ЦИК СССР и ВЦИК", 1935, NoNo 16 и 20, 18 и 24 января, и "Литературная газета", 1935, NoNo 4 и 5, 18 и 24 января.

   Статья включалась во второе и третье издания сборника "О литературе".

   Печатается с незначительными сокращениями по тексту второго издания указанного сборника, сверенному с рукописями и авторизованными машинописями (Архив А. М. Горького).

  

   ...меня весьма заинтересовали две заметки... - Речь идет о статье Евг. Журбиной "Исполнение желаний В. Каверина" (о романе В. Каверина "Исполнение желаний") и о редакционной заметке "1 из 12-ти", в которой рассказывалось о совещании, организованном Объединением молодой литературы. Совещание заслушало доклад о романе Ю. Берзина "Возвращение на Итаку". - 242.

   В No 8 "Литературного Ленинграда" опубликована дискуссия... - Повидимому, имеется в виду статья "Победы и поражения". - 243.

   ...статейка писателя Чистякова... - "Писатель о писателе". - 244.

   ...в повести "Шигоны"... - "Шигоны. Русская повесть XVI столетия", Москва. В типографии С. Селивановского, 1834. - 245.

   Если бы эта история была рассказана на сотне страниц... - В следующем издании автор значительно сократил текст романа "Крестьянин" и переработал его, учитывая указания М. Горького. - 247.

   ...постановление ЦК партии... - Имеется в виду постановление ПК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года "О перестройке литературно-художественных организаций". - 249.

   ..."кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку". - Измененная цитата из басни И. А. Крылова "Кукушка и петух". У Крылова:

  

   За что же, не боясь греха,

   Кукушка хвалит Петуха?

   За то, что хвалит он Кукушку. - 252.

  

   ...недавняя подлая и кровавая победа тройного зловонного

   Г... - Имеется в виду германский фашизм с его главарями Гитлером, Герингом, Геббельсом. - 253.

   ...машинально мысливший старичок из Кенигсберга... - Имеется в виду немецкий философ-идеалист И. Кант. - 253.

   ...Шекспир создал фигуру Калибана... - Имеется в виду действующее лицо пьесы "Буря". - 258.

   ..."философы объясняют мир"... - М. Горький имеет в виду 11-й тезис Маркса о Фейербахе: "Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его" (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. IV, стр. 591). - 260.

   ...читатель-друг, о котором тосковали Салтыков-Щедрин и многие другие... - См., например, "Мелочи жизни" (раздел III) M. E. Салтыкова-Щедрина. - 260.

   "Свежим воздухом дыши..." - из стихотворения В. С. Курочкина "Дружеский совет". - 266.

   Но нельзя и возрождать "махаевщину"... - реакционное мелкобуржуазное течение (по имени Махайского), резко отрицательно относившееся к интеллигенции, которая рассматривалась как паразитический класс. - 273.