Григорьев Аполлон Александрович - Явления современной литературы пропущенные нашей критикой. "Псковитянка" Л. Мея

  

  

   Положимъ, что еще можно было нашей критикѣ, занятой преимущественно такими важными задачами какъ казнь обломовщины и какъ доказательства ненародности Пушкина, не замѣтить небольшого поэтическаго разсказа: "Лѣсъ"; но какъ же было ни слова не сказать, ни худого, ни добраго, о такой серьёзной вещи какъ "Псковитянка" Л. Мея?.. Точно у насъ такое огромное богатство драматическихъ оригинальныхъ произведен³й - да и вообще оригинальныхъ произведен³й, что можно иногда молчать о нихъ? Во первыхъ и вообще-то молчать о какомъ бы то ни было честномъ и даровитомъ трудѣ - чрезвычайно неприлично критикѣ, а во вторыхъ, у насъ это хуже чѣмъ неприлично: вредно. He говоря уже о томъ, насколько молчан³е критики оскорбительно для даровитаго писателя, который желаетъ всегда слышать справедливый приговоръ своему произведен³ю - молчан³е, положительно вредно, потомучто оставляя писателя при однихъ его самородныхъ достоинствахъ и недостаткахъ, оставляетъ и такъ называемую публику при одномъ ея собственномъ, неопредѣленномъ сочувств³и къ писателю.

   Бываютъ случаи, что молчан³е критики является даже и матер³ально вреднымъ. Случай такого рода произошолъ на нашихъ глазахъ съ "Псковитянкой" Л. Мея. У академ³и нашей, которой, какъ всякой академ³и, для оцѣнки писателя нужны извѣстныя, установивш³яся данныя (и чѣмъ больше они установились, чѣмъ больше стали обязательны и даже принудительны, тѣмъ лучше), не было никакихъ данныхъ для оцѣнки таланта Л. Мея вообще и его драмы въ особенности - и вотъ драма не удостоилась прем³и. А между тѣмъ, она, по нѣкоторымъ параграфамъ устава, можетъ быть, прежде всѣхъ другихъ, подлежала оцѣнкѣ и разсмотрѣн³ю, - и стоила прем³и нисколько не меныые драмы Писемскаго. Академ³ю, повторимъ опять, какъ и всякую академ³ю, винить много нечего. Она свое дѣло сдѣлала: увѣнчала, говоря академическимъ терминомъ, два произведен³я, на которыя указывали ей положительныя, установленныя критическ³я данныя; хоть разумѣется нѣсколько странно, что она уравняла прем³ею два произведен³я, изъ которыхъ одно неизмѣримо выше другого, до того выше, что по строгой справедливости, одно только и должно было быть увѣнчано... Если же непремѣнно нужно было увѣнчивать другое, то слѣдовало увѣнчать еще и третье. Почему же еще не четвертое, спросятъ можетъ-быть нѣкоторые?.. А потому, что ни какое четвертое указать нельзя, потомучто при всѣхъ своихъ недостаткахъ и драма Писемскаго и драма Мея имѣютъ так³я ярк³я достоинства, по которымъ прямо относятся къ художеству, а не къ беллетристикѣ и сценическому репертуару.

   Высоко ставя талантъ Л. А. Мея, и надѣясь скоро отдать подробный отчетъ о всей его дѣятельности, по поводу выходящаго теперь полнаго собран³я его сочинен³й, мы совершенно далеки отъ того, чтобы вообще признавать его драматургомъ въ томъ смыслѣ, въ какомъ напримѣръ драматургъ - Островск³й и восторгаться его драмами вообще и даже лучшею изъ нихъ: "Псковитянкою" въ особенности. A между-тѣмъ, нельзя же не видѣть того, что "Псковитянка", чрезвычайно-замѣчательное поэтическое произведен³е - и говоря это, не нужно прибавлять казенной фразы: "при бѣдности нашей драматург³и..." И драматург³я наша вовсе не бѣдна, потомучто у насъ есть Пушкинъ, Грибоѣдовъ, Гоголь, Островск³й - да и "Псковитянка" вовсе не принадлежитъ къ разряду явлен³й, о которыхъ обыкновенно говорится, что на безрыбьѣ и ракъ рыба. Нѣтъ! "Псковитянка", съ ея недостатками и достоинствами - сама по себѣ, безотносительно-замѣчательное произведен³е, а одна сторона ея такъ замѣчательна, что замѣчательнѣе-то въ этомъ родѣ у насъ и нѣтъ ничего: вѣдь эта сторона "Псковитянки" стоитъ на ряду, - шутка сказать! съ Пушкинскимъ Борисомъ. Эта сторона "Псковитянки" выдвигаясь какъ-то странно изо всей, весьма впрочемъ достойной уважен³я, дѣятельности даровитаго автора, заставляетъ невольно предполагать, что силъ въ его талантѣ больше, чѣмъ мы видимъ во всемъ остальномъ его творчествѣ, что стало быть этимъ силамъ кое-что мѣшаетъ вполнѣ высказаться. Вѣдь нельзя же допустить съ одной стороны того, что Мей, довольно давно уже дѣйствующ³й въ литературѣ, являющ³йся съ давнихъ поръ съ опредѣленными качествами таланта и опредѣленною мѣрою творчества, еще развивается, ist noch im Werden - нельзя же съ другой стороны предположить и то, что "Псковское Вѣче" далось ему случайно... "Псковское Вѣче" давитъ собою всю "Псковитянку" и широтою своего замысла, глубокимъ постижен³емъ русскаго народнаго духа, художественнымъ спокойств³емъ, соединеннымъ съ истинно-драматическимъ содержан³емъ, давитъ въ нашей современной драматург³и все, кромѣ разумѣется драмъ Островскаго...

   Собственно говоря, во всей "Псковитянкѣ" только "Псковское Вѣче", т. е. III актъ - стоитъ серьёзной критической оцѣнки или лучше сказать критическаго изучен³я. Все остальное въ драмѣ или 1) сдгы³ано болѣе или менѣе искусно, или 2) недодѣлано, или 3) представляетъ только задатки чего-то, намеки на что-то. Къ числу такихъ превосходныхъ задатковъ, такихъ удивительныхъ намековъ, принадлежитъ напримѣръ ожидан³е Ивана Грознаго и первое его появлен³е, т. е. IV актъ.

   Прежде всего, тотъ родъ исторической драмы, къ которому относится и "Псковитянка" Мея и его "Царская Невѣста", по нашему мнѣн³ю, совершенно ложный родъ. Это какая-то незаконная помѣсь исторически-громаднаго съ выдуманнымъ, сравнительно-мизернымъ содержан³емъ: совершенно-неловкое перенесен³е въ драму пр³емовъ Вальтеръ Скоттовскаго романа. Ни одинъ истинный драматическ³й художникъ не грѣшенъ въ такой помѣси... Вы укажете намъ можетъ быть на Шиллера, который еще до Вальтера Скотта ввелъ любовь Макса и Теклы, событ³е частное и выдуманное, въ исторически-м³ровую поэму о Валленштейнѣ, - на Гёте, который основалъ своего Эгмонта на пружинахъ почти что мѣщанской интриги, - на Гюго наконецъ, который какъ драматургъ все-таки чего же нибудь да стоитъ, вопреки "кавалерскимъ" отношен³ямъ къ нему нашей критики?.. На это отвѣтить можно, по отношен³ю къ Шиллеру, что любовь Макса и Теклы у него не главная пружина драмы, а одинъ изъ эпизодовъ огромной исторической картины, хоть эпизоду этому и придано въ поэмѣ значен³е нѣсколько во вредъ ея художественной гармон³и. Образецъ соблюден³я художественной гармон³и въ эпизодахъ можно найдти у самаго Шиллера въ его "Вильгельмѣ Теллѣ," въ удивительной умѣренности эпизода частныхъ отношен³й Руденца и Берты. Что касается до Гёте - то вольно же вамъ смотрѣть на Эгмонта какъ на историческую драму?.. Вѣдь не всякая драма, въ которой дѣйствуетъ историческое лицо - непремѣнно историческая драма... О Викторѣ Гюго, ибо какъ ни велика бездна, отдѣляющая его въ художественномъ отношен³и отъ Гёте и Шиллера, а все-таки изъ драматурговъ только о немъ можно послѣ нихъ говорить, - о Викторѣ Гюго тоже надобно судить не какъ объ историческомъ драматургѣ, за исключен³емъ его "Кромвелля", замѣчательно-серьёзной, на половину ген³альной, на половину фалышшой драматической этюды, да его "Бургграфовъ", высоко-поэтической концепц³и вполнѣ исторической картины, испорченной мелодраматическими пружинами. Все остальное у него - драмы психологическ³я, болѣе или менѣе замѣчательныя - а не историческ³я. Въ "Le roi s'amuse" - Францискъ I взятъ не какъ историческое лицо, а какъ типъ блестящаго, увлекательнаго и безсовѣстнаго человѣка, изъ самой высшей среды общества, въ противоположность обиженному природой и соц³альнымъ положен³емъ уроду-шуту; въ "Машенькѣ де Лормъ" Ришелье можетъ быть удобно-замѣненъ какимъ хотите чиновнымъ лицомъ...

   Но представьте вы огромный холстъ, натянутый видимымъ образомъ для картины съ гранд³ознымъ содержан³емъ. На этомъ холстѣ отдѣланъ центръ, и отдѣланъ явно великимъ мастеромъ... Вдали обрисована великолѣпная фигура, столь же важная какъ центръ картины, и связанная необходимо съ центромъ. Вниман³е ваше приковано къ центру и къ этой гранд³озно-обрисованной фигурѣ, а васъ живописецъ хочетъ насильно приковать къ эпизоду, видимо сочиненному - мѣстами искусно, a мѣстами даже вовсе не искусно, и насильно же приковываетъ къ этому эпизоду колоссальную фигуру, связанную въ сущности только съ центромъ картины.

   Таково или почти таково впечатлѣн³е отъ множества историческихъ драмъ, и отъ "Псковитянки" Л. Мея въ особенности. Для того, чтобы совершенно уяснить его для читателей, мы рѣшаемся разобрать всю драму въ подробности. Это можетъ быть будетъ и нелишнее для многихъ изъ нашихъ читателей - ибо, вѣроятно мног³е изъ нихъ и не читали драмы Мея, о которой молчала наша критика. Въ "Свѣточѣ" явилась, правда, статья о "Псковитянкѣ", статья и умная и справедливая - но вѣдь во всѣхъ журналахъ только одна статья, да и та въ "Свѣточѣ", журналѣ еще молодомъ, еще только что возникшемъ. Можепь быпь, но не ручаемся, - г. Гымалэ что-нибудь сказалъ о "Псковитянкѣ" въ фельетонѣ "Спб. Вѣдомостей", но литературные фельетоны этой почтенной газеты читаются только сотрудниками журналовъ - да и слава Богу, что ими только читаются.

   Итакъ - прямо къ дѣлу, т. е. къ разбору "Псковитянки".

   Дѣйств³е открывается во Псковѣ въ 1555 году. У боярина Ивана Семеновича Шелоги есть жена Вѣра Дмитр³евна. Бояринъ въ походѣ; во время его отсутств³я - жена родила дочь. Съ замиран³емъ сердца ждетъ она мужа, стараго и ревниваго. У Вѣры Дмитр³евны есть сестра Надежда, сговоренная за князя Юр³я Ивановича Токмакова. Вѣра Дмитр³евна наконецъ не вытерпѣла и разсказываетъ сестрѣ, какой грѣхъ съ ней приключился. Только что она разсказала и не успѣли онѣ обѣ придумать что-нибудь, слышенъ звукъ трубъ. Вѣра схватываетъ свою Оленьку. Сѣнная дверь растворяется, на порогѣ показывается бояринъ Шелога и князь Токмаковъ; оба въ кольчугахъ и шлемахъ.

  

   ШЕЛОГА.

  

   Здорово! Дорогихъ гостей не ждала?

   (снимаепь шлемъ и молипся.)

  

   ВѢРА

   (бросается въ безпамятствѣ, между нимъ и Токмаковымъ).

  

   Пусти, пусти!

  

   ШЕЛОГА

   (заступаетъ ей дорогу, смѣясь)

  

   Аль мужа не признала?

   Знать съ нѣмцами и самъ я нѣмцомъ сталъ.

   Здорово, Вѣра! дай поцѣловаться;

   Кажися, годъ промаялись...

   (хочетъ ее обнять)

  

   ВѢРА

   (отскакиваетъ отъ него).

  

   He тронь,

   He тронь ребенка!

  

   ШЕЛОГА

   (крестится).

  

   Наше мѣсто свято!

   Ребенка? какъ ребенка?

   (дѣлаетъ шагъ впередъ)

  

   ВѢРА

   (отбѣгаетъ къ окну).

  

   Отойди! Въ окошко кинусь!..

  

   ШЕЛОГА.

  

   Господи, помилуй!

   Неужто я на смертный грѣхъ вернулся?

   (возвышаетъ голосъ)

   Жена!.. и чей пащенокъ этотъ?

  

   НАДЕЖДА

   (падаетъ на колѣни).

  

   Мой!

  

   Эта небольшая и какъ видите энергическая сцена, собственно - единственное драматическое мѣсто въ первомъ дѣйств³и. Все остальное въ немъ или казенщина, написанная превосходнымъ языкомъ, какъ разговоръ Надежды съ нянькой Перьфильевной, или лирическ³я мѣста, которыя хороши взятыя отдѣльно, но совершенно не драматичны, какъ разсказъ Вѣры Дмитр³евны, даже неестественный въ ту напряжонную минуту, въ которую происходитъ дѣло. Казенщиной называемъ мы совершенно ненужныя рѣчи няни Перфильевны, начиная отъ рѣчей о красотѣ обоихъ сестеръ, до рѣчей о князѣ Юр³ѣ Токмаковѣ, рѣчи совершенно "порожн³я" въ отношен³и къ драмѣ, ни къ какому дѣлу не ведущ³я, и въ сущности ничего не рисующ³я: ни быта, ни характеровъ. Все отлич³е этихъ "порожнихъ" рѣчей отъ другихъ столь же порожнихъ въ различныхъ историческихъ драмахъ александрынской сцены, заключается въ мастерскомъ русскомъ языкѣ... Грац³озно-прелестная подробность, но столь же порожняя какъ и рѣчи няни Перфильевны, колыбельная пѣсня Вѣры Дмитр³евны надъ Оленькою... Отдѣльно взятая, она такъ хороша, такъ свѣжа и наивна, что мы не можемъ ее не выписать:

  

   Баю-баюшки баю.

   Баю Оленьку мою...

   Что на зорькѣ на зарѣ,

   О весенней, о порѣ,

   Птички Бож³и поютъ,

   Въ темномъ лѣсѣ гнѣзды вьютъ.

   Баю и т. д.

   Соловейко-соловей!

   Ты гнѣздо себѣ не вей,

   Прилетай ты въ нашъ садокъ,

   Подъ высок³й теремокъ.

   Баю и т. д.

   По кусточкамъ попорхать,

   Спѣлыхъ ягодъ поклевать,

   Солнцемъ крылышки пригрѣть,

   Олѣ пѣсенку пропѣть.

  

   Мы не станемъ здѣсь входить въ разбирательство, сколько и что именно взялъ Мей здѣсь цѣликомъ изъ народной колыбельной пѣсни, но дѣло въ томъ, что онъ съ высокимъ поэтическимъ тактомъ разработалъ народный текстъ...

   Что касается до разсказа Вѣры Дмитр³евны о приключившемся грѣхѣ - разсказъ рѣшительно фальшивъ въ драматическомъ отношен³и. Во первыхъ онъ ужасно длиненъ; во вторыхъ... но послушайте сами... Вѣра расказываетъ что "шла она замужъ неволей, - но что мужъ въ ней души не чаялъ" и баловалъ какъ малаго ребенка. Пошолъ онъ въ походъ на нѣмцевъ... Дала она обѣтъ сходить къ Печерскимъ чудотворцамъ - и пошла "угодникамъ господнимъ поклониться..." Ты не была въ монастырѣ?.. обращается она къ сестрѣ, перерывая свой разсказъ. - Оборотъ по видимому очень естественный - но фальшива такая естественность въ такую минуту, когда ей хочется поскорѣй облегчить свою душу исповѣдью. "Въ Печерскомъ" - отвѣчаетъ Надежда

  

   Нѣтъ не была...

  

   ВѢРА

  

   Туда дорога лѣсомъ,

   А лѣсъ густой; березы да осины

   Переплелися, спутались вѣтвями,

   Какъ волоса, а молодой кустарникъ

   Сплошнымъ плетнемъ раскинулся-разросся

   Продору нѣтъ...

  

   Какая превосходная живопись, совершенно наша мѣстная, - но вѣдь это Л. А. Мей говоритъ, поэтъ говоритъ, а не преступница-жена, которой некогда вспоминать въ эту минуту о дорогѣ... Вдругъ, - продолжаетъ она

  

   ...Степанида мнѣ и говоритъ:

   Боярыня, гляди-ка: подосинникъ,

   Пойдемъ искать грыбовъ.

  

   НАДЕЖДА

  

   Ты и пошла?

  

   ВѢРА

  

   Я и пошла...

   Давно ужь это было,

   А какъ теперь гляжу на этотъ лѣсъ...

  

   и начинается превосходнѣйшее описан³е лѣса, отъ котораго такъ и пахнетъ нашимъ русскимъ лѣсомъ - но которое въ драматическомъ отношен³и, положительное безобраз³е. Безобраз³я этого не выкупаютъ ни художественность изобрѣтен³я, ни удивительное владѣнье народной рѣчью - до такихъ простыхъ повидимому, но всякому другому крайне мудреныхъ тонкостей - какъ отмѣченныя нами курсивомъ слова... "Ты и пошла?.. Я и пошла"... Рѣчь совсѣмъ живая, поразительно народная повсюду, владѣнье красками нашей природы - страшное; но все это пропало задаромъ, все это не къ мѣсту. Если-бъ мы хотѣли даже сдѣлать натяжку, предположить въ поэтѣ излишество психологической тонкости, желан³е показать наглядно, какъ его героинѣ стыдно, трудно и больно доходить до настоящаго дѣла, высказать самую супь - и то подробности выйдутъ слишкомъ неумѣренны. За то, все дальнѣйшее въ разсказѣ, - превосходно... Истинно тонко и вѣрно, что Вѣра Дмитр³евна, вмѣсто прямого разсказа о своемъ грѣхѣ - на слова Надежды: "Какъ ты жива осталась", и проч. отвѣчаетъ

  

   He страшенъ страхъ Надежа,

   А страшенъ грѣхъ... Вотъ какъ любовь змѣя

   Подъ сердце ляжетъ, словно подъ колоду,

   Да высосетъ всю кровь изъ ретиваго,

   Да какъ не то, что о грѣхѣ молиться

   А, кажется молилась бы грѣху...

   Такъ тутъ вотъ плохо... Что твой лѣсъ потемный.

  

   Какъ это хорошо! - невольно скажешь, читая это мѣсто до самаго слова потёмный - одного изъ архаизмовъ или мѣстныхъ терминовъ, которыми иногда любитъ щегольнуть Мей, злоупотребляя своимъ знан³емъ языка... Какъ это поэтично!.. подумаете вы, сказавши прежде невольно: какъ это хорошо... Также точно хороши своей таинственностью и страстностью всѣ послѣдующ³я рѣчи Вѣры, въ которыхъ и, "Онъ" - вы догадываетесь конечно кто этотъ онъ - является окружонный какимъ-то мрачнымъ, зловѣщимъ и неотразимымъ обаян³емъ.

  

   Очнулася я поздно,

   Ужь въ сумерки... Въ какомъ-то я шатрѣ...

   Гляжу: коверъ подостланъ подо мною,

   А въ головахъ камчатная подушка,

   И парчевой попоной я накрыта...

   Кругомъ собаки лаютъ, кони ржутъ,

   Народъ гуторитъ.

  

   НАДЕЖДА.

  

   Чтожъ это такое?..

   Бояре, чтоль охотилися?

  

   ВѢРА.

  

   Онъ!

   Приподняла я голову - подходитъ...

   Въ потьмахъ лица не видно, только очи

   Какь уголья въ жаровнѣ... Говоритъ:

   "Долгонько спалось, гостья дорогая!

   А намъ бы вотъ навѣдаться: какъ гостья

   Велитъ себя по имени назвать,

   Какъ величать по отчеству?" Самъ въ поясъ.

   Я ни гугу: языкъ не шевелится...

   А вижу то, что изъ бояръ бояринъ,

   По рѣчи слышно: голосъ такъ и льется,

   Что за осанка, что за ростъ и плечи.

   Онъ мнѣ опять: "Мужевая жена,

   Аль красная дѣвица - обзовися,

   Мы до дому проводимъ". Я молчу.

   Сверкнулъ глазами, отвернулся, крикнулъ:

   Князь Вяземск³й! послать сюда дѣвчонку!

   И вышел вонъ...

  

   Красота поразительная и красота совершенно народная въ этомъ образѣ!.. Сумрачныя и зловѣщ³я стороны лица грознаго Ивана удивительно слиты съ тѣмъ адски-юмористическимъ, что поражаетъ насъ въ его письмахъ, хоть бы къ старцамъ Кирилло-Бѣлозерскаго монастыря, которымъ тоже вѣдь онъ "самъ въ поясъ", какъ бѣдной жертвѣ своего сладостраст³я!.. И какой поэтическ³й и поэтически-вѣрный задатокъ - личность этой женщины, которая въ немъ, мрачномъ, Грозномъ, съ разу увидала то, чего душа ея жаждала, сразу полюбила его такъ, что

  

   ...не то, что о грѣхѣ молиться

   А кажется молилась бы грѣху!..

  

   Знаете ли что?.. Вѣдь это таже "Катерина" Грозы; только "Катерина", мгновенно мелькнувшая въ фантаз³и поэта лирика, да такъ и промелькнувшая задаромъ... Лирическая концепц³я, пожалуй даже въ одномъ отношен³и и шире драматической концепц³и Островскаго. Катеринѣ "Грозы" недостаетъ для того, чтобы совсѣмъ быть правой, только именно такого образа, какой увлекъ въ грѣхъ Вѣру Дмитр³евну... да что толку въ широтѣ лирической концепц³и?.. Она только дразнитъ васъ... понапрасну, нисколько не удовлетворяя...

   Мрачно-зловѣщ³й и ироническ³й ликъ Грознаго, двѣ страстныхъ женскихъ натуры, изъ которыхъ одна "молится грѣху", другая на ея страстные разсказы говоритъ:

  

   Вѣра! знаешь ли ты?

  

   ВѢРА.

  

   Что?

  

   НАДЕЖДА.

  

   И я бы также полюбила...

  

   и потомъ, по внезапно, по трагически-страшно созрѣвшему въ душѣ, безъ всякаго участ³я рефлекс³и, порыву, на вопросъ возвратившагося домовладыки, вопросъ грозный, вопросъ, въ которомъ лежитъ жизнь или смерть: Жена! а чей пащенокъ этотъ?.. отвѣчаетъ: "Мой"!.. вотъ все что вы выносите изъ пролога драмы...

   Вы думаете, что одна изъ этихъ женщинъ и будетъ героинею драмы, а пожалуй и обѣ... Разочаруйтесь! надъ героиней еще распѣвалъ только "соловейко-соловей!".. героиня еще въ пеленкахъ... И это бы еще не бѣда, что она въ пеленкахъ; мы слава Богу давно забыли жалобы Буало на драматурговъ, у которыхъ герой

  

   Enfant au premier acte est barbon au dernier...

  

   Бѣда въ томъ, что поэтъ нашъ лирикъ, что онъ какъ "соловейко-соловей" не вьетъ себѣ гнѣзда, что ему дорога только лирическая сторона его концепц³и... Бѣда еще въ томъ, что ему, какъ всякому лирику, трудно и невозможно даже удержаться постоянно на одинаковой высотѣ лиризма, и что онъ часто падаетъ въ рутину, въ родѣ разговоровъ Перфильевны или въ "порожн³я", хотя и прекрасныя рѣчи... А ни того, ни другого, ни рутины, ни порожнихъ рѣчей въ драмѣ не должно быть...

   Дѣйств³е второе происходитъ черезъ пятнадцать лѣтъ. Колыбельная героиня выросла и бѣгаетъ въ горѣлки съ подругами, въ саду своего названаго батюшки, князя Юр³я Токмакова, намѣстника царскаго въ вольномъ городѣ Псковѣ... Дѣйств³е начинается тремя страницами прекрасныхъ, но совершенно "порожнихъ" подробностей, по видимому очень естественныхъ, какъ разговоры про ягоды, но какъ-то, не смотря на превосходную народную рѣчь, пошло и рутинно-естественныхъ... Странное дѣло! Вѣдь кажется и Островск³й вводитъ и народныя игры цѣликомъ, и разговоры посторонн³е, не прямо къ драмѣ относящ³еся въ свои драмы, но отъ чего же естественность у него не рутинна а типична, какъ старухи, боящ³яся темныхъ ночей и лихихъ собакъ, мѣрно какъ глиняныя кошки, качающ³я подъ пѣсни головами въ "Бѣдность не порокъ" и ямщики уговаривающ³еся, чтобы "промежъ собой не галдить" въ "He такъ живи какъ хочется" и обыватели дивнаго города съ "жестокими" нравами, собравш³еся на соборной паперти и разсуждающ³е, что "эта Литва - она къ намъ съ неба упала"... Оттого, что все это у него не лирическ³я концепц³и, а фонъ его драматическихъ картинъ, самая жизнь, самая правда... Тутъ же по видимому всѣ концепц³и, какъ концепц³и, хороши, должны бы кажется по идеѣ поэта рисовать бытъ, даже по видимому совершенно естественны, а между тѣмъ въ сущности только "порожн³я" рѣчи... или даже рутина, сочинен³е...

   Увы! "гнѣзда себѣ не свилъ" въ мелькнувшей передъ нимъ жизни, нашъ "соловейко-соловей"... Онъ увлекся только поэтическими идеями. Какъ доходитъ дѣло до того, что ему дѣйствительно дорого, онъ поднимается на высоту часто удивительную; гдѣ же приходится ему сочинять, увы! тамъ рутина, не выкупаемая ни мастерскою рѣчью, ни даже пѣснями въ родѣ: "По малину я ходила молода"... Передъ вами нѣтъ живыхъ лицъ и живой жизни: вмѣсто нихъ фигуры съ ярлыками на лбу. Вотъ вамъ Стеша Машута, долженствующая представлять собою удалую женскую натуру и подъ пару ей удалецъ Четвертка; вотъ вамъ мамки и няньки, ничѣмъ одна отъ другой не отличающ³яся, хоть и говорящ³я языкомъ безукоризненно-народнымъ, языкомъ-золотомъ.

   Но какъ только, повторяемъ, доходитъ дѣло до того, что поэту въ его драмѣ дѣйствительно дорого, чего онъ не сочинялъ, а чѣмъ онъ вдохновился, въ немъ является сила истиннаго творчества... Промежду этихъ порожнихъ рѣчей раздаются зловѣщ³я вѣсти о царѣ Иванѣ, что онъ

  

   На Новгородъ прогнѣваться изволилъ,

   Пришолъ со всей опричиной...

  

   Что онъ:

  

   Казнитъ по всѣмъ концамъ и по посадамъ,

   И стараго и малаго, кто виненъ,

   А кто и не виновенъ, безъ разбора,

   Безъ жалости, безъ милости казнитъ...

   Пригналъ оттуда къ князю спѣшный вершникъ:

   "Стонъ стономъ князь, по городу стоятъ,

   На Волховѣ, пониже моста съ версту

   Набило тѣлъ - такая-то плотина,

   Что полою водою не размоетъ...

   Три тысячи, никакъ, онъ говорилъ,

   На площади казнено было за день,

   А что ужь тамъ, по пригородамъ, селамъ,

   Монастырямъ... Охъ, Господи, помилуй

   Насъ грѣшныхъ...

  

   и когда старуха Власьевна, начинаетъ сказку про лютаго змѣя Тугарина, вы чувствуете, что эта по видимому совершенно эпизодическая подробность - эта сказка здѣсь не порожняя рѣчь, что отъ этой сказки вѣетъ чѣмъ-то грозно-трагическимъ, что вѣетъ тѣмъ же идущимъ вдали Иваномъ, и чувствуете вмѣстѣ съ тѣмъ, что это не эффектъ, сочиненный поэтомъ, что это далось по вдохновен³ю, что тутъ и въ концепц³и и въ самомъ выполнен³и, самая истинная правда и самая гранд³озная поэз³я, не говоря уже о техническомъ совершенствѣ выполнен³я, совершенствѣ до полнаго и между тѣмъ совершенно свободнаго отождествлен³я съ народной сказкою, до хозяйскаго распоряжен³я народной рѣчью:

  

   Починается сказка,

   Приговоромъ да присказкой,

   Тихимъ пошептомъ, частымъ причитомъ;

   Починается сказка,

   Что отъ синяго моря Хвалынскаго,

   Отъ семи рѣкъ восточныихъ,

   Отъ семи звѣздъ закатныихъ,

   Отъ семи горъ великихъ полуночныихъ.

   Ой, на морѣ-мори

   Погасаютъ зори

   За поморскою Камень-горою поднебесною,

   За янтарнымъ узорочнымъ теремомъ:

   На небѣ темно, въ теремѣ звѣзды;

   На небѣ звѣзды, въ теремѣ мѣсяцъ;

   На небѣ солнце - въ теремѣ ночь непроглядная...

   Зачурованъ тотъ теремъ съ поконъ-вѣковъ

   И положенъ зарокъ на немъ изстари

   На три сотни головъ богатырск³ихъ,

   А молодшихъ людей на три тысячи,

   Гдѣ онъ сталъ, та земля поизвѣдана;

   Путь дорога къ нему неповѣдана,

   И залегъ ту дорогу Тугаринъ злой.

   Пасть у змѣя, что печь раскаленная,

   Лапы словно дубы трехъохватные,

   Крылья мѣдныя, когти булатные,

   Хвостъ на семдесятъ саженъ волочится,

   Русск³й духъ слышитъ змѣй ровно за семь верстъ,

   Убиваетъ людей ровно за версту,

   Убиваетъ собака ничѣмъ другимъ,

   Какъ разбойничьимъ громкимъ посвистомъ:

   Зашипитъ онъ - деревья шатаются,

   Ко сырой мать землѣ преклоняются...

   А какъ свиснетъ...

  

   Боже! какою рутинною пошлостью перерывается это гранд³озно-народное трагическое, пошлостью, достойною драмъ Полевого, пошлостью, отъ которой больно и стыдно сочувствующему читателю за большое дарован³е Л. Мея... За сосѣднимъ заборомъ, изволите видѣть, раздается рѣзк³й свистъ, дѣвушки вскрикиваютъ... Этотъ водевильный эффектъ - свистъ посадничьяго сына Четвертки, удальца и сорви-головы...

   Но мы забыли разсказать вамъ содержан³е второго акта. Колыбельная героиня Ольга выросла, и какъ "слѣдственно" влюблена. Влюблена она въ сына посадничьяго, Михайла Тучу; названный же отецъ ея, князь Токмаковъ, почти-что сосваталъ уже ее за пожилого боярина Машуту. У Машуты есть дочь, Стеша, нѣчто въ родѣ "Варвары" въ Грозѣ: она любитъ, на-сколько можетъ любить ея размашистая натура, другого сына посадничьяго Четвертку... Личности Стеши и Четвертки очеркиваются очень хорошо поэтомъ въ сценѣ ихъ свидан³я, равно какъ и ихъ отношен³я; у Стеши и у Четвертки языкъ даже колоритный и способъ чувствован³я оригинальный.

  

   СТЕША МАШУТА

   (подходитъ къ забору).

  

   Четвертка, ты?

  

   ЧЕТВЕРТКА

   (за заборомъ).

  

   Все я же, Степанида

   Никипична!

   (показываегт голову изъ-за забора).

   Позволишь перелѣзть?

  

   СТЕША.

  

   Вотъ я тѣбѣ позволю! Здѣсь Михайло Андреичъ?

  

   ЧЕТВЕРТКА.

  

   Туча? У меня на лавкѣ

   Сидитъ, повѣся голову.

  

   СТЕША.

  

   Скажи,

   Чтобы сюда пришолъ и дожидался.

  

   ЧЕТВЕРТКА.

  

   А я-то чтожъ, Терпигоревъ.

  

   СТЕША.

  

   А ты

   Проваливай!

  

   ЧЕТВЕРТКА.

  

   Благодаримъ покорно...

  

   Личность Стеши также хорошо и бойко обрисована еще прежде нѣсколькими штрихами - ея допросами, которые она дѣлаетъ Ольгѣ, стремительною радостью, когда она узнаетъ, что та любитъ "не дьявола Четвертку" и дорисована необыкновенно смѣло въ четвертомъ актѣ...

   Странное дѣло! отъ чего эти двѣ личности - Стеша и Четвертка удались Мею, хоть онъ по видимому не заботился много объ ихъ отработкѣ и такъ положительно не удались ему серьёзныя отношен³я Ольги и Тучи - ему, который однако лирически видитъ дѣло русской любви до той ея грани, что

  

   не то что о грѣхѣ молиться

   А кажется молилась бы грѣху...

  

   Странное дѣло, но для объяснен³я его вовсе не нужно прибѣгать къ тому, что типъ удалой, разгульной любви болѣе у насъ выработанъ, чѣмъ типъ любви сосредоточенной, трагической или элегической... У Островскаго же вѣдь одинаково хороши (за исключен³емъ двухъ-трехъ мѣстами еще проскользающихъ рутинныхъ выражен³й "романтически-народной эпохи", въ родѣ - заложу я саночки-самокаточки и проч.), серьёзныя отношен³я Мити и Любы и "гулевыя отношен³я" Анны Ивановны и Гуслина въ "Бѣдность не порокъ", не говоримъ уже о глубоко-трагической любви Катерины въ "Грозѣ"... У Мея же сцена свидан³я Ольги съ Михайломъ Тучею вся состоитъ изъ такъ называемыхъ "башлыковъ."

   Но вы не знаете конечно, что такое башлыки? У насъ есть одинъ пр³ятель, безпощаднѣйш³й комикъ по натурѣ и притомъ, что особенно дорого - народный комикъ. Все мало-мальски фалыыивое, напряжонное, сочиненное въ выражен³и и чувствахъ, онъ казнитъ прозвищемъ "башлыковъ" въ память героя блаженной памяти "Двумужницы" (вещи впрочемъ въ свое время замѣчательной и стоившей всей "романтически-народной" эпохи за исключен³емъ Лажечникова), Егора Башлыка. Въ "Двумужницѣ" "башлыки несетъ" и самъ Башлыкъ и Романъ Боберъ и даже Ѳаддей Дятелъ... Увы! так³е же "башлыки" несутъ у Мея Ольга и Михайло Туча...

   И это странное обил³е "башлыковъ" у Мея, одного изъ самыхъ болыыихъ знатоковъ народнаго созерцан³я, чувства, языка, объясняется просто тѣмъ, что онъ "сочинилъ" а не создалъ отношен³е Ольги и Михайла Тучи. Для чего онъ ихъ сочинялъ - Богу единому извѣстно... Драма въ нихъ не нуждалась, тѣмъ болѣе, что къ драмѣ о Псковѣ и Иванѣ, Ольга привязана болѣе глубокою пружиною, и въ этой пружинѣ, въ таинственной, для нея самой-необъяснимой любви къ Грозному, страшному для всѣхъ другихъ Ивану, видѣнъ такой высок³й поэтическ³й тактъ, данъ такой истинно-драматическ³й намекъ, что все сочиненное въ драмѣ становится еще болѣе виднымъ и всѣ "башлыки" еще омерзительнѣе.

   Въ сущности и Ольга, какъ представительница симпат³и къ трагическому образу Грознаго, была не нужна въ драмѣ, а нужны были мать ея и тетка, но ужь если она поставлена въ драму, то поставлена въ нее этою, а не другою какой-либо стороною, ибо только въ этой сторонѣ заключается такое трагическое, которое подъ пару "Пскову государю" и грозному змѣю-тугарину, заложившему всѣ дороги проѣзж³я... Всѣ остальныя отношен³я мелки, и могли войдти въ драму только слегка, какъ краски картины, какъ ея бытовой фонъ и притомъ, не касаясь ни Ивана, ни Ольги. Какь именно должны и могли они войдти, объ этомъ вы насъ не спрашивайте. Мы пишемъ критику, а не драму, отмѣчаемъ чего не должно было бы быть, но не возьмемъ на себя дерзость учить Л. Мея, какъ должно быть.

   Князь Юр³й и бояринъ Машута выходятъ въ садъ гулять и чуть не застаютъ влюбленной четы. Разговоръ ихъ перерываетъ то, что одно могло какъ художественный эффектъ, перервать разсказъ о Змѣѣ Тугаринѣ, перерываетъ звонъ вѣчевого колокола...

   Прежде чѣмъ мы пойдемъ съ ними на вѣче, мы вправѣ представить слѣдующую дилемму читателямъ, дилемму, изъ которой, кажется намъ, прямо вытекаетъ заключен³е о фалыпи переноса романическихъ пр³емовъ Вальтера-Скотта въ драму.

   1) Или передъ нами семейная драма, и намъ нечего ходить съ поэтомъ на вѣче, a пусть онъ намъ передастъ черезъ кого-нибудь изъ своихъ лицъ свѣден³я о томъ, чѣмъ и какъ общее событ³е коснулось частнаго, т. е. вѣче - семейной драмы.

   2) Или передъ нами историческая драма, и вѣче въ ней ея истинное средоточ³е, и въ такомъ случаѣ зачѣмъ же онъ насъ томилъ частными подробностями, стараясь хотя и тщетно заинтересовать ими, зачѣмъ онъ напряжонно сочинялъ рутинныя отношен³я и такъ щедро угощалъ насъ "порожними" рѣчами и даже "башлыками"? За что мы выносили эти "башлыки" и эти "порожн³я" рѣчи?..

   Но дѣло очевидное, и слава Богу, что поэтическая концепц³я Л. Мея, правда и красота его драмы не въ этихъ рутинныхъ отношен³яхъ, а въ Псковѣ и Иванѣ. Вѣче даже и не фонъ, а истинное средоточ³е картины... Это средоточ³е и фигура Грознаго, пока она еще обвита туманомъ, пока является намъ какъ нѣчто фантастическое, писаны однимъ изъ великихъ мастеровъ исторической живописи, и притомъ не лирикомъ, а уже чистымъ драматургомъ.

   Мы были безпощадны ко всему сочиненному и недодѣланному въ драмѣ Л. Мея, но мы будемъ только что справедливы, когда скажемъ, что весь трет³й актъ и весь четвертый, возбуждаютъ чувство довольно рѣдкое въ наше время, - удивлен³е, a no временамъ чувство еще болѣе рѣдкое: художественный восторгъ и широтой концепц³и и глубокою, спокойною, безукоризненно-чистою правдою выполнен³я. Псковское вѣче, ожидан³е Грознаго Ивана, входъ его въ домъ князя Токмакова, все это останется на вѣки въ русской литературѣ, ибо изваяно мѣдными чертами и рукою мастера, какихъ немного.

   Разбирать трет³й актъ, значитъ выписывать почти все; ограничиться общими о немъ словами, будетъ вредно и для статьи нашей и для драмы. Постараемся найдти средн³й путь - путь разъяснен³я и разсужден³я.

   Спросить читателей,