Григорьев Аполлон Александрович - Парадоксы органической критики

заговорил и о книге Гюго, и о нем самом, когда собрался парадоксальными принципами органической критики проверять исторический ход нашего умственного и нравственного развития, выразившегося в преемстве различных литературных направлений?

   Но ведь нет тоже действия без причины, по крайней мере, так думалось всеми, кроме Стюарта Милля⁴³, предполагающего возможность и таких миров, где действие не связано с причиной, и доселе, несмотря на Стюарта Милля, большею частию мозгов человеческих так думается. Не имея поводов предполагать в тебе особенного сочувствия к логике весьма, впрочем, замечательного английского мыслителя, я надеюсь, что ты и в моем начале предположишь какую-либо причину.

   Ну и утешься... Причин две целых. Одна - самая книга; другая - впечатление, которое книга должна, по законам человеческого мышления, сделать на наших, собственно наших, доморощенных мыслителей.

   Книга сама по себе - гениальное уродство, в котором о самом Шекспире едва ли найдется листа два печатных; книга по постройке чудовищная и обманывающая читателя на каждом шагу, книга, где напрасно стал бы кто искать обычной учености и где найдет он громаднейшую, неимовернейшую ложь там, где вовсе ее не ожидает; где увидишь - как справедливо заметил в своей первой статье о Шекспире один из молодых друзей наших⁴⁴ - бессознательные и обусловленные национальностью автора пропуски целых полос шекспировского творчества - как, например, мир его исторических драм, - и найдешь глубочайшие прозрения в областях, которые рыты и перерыты разными мыслителями. Таков, например, анализ натуры Гамлета и пластов, лежащих в ней один на другом; разъяснение созерцания Гамлетом жизни сквозь пласт ошеломившего его сверхъестественного события - и пребывания героя в каком-то полуопьянелом, полуясновидящем состоянии; такие найдешь, говорю, прозрения, что двадцать пять немецких профессоров засиживай такую область, все вместе в двадцать пять лет не выдумают такой глубокой и вместе простой мысли. Ну, хоть бы, например, глубокое историческое разъяснение двойственности действия - одного основного и сильного, другого как бы рефлектирующего первое и пожиже (Лир и Глостер) - общим характером двойственности творчества времен Реставрации. Или хоть бы прелестнейшее - да мало того прелестнейшее - гениально вернейшее и глубочайшее сравнение громадной постройки трагедии о Лире, как подставки для парящего над нею светлого образа Корделии - с постройкою Севильского собора какого-нибудь, которого громада - в сущности подставка для парящего над ним ангела. Вот эти-то проблески молний гения в насиженных сотнями филистеров местах и замечательны особенно в странной книге по отношению к Шекспиру, хотя, с другой стороны, нисколько не удивительны тому, кто видит в Гюго величайшего выразителя современного западного человечества. Одним каким-нибудь словом Гюго херит обтрепанного, засиженного "героя безволия" Гамлета, сочиненного немцами; и восстановляет полный мрачной поэзии шекспировский английски-сплинический образ; каким-нибудь словом вроде "Romeo - се Hamlet de l'amour"⁴⁵ херит он какой-то полу бабий образ, созданный потребностями итальянских композиторов и досугом филистеров, и делает совершенно понятным, что и великорослый мужчинища Макреди и неловкий мужик Мочалов играли (да еще как!) Ромео; возвращает фигуре шекспировского героя тот зловещий свет, которым облита она с третьего акта трагедии... Да это я так, наугад, на выдержку беру, а мало ли любопытных штук найдется в крайне любопытной уродливой книге!

   Потому повторяю: она хоть и уродство, да гениальнейшее из гениальных.

   Но прежде всего тем ужасно любопытна эта книга, что она, как книги Карлейля, проникнута верой, жаждою, и полна пламенным, хотя тщетным, исканием идеала.

   А уж как в искусство-то верит - ведь это просто, с точки зрения наших, собственно наших доморощенных мыслителей, должно быть просто "смеху подобно"! Страшнейшей эрудицией и остроумнейшими сближениями Гюго, например, на нескольких страницах доказывает, как вечно и непеременно искусство, и как - боюсь вымолвить - все ветреничала, менялась наука... А как против живота-то, или попросту брюха, столь дорогого нашим, собственно нашим доморощенным мыслителям, вопиет!.. Нет... я не удержусь, я выпишу эту удивительную тираду о брюхе по поводу Рабле.

   "У всякого гения есть свое изобретение или открытие. Рабле тоже нашел находку - брюхо. Есть змей в человеке, это - желудок. Он искушает, предает и наказывает. Человек, существо единое как дух и сложное как человек, получил для себя в земную задачу три центра: мозг, сердце, брюхо; каждый из этих центров священ по великому свойственному ему назначению: у мозга - мысль, у сердца - любовь, у брюха - отчество и материнство. Feri ventrem⁴⁶, говорит Агриппина. Катерина Сфорца, когда ей грозили смертию детей, находящихся у врага в залоге, показала брюхо с зубцов Риминийской крепости и сказала врагу: "Вот откуда выйдут другие". В одну из эпических конвульсий Парижа, женщина из народа, стоя на баррикаде, показала войску голое брюхо и закричала: "Бейте своих матерей!" Солдаты издырявили пулями это брюхо. У брюха есть свой героизм; но от него же ведь истекают в жизни разврат, в искусстве - комедия. Грудь, где сердце, имеет вершиной голову: оно же - фаллус. Брюхо, будучи средоточием материи, - в одно и то же время и наслаждение наше, и опасность: оно содержит в себе и аппетит, и пресыщение, и гниение. Привязанности и сочувствия, прививающиеся к нам в нем, подвержены смерти: эгоизм сменяет их. Внутренности весьма легко изменяются в кишки. Но когда гимн опошляется, когда строфа обезображивается в куплет - дело печальное. Зависит это от скотины, которая в человеке. Брюхо в сущности и есть эта скотина. Падение, по-видимому, его закон: что вверху начинается песнью песней, то внизу кончается гнусностью. Брюхо - животное, это свинья. Один из отвратительных Птоломеев прозывался "брюхо", Physcon. Брюхо для человечества - страшная тяжесть: оно ежеминутно нарушает равновесие между душой и телом. Оно пятнает историю. Оно ответственно за все почти преступления. Оно - вместилище пороков. Оно указывает Тарквинию ложе Лукреции, оно кончает тем, что заставляет рассуждать о соусе под рыбу этот сенат, который ждал Бренна и ослепил изумлением Югурту. Оно дает совет разорившемуся развратнику Цезарю перейти Рубикон. Перейди Рубикон - как с долгами-то отлично расплатишься! Перейди Рубикон - женщин-то сколько будет! обеды-то какие! И римские солдаты входят в Рим с криком: Urbani! claudite uxores; moechum calvum adducimus⁴⁷ (граждане! запирайте жен...). Аппетит развращает разумение. Похоть сменяет волю. Сначала как и всегда - еще есть некоторое благородство. Это оргия. Есть оттенок различия - напиться и нахлестаться. Потом оргия превращается в кабачный загул. На месте, где был Соломон, очутился Рампоно. Человек стал штофом водки. Внутренний поток темных представлений топит мысль; потонувшая совесть не может более подать знака пьянице-душе. Оскотение совершилось. Это даже уж и не цинизм: пустота и скотство. Диоген исчез; осталась только его бочка. Начинают Алкивиадом, а кончают Трималкионом. Довершено. Ничего больше: ни достоинства, ни стыда, ни чести, ни добродетели, ни ума: животненное наслаждение напрямки, грязь наголо. Мысль распадается в усыплении; плотское потребление поглощает все: не выплыло даже и остатков великого и властительного творения, обитаемого душою; да простят нам это слово - брюхо съело человека. Конечное состояние всех обществ, в которых померк идеал. Это выдается за счастие и называется округлением. Иногда даже философы ветрено помогают этому унижению, влагая в учения материализм, живущий в совестях. Это приведение человека к ското-человеку - великое бедствие. Его первый плод - видимая подлость везде, на всех верхах: продажность судьи, симония жреца, кондотьерство солдата. Законы, права и верования - навоз. Totus homo fit excrementum⁴⁸. В XVI веке все учреждения прошлого до того дошли; Рабле схватывает это положение; свидетельствует его; отмечает это брюхо, которое - мир. Цивилизация - только масса; наука - материя; религия ожирела; у феодализма не варит желудок; у королевской власти одышка. Рим, старый разжиревший город - здоровье это или болезнь? Может быть, это просто толщина, может быть - водяная; вопрос. Рабле, медик и жрец, щупает пульс у папства. Он качает головой и разражается смехом. Оттого ли, что жизнь он нашел? нет, оттого что почувствовал смерть. Оно почти умирает. Когда Лютер преобразует, Рабле грохочет. Который быстрее идет к цели? Рабле грохочет над монахом, грохочет над кардиналом, грохочет над папой: смех пополам с хрипеньем. Погремушка звонит в набат. Ну что же? будем смеяться. Смерть сидит за столом. Последняя капля пьется с последним вздохом. Агония на пиру, да ведь это отлично. Старый мир пирует и лопается. И Рабле воцаряет династию животов: Грангузье, Пантагрюэля и Гаргантюа. Рабле - Эсхил жранья, что не мало, когда подумаешь, что жрать значит пожирать, что помойная яма стала бездной. Ешьте же, милостивые государи, пейте и кончайтесь. Жизнь - песня, смерть - ее припев. Другие вырывают для развращенного рода человеческого подземные страшные темницы; насчет подземелий этот великий Рабле своего мнения и довольствуется погребом. Эту вселенную, которую Данте сослал в ад, Рабле запирает в кухню. В этом и вся его книга. Семь кругов Алигьери сжимают эту громадную винную бочку. Взгляните внутрь, вы их там увидите в виде семи смертных грехов. Папство умирает от несварения желудка, - Рабле выкидывает коленце. Коленце Титана. Пантагрюэлевская радость грандиозна не меньше юпитеровской веселости. Челюсть против челюсти, челюсть феодальная и сацердотальная⁴⁹ жрет, - челюсть Рабле смеется. Кто читал Рабле, у того вечно перед глазами строгая очная ставка: на маску теократии сурово, пристально глядит маска комедии!.."

   Надеюсь, по свойственной тебе чуткости ты опять-таки подразумеваешь, что не без намерения сделал я эту длинную выписку, не без причины усердствовал переводить с возможной точностью эту мрачную, своеобразно колоритную, возвышеннейшую по мысли, и до цинизма, свойственного гениям, нагую картину.

   Вот бы "пища сатирическому уму" наших пророков брюха, - подумал я, даже и в первый раз читая это место. Не смешно ли в самом деле? человек против брюха вооружается! Да мало того: человек потом в принцип обращает, что искусство должно стремиться к перестановке человеческого средоточия из брюха в сердце и мозг; человек наивнейшим и вместе наглейшим образом верит и, на основании крайней веры проповедует, что для масс "хлеб животный", подаваемый небом в виде стремления к идеалу, выражающемуся в искусстве, - чуть ли не важнее обыкновенного хлеба...

   "Душа человеческая, - говорит еще Гюго в другом месте своей книги, и это очень стоит сказать в настоящую минуту, - еще более нуждается в идеальном, чем в реальном".

   "Реальным только живется, - идеальным существуется. Угодно ль знать разницу? Животные живут, - человек существует".

   "Существовать - это понимать. Существовать - это улыбаться настоящему, - это смотреть выше стены на будущее. Существовать - это иметь в себе весы и весить на них добро и зло. Существовать - это иметь укорененными в сердце справедливость, истину, разум, преданность, честность, искренность, здравый смысл, право и долг. Существовать, это знать, чего стоишь, что можешь, что должен. Существование - это совесть. Катон не вставал перед Помпеем. Катон существовал".

   "Словесность посвящена в тайны цивилизации, поэзия посвящена в тайны идеала. Вот почему словесность - потребность обществ. Вот почему поэзия - жажда души".

   "Вот почему поэты - первые воспитатели народа".

   "Вот почему надо переводить, растолковывать, издавать, печатать, перепечатывать, литографировать, стереотипировать, раздавать, выкрикивать по площадям, разъяснять, читать, распространять, давать всем, продавать дешево, продавать только что за свои, продавать ни за что, наконец, всех поэтов, всех философов, всех мыслителей, всех выразителей величия души".

   Анахронистическим, смешным - даже вредным и потому достойным всякого порицания и даже преследования - явлением должна быть книга великого западного поэта с точки зрения материалистов-мыслителей, если действительно брать всерьез эту точку, помимо таинственной и намозолившей глаза фразы "когда настанут новые экономические отношения".

   Вопрос, конечно, прежде всего о том: можно ли брать всерьез эту точку, и сами они берут ли ее всерьез? Но если только хоть in abstracto⁵⁰, хоть для шутки, на минуту даже - взять всерьез исходные точки того странного брожения, которое, пожалуй, может быть окрещено известными выражениями Гоголя: белиберда, Андроны едут, сапоги всмятку, - т.е. если взять всерьез как нечто установленное, догматическое, - и литературный терроризм г. Варфоломея Зайцева, и отречение талантливого г. Писарева от искусства и литературы, "как от сатаны и всех дел его", и изумительные экономические "андроны" г. Соколова, и "сапоги всмятку" г. Антоновича⁵¹... на основании всего этого книги, подобные книге Гюго, должны быть позорно обличаемы, преследуемы, осмеиваемы - даже позоримы.

   Ну вот почему я и обратился к тебе прежде всего с вопросом Репетилова:

  

   Читал ли ты? есть книга...

  

   и ты, пожалуй, мог бы мне ответить репликой Чацкого:

  

   А ты читал? задача для меня!

  

   потому что вы все - и ты, и С., и А., и Д.⁵² упрекаете меня нередко в том, что я мало читаю современного, мало слежу за "знамениями времени". Ну - каюсь - я точно весьма многого не читал, что писали г. Чернышевский, г. Антонович, даже покойный Добролюбов, - многого очень и не знаю; но я решительно не думаю, чтобы я был в потере: я с наслаждением читаю гг. Варф. Зайцева, Шелгунова⁵³, белиберду г. Соколова, вопиющие "андроны" г. Г-фова⁵⁴, автора изумительнейшей статьи "Любовь и нигилизм", читаю тех, которые писали на основании означенных мыслителей и которые, если опять-таки брать всерьез исходные точки "андронического" учения, пошли несравненно дальше; потому те ведь и правее, кто новее, и за ними будущее, как недавно выразился г. Писарев. То есть если идти еще дальше, то собственно будущее за еще будущими и т.д. usque ad infinitum.

   Явное дело, что всех сих наших, собственно наших доморощенных мыслителей - я вызываю смеяться над книгой великого поэта, и, если они принимают всерьез свои исходные точки, - они должны глумиться над нею.

   Надо всем в ней они должны глумиться: и над основною ее мыслию, над признанием за искусством величайшего и важнейшего значения в жизни человечества, и над верою в душу человека, и над пожирающею всю ее, эту книгу, жаждою идеала, и над ее мистически пантеистическими формулами, над этим царящим в книге об "Иове и над головою его" "страшным солнцем Аравии, воспитателем чудовищ, увеличивателем зол, обращающим кошку в тигра, ящерицу в крокодила, свинью в носорога, ужа в боа, крапиву в кактус, ветер в самун, заразу в чуму"⁵⁵, над этими типами, "новыми Адамами", и, наконец, над этою пламенною верою в безграничность жизни и ее творчества.

   "Нет, - обращается к ней поэт, - ты не кончена. Нет перед тобою преграды, предела, границы; нет у тебя оконечности, как у лета зимы, как у птицы усталости, как у водопада бездны, как у океана полюсов, как у человека могилы. Ты не имеешь оконечности. Не тебе можно сказать: "не пойдешь далее"; а ты говоришь это. Нет! ты не истощаешься. Нет! твоя количественность не умаляется; глубина твоя не мелеет; творчество твое непрекратимо; нет! неправда, что в твоей необъемлемости виднелась уже прозрачность, возвещающая конец; чтобы сквозило за тобою что-то, что уже не ты. Что-то? Но что же? Препятствие. Препятствие чему? Препятствие творчеству! Препятствие имманентному! Препятствие самосущему! Какая дичь!"

   "Когда ты слышишь людские речи: "Вот до чего, дескать, только может дойти жизнь. Не требуйте от нее большего. Там-то вот началось, - тут-то вот останавливается. В Гомере, в Аристотеле, в Ньютоне - она дала вам все, что у нее было. Оставьте же ее в покое теперь. Она вся вылилась. Не начинать же сначала. Могла сделать раз - не может два раза. Вся она истратилась вот на такого-то человека. Нет уже достаточно безграничного, чтобы создать подобного человека". Когда ты слышишь все это, если бы, как они, была ты человеком, ты усмехнулась бы в своей страшной глубине; но ты не в страшной глубине, - ты любовь, и у тебя нет усмешки".

   "Чтобы ты поражена была охлаждением! чтобы ты престала! чтобы ты прервалась! чтобы ты сказала: стой! Ты!.. Чтобы ты должна была отдыхать! Нет! каков бы ни был человек, тобой созданный, - ты ведь жизнь. Если этой бледной толпе живущих есть чему удивляться или чего пугаться перед лицом неведомого, так тому и того разве, что не видать, когда иссякнет творческая сила, когда обесплодеет вечно рождающая способность; тому и того, что вечно стремятся одно за другим изумляющие явления. Ураган чудес веет бесконечно. День и ночь феномены в тревоге возникают вокруг нас отовсюду и, - что есть не меньшее чудо, не возмущая величавого покоя Верховного бытия. Тревога эта - гармония".

   "Громадные концентрические воды всемирной жизни не имеют берегов".

   С особенной сластью привожу я эти восторженные гимны жизни, хотя, конечно, знаю хорошо и слабую их сторону. Слабая сторона, впрочем, - не внутреннее глубокое их содержание, а внешняя, излишне напряженная, страстная форма выражения. Но таков уж западный человек, - таковы и его представители в мысли и чувстве. Таков, несмотря на математическую точность формул в первоначальной своей системе, светоноснейший мыслитель Запада, Шеллинг, - таково совершенно параллельное ему в области искусства явление, называемое Виктором Гюго, - таково и светозарное отражение лучей Шеллингова гения на англосаксонской почве, называемое Карлейлем. Есть нечто стихийное, порою бессознательное, как стихия, порою даже темное как бездна, в этих параллельных, конгениальных отражениях великого света, воссиявшего в начале века идеею натурфилософии и далеко еще не закончившего свою громадную задачу, которой бессознательно служили и служат: и голая диалектика логического мышления гегелизма, приведшая к "все - ничто", к "абсолютному ничто"; и слепой материализм, свирепствующий в наше время. Недаром же, конечно, умы истинно глубокие - хоть бы у нас покойный Хомяков и его школа, и глубокомысленный, отчасти тоже несколько стихийный А. Бухарев, автор наделавшей много шуму (но не about nothing) книги, - видят в самых крайних его проявлениях не дело тьмы, как г. Аскоченский, а бессознательное служение свету⁵⁶...

   То стихийное, о чем упомянул я как о характеристической черте высших носителей настоящих "знамений века", не вредит им, впрочем, нисколько. Оно есть вместе и то жизненное в них, что Шеллинга, изведшего, с одной стороны, всю природу из абсолютного (в натурфилософии), и с другой, отождествившего абсолютное с природой (в системе трансцендентального идеализма), заставило не удовлетвориться, как удовлетворялся Гегель, красивой логической постройкой, и идти далее... И тот же, кто скептические сомнения строгого критика Канта насчет несостоятельности человеческого разума порешил простейшим положением, что ножик не может сам испробовать: остер он или туп, тот же, кто из разума и его логики построил природу, отождествил разум с природою, т.е., другими словами, разум вывел из природы и в последней формации своей единственно мироохватывающей системы остановился в немом благоговении перед безграничною бездною жизни, порешивши логический гегелизм тоже простым положением, что потенция, заключенная в пределах человеческого черепа, конечно, односущественна с потенциею, разлитою в безграничном, но не адекватна (не в версту, по-хомяковски) ей в проявлениях, ибо правильные сами по себе выводы потенции при столкновении с веяниями вечной жизни подвергаются совершенно нежданным видоизменениям, подвергаются действию иронии любви безграничной жизни....

   Я и в первом письме напирал в особенности на безграничность и неистощимость жизни, на ее иронию-любовь, - и в этом прихожу опять к томуже.

   Задача этой страшной и вместе полной любви таинственной силы, - если слово задача приложимо к тому, что само ставит задачу, - есть, так сказать, художественная в обширнейшем и глубочайшем смысле, - ставить нас в тупик, изумлять нас, выворачивать наизнанку наши умственные выкладки, доказывать нам каждый час, каждую минуту именно то, что хоть логика внутри нашего черепа та же самая, которая разлита в безмерном целом, но выкладки-то логикою жизни делаются en grand⁵⁷, в безмерно широких пространствах. Да жизнь была бы не только убийственно скучна, но и мизерна, кабы в ней все совершалось по череповым выкладкам.

   Все ведь это - не правда ли? - ерунда, и ерунда злокачественная, с исходных точек наших, собственно наших, доморощенных мыслителей. Еще гегелизм - левой стороны, разумеется (ибо правого, как я уже сказал в первом письме - мы не ведаем), - они переваривают в его результатах, т.е. во всепожирающем прогрессе и в торжестве крайних граней логического мышления, в механически удобном устройстве жизни и мира; но уж шеллингизм - это мое почтение!.. Ведь с ним, пожалуй, до веры в искусство дойдешь... да и вообще до бездны, "поглощающей всякий конечный разум", - недалеко! А ведь она, эта бездна-то... но в последний раз еще потешу их тем, что сумасшедший Титан рассказывает об этой бездне.

   "Кто долго вглядывается в эту страшную святыню, чувствует, что бесконечность бьет ему в голову. Что носит с собою уда, забрасываемая в эту таинственность? Что вы видите? Догадки дрожат, учения трепещут, гипотезы колеблются; вся человеческая философия колышется тусклым светом перед этим отверстием..."

   "Пространство возможного некоторым образом у вас перед глазами. Греза, совершающаяся в вас самих, вдруг перед вами, вне вас. Все безразлично. Движутся какие-то смешанные белизны. Не души ль это? Вы схватываетесь руками за голову, вы пытаетесь видеть и знать. Вы стоите у окна неведомого. Отовсюду густые столпления действий и причин, громоздящихся друг за другом, обвивают вас туманом. Человек не размышляющий живет в слепоте; человек размышляющий живет во тьме. Мы имеем только право выбора из двух мраков. В этом мраке, который до сих пор есть вся наша наука, опыт ощупывает, наблюдение подглядывает, предположение сменяет предположение. Если ты часто смотришь - становишься провидцем. Широкое религиозное созерцание овладевает тобою".

   "У всякого человека есть внутри его свой Патмос⁵⁸. Его воля - идти или не идти на страшный мыс мысли, с которого видна тьма. Если не пойдет, он остается в обычной жизни, в обычном сознании, в обычной добродетели или в обычном сомнении, - и прекрасно. Для внутреннего покоя это, конечно, лучше. Пойдет он, - кончено, он схвачен. Глубокие волны таинственного явились перед его очами. Безнаказанно же никто не видел этого океана!!"

   У направления мышления, которое я называю "органической критикой", - мало книг, которые оно по всем правам могло бы назвать своими, да и те из них, которые может оно назвать своими, назовет своими она не всецело, а частью... Книг, которые могут служить ей пособиями, как, например, книга Бокля⁵⁹, книга Льюиса о Гёте⁶⁰ и другие, гораздо больше; у нас их немало: сочинения всех славянофилов, например, сочинения покойного С.П. Шевырева⁶¹, которого честные и даровитые труды оценены пока очень немногими, сочинения покойного Белинского, до второй половины 40-х годов, сочинения покойного Венелина⁶², покойного Надеждина⁶³ (если б кто позаботился их издать!) и т.д. Порыться, так найдешь еще больше... Но книги, собственно, принадлежащие органической критике, кроме, разумеется, исходной громадной руды ее, сочинений Шеллинга во всех фазисах его развития, - наперечет. Это: книга Карлейля - целиком⁶⁴; книга Эмерсона⁶⁵ - отчасти, и притом далеко отстающая от гениальности Карлейля; несколько этюдов Эрнеста Ренана и, пожалуй, несколько мест, - но не много, - в его крайне поверхностной, хотя особенно пресловутой книге⁶⁶; сочинения нашего Хомякова, в котором одном из славянофилов жажда идеала совмещалась удивительнейшим образом с верою в безграничность жизни, и потому не успокоивалась на идеальчиках, и у которого органические приемы суть нечто до того врожденное, что о чем бы ни заговорил он - хоть даже о псовой охоте - он свяжет предмет с глубочайшими задачами жизни и выведет его из самой глуби природы и истории, потому что изо всего славянофильства он один был настоящий, урожденный поэт, провидец, vates⁶⁷, и что, несмотря на самый светлый ум критический, широта его захвата временами впадает, и очень нередко, в нечто стихийное, в нечто такое, что, сказавшись, не исчерпывается и представляет громадные перспективы для дальнейшей разработки, - чем он для мыслителя в сущности дороже и дорогого - но собственно отрицательного - Киреевского, и дорогого же, честного - но часто очень узкого - К. Аксакова⁶⁸.

   К числу таких же немногих книг, и притом всецело, - несмотря на уродство, промахи, пропуски многого, пересол во многом, противоречие жажды идеала, которая ее всю пожирает, - принадлежит книга Гюго.

   Поэтому ею я и наполнил мое второе письмо к тебе.

   Она и кончает пропилеи к тому зданию, которое я предполагаю строить.

   Потому: все это до сих пор - присказка, а сказка будет впереди.

  

  

  

   Впервые: "Эпоха", 1864, NoNo 5 и 6.

  

   ¹ "Ad libitumro" - как угодно (лат.).

   ² "An non spiritus existunt?" - разве духи не существуют? (лат.).

   ³ "...направлению "Дня"".- Еженедельная газета "День" - орган славянофилов, - издававшаяся в 1861-1865 гг. в Москве, которую редактировал И.С. Аксаков.

   ⁴ "Как я, наконец, дойду до понимания прелести палачества Кирилы Петрова, терзающего Настасью Дмитрову, до чего дошла страшно талантливая, но и страшно же увлекающаяся госпожа Кохановская?... "- Повесть г. Кохановской "Кирилла Петров и Настасья Дмитрова" печаталась в течение 1862 г. именно в славянофильской газете "День". Эстетическую ценность повести Григорьев оценивал весьма невысоко.

   ⁵ "Тщетно забрасывал я хрупкий "Якорь"". - Еженедельный журнал (1863-1865), выходивший в Петербурге и близкий по духу журналу "Время" братьев Достоевских. Однако Григорьев, который регулярно помещал там свои статьи о театре, перестал в нем печататься в 1864 г.

   ⁶ "...друг наш Косица" - псевдоним Николая Николаевича Страхова.

   ⁷ "...подымать желчь в каком-нибудь г. Б **" - Ф.А. Бурдин всячески содействовал продвижению постановок пьес А.Н. Островского. Но, будучи малоодаренным актером, слабо играл в его пьесах трагические роли. Григорьев не раз выступал в журнале "Якорь" с разгромной критикой актерской деятельности Ф.А. Бурдина, породив даже термин "бурдинизм", вошедший в обиход театралов той поры.

   ⁸ "Gutta cavat lapidem non vi, sed saepe cadendo", - капля долбит камень не силой, но частым паденьем (лат.).

   ⁹ "...ну хоть ту, например, что по-человечески поставят "Рогнеду" и "Минина", что г. Васильев даст нам оригинального Гамлета". - Опера А.Н. Серова "Рогнеда" была поставлена лишь в 1866 г., т.е. уже после смерти Григорьева. Драма А.Н. Островского "Козьма Захарьич Минин, Сухорук", опубликованная в "Современнике" (1862, No 1), тоже была поставлена только в 1866 г. Легендарный артист П.В. Васильев, приглашенный в 1860 г. из Одессы в Петербург, всегда получал в статьях Григорьева лестные оценки о своей игре на сцене. Критик не раз выражал надежду, что Васильеву будет поручена роль Гамлета из одноименной трагедии В. Шекспира.

   ¹⁰ "Profession de foi" - Символа веры, т.е. изложения своих взглядов (франц.).

   ¹¹ "О постепенном и повсеместном развитии невежества и безграмотности в российской словесности". - Именно под таким названием за подписью "Один из многих ненужных людей" Григорьев опубликовал статью в журнале "Время" (1861, No 3).

   ¹² - Из стихотворения Ф.И. Тютчева "Наш век".

   ¹³ "...сочувствуя вообще Гамалиилу". - Когда состоялся суд над апостолами за их проповеди, еврейский законоучитель Гамалиил предложил оставить дело без последствий и подсудимых освободить

   ¹⁴ ""Я лягушек режу", - говорит Базаров, или "я мыло варю", -разглагольствует на сцене детская пародия на него г. Устрялова". - Основным персонажем комедии Ф.Н. Устрялова "Слово и дело" был нигилист Вертеев, по мнению самого автора, "улучшенный" Базаров. Молодежь с рукоплесканиями восприняла постановку этой комедии, имевшей шумный успех.

   ¹⁵ "Uralte heilige Wesen" - древних священных существ (нем.).

   ¹⁶ "En pure perte" - напрасно, тщетно, без всякой пользы (франц.).

   ¹⁷ "Kraft und Stoff" - сила и материя (нем.).

   ¹⁸ "В "Молве" он положительно считает упадком таланта его позднейшие произведения". - В "Литературных мечтаниях" (1834) Белинский утверждал, что пушкинский "Борис Годунов" - это последний подвиг великого поэта, а затем, дескать, звуки его гармонической лиры замерли.

   ¹⁹ "...современных теоретиков "Современника"". - Н.Г Добролюбов назвал (1860) "альбомными побрякушками" пушкинские стихи "Я вас любил, любовь еще, быть может..".

   ²⁰ "...девственно чистый и целомудренный лик Татьяны, - до сих пор еще самый полный очерк русского женственного идеала, - он уже развенчал, - успел уже попрекнуть ее сухостью и холодностью сердца". - См.: В.Г. Белинский. "Сочинения Александра Пушкина (статья девятая).

   ²¹ "...жвачку, одним другому преимущественно передаваемую и окончательно дожевываемую знаменитым критиком наших дней г. В. Зайцевым". - Сторонник взглядов Писарева Варфоломей Зайцев в резкой и грубой форме отрицал поэзию, объявляя искусство чуждым и даже вредным природе человека.

   ²² "Jurare in verbamagistri" - клясться словами учителя (лат.).

   ²³ "Надобно было всю наивность Белинского, чтобы ему, этому положению, на слово поверить и написать знаменитую статью о "Бородинской годовщине", которая тем не менее есть статья в высшей степени замечательная как свидетельство нещадной последовательности русского ума, и способная увлечь на время кого угодно, потому что она сама написана с глубоким, искренним увлечением". - В.Г Белинский написал пламенно-восторженную рецензию на две брошюры - стихотворение Жуковского "Бородинская годовщина" и сочинение генерала И.Н. Скобелева, посвященные празднованию 25-летия окончания войны с Наполеоном.

   ²⁴ "...надобно спросить нашего друга И. Страхова, который недаром же представлялся некогда г. Антоновичу стоящим перед другим нашим, так сказать, официально признанным философом г. Лавровым и "соблазняющим" этого последнего гегелевским методом". - H.H. Страхов вел полемику по поводу работы П.Л. Лаврова. См.: Страхов И. Разбор труда Лаврова "Очерки вопросов практической философии. Спб., 1860". "Светоч", 1860, No 7; Лавров П. Ответ г. Страхову. "Отечественные записки", 1860, кн. 12; Страхов И. Замечание на "Ответ" г. Лаврова. "Время", 1861, No 2. М.А. Антонович в статье "Два типа современных философов", напечатанную в "Современнике" (1861, No 4), писал, что Страхов добивался от Лаврова метода построения философской системы, соблазняя его гегелевским методом; но тот предпочел остаться без всякого метода и развивать свои идеи как попало.

   ²⁵ "...покойный Мейербер к числу различных tentations в 3-м акте "Роберта": tentation par le jeu, tentation par le vin, tentation par l'amour - не прибавил еще tentation par le гегелевский метод" - Искушения... "Искушение игрой, искушение вином, искушение любовью" (франц.) ...искушение гегелевским методом.

   ²⁶ "..."Атенее" и "Русской речи"". - "Атеней" - журнал либерально-западнического направления редактировал Е.Ф. Корш. Западническую газету "Русская речь" издавала Евгения Тур.

   ²⁷ "...употреби добролюбовский кунштюк, т.е. возьми в жизненном явлении такую его сторону, которая лезет под теорию, - и дело сделано!" - Речь идет о методологии исследования "Темного царства" Островского H.A. Добролюбовым, которого Григорьев считал "теоретиком".

   ²⁸ "...Нашелся тоже господин (из "лихачей" покойного "Современного слова"), который со всеусердием обругал Льва Краснова как представителя "темного царства"". - Григорьев в заметке "Порода лихачей" ("Современное слово"; редактор - Н.Г. Писаревский - публицист с резко выраженными демократическими воззрениями, почти совпадавшими с воззрениями "Современника") делил "теоретиков" на две группы: искренне заблуждающихся и "лихачей"... Лев Краснов и Татьяна Даниловна - герои драмы Островского "Грех да беда на кого не живет".

   ²⁹ Цитата из пьесы Островского "В чужом пиру похмелье".

   ³⁰ "...не разуверят меня никакие мечты о белых Арапиях". - В пьесе А.Н. Островского "Тяжелые дни" о Белой Арапии рассказывает персонаж Досужев.

   ³¹ "Riant dans leur barbe" - смеясь исподтишка (франц.).

   ³² ""La philosophie de l'histoire" аббата Базена (один из тысячи псевдонимов фернейского старика)" - "Философия истории" Вольтера, или аббата Базена, проживающего в конце жизни в своем имении Ферне. Вот почему Григорьев называл его "фернейским стариком".

   ³³ "Essai sur les moeurs et l'esprit de nations" - "Опыт о нравах и духе народов" (франц.).

   ³⁴ "ее не спас от падения даже "великий Феоктистов"". - См.: Феоктистов Е. М. Глава из воспоминаний. Сб. "Атеней", кн. 3. Л., 1926.

   ³⁵ "Хождения и странствия инока Парфения" - "Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле постриженника святыя горы Афонския инока Парфения". В 4 ч., М., 1855.

   ³⁶ "...высказалось в статье о ней Дружинина в "Библиотеке"". - Редактор "Библиотеки для чтения" A.B. Дружинин такой статьи не написал. В июне - июле 1856 г. он гостил около месяца в имении Боткина, где и познакомился с Григорьевым. В их беседах возникла мысль о необходимости написания и публикации статьи об иноке Парфении в журнале "Библиотека для чтения".

   ³⁷ "...в хождении Барского, Трифона Коробейникова - и еще, еще дальше, в хождении паломника XII века игумена Даниила..." - См.: "Странствования В.Г. Барского по святым местам Востока с 1723 по 1744 гг. Ред. П.П. Барсуков. В 3 ч. Спб., 1885-1887. Дворцового дьяка Трифона Коробейникова посылали в 1582 г. в Царьград и на Афон, в 1593-1594 гг. - в Царь-град, Иерусалим. Позднее он описал свой путь от Москвы до Царьграда в "Хождении". Игумен Даниил совершил свое "хождение" в 1106 и 1108 гг. в Палестину, о которых оставил записки, написанные живым, разговорным языком.

   ³⁸ "...всем известных скандальных анекдотов покойного П-ва", - видимо, здесь говорится о писателе и журналисте Иване Ивановиче Панаеве (1812-1862).

   ³⁹ "...над среброкудрым старцем Андреем" - видимо, здесь говорится об издателе "Отечественных записок" Андрее Александровиче Краевском (1810-1889).

   ⁴⁰ "...не только одни губернские сплетни рассказывал, но подчас к народу сильное сочувствие высказывал и даже раскольников с некоторым знанием дела изображал, да и притом честно" - видимо здесь говорится о писателе Михаиле Евграфовиче Салтыкове-Щедрине (1826-1889), авторе "Губернских очерков".

   ⁴¹ "...ерыжно, как один знаток их быта... " - видимо здесь говорится о чиновнике по особым поручениям при генерал-губернаторе Мельникове-Печерском.

   ⁴² "...две нелепых формулы: "lе beau c'est le laid" u d'art pour l'art"" - "искусство для искусства" (франц.).

   ⁴³ "...нет тоже действия без причины,- по крайней мере, так думалось всеми, кроме Стюарта Милля". - Речь идет об учебнике "Система логики" Джона Стюарта Милля.

   ⁴⁴ "...как справедливо заметил в своей первой статье о Шекспире один из молодых друзей наших". - Речь идет о статье сотрудника "Эпохи" Д.В. Аверкиева "Вильям Шекспир. Статья I" ("Эпоха", 1854, No 5).

   ⁴⁵ "Romeo - се Hamlet de l'amour" - "Ромео - этот Гамлет любви" (франц.).

   ⁴⁶ "Feri ventrem" - "носить живот", "быть беременной" (лат.).

   ⁴⁷ "Urbani! claudite uxores; moechum calvum adducimus" - "Граждане! запирайте жен; мы ведем лысого развратника" {лат.).

   ⁴⁸ "Totus homo fit excrementum" - весь человек становится калом (лат.).

   ⁴⁹ "...челюсть феодальная и сацердотальная".- Sacerdotale - священническая (франц.).

   ⁵⁰ "in abstracto" - отвлеченно (лат.).

   ⁵¹ "...изумительные экономические "андроны" г. Соколова, и "сапоги всмятку" г. Антоновича". - Николай Васильевич Соколов (1832-1889) и Максим Алексеевич Антонович (1835-1918) - противники Григорьева из журнала "Русское слово".

   ⁵² "...и ты, и С., и А., и Д" - видимо, здесь говорится о помощниках Ф.М. Достоевского по журналу "Эпоха" - Н. Страхове, Д. Аверкиеве, И. Долгомостьеве.

   ⁵³ "...я с наслаждением читаю гг. Варф. Зайцева, Шелгунова". - Николай Васильевич Шелгунов (1824-1891) в 1860-1862 гг. печатался в "Современнике", в 1863-1866 гг. - в "Русском слове".

   ⁵⁴ "...вопиющие "андроны" г. Г-фова". - Александр Степанович Гиероглифов (1824-1900) - театральный критик.

   ⁵⁵ "...страшным солнцем Аравии, воспитателем чудовищ, увеличивателем зол, обращающим кошку в тигра, ящерицу в крокодила, свинью в носорога, ужа в боа, крапиву в кактус, ветер в самун, заразу в чуму"". - Цитата о библейской истории о Иове из книги Гюго о Шекспире. - См.: Гюго В. Шекспир. Спб., 1907, с. 7.).

   ⁵⁶ "...глубокомысленный, отчасти тоже несколько стихийный А. Бухарев, автор наделавшей много шуму (но не about nothing) книги, - видят в самых крайних его проявлениях не дело тьмы, как г. Аскоченский, а бессознательное служение свету". - А.М. Бухарев, или же архимандрит Феодор, пытался соединять преданность вере с духом свободного исследования. Он отзывался на острые вопросы современной ему общественной жизни, обосновывал закономерность прогресса в общественной жизни. В 1860 году Бухарев опубликовал книгу "О православии в отношении к современности", которую Григорьев называл "наделавшей много шуму" (но она была не about nothing, т.е. не из ничего) и рассматривал как орудие борьбы против "мрака и застоя", против обскурантизма, в частности издававшего в Петербурге (1858-1877) еженедельную газету "Домашняя беседа для народного чтения" В.И. Аскоченского, который не брезговал никакими средствами (ни клеветой, ни доносами).

   ⁵⁷ "En grand" - в крупных размерах (франц.).

   ⁵⁸ "У всякого человека есть внутри его свой Патмос". - Патмос - остров в Эгейском море, место видений.

   ⁵⁹ "Книга Бокля". - Бокль. "История цивилизации Англии".

   ⁶⁰ "Книга Льюиса о Гёте". - Льюис. "Жизнь и творчество Гёте".

   ⁶¹ "Сочинения всех славянофилов, например сочинения покойного С.П. Шевырева". - В данном контексте Григорьев причисляет С.П. Шевырева к славянофилам. Однако к славянофилам он был близок только в 30-40-е гг. XIX в. Затем он повернул на позиции официальной народности.

   ⁶² "Сочинения покойного Венелина". - Юрий Иванович Венелин (1802-1839) - славист и этнограф, публиковавший свои сочинения в "Телескопе", "Московском наблюдателе".

   ⁶³ "...покойного Надеждина". - Николай Иванович Надеждин (1804-1856) был противником классицизма и романтизма, ратовал за новые методы в литературе. Он издавал "Телескоп" (1831-1836), где в 1836 г. появилось "Философическое письмо" П.Я. Чаадаева, за которое журнал был запрещен, а издатель сослан.

   ⁶⁴ "...книга Карлейля - целиком".- Книга Т. Карлейля "Герои и героическое в истории".

   ⁶⁵ "...книга Эмерсона". - Книга Р.У. Эмерсона "Эссе".

   ⁶⁶ "...несколько этюдов Эрнеста Ренана и, пожалуй, несколько мест, но не много, в его крайне поверхностной, хотя особенно пресловутой книге". - Книга Э. Ренана "Жизнь Иисуса".

   ⁶⁷ "Vates" - жрец (лат.).

   ⁸⁸ "...Киреевского, и дорогого же, честного, но часто очень узкого - К. Аксакова", - Иван Васильевич Киреевский (1806-1856) и Константин Сергеевич Аксаков (1817-1860) - идеологи славянофильства.