ir>
Н.М.Карамзин.
Записка о древней и новой России
в ее политическом и гражданском отношениях
"Записка" составлена Н.М.Карамзиным по просьбе великой
княгини Екатерины Павловны, младшей сестры Александра I и
представлена императору в марте 1811 года в Твери. В этом
произведении Карамзин выражает взгляды наиболее дальновидной
части консервативной оппозиции, недовольной ходом либеральных
реформ Александра I и деятельностью М.М.Сперанского. Содержание
"Записки" - это блестящий очерк истории России и ее современного
состояния, пронизанный мыслью о незыблемой и спасительной роли
самодержавия как основы российского государственного порядка.
Карамзин впервые формулирует в "Записке" многие политические
идеи, вокруг которых развернутся жаркие общественные споры
XIX века. Автограф Карамзина, по-видимому, утрачен, но текст
произведения сохранился в многочисленных копиях. Публикация
"Записки", находившейся в XIX веке под цензурным запретом,
растянулась на столетия, и первое ее издание, отвечающее
современным научным требованиям, состоялось только в 1988 г.
Выверено по изданию: Н.М.Карамзин. Записка о древней и новой
России в ее политическом и гражданском отношениях. М.: Наука,
1991. Примечания Ю.С.Пивоварова.
СТР.
Несть лести в языце моем. (Псал.138) 16
Настоящее бывает следствием прошедшего. Чтобы судить о
первом, надлежит вспомнить последнее; одно другим, так сказать,
дополняется и в связи представляется мыслям яснее.
От моря Каспийского до Балтийского, от Черного до
Ледовитого, за тысячу лет пред сим жили народы кочевые,
звероловные и земледельческие, среди обширных пустынь, известных
грекам и римлянам более по сказкам баснословия, нежели по верным
описаниям очевидцев. Провидению угодно было составить из сих
разнородных племен обширнейшее государство в мире.
Рим, некогда сильный доблестью, ослабел в неге и пал,
сокрушенный мышцею варваров северных. Началось новое творение:
явились новые народы, новые нравы, и Европа восприняла новый
образ, доныне ею сохраненный в главных чертах ее бытия
политического. Одним словом, на развалинах владычества римского 17
основалось в Европе владычество народов германских.
В сию новую, общую систему вошла и Россия. Скандинавия,
гнездо витязей беспокойных - officina gentium, vagina nationum1 -
дала нашему отечеству первых государей, добровольно принятых
славянскими и чудскими племенами, обитавшими на берегах Ильменя,
Бела-озера и реки Великой. «Идите, - сказали им чудь и славяне,
наскучив своими внутренними междоусобиями, - идите княжить и
властвовать над нами. Земля наша обильна и велика, но порядка в
ней не видим». Сие случилось в 862 году, а в конце Х в[ека]
Европейская Россия была уже не менее нынешней, то есть, во сто
лет, она достигла от колыбели до величия редкого. В 964 г.
россияне, как наемники греков, сражались в Сицилии с аравитянами,
а после в окрестностях Вавилона.
Что произвело феномен столь удивительный в истории? Пылкая,
романтическая страсть наших первых князей к завоеваниям и
единовластие, ими основанное на развалинах множества слабых,
несогласных держав народных, из коих составилась Россия. Рюрик,
Олег, Святослав, Владимир не давали образумиться гражданам в
быстром течении побед, в непрестанном шуме воинских станов, платя
им славою и добычею за утрату прежней вольности, бедной и
мятежной.
В XI в[еке] Государство Российское могло, как бодрый, пылкий
юноша, обещать себе долголетие и славную деятельность. Монархи
его в твердой руке своей держали судьбы миллионов, озаренные
блеском побед, окруженные воинственною, благородною дружиною,
казались народу полубогами, судили и рядили землю, мановением
воздвигали рать и движением перста указывали ей путь к Боспору
Фракийскому, или к горам Карпатским. В счастливом отдохновении
мира государь пировал с вельможами и народом, как отец среди
семейства многочисленного. Пустыни украсились городами, города - 18
избранными жителями; свирепость диких нравов смягчилась верою
христианскою; на берегах Днепра и Волхова явились искусства
византийские. Ярослав дал народу свиток законов гражданских,
простых и мудрых, согласных с древними немецкими. Одним словом,
Россия не только была обшитым, но, в сравнении с другими, и самым
образованным государством.
К несчастью, она в сей бодрой юности не предохранила себя от
государственной общей язвы тогдашнего времени, которую народы
германские сообщили Европе: говорю о системе удельной. Счастие и
характер Владимира, счастие и характер Ярослава могли только
отсрочить падение державы, основанной единовластием на
завоеваниях. Россия разделилась.
Вместе с причиною ее могущества, столь необходимого для
благоденствия, исчезло и могущество, и благоденствие народа.
Открылось жалкое междоусобие малодушных князей, которые, забыв
славу, пользу отечества, резали друг друга и губили народ, чтобы
прибавить какой-нибудь ничтожный городок к своему уделу. Греция,
Венгрия, Польша отдохнули: зрелище нашего внутреннего бедствия
служило им поручительством в их безопасности. Дотоле боялись
россиян, - начали презирать их. Тщетно некоторые князья
великодушные - Мономах, Василько - говорили именем отечества на
торжественных съездах, тщетно другие - Боголюбский, Всеволод III
- старались присвоить себе единовластие: покушения были слабы,
недружны, и Россия в течение двух веков терзала собственные
недра, пила слезы и кровь собственную.
Открылось и другое зло, не менее гибельное. Народ утратил
почтение к князьям: владетель Торопца, или Гомеля, мог ли
казаться ему столь важным смертным, как монарх всей России? Народ
охладел в усердии к князьям, видя, что они, для ничтожных, личных
выгод, жертвуют его кровью, и равнодушно смотрел на падение их
тронов, готовый все еще взять сторону счастливейшего, или 19
изменить ему вместе с счастием; а князья, уже не имея ни
доверенности, ни любви к народу, старались только умножать свою
дружину воинскую: позволили ей теснить мирных жителей сельских и
купцов; сами обирали их, чтоб иметь более денег в казне на всякий
случай, и сею политикою, утратив нравственное достоинство
государей, сделались подобны судьям-лихоимцам, или тиранам, а не
законным властителям. И так, с ослаблением государственного
могущества, ослабела и внутренняя связь подданства с властью.
В таких обстоятельствах удивительно ли, что варвары покорили
наше отечество? Удивительнее, что оно еще столь долго могло
умирать по частям и в сердце, сохраняя вид и действия жизни
государственной, или независимость, изъясняемую одною слабостью
наших соседов. На степях Донских и Волжских кочевали орды
азиатские, способные только к разбоям. Польша сама издыхала в
междоусобиях. Короли венгерские желали, но не могли никогда
утвердить свое господство за горами Карпатскими, и Галиция,
несколько раз отходив от России, снова к ней присоединялась.
Орден меченосцев едва держался в Ливонии. Но когда воинственный
народ, образованный победами хана монгольского, овладев Китаем,
частию Сибири и Тибетом, устремился на Россию, она могла иметь
только славу великодушной гибели. Смелые, но безрассудные князья
наши с гордостью людей выходили в поле умирать героями. Батый,
предводительствуя полумиллионом, топтал их трупы и в несколько
месяцев сокрушил государство. В искусстве воинском предки наши не
уступали никакому народу, ибо четыре века гремели оружием вне и
внутри отечества; но, слабые разделением сил, несогласные даже и
в общем бедствии, удовольствовались венцами мучеников, приняв
оные в неравных битвах и в защите городов бренных.
Земля Русская, упоенная кровью, усыпанная пеплом, сделалась 20
жилищем рабов ханских, а государи ее трепетали баскаков. Сего не
довольно. В окружностях Двины и Немана, среди густых лесов, жил
народ бедный, дикий и более 200 лет платил скудную дан россиянам.
Утесняемый ими, также прусскими и ливонскими немцами, он выучился
искусству воинскому и, предводимый некоторыми отважными витязями,
в стройном ополчении выступил из лесов на театр мира; не только
восстановил свою независимость, но, прияв образ народа
гражданского, основав державу сильную, захватил и лучшую половину
России, т.е. северная осталась данницею монголов, а южная вся
отошла к Литве по самую Калугу и реку Угру. Владимир, Суздаль,
Тверь назывались улусами ханскими; Киев, Чернигов, Мценск,
Смоленск - городами литовскими. Первые хранили, по крайней мере,
свои нравы, - вторые заимствовали и самые обычаи чуждые.
Казалось, что Россия погибла на веки.
Сделалось чудо. Городок, едва известный до XIV века, от
презрения к его маловажности именуемый селом Кучковым, возвысил
главу и спас отечество. Да будет честь и слава Москве! В ее
стенах родилась, созрела мысль восстановить единовластие в
истерзанной России, и хитрый Иоанн Калита, заслужив имя
Собирателя земли Русской, есть первоначальник ее славного
воскресения, беспримерного в летописях мира. Надлежало, чтобы его
преемники в течение века следовали одной системе с удивительным
постоянством и твердостию, - системе наилучшей по всем
обстоятельствам, и которая состояла в том, чтобы употребить самих
ханов в орудие нашей свободы. Снискав особенную милость Узбека и,
вместе с нею, достоинство великого князя, Калита первый убедил
хана не посылать собственных чиновников за данью в города наши, а
принимать ее в Орде от бояр княжеских, ибо татарские вельможи, 21
окруженные воинами, ездили в Россию более для наглых
грабительств, нежели для собрания ханской дани. Никто не смел
встретиться с ними: как скоро они являлись, земледельцы бежали от
плуга, купцы - от товаров, граждане - от домов своих. Все ожило,
когда хищники перестали ужасать народ своим присутствием: села,
города успокоились, торговля пробудилась, не только внутренняя,
но и внешняя; народ и казна обогатились - дань ханская уже не
тяготила их. Вторым важным замыслом Калиты было присоединение
частных уделов к Великому Княжеству. Усыпляемые ласками
властителей московских, ханы с детскою невинностью дарили им
целые области и подчиняли других князей российских, до самого
того времени, как сила, воспитанная хитростью, довершила мечом
дело нашего освобождения.
Глубокомысленная политика князей
московских
не
удовольствовалась собранием частей в целое: надлежало еще связать
их твердо, и единовластие усилить самодержавием. Славяне
российские, признав князей варяжских своими государями, хотя
отказались от правления общенародного, но удерживали многие его
обыкновения. Во всех древних городах наших бывало так называемое
вече, или совет народный, при случаях важных; во всех городах
избирались тысяцкие, или полководцы, не князем, а народом. Сии
республиканские учреждения не мешали Олегу, Владимиру, Ярославу
самодержавно повелевать Россиею: слава дел, великодушие и
многочисленность дружин воинских, им преданных, обуздывали
народную буйность; когда же государство разделилось на многие
области независимые, тогда граждане, не уважая князей слабых,
захотели пользоваться своим древним правом веча и верховного
законодательства; иногда судили князей и торжественно изгоняли в
Новгороде и других местах. Сей дух вольности господствовал в
России до нашествия Батыева, и в самых ее бедствиях не мог вдруг
исчезнуть, но ослабел приметно. Таким образом, история наша 22
представляет новое доказательство двух истин: 1) для твердого
самодержавия необходимо государственное могущество; 2) рабство
политическое не совместно с гражданскою вольностью. Князья
пресмыкались в Орде, но, возвращаясь оттуда с милостивым ярлыком
ханским, повелевали смелее, нежели в дни нашей государственной
независимости. Народ, смиренный игом варваров, думал только о
спасении жизни и собственности, мало заботясь о своих правах
гражданских. Сим расположением умов, сими обстоятельствами
воспользовались князья московские, и, мало-помалу, истребив все
остатки древней республиканской системы, основали истинное
самодержавие. Умолк вечевой колокол во всех городах России.
Дмитрий Донской отнял власть у народа избирать тысяцких, и,
вопреки своему редкому человеколюбию, первый уставил
торжественную смертную казнь для государственных преступников,
чтобы вселить ужас в дерзких мятежников. Наконец, что началось
при Иоанне I, или Калите, то совершилось при Иоанне III: столица
ханская на берегу Ахтубы, где столько лет потомки Рюриковы
преклоняли колена, исчезла навеки, сокрушенная местью россиян.
Новгород, Псков, Рязань, Тверь присоединились к Москве, вместе с
некоторыми областями, прежде захваченными Литвою. Древние
юго-западные княжения потомков Владимировых еще оставались в
руках Польши, за то Россия, новая, возрожденная, во время
Иоанна IV приобрела три царства: Казанское, Астраханское и
неизмеримое Сибирское, дотоле неизвестное Европе.
Сие великое творение князей московских было произведено не
личным их геройством, ибо, кроме Донского, никто из них не
славился оным, но единственно умной политической системой,
согласно с обстоятельствами времени. Россия основалась победами и
единоначалием, гибла от разновластия, а спаслась мудрым
самодержавием.
Во глубине Севера, возвысив главу свою между азиатскими и 23
европейскими царствами, она представляла в своем гражданском
образе черты сих обеих частей мира: смесь древних восточных
нравов, принесенных славянами в Европу и подновленных, так
сказать, нашею долговременною связью с монголами, - византийских,
заимствованных россиянами вместе с христианскою верою, и
некоторых германских, сообщенных им варягами. Сии последние
черты, свойственные народу мужественному, вольному, еще были
заметны в обыкновении судебных поединков, в утехах рыцарских и в
духе местничества, основанного на родовом славолюбии. Заключение
женского пола и строгое холопство оставались признаком древних
азиатских обычаев. Двор царский уподоблялся византийскому. Иоанн
III, зять одного из Палеологов, хотел как бы восстановить у нас
Грецию соблюдением всех обрядов ее церковных и придворных:
окружил себя Римскими Орлами и принимал иноземных послов в
Золотой палате, которая напоминала Юстинианову. Такая смесь в
нравах, произведенная случаями, обстоятельствами, казалась нам
природною, и россияне любили оную, как свою народную
собственность.
Хотя двувековое иго ханское не благоприятствовало успехам
гражданским искусств и разума в нашем отечестве, однако ж Москва
и Новгород пользовались важными открытиями тогдашних времен:
бумага, порох, книгопечатание сделались у нас известны весьма
скоро по их изобретении. Библиотеки царская и митрополитская,
наполненные рукописями греческими, могли быть предметом зависти
для иных европейцев. В Италии возродилось зодчество: Москва в XV
в[еке] уже имела знаменитых архитекторов, призванных из Рима,
великолепные церкви и Грановитую палату; иконописцы, резчики,
золотари обогащались в нашей столице. Законодательство молчало во
время рабства, Иоанн III издал новые гражданские уставы. Иоанн IV
- полное Уложение, коего главная отмена от Ярославовых законов 24
состоит в введении торговой казни, неизвестной древним
независимым россиянам. Сей же Иоанн IV устроил земское войско,
какого у нас дотоле не бывало: многочисленное, всегда готовое и
разделенное на полки областные.
Европа устремила глаза на Россию: государи, папы, республики
вступили с нею в дружелюбные сношения, одни для выгод купечества,
иные - в надежде обратить ее силы к обузданию ужасной Турецкой
империи, Польши, Швеции. Даже из самой глубины Индостана, с
берегов Гангеса в XVI веке приезжали послы в Москву, и мысль
сделать Россию путем индийской торговли была тогда общею.
Политическая система государей московских заслуживала удивление
своею мудростью: имея целью одно благоденствие народа, они
воевали только по необходимости, всегда готовые к миру, уклоняясь
от всякого участия в делах Европы, более приятного для суетности
монархов, нежели полезного для государства, и, восстановив Россию
в умеренном, так сказать, величии, не алкали завоеваний неверных,
или опасных, желая сохранять, а не приобретать.
Внутри самодержавие укоренилось. Никто, кроме государя, не
мог ни судить, ни жаловать: всякая власть была излиянием
монаршей. Жизнь, имение зависели от произвола царей, и
знаменитейшее в России титло уже было не княжеское, не боярское,
но титло слуги царева. Народ, избавленный князьями московскими от
бедствий внутреннего междоусобия и внешнего ига, не жалел о своих
древних вечах и сановниках, которые умеряли власть государеву;
детальный действием, не спорил о правах. Одни бояре, столь
некогда величавые в удельных господствах, роптали на строгость
самодержавия; но бегство, или казнь их, свидетельствовали
твердость оного. Наконец, царь сделался для всех россиян земным
Богом.
Тщетно Иоанн IV, быв до 35-ти лет государем добрым и, по 25
какому-то адскому вдохновению, возлюбив кровь, лил оную без вины
и сек головы людей, славнейших добродетелями. Бояре и народ во
глубине души своей, не дерзая что-либо замыслить против
венценосца, только смиренно молили Господа, да смягчит ярость
цареву - сию казнь за грехи их!
Кроме злодеев, ознаменованных в истории названием опричнины,
все люди, знаменитые богатством или саном, ежедневно готовились к
смерти и не предпринимали ничего для спасения жизни своей! Время
и расположение умов достопамятное! Нигде и никогда грозное
самовластие не предлагало столь жестоких искушений для народной
добродетели, для верности или повиновения; но сия добродетель
даже не усумнилась в выборе между гибелью и сопротивлением.
Злодеяние, в тайне умышленное, не открытое историей,
пресекло род Иоаннов: Годунов, татарин происхождением, Кромвель
умом, воцарился со всеми правами монарха законного и с тою же
системою единовластия неприкосновенного. Сей несчастный,
сраженный тенью убитого им царевича среди великих усилий
человеческой мудрости и в сиянии добродетелей наружных, погиб,
как жертва властолюбия неумеренного, беззаконного, в пример векам
и народам. Годунов, тревожимый совестью, хотел заглушить ее
священные укоризны действиями кротости и смягчал самодержавие в
руках своих: кровь не лилась на лобном месте - ссылка, заточение,
невольное пострижение в монахи были единственным наказанием бояр,
виновных или подозреваемых в злых умыслах. Но Годунов не имел
выгоды быть любимым, ни уважаемым, как прежние монархи
наследственные. Бояре, некогда стояв с ним на одной ступени, ему
завидовали; народ помнил его слугою придворным. Нравственное
могущество царское ослабело в сем избранном венценосце.
Немногие из государей бывали столь усердно приветствуемы 26
народом, как Лжедимитрий в день своего торжественного въезда в
Москву: рассказы о его мнимом, чудесном спасении, память ужасных
естественных бед Годунова времени, и надежда, что Небо, возвратив
престол Владимирову потомству, возвратит благоденствие России,
влекли сердца в сретение юному монарху, любимцу счастья.
Но Лжедимитрий был тайный католик, и нескромность его
обнаружила сию тайну. Он имел некоторые достоинства и добродушие,
но голову романтическую и на самом троне характер бродяги; любил
иноземцев до пристрастия и, не зная истории своих мнимых предков,
ведал малейшие обстоятельства жизни Генриха IV, короля
французского, им обожаемого. Наши монархические учреждения XV и
XVI века приняли иной образ: малочисленная Дума Боярская, служив
прежде единственно Царским советом, обратилась в шумный сонм ста
правителей, мирских и духовных, коим беспечный и ленивый Димитрий
вверил внутренние дела государственные, оставляя для себя внешнюю
политику; иногда являлся там и спорил с боярами к общему
удивлению: ибо россияне дотоле не знали, как подданный мог
торжественно противоречить монарху. Веселая обходительность его
вообще преступила границы благоразумия и той величественной
скромности, которая для самодержавцев гораздо нужнее, нежели для
монахов картезианских. Сего мало. Димитрий явно презирал русские
обычаи и веру: пировал, когда народ постился; забавлял свою
невесту пляскою скоморохов в монастыре Вознесенском; хотел
угощать бояр яствами, гнусными для их суеверия; окружил себя не
только иноземною стражею, но шайкою иезуитов, говорил о
соединении церквей и хвалил латинскую. Россияне перестали уважать
его, наконец, возненавидели и, согласясь, что истинный сын
Иоаннов не мог бы попирать ногами святыню своих предков, 27
возложили руку на самозванца.
Сие происшествие имело ужасные следствия для России; могло
бы иметь еще и гибельнейшие. Самовольные управы народа бывают для
гражданских обществ вреднее личных несправедливостей, или
заблуждений государя. Мудрость целых веков нужна для утверждения
власти: один час народного исступления разрушает основу ее,
которая есть уважение нравственное к сану властителей. Москвитяне
истерзали того, кому недавно присягали в верности: горе его
преемнику и народу!
Отрасль древних князей суздальских и племени Мономахова,
Василий Шуйский, угодник царя Бориса, осужденный на казнь и
помилованный Лжедимитрием, свергнув неосторожного самозванца, в
награду за то приял окровавленный его скипетр от Думы Боярской и
торжественно изменил самодержавию, присягнув без ее согласия не
казнить никого, не отнимать имений и не объявлять войны. Еще имея
в свежей памяти ужасные исступления Иоанновы, сыновья отцов,
невинно убиенных сим царем лютым, предпочли свою безопасность
государственной и легкомысленно стеснили дотоле неограниченную
власть монаршую, коей Россия была обязана спасением и величием.
Уступчивость Шуйского и самолюбие бояр кажутся равным
преступлением в глазах потомства, ибо первый также думал более о
себе, нежели о государстве, и пленяясь мыслию быть царем, хотя и
с ограниченными правами, дерзнул на явную для царства опасность.
Случилось, чему необходимо надлежало случиться: бояре видели
в полумонархе дело рук своих и хотели, так сказать, продолжать
оное, более и более стесняя власть его. Поздно очнулся Шуйский и
тщетно хотел порывами великодушия утвердить колеблемость трона.
Воскресли древние смуты боярские, и народ, волнуемый на площади
наемниками некоторых коварных вельмож, толпами стремился к дворцу
кремлевскому предписывать законы государю. Шуйский изъявлял 28
твердость: «Возьмите венец Мономахов, возложенный вами на главу
мою, или повинуйтесь мне!», - говорил он москвитянам. Народ
смирялся и вновь мятежничал в самое то время, когда самозванцы,
прельщенные успехом первого, один за другим, на Москву
восставали. Шуйский пал, сверженный не сими бродягами, а
вельможами недостойными, и пал с величием, воссев на трон с
малодушием. В мантии инока, преданный злодеями в руки чужеземцам,
он жалел более о России, нежели о короне, с истинною царскою
гордостью ответствовал на коварные требования Сигизмундовы, и вне
отечества, заключенный в темницу, умер государственным
мученником.
Недолго многоглавая гидра аристократии владычествовала в
России. Никто из бояр не имел решительного перевеса; спорили и
мешали друг другу в действиях власти. Увидели необходимость иметь
царя и, боясь избрать единоземца, чтобы род его не занял всех
степеней трона, предложили венец сыну нашего врага, Сигизмунда,
который, пользуясь мятежами России, силился овладеть ее западными
странами. Но, вместе с царством, предложили ему условия: хотели
обеспечить веру и власть боярскую. Еще договор не совершился,
когда поляки, благоприятствуемые внутренними изменниками,
вступили в Москву и прежде времени начали тиранствовать именем
Владислава. Шведы взяли Новгород. Самозванцы, козаки
свирепствовали в других областях наших. Правительство рушилось,
государство погибало.
История назвала Минина и Пожарского «спасителями Отечества»:
отдадим справедливость их усердию, не менее и гражданам, которые
в сие решительное время действовали с удивительным единодушием.
Вера, любовь к своим обычаям и ненависть к чужеземной власти
произвели общее славное восстание народа под знаменами некоторых
верных отечеству бояр. Москва освободилась.
Но Россия не имела царя и еще бедствовала от хищных 29
иноплеменников; из всех городов съехались в Москву избранные
знаменитейшие люди и в храме Успения, вместе с пастырями церкви и
боярами, решили судьбу отечества. Никогда народ не действовал
торжественнее и свободнее, никогда не имел побуждений
святейших... Все хотели одного - целости, блага России. Не
блистало вокруг оружие; не было ни угроз, ни подкупа, ни
противоречий, ни сомнений. Избрали юношу, почти отрока,
удаленного от света; почти силою извлекли его из объятий
устрашенной матери-инокини и возвели на престол, орошенный кровью
Лжедимитрия и слезами Шуйского. Сей прекрасный, невинный юноша
казался агнцем и жертвою, трепетал и плакал. Не имея подле себя
ни единого сильного родственника, чуждый боярам верховным,
гордым, властолюбивым, он видел в них не подданных, а будущих
своих тиранов, - и, к счастию России, ошибся. Бедствия мятежной
аристократии просветили граждан и самих аристократов; те и другие
единогласно, единодушно наименовали Михаила самодержцем, монархом
неограниченным; те и другие, воспламененные любовью к отечеству,
взывали только: Бог и Государь!.. Написали хартию и положили оную
на престол. Сия грамота, внушенная мудростью опытов, утвержденная
волею и бояр, и народа, есть священнейшая из всех государственных
хартий. Князья московские учредили самодержавие - отечество
даровало оное Романовым.
Самое личное избрание Михаила доказывало искреннее намерение
утвердить единовластие. Древние княжеские роды, без сомнения,
имели гораздо более права на корону, нежели сын племянника
Иоанновой супруги, коего неизвестные предки выехали из Пруссии,
но царь, избранный из сих потомков Мономаховых, или Олеговых,
имея множество знатных родственников, легко мог бы дать им власть
аристократическую и тем ослабить самодержавие. Предпочли юношу, 30
почти безродного; но сей юноша, свойственник царский, имел отца,
мудрого, крепкого духом, непреклонного в советах, который
долженствовал служить ему пестуном на троне и внушать правила
твердой власти. Так строгий характер Филарета, не смятенный
принужденною монашескою жизнью, более родства его с Федором
Иоанновичем способствовал к избранию Михаила.
Исполнилось намерение сих незабвенных мужей, которые в
чистой руке держали тогда урну судьбы нашей, обуздывая
собственные и чуждые страсти. Дуга небесного мира воссияла над
троном Российским. Отечество под сенью самодержавия успокоилось,
извергнув чужеземных хищников из недр своих, возвеличилось
приобретениями и вновь образовалось в гражданском порядке, творя,
обновляя и делая только необходимое, согласное с понятиями
народными и ближайшее к существующему. Дума Боярская осталась на
древнем основании, т.е. советом царей во всех делах важных,
политических, гражданских, казенных. Прежде монарх рядил
государство через своих наместников, или воевод; недовольные ими
прибегали к нему: он судил дело с боярами.
Сия восточная простота уже не ответствовала государственному
возрасту России, и множество дел требовало более посредников
между царем и народом. Учредились в Москве приказы, которые
ведали дела всех городов и судили наместников. Но еще суд не имел
устава полного, ибо Иоаннов оставлял много на совесть, или
произвол судящего. Уверенный в важности такого дела, царь Алексей
Михайлович назначил для оного мужей думных и повелел им, вместе с
выборными всех городов, всех состояний, исправить Судебник,
дополнить его законами греческими, нам давно известными,
новейшими указами царей и необходимыми прибавлениями на случаи,
которые уже встречаются в судах, но еще не решены законом ясным.
Россия получила Уложение, скрепленное патриархом, всеми 31
значительными духовными, мирскими чиновниками и выборными
городскими. Оно, после хартии Михаилова избрания, есть доныне
важнейший Государственный завет нашего Отечества.
Вообще царствование Романовых, Михаила, Алексея, Феодора
способствовало сближению россиян с Европою, как в гражданских
учреждениях, так и в нравах от частых государственных сношений с
ее дворами, от принятия в нашу службу многих иноземцев и
поселения других в Москве. Еще предки наши усердно следовали
своим обычаям, но пример начинал действовать, и явная польза,
явное превосходство одерживали верх над старым навыком в воинских
Уставах, в системе дипломатической, в образе воспитания или
учения, в самом светском обхождении: ибо нет сомнения, что Европа
от XIII до XIV века далеко опередила нас в гражданском
просвещении. Сие изменение делалось постепенно, тихо, едва
заметно, как естественное возрастание, без порывов и насилия. Мы
заимствовали, но как бы нехотя, применяя все к нашему и новое
соединяя со старым.
Явился Петр. В его детские лета самовольство вельмож,
наглость стрельцов и властолюбие Софьи напоминали России
несчастные времена смут боярских. Но великий муж созрел уже в
юноше и мощною рукою схватил кормило государства. Он сквозь бурю
и волны устремился к своей цели: достиг - и все переменилось!
Сею целью было не только новое величие России, но и
совершенное присвоение обычаев европейских... Потомство воздало
усердную хвалу сему бессмертному государю и личным его
достоинствам и славным подвигам. Он имел великодушие, проницание,
волю непоколебимую, деятельность, неутомимость редкую: исправил,
умножил войско, одержал блестящую победу над врагом искусным и
мужественным; завоевал Ливонию, сотворил флот, основал гавани,
издал многие законы мудрые, привел в лучшее состояние торговлю, 32
рудокопни, завел мануфактуры, училища, академию, наконец поставил
Россию на знаменитую степень в политической системе Европы.
Говоря о превосходных его дарованиях, забудем ли почти важнейшее
для самодержцев дарование: употреблять людей по их способностям?
Полководцы, министры, законодатели не родятся в такое, или такое
царствование, но единственно избираются... Чтобы избрать, надобно
угадать; угадывают же людей только великие люди - и слуги Петровы
удивительным образом помогли ему на ратном поле, в Сенате, в
Кабинете. Но мы, россияне, имея перед глазами свою историю,
подтвердим ли мнение несведущих иноземцев и скажем ли, что Петр
есть творец нашего величия государственного?.. Забудем ли князей
московских: Иоанна I, Иоанна III, которые, можно сказать, из
ничего воздвигли державу сильную, и, - что не менее важно, -
учредили твердое в ней правление единовластное?.. Петр нашел
средства делать великое - князья московские приготовляли оное. И,
славя славное в сем монархе, оставим ли без замечания вредную
сторону его блестящего царствования?
Умолчим о пороках личных; но сия страсть к новым для нас
обычаям преступила в нем границы благоразумия. Петр не хотел
вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное
могущество государств, подобно физическому, нужное для их
твердости. Сей дух и вера спасли Россию во времена самозванцев;
он есть не что иное, как привязанность к нашему особенному, не
что иное, как уважение к своему народному достоинству. Искореняя
древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя
иностранные, государь России унижал россиян в собственном их
сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и
гражданина к великим делам? Любовь к Отечеству питается сими
народными особенностями, безгрешными в глазах космополита,
благотворными в глазах политика глубокомысленного. Просвещение 33
достохвально, но в чем состоит оно? В знании нужного для
благоденствия: художества, искусства, науки не имеют иной цены.
Русская одежда, пища, борода не мешали заведению школ. Два
государства могут стоять на одной степени гражданского
просвещения, имея нравы различные. Государство может заимствовать
от другого полезные сведения, не следуя ему в обычаях. Пусть сии
обычаи естественно изменяются, но предписывать им Уставы есть
насилие, беззаконное и для монарха самодержавного. Народ в
первоначальном завете с венценосцами сказал им: «Блюдите нашу
безопасность вне и внутри, наказывайте злодеев, жертвуйте частью
для спасения целого», - но не сказал: «противуборствуйте нашим
невинным склонностям и вкусам в домашней жизни». В сем отношении
государь, по справедливости, может действовать только примером, а
не указом.
Жизнь человеческая кратка, а для утверждения новых обычаев
требуется долговременность. Петр ограничил свое преобразование
дворянством. Дотоле, от сохи до престола, россияне сходствовали
между собою некоторыми общими признаками наружности и в
обыкновениях, - со времен Петровых высшие степени отделились от
нижних, и русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев в
русских дворянах, ко вреду братского, народного единодушия
государственных состояний.
В течение веков народ обвык чтить бояр, как мужей,
ознаменованных величием, - поклонялся им с истинным уничижением,
когда они со своими благородными дружинами, с азиатскою
пышностью, при звуке бубнов являлись на стогнах, шествуя в храм
Божий или на совет к государю. Петр уничтожил достоинство бояр:
ему надобны были министры, канцлеры, президенты! Вместо древней
славной Думы явился Сенат, вместо приказов - коллегии, вместо
дьяков - секретари и проч. Та же бессмысленная для россиян
перемена в воинском чиноначалии: генералы, капитаны, лейтенанты
изгнали из нашей рати воевод, сотников, пятидесятников и проч. 34
Честью и достоинством россиян сделалось подражание.
Семейственные нравы не укрылись от влияния царской
деятельности. Вельможи стали жить открытым домом; их супруги и
дочери вышли из непроницаемых теремов своих; балы, ужины
соединили один пол с другим в шумных залах; россиянки перестали
краснеть от нескромного взора мужчин, и европейская вольность
заступила место азиатского принуждения... Чем более мы успевали в
людскости, в обходительности, тем более слабели связи
родственные: имея множество приятелей, чувствуем менее нужды в
друзьях и жертвуем свету союзом единокровия.
Не говорю и не думаю, чтобы древние россияне под
великокняжеским, или царским правлением были вообще лучше нас. Не
только в сведениях, но и в некоторых нравственных отношениях мы
превосходнее, т.е. иногда стыдимся, чего они не стыдились, и что,
действительно, порочно; однако ж должно согласиться, что мы, с
приобретением добродетелей человеческих, утратили гражданские.
Имя русского имеет ли теперь для нас ту силу неисповедимую, какую
оно имело прежде? И весьма естественно: деды наши, уже в
царствование Михаила и сына его присваивая себе многие выгоды
иноземных обычаев, все еще оставались в тех мыслях, что
правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а
Святая Русь - первое государство. Пусть назовут то заблуждением;
но как оно благоприятствовало любви к Отечеству и нравственной
силе оного! Теперь же, более ста лет находясь в школе иноземцев,
без дерзости можем ли похвалиться своим гражданским достоинством?
Некогда называли мы всех иных европейцев неверными, теперь
называем братьями; спрашиваю: кому бы легче было покорить Россию
- неверным или братьям? Т.е. кому бы она, по вероятности,
долженствовала более противиться? При царе Михаиле или Феодоре 35
вельможа российский, обязанный всем Отечеству, мог ли бы с
веселым сердцем навеки оставить его, чтобы в Париже, в Лондоне,
Вене спокойно читать в газетах о наших государственных
опасностях? Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в
некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр.
Он велик без сомнения; но еще мог бы возвеличиться гораздо
более, когда бы нашел способ просветить ум россиян без вреда для
их гражданских добродетелей. К несчастью, сей государь, худо
воспитанный, окруженный людьми молодыми, узнал и полюбил женевца
Лефорта, который от бедности заехал в Москву и, весьма
естественно, находя русские обычаи для него странными, говорил
ему об них с презрением, а все европейское возвышал до небес.
Вольные общества Немецкой слободы, приятные для необузданной
молодости, довершили Лефортово дело, и пылкий монарх с
разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел делать Россию
- Голландиею.
Еще народные склонности, привычки, мысли имели столь великую
силу, что Петр, любя в воображении некоторую свободу ума
человеческого, долженствовал прибегнуть ко всем ужасам
самовластия для обуздания своих, впрочем, столь верных подданных.
Тайная канцелярия день и ночь работала в Преображенском: пытки и
казни служили средством нашего славного преобразования
государственного. Многие гибли за одну честь русских кафтанов и
бороды: ибо не хотели оставить их и дерзали порицать монарха. Сим
бедным людям казалось, что он, вместе с древними привычками,
отнимает у них самое Отечество.
В необыкновенных усилиях Петровых видим всю твердость его
характера и власти самодержавной. Ничто не казалось ему страшным.
Церковь российская искони имела главу сперва в митрополите,
наконец в патриархе. Петр объявил себя главою церкви, уничтожив 36
патриаршество, как опасное для самодержавия неограниченного. Но
заметим, что наше духовенство никогда не противоборствовало
мирской власти, ни княжеской, ни царской: служило ей полезным
оружием в делах государственных и совестью в ее случайных
уклонениях от добродетели. Первосвятители имели у нас одно право
- вещать истину государям, не действовать, не мятежничать, -
право благословенное не только для народа, но и для монарха,
коего счастье состоит в справедливости. Со времен Петровых упало
духовенство в России. Первосвятители наши уже только были
угодниками царей и на кафедрах языком библейским произносили им
слова похвальные. Для похвал мы имеем стихотворцев и придворных -
главная обязанность духовенства есть учить народ добродетели, а
чтобы сии наставления были тем действительнее, надобно уважать
оное. Если государь председательствует там, где заседают главные
сановники церкви, если он судит их или награждает мирскими
почестями и выгодами, то церковь подчиняется мирской власти и
теряет свой характер священный; усердие к ней слабеет, а с ним и
вера, а с ослаблением веры государь лишается способа владеть
сердцами народа в случаях чрезвычайных, где нужно все забыть, все
оставить для отечества, и где Пастырь душ может обещать в награду
один венец мученический. Власть духовная должна иметь особенный
круг действия вне гражданской власти, но действовать в тесном
союзе с нею. Говорю о законе, о праве. Умный монарх в делах
государственной пользы всегда найдет способ согласить волю
митрополита, или патриарха, с волею верховною; но лучше, если сие
согласие имеет вид свободы и внутреннего убеждения, а не
всеподданической покорности. Явная, совершенная зависимость
духовной власти от гражданской предполагает мнение, что первая
бесполезна, или, по крайней мере, не есть необходима для
государственной твердости, - пример древней России и нынешней 37
Испании доказывает совсем иное.
Утаим ли от себя еще одну блестящую ошибку Петра Великого?
Разумею основание новой столицы на северном крае государства,
среди зыбей болотных, в местах, осужденных породою на бесплодие и
недостаток. Еще не имея ни Риги, ни Ревеля, он мог заложить на
берегах Невы купеческий город для ввоза и вывоза товаров; но
мысль утвердить там пребывание государей была, есть и будет
вредною. Сколько людей погибло, сколько миллионов и трудов
употреблено для приведения в действо сего намерения? Можно
сказать, что Петербург основан на слезах и трупах. Иноземный
путешественник, въезжая в государство, ищет столицы, обыкновенно,
среди мест плодоноснейших, благоприятнейших для жизни и здравия;
в России он видит прекрасные равнины, обогащенные всеми дарами
природы, осененные липовыми, дубовыми рощами, пресекаемые реками
судоходными, коих берега живописны для зрения, и где в климате
умеренном благорастворенный воздух способствует долголетию, -
видит и, с сожалением оставляя сии прекрасные страны за собою,
въезжает в пески, в болота, в песчаные леса сосновые, где
царствует бедность, уныние, болезни. Там обитают государи
российские, с величайшим усилием домогаясь, чтобы их царедворцы и
стража не умирали голодом и чтобы ежегодная убыль в жителях
наполнялась новыми пришельцами, новыми жертвами преждевременной
смерти! Человек не одолеет натуры!
Но великий муж самыми ошибками доказывает свое величие: их
трудно или невозможно изгладить - как хорошее, так и худое делает
он навеки. Сильною рукою дано новое движение России; мы уже не
возвратимся к старине!.. Второй Петр Великий мог бы только в 20
или 30 лет утвердить новый порядок вещей гораздо основательнее,
нежели все наследники Первого до самой Екатерины II. Несмотря на
его чудесную деятельность, он многое оставил исполнить 38
преемникам, но Меньшиков думал единственно о пользах своего
личного властолюбия; так и Долгорукие. Меньшиков замышлял открыть
сыну своему путь к трону; Долгорукие и Голицыны хотели видеть на
престоле слабую тень монарха и господствовать именем Верховного
Совета. Замыслы дерзкие и малодушные! Пигмеи спорили о наследии
великана. Аристократия, олигархия губила отечество... И, в то
время, когда оно изменило нравы, утвержденные веками, потрясенные
внутри новыми, важными переменами, которые, удалив в обычаях
дворянство от народа, ослабили власть духовную, могла ли Россия
обойтись без государя? Самодержавие сделалось необходимее
прежнего для охранения порядка - и дочь Иоаннова, быв несколько
дней в зависимости осьми аристократов, восприняла от народа,
дворян и духовенства власть неограниченную. Сия государыня хотела
правительствовать согласно с мыслями Петра Великого и спешила
исправить многие упущения, сделанные с его времени.
Преобразованная
Россия казалась тогда величественным
недостроенным зданием, уже ознаменованным некоторыми приметами
близкого разрушения: часть судебная, воинская, внешняя политика
находились в упадке. Остерман и Миних, одушевленные честолюбием
заслужить имя великих мужей в их втором Отечестве, действовали
неутомимо и с успехом блестящим: первый возвратил России ее
знаменитость в государственной системе европейской - цель усилий
Петровых; Миних исправил, оживил воинские учреждения и давал нам
победы. К совершенной славе Аннина царствования недоставало
третьего мудрого действователя для законодательства и внутреннего
гражданского образования россиян. Но злосчастная привязанность
Анны к любимцу бездушному, низкому омрачила и жизнь, и память ее
в истории. Воскресла Тайная канцелярия Преображенская с пытками;
в ее вертепах и на площадях градских лились реки крови. И кого
терзали? Врагов ли государыни? Никто из них и мысленно не хотел 39
ей зла: самые Долгорукие виновны были только перед Отечеством,
которое примирилось с ними их несчастием. Бирон, не достойный
власти, думал утвердить ее в руках своих ужасами: самое легкое
подозрение, двусмысленное слово, даже молчание казалось ему
иногда достаточною виною для казни или ссылки. Он, без сомнения,
имел неприятелей: добрые россияне могли ли видеть равнодушно
курляндского шляхтича почти на троне? Но сии Бироновы неприятели
были истинными друзьями престола и Анны. Они гибли; враги
наушника Бирона гибли; а статный конь, ему подаренный, давал
право ждать милостей царских.
Вследствие двух заговоров злобный Бирон и добродушная
правительница утратили власть и свободу. Лекарь француз и
несколько пьяных гренадеров возвели дочь Петрову на престол
величайшей империи в мире с восклицаниями: «гибель иноземцам!
честь россиянам!» Первые времена сего царствования ознаменовались
нахальством славной лейбкомпании, возложением голубой ленты на
малороссийского певчего и бедствием наших государственных
благодетелей - Остермана и Миниха, которые никогда не были так
велики, как стоя под эшафотом и желая счастия России и Елизавете.
Вина их состояла в усердии к императрице Анне и во мнении, что
Елизавета, праздная, сластолюбивая, не могла хорошо управлять
государством. Несмотря на то, россияне хвалили ее царствование:
она изъявляла к ним более доверенности, нежели к немцам;
восстановила власть Сената, отменила смертную казнь, имела
любовников добродушных, страсть к весельям и нежным стихам.
Вопреки своему человеколюбию, Елизавета вмешалась в войну
кровопролитную и для нас бесполезную. Первым государственным
человеком сего времени был канцлер Бестужев, умный и деятельный,
но корыстолюбивый и пристрастный. Усыпленная негою, монархиня 40
давала ему волю торговать политикою и силами государства;
наконец, свергнула его и сделала новую ошибку, торжественно
объявив народу, что сей министр, душа почти всего ее
царствования, есть гнуснейший из смертных! Счастье,
благоприятствуя мягкосердной Елизавете в ее правление, спасло
Россию от тех чрезвычайных зол, коих не может отвратить никакая
мудрость человеческая, но счастие не могло спасти государства от
алчного корыстолюбия П.И.Шувалова. Ужасные монополии сего времени
долго жили в памяти народа, утесняемого для выгоды частных людей
и ко вреду самой казны. Многие из заведений Петра Великого пришли
в упадок от небрежения, и вообще царствование Елизаветы не
прославилось никакими блестящими деяниями ума государственного.
Несколько побед, одержанных более стойкостью воинов,
