Николай Константиновичъ Михайловск³й.
Полное собран³е сочинен³й В. Г. Короленко
Томъ второй
Издан³е т-ва А. Ф. Марксъ въ С.-Петербургѣ. 1914
Въ февралѣ 1879 года я робко позвонилъ у двери, на которой была прибита карточка съ надписью "Николай Константиновичъ Михайловск³й". Въ рукахъ у меня была рукопись. Черезъ нѣсколько минутъ въ кабинетъ, куда меня проведа прислуга,- вышелъ изъ сосѣдней комнаты блондинъ средняго роста, съ буйными русыми волосами и сѣрыми глазами, и у меня что-то стукнуло въ груди... "Онъ!"
Я уже года четыре интересовался статьями Михайловскаго и любилъ ихъ. Еще студентомъ петровской академ³и я прочелъ одну изъ нихъ и сразу былъ захваченъ: то настроен³е, романтическое, смутное, которое бродило среди молодежи и звало наше поколѣн³е къ народу,- находило здѣсь глубокое реально-научное обоснован³е. И то обстоятельство, что Михайловск³й перемѣшивалъ изложен³е своей теор³и съ постоянными экскурс³ями публициста въ самую злободневную современность, придавало его статьямъ интересъ особенно захватывающ³й. Когда приходила новая книжка "Отеч. Записокъ", я тотчасъ же жадно кидался на нее. Когда академическая читальня закрывалась, было въ обычаѣ давать желающимъ новыя книги журналовъ съ услов³емъ, что на слѣдующ³й день, ко времени открыт³я читальни, книжка уже будетъ на столѣ. Я бралъ книгу, уходилъ съ нею куда-нибудь въ паркъ, въ укромную аллею надъ прудомъ и совершенно забывался за чтен³емъ Успенскаго, Щедрина, Михайловскаго. Чтобы не терять ни одной минуты, я читалъ на ходу, проходя аллеями парка или по плотинѣ, ведущей на Выселки, а иногда и по дорогѣ въ Москву. И теперь, когда я порой перечитываю нѣкоторыя страницы сочинен³й Михайловскаго, на меня повѣетъ вдругъ молодыми годами; я точно слышу шорохъ деревьевъ въ паркѣ и переживаю поэз³ю молодой формирующейся мысли.
Михайловскому часто дѣлались упреки, что его изложен³е для научныхъ трудовъ слишкомъ разбросано, пересырано отступлен³ями и эпизодическими экскурс³ями публициста, а для публицистики - слишкомъ научно. Но въ услов³яхъ того времени именно этотъ научно-публицистическ³й пр³емъ захватывалъ, увлекалъ, давалъ особенное удовлетворен³е. Серьезная и живая мысль, вооруженная большой эрудиц³ей, спускалась въ среду взволнованныхъ будней, трудно доступныхъ обсужден³ю. Идея появлялась, начинала опредѣляться и вдругъ какъ будто исчезала въ горячей свалкѣ современности. Казалось, что ученый, вовлеченный въ эту свалку, совершенно отвлекся отъ развит³я своей мысли, всецѣло отдавшись полемическимъ схваткамъ и борьбѣ минуты. Но - опять новая страничка, порой даже нѣсколько новыхъ строкъ - и вся эта пестрая сутолока освѣщается, какъ зыбь подъ лучомъ рефлектора. И каждая частная деталь получаетъ свое мѣсто и свое значен³е. И оказывается, что случайное на первый взглядъ - не случайно для Михайловскаго, что выхваченные изъ жизни частные эпизоды для него только вѣхи, указывающ³я путь его мысли среди спутанныхъ явлен³й современности. Помню однажды, читая, кажется, главы "Записокъ профана", я такъ былъ захваченъ этимъ неуклоннымъ развит³емъ мысли, идущей своимъ путемъ среди пестрыхъ, живыхъ, волнующихъ впечатлѣн³й дня, что, присѣвъ на минутку у дороги на кучу щебня, дочиталъ статью до конца, не замѣчая, какъ спускаются сумерки. Когда я разсказывалъ товарищамъ, что вычиталъ у Михайловскаго, они сначала не вѣрили, что все это, волновавшее насъ запретными для того времени стремленьями, можно такъ опредѣленно проводить въ журналѣ подъ строгимъ наблюден³емъ цензуры.
Щедринъ изобрѣлъ для этого свой особенный эзоповск³й языкъ и пр³училъ къ нему читателя. Пр³емъ Михайловскаго былъ другой. Онъ очень умѣренно пользовался тѣми условными выражен³ями, въ которыя рядилась тогда протестующая русская мысль. Каждая отдѣльная фраза, каждая глава имѣла свою простую и ясную законченность. Но въ опасныхъ мѣстахъ основная мысль прерывалась. Михайловск³й заговаривалъ о новомъ предметѣ, громоздилъ одну деталь на другую, схватывался съ новымъ противникомъ, въ новомъ какъ будто поединкѣ. "Опасное" исчезало. Вниман³е читателя по обязанности сбивалось съ пути. Но мысль читателя-друга, настроенная сочувственно на тѣ же запросы, не переставала ловить основной мотивъ пестраго хора,- который въ концѣ концовъ проявлялся вновь и связывалъ всю эту пестроту. Оказывалось, что все это были не случайные сепаратные поединки, а строго выдержанный планъ кампан³и.
Теперь этотъ человѣкъ стоялъ передо мною. Онъ, конечно, и не подозрѣвалъ, что для меня въ эту минуту была важна не та рукопись, которую я принесъ, и не объяснен³я по ея поводу. Я сознавалъ, нѣтъ, я ощущалъ всѣмъ существомъ, что человѣкъ, такъ властно двинувш³й мою молодую мысль, стоить вотъ тутъ, въ нѣсколькихъ шагахъ, что между нами есть односторонняя связь, которую я ощущаю съ необыкновенною силой, а онъ едва ли о ней догадывался. Тамъ, въ студенческой читальнѣ, въ накуренной комнаткѣ студенческихъ номеровъ, въ укромномъ уголкѣ парка, надъ прудами, на грудѣ придорожнаго щебня,- онъ былъ мой. Я слѣдилъ за ходомъ его мысли, разгадывалъ ее, проникалъ въ ея глубину, порой возражалъ, сдавался, увлекался, убѣждаемый и побѣжденный.
Здѣсь передо мной стоялъ человѣкъ средняго роста, изящный, какъ будто холодновато-дѣловой и спрашивалъ:
- Что вамъ угодно?
Я довольно робко объяснилъ, что принесъ разсказъ, и, зная, что онъ участвуетъ въ редакц³и "Отечественныхъ Записокъ", прошу прочитать его.
Когда я подымался сюда въ четвертый этажъ, передо мной взошла на лѣстницу очень красивая дама и позвонила у той же двери. Я догадался, что это жена Николая Константиновича, что имъ, вѣроятно, время завтракать, что для него эта минута не можетъ имѣть и тысячной доли того значен³я, какое имѣетъ для меня,- и очень сконфузился.
Между тѣмъ, Михайловск³й просто и вѣжливо, взявъ у меня рукопись и посмотрѣвъ заглав³е, сказалъ:
- Беллетристика? Собственно говоря,- это надо было отдать въ редакц³ю. Беллетристику читаютъ Щедринъ и Плещеевъ.
Я сконфузился еще больше.
- Въ такомъ случаѣ...
- Нѣтъ, нѣтъ. Я прочту,- торопливо прибавилъ онъ;- только не дамъ окончательнаго отвѣта. То-есть дамъ отвѣтъ, если рукопись окажется явно негодной. Если же я признаю ее возможной, тогда передамъ въ редакц³ю.
Я откланялся, Михайловск³й вѣжливо проводилъ меня до своей маленькой, тѣсной передней и, слегка облокотясь плечомъ о косякъ двери, ждалъ, пока я, путаясь въ рукавахъ, надѣвалъ пальто.
- Простите, пожалуйста,- сказалъ я, одѣвшись,- что я доставилъ вамъ излишнее затруднен³е.
- Нѣтъ, что-жъ,- сказалъ онъ все такъ-же вѣжливо.- Это моя обязанность...
Я вышелъ.
Квартира Михайловскаго была, кажется, въ Озерномъ. Я жилъ близко, на Пескахъ, но пошелъ въ противоположную сторону, чтобы разобраться въ своихъ впечатлѣн³яхъ. Такой ли онъ, какимъ я ждалъ его увидѣть, или не такой?
Я ждалъ не такого, но и этотъ глубоко захватилъ мое воображен³е...
Лучш³й портретъ Михайловскаго написанъ любящей кистью одного изъ его друзей, Николая Александровича Ярошенко. Таланту художника помогла, очевидно, благодарная натура, и портретъ вышелъ не только лучшимъ портретомъ Михайловскаго, но и однимъ изъ самыхъ лучшихъ произведен³й покойнаго Ярошенка.
Михайловск³й у него изображенъ во весь ростъ стоящимъ. Въ рукѣ онъ держитъ папиросу. Лицо спокойно, и во всей фигурѣ разлито характерное для Михайловскаго выражен³е отчетливаго, стройнаго и на первый взглядъ холоднаго изящества. Волосы и борода сѣдые, и мнѣ кажется, что, посѣдѣвъ, Михайловск³й сталъ много красивѣе.
Въ то время, когда я его увидѣлъ впервые, онъ былъ блондинъ и особенное вниман³е привлекали его глаза. Я помню, когда-то А. С. Суворинъ одно изъ своихъ "маленькихъ писемъ" посвятилъ описан³ю своей встрѣчи съ Михайловскимъ на какой-то выставкѣ. Встрѣча была случайная и мимолетная. Они даже не разговаривали. Михайловск³й стоялъ и смотрѣлъ на картину, а Суворинъ почему-то счелъ нужнымъ остаповиться на выражен³и его глазъ. "Что въ нихъ? Очень много или ничего?" Письмо Суворина произвело на меня странное впечатлѣн³е. Неизвѣстно, зачѣмъ написанное, оно не сообщало ничего, кромѣ факта: видѣлъ Михайловскаго; глаза у него странные. Было очевидно одно: экспансивный и нервный Суворинъ испыталъ въ ту минуту безотчетное безпокойство и не могъ отдѣлаться отъ этого впочатлѣн³я, пока не выложилъ его на бумагу. Но впечатлѣн³е было безформенно и сказать по его поводу Суворину было нечего.
Помню, что и на меня въ первую минуту глаза Михайловскаго рроизвели тоже особенное впечатлѣн³е. На вопросъ Суворина: "много въ нихъ или ничего?" - я бы отвѣтилъ безъ колебан³й: въ нихъ очень много. Въ нихъ отражается вся глубина мысли, которая такъ заманчива въ его сочинен³яхъ, и угадывается еще что-то - теплѣе и привлекательнѣе одной мысли. Но это послѣднее какъ будто занавѣшено. Этотъ человѣкъ не легко допуститъ посторонняго въ свое святая святыхъ, даже только въ его преддвер³е.
Впослѣдств³и, когда я сблизился съ Михайловскимъ такимъ, какъ онъ изображенъ на портретѣ Ярошенка, т. е. уже съ сильно посѣдѣвшими волосами,- для меня эта особенность его взгляда потерялась. Оттого-ли, что сѣрые глаза болѣе гармонировали съ сѣдиной, или оттого, что передо мной онъ приподнялъ завѣсу сдержанности, но только я ея больше уже не чувствовалъ.
Чтобы закончить о рукописи, съ которой я явился къ Михайловскому, скажу, что она такъ и не попала въ "Отеч. Записки". Михайловск³й, когда я пришелъ къ нему за отвѣтомъ,- встрѣтилъ меня почти такъ-же сдержанно, но въ его глазахъ мелькнуло что-то вродѣ интереса къ начинающому писателю.
- Я передалъ вашу рукопись въ редакц³ю. Теперъ узнаете о ней уже отъ Щедрина или Плещеева. Сходить надо въ такой-то день и часъ, въ редакц³ю, уголъ Литейнаго и Бассейной...
Отвѣтъ меня обрадовалъ: значитъ, онъ призналъ рукопись не безспорно плохой... Но больше онъ не сказалъ ничего и съ той-же холодноватой вѣжливостью смотрѣлъ опять, какъ я надѣваю пальто.
Когда въ назначенный день, я пришелъ въ редакц³ю "Отечеств. Записокъ", то засталъ тамъ цѣлое собран³е. Въ большой комнатѣ сидѣли сотрудники... Среди нихъ я, очень смущенный, узналь только своего знакомаго, Котелянскаго, рано умершаго талантливаго писателя... Щедринъ, стоя посрединѣ, говорилъ что-то суровымъ, лающимъ голосомъ. Лицо его тоже было сурово, но отъ того, что онъ говорилъ, сотрудники только смѣялись. Когда я смущенно топтался въ передней, за мной вошелъ Михайловск³й. Онъ сразу узналъ меня и, взявъ за руку, подвелъ къ Щедрину.
- Это вотъ авторъ того разсказа... - сказалъ онъ.
- А! - Щедринъ повернулся ко мнѣ и пошелъ въ маленькую комнатку черезъ переднюю.
- Рукопись не будетъ напечатана,- говорилъ онъ на ходу,- Алексѣй Николаевичъ,- вотъ. Надо вернуть...
Я робко попросилъ хотя бы короткаго отзыва.
- Видите... Оно бы и ничего... Да зелено... зелено очень... Алексѣй Николаевичъ...
Въ это время въ переднюю вошла старушка, маленькаго роста, одѣтая нѣсколько странно, по модѣ, вѣроятно, 40-хъ годовъ, кажется, даже въ кринолинѣ... Оказалось, что это За³ончковская, извѣстная въ то время писательница, подписывавшая свои статьи Крестовск³й-псевдонимъ. Она только недавно пр³ѣхала изъ провинц³и. Вся редакц³я кинулась навстрѣчу старушкѣ, и Щсдринъ тоже ушелъ, кинувъ мнѣ на ходу:
- Да вотъ. Зелено еще, зелено. Алексѣй Николаевичъ, отдайте...
Плещеевъ отдалъ мнѣ рукопись. Я былъ огорченъ и сконфуженъ.
"Но все-таки Михайловск³й не призналъ мой разсказъ безусловно плохимъ",- утѣшалъ я себя, печально плетясь по Бассейной. И мнѣ пр³ятно было вспомнить, какъ просто онъ взялъ меня, растерявшагося, за руку и подвелъ къ Щедрину.
Въ тотъ же годъ, или годомъ ранѣе, мнѣ пришлось побывать въ читальнѣ медико-хирургической академ³и. Большая куча студентовъ стояла передъ какимъ-то объявлен³емъ; его прочитывали, отходили, подходили друг³е и нѣсколько разъ я услышалъ фамил³ю Михайловскаго.
Я заинтересовался и тоже подошелъ къ объявлен³ю. Это было обращен³е отъ имени распорядителей предстоявшаго студенческаго вечера. Помнится, студенческ³е вечера возобновлялись, послѣ нѣкотораго перерыва, и обращали на себя сочувственное вниман³е общества. Теперь распорядители вечера объявляли о сходкѣ: два товарища, развозивш³е почетные билеты, жаловались, что писатель Михайловск³й оскорбилъ ихъ, когда они явились къ нему съ билетомъ. Наканунѣ въ газетахъ писали, что так³е билеты были поднесены двумъ виднымъ желѣзнодорожникамъ и что оба "пожертвовали" за нихъ по 100 рублей. Когда студенты пришли къ Михайловскому, то онъ "принялъ ихъ странно", и теперъ они намѣрены отдать этотъ инцидентъ на судъ товарищей.
Сходка состоялась черезъ полчаса. Оскорбленные, стоя на столѣ, изложили свою жалобу. Она была очень неопредѣленна. Собствен³ю ничего прямо оскорбительнаго имъ Михайловск³й не сказалъ. Онъ только "держался холодно", спросилъ, сколько онъ долженъ за билетъ и, когда они отвѣтили, что "билетъ почетный", то онъ сказаль:
- Но вѣдь вы принимаете деньги и за почетные билеты.- Онъ намекалъ, очевидно, на билеты Кокореву и Полякову...
- Оскорблен³е, оскорблен³е! - закричало нѣсколько молодыхъ голосовъ, но на столѣ первыхъ ораторовъ смѣнилъ серьезный молодой человѣкъ, который сказалъ, что, по его мнѣн³ю, слѣдуетъ обсудить не вопросъ о поведен³и писателя, котораго мы любимъ и уважаемъ, а вопросъ о томъ, что такое наши почетные билеты.
Молодежь шумѣла. Допрашивали опять депутатовъ, но тѣ попрежнему не могли опредѣлить, въ чемъ именно состояло оскорблен³е; они только чувствовали какую-то обиду въ манерѣ обращен³я Михайловскаго...
Мнѣ вспомнился этотъ эпизодъ, когда я шелъ отъ Михайловскаго и ясно представлялъ себѣ этихъ юношей въ его кабинетѣ и то, какъ онъ вышелъ къ нимъ замкнутый, изящный, съ этой своей сдержанностью и холодкомъ. Они, конечно, шли къ нему съ тѣмъ-же восторженнымъ чувствомъ, какъ и я, и, вѣроятно, съ тѣмъ же смутнымъ признан³емъ своего права на его личность. Здѣсь они, вѣроятно, ждали особенно теплой, значительной и симпатичной встрѣчи. Они молодежь, студенты. Они его читаютъ и любятъ. Онъ тоже долженъ любить ихъ. Междѵ тѣмъ всюду, въ томъ числѣ у крупныхъ желѣзнодорожниковь, ихъ принимали такъ заискивающе ласково. А здѣсь - вѣжливый холодокъ, занавѣшенный взглядъ и дѣловой вопросъ, при которомъ какъ-то безъ удовольств³я, даже съ оттѣнкомъ сомнѣн³й припоминаются кокоревская и поляковская сторублевки.
Инцидентъ остался неразрѣшеннымъ. Михайловекому никакого порицан³я не выразили, хотя и вопроса о томъ, что такое "почетный билетъ", тоже не рѣшили. Молодежь все-таки инстинктивно поняла, что въ сдержанной суровости Михайловскаго было больше уважен³я, чѣмъ въ либеральной "ласковости" многихъ "друзей молодежи".
Впослѣдств³и много разъ Михайловск³й не отступалъ и передъ болѣе рѣзкими конфликтами, когда ему казалось, что молодежь не права. Какъ-то, уже въ "марксистск³й пер³одъ", довольно значительная группа молодежи заявила желан³е участвовать "явочнымъ порядкомъ" на одномъ литературномъ банкетѣ. Была такая полоса: молодежь какъ бы упразднила значен³е денежныхъ знаковъ въ извѣстной области: она брала приступомъ литературные вечера Фонда, занимала проходы, садилася, чутъ не на колѣни публики, ломилась въ чуж³я ложи на спектаклахъ съ участ³емъ Шаляпина. П. И. Вейнбергъ въ такихъ случаяхъ выходилъ изъ себя, распорядители терялись и деликатничали, вмѣшивалась полиц³я. Тоже былои теперь, пока не вышелъ Михайловск³й и рѣзко, категорически не заявилъ молодымъ людямъ, что ихъ требован³е нелѣпо. Нѣкоторые юноши опять обидѣлись и изъ взволнованной и самоувѣренной кучки вырвалось нѣсколько рѣзкостей. По большинство быстро подчинилось...
Еще одинъ эпизодъ этого рода, который, вѣроятно, помнятъ мног³е. Это было въ разгаръ боевого марксизма съ его молодой и самоувѣренной заносчивостью. Имена гг. Струве и Туганъ-Барановскаго произносились, какъ имена "вождей молодого поколѣн³я", смѣнившихъ "идеологовъ народничества". Увлечен³я доходили до того, что въ одной провинц³альной газетѣ молодые сотрудники-марксисты договорились до отрицан³я школы въ деревняхъ (такъ какъ это значитъ вооружать мелкую буржуаз³ю въ ея борьбѣ съ пролетар³атомъ). На страницахъ журналовъ велась рѣзкая полемика и въ центрѣ ея стоялъ Михайловск³й, котораго, однако, та-же молодежь встрѣчала всяк³й разъ, когда онъ выступалъ публично, восторженными рукоплескан³ями.
Это показалось, наконецъ, несообразностью нѣкоторымъ вожакамъ марксизма изъ студенческой среды. Они рѣшили "дерзнуть" (этотъ лозунгъ и тогда уже пользовался популярностью) и рѣзкой демонстрац³ей выяснить положен³е. Для этого нужно было на вечерѣ въ память пѣвца крестьянства, Некрасова, освистать "идеолога народничества" Михайловскаго. Это предпр³ят³е стало извѣстно въ литературной средѣ и среди обычныхъ посѣтителей вечеровъ Литературнаго Фонда. Друзья Михайловскаго шли на вечеръ съ нѣкоторой тревогой и съ намѣрен³емъ оказать противодѣйств³е враждебной демонстрац³и. Въ этомъ, однако, не оказалось никакой надобности. Когда онъ появился на эстрадѣ, спокойный, съ красивой сѣдиной и серьезнымъ взглядомъ, именно такой, какимъ его изобразилъ Ярошенко, и едва успѣлъ сказать нѣсколько совсѣмъ не эффектныхъ словъ о народномъ поэтѣ - внезапный порывъ охватилъ юныхъ заговорщиковъ съ такой силой, что предполагаемое "дерзновен³е" обратилосъ въ небывалую овац³ю.
Одна моя знакомая, сидѣвшая въ томъ мѣстѣ, гдѣ, недалеко отъ каѳедры, густо столпились студенческ³е мундиры, разсказывала характерную сцену. Одинъ изъ организаторовъ предполагаемой демонстрац³и, увидѣвъ ея неожиданный оборотъ, кинулся къ этой толпѣ.
- Что вы дѣлаете? Вы, марксисты, апплодируете Михайловскому? Вы забыли, что было условлено!
Но "марксисты" только отмахивались и съ сверкающими глазами, съ лицами, на которыхъ виднѣлось неодолимое увлечен³е и восторгъ, продолжали неистово апплодировать.
- Нѣтъ, братъ, это совершенно невозможно,- отвѣтилъ одинъ изъ нихъ организатору, когда, наконецъ, вызовы кончились и Михайловск³й сошелъ съ эстрады.
Дерзновенное предпр³ят³е было оставлено навсегда, а во время юбилея Михайловскаго "марксисты" прислали своихъ представителей, чтобы выразить глубокое уважен³е суровому, порой гнѣвному противнику. Молодежь часто не обнаруживаетъ достаточно чуткости, и ея восторги легко добываются прозрачной, подчасъ даже грубой лестью ея настроен³ю и ея взглядамъ. Въ описанномъ случаѣ она отдавала дань восторга человѣку, который никогда, за всю свою жизнь ни одной нотой голоса, ни одной напечатанной строчкой не пытался нарочито привлечь или удержать ея расположе³не. У него не было соотвѣтствующихъ выражен³й въ лицѣ, не было и такихъ нотъ въ недостаточно гибкомъ голосѣ. У него были только тѣ ноты, которыми превосходно выражается суровая правда жизни и пафосъ неустающей возвышенной мысли. Всѣ находятъ и долго еще будутъ находить эти ноты въ его сочинен³яхъ. Немногимъ доволосъ слышать ихъ въ живомъ словѣ. Но тѣ, передъ кѣмъ приподымалась завѣса его сдержанности, кто могъ взглянуть въ эту душу въ минуты, когда она раскрывалась цѣликомъ съ ея строгой мыслью и съ ея пламеннымъ пафосомъ,- для тѣхъ никогда не изгладится впечатлѣн³е общен³я съ этимъ необыкновеннымъ человѣкомъ.
Одинъ изъ его бывшихъ соратниковъ и товарищей, М. А. Протопоповъ, въ замѣткѣ, написаннй далеко не дружеской рукой и не съ теплымъ чувствомъ, даетъ, однако, одну отлично подмѣченную черту для его портрета. "Въ началѣ восьмидесятыхъ годовъ,- пишетъ г. Протопоповъ,- мы шли однажды по Невскому въ предобѣденное время и весело разговаривали. Вдругъ лицо Михайловскаго приняло такое ледяное выражен³е, какъ я ни у кого не наблюдалъ раньше, и я увидѣлъ, что онъ слегка приподнялъ шляпу въ отвѣтъ на вѣжливый поклонъ какого-то вполнѣ приличнаго господина.- "Кто это?" - полюбопытствовалъ я.- "Это P.",- неохотно отвѣтилъ Михайловск³й, называя фамил³ю лида, имѣвшаго тогда для "Отечественныхъ Записокъ" очень существенное оффиц³альное значен³е".
"Мнѣ,- прибавляеть г. Протопоповъ,- въ эту минуту было очень пр³ятно за Михайловскаго и даже вообще за свою братью литераторовъ".
И это, конечно, оттого, что г. Протопопову привелось во времена унижен³я русскихъ людой вообще, и русской литоратуры въ особенности, увидѣть русскаго человѣка и русскаго писателя неподдѣльно и цѣлостно свободнаго. Михайловск³й недаромъ писалъ не только о совѣсти, но и о чести, которую считалъ обязательнымъ аттрибутомъ личности. Самъ онъ былъ олицетворен³емъ личнаго достоинства, и его видимая холодность была своего рода броней, которая служила ему защитой съ разныхъ сторонъ. "Въ Михайловскомъ,- пишетъ тотъ-же г. Протопоповъ,- не было вовсе той рассейской распущенности, которая выражается и въ пустякахъ, какъ неряшливая небрежность костюма и амикошонская фамильярность манеръ, и въ серьезныхъ дѣлахъ,- какъ отсутств³е регулярности въ трудѣ, умѣренности въ привычкахъ и т. д. Онъ въ высокой степени богатъ былъ самообладан³емъ, и я, за все наше болѣе чѣмъ четвертьвѣковое знакомство, не могу представить ни одного случая, когда бы это самообладан³е вполнѣ его оставило". Да, именно такимъ является Михайловск³й при первомъ знакомствѣ. Такимъ глядитъ онъ съ портрета П. А. Ярошенка, такимъ для многихъ оставался всю жизнь. И только тѣ, передъ которыми онъ приподымалъ завѣсу, скрывавшую глубину его интимной личности, знали, сколько за этой суровой внѣшностью скрывалось теплоты и мягкостй и какое въ этой суровой душѣ пылало яркое пламя...
Теперь, когда давно смолкли горяч³е отголоски его борьбы съ марксизмомъ,- можно видѣть, насколько этотъ горяч³й и разносторонн³й умъ былъ шире и выше той арены, на которой происходили эти схватки. Въ другой разъ я, быть можетъ, попытаюсъ также показать, насколько выше и шире онъ былъ и того, что въ то время конкретно называлось "народничествомъ". Не надо забывать, что стремительная атака марисизма застигла его какъ разъ въ ту минуту, когда онъ начиналъ, вѣрнѣе, продолжалъ, борьбу à outrance съ нѣкоторыми очень распространенными течен³ями въ самомъ народничествѣ. И если онъ не довелъ ее до логическаго конца, то лишь потому, что долженъ былъ повернутъ фронтъ къ другому противнику.
Онъ не создавалъ себѣ кумира ни изъ деревни, ни изъ мистическихъ особенностей русскаго народнаго духа. Въ одномъ спорѣ, приведя мнѣн³е противника, что, если намъ суждено услышать настоящее слово, то его скажутъ только люди деревни и никто другой,- онъ говоритъ: если вы хотите ждать, что скажутъ вамъ люди деревни, такъ и ждите, а я и здѣсь остаюсь "профаномъ". "У меня на столѣ стоитъ бюстъ Бѣлинскаго, который мнѣ очень дорогъ, вотъ шкафъ съ книгами, за которыми я провелъ много ночей. Если въ мою комнату вломится "русская жизнь со всѣми ея бытовыми особенностями" и разобьетъ бюстъ Бѣлинскаго и сожжетъ мои книги,- я не покорюсь и людямъ деревни. Я буду драться, если у меня, разумѣется, не будутъ связаны руки. И если бы даже меня осѣнилъ духъ величайшей кротости и самоотвержен³я, я все-таки сказалъ бы по меньшей мѣрѣ: прости имъ, Боже Истины и Справедливости, они не знаютъ, что творятъ! и все-таки, значитъ, протестовалъ бы. Я и самъ сумѣю разбить бюстъ Бѣлинскаго и сжечь свои книги, если когда-нибудь дойду до мысли, что ихъ надо бить и жечь. Но пока они мнѣ дороги, я ни для кого ими не поступлюсь. И не только не поступлюсь, а всю душу свою положу на то, чтобы дорогое для меня стало и другимъ дорого, вопреки, если случится, ихъ "бытовымъ особенностямъ" {Подъ "бытовыми особенностями" въ данной полемикѣ разумѣлся между прочимъ укладъ деревенской жизни, община и т. д.}.
Михайловск³й не часто употреблялъ имя Бож³е и былъ особенно сдержанъ въ терминолог³и этого рода, которая теперь въ такомъ, можно сказать, излишнемъ ходу. Но здѣсь она совершенно умѣстна. Въ этой тирадѣ, исполненной глубокаго чувства, которое такъ рѣдко прорывалось у этого человѣка и которое, однако, освѣщало и грѣло все, что онъ писалъ,- слышится истинное религ³озное одушевлен³е, а его кабинетъ съ бюстомъ Бѣлинскаго и его книгами былъ, дѣйствительно, его храмомъ. Въ этомъ храмѣ суровый человѣкъ, не признававш³й никакихъ классовыхъ кумировъ, преклонялся лишь передъ живой мыслью, искавшей правды, т.-е. познан³я истины и осуществлен³я справедливости человѣческихъ отношен³й.
1914.