Короленко Владимир Галактионович - В. Г. Короленко критик Достоевского, Страница 2 - Книги

спринимающая поверхность нашего художественного зеркала за последние годы как будто искривилась, покрылась ржавыми пятнами, извратилась на разные лады и в разных направлениях"⁷².

"Конечно,- замечает он далее,- может случиться, что и при такой отражающей поверхности внутренний процесс творчества будет обладать свойствами органически правильного и оригинального сочетания, как это было, например, у больного Достоевского. И тогда в искаженных отражениях местами, как клочки неба в черных лесных озерах, будут сверкать откровения изумительной глубины и силы. Они будут и драгоценны и поучительны, но всегда односторонни. Они вскроют нам почти недоступные глубины больного духа, но не ищите в них ни законов здоровой жизни, ни ее широких перспектив"⁷³.

Мы видим, что Короленко остался верным издавна сложившимся у него представлениям о Достоевском. И теперь он подчеркивает обращенность писателя к субъективному миру героев, говорит об искажении в его творчестве норм реальной действительности, об отсутствии в его изображениях широких перспектив здоровой жизни. Дважды отмечается "болезненный" характер запечатленных писателем переживаний. Но несмотря на то, что как "фантастической метели модернизма", так и "откровениям больного духа" Достоевского Короленко резко противопоставляет художественный мир Толстого, от которого веет эпической широтой, великой правдой жизни и могуществом "бодрой мысли", новым и значительным тут является признание ценности и поучительности проникновений Достоевского в глубь человеческой души.

Это признание выделяет, но с положительной оценкой, еще одну характерную черту творчества Достоевского, которая действительно принадлежит к величайшим его достижениям: поразительную способность писателя раскрыть самые сокровенные глубины духовного мира человека, проследить сложнейшие повороты его чувств, страстей и идей.

Напомним, что в черновике именно этой статьи Достоевский был поставлен Короленко на одно из первых мест среди русских писателей.

Отмечая черты субъективности в изображениях Достоевского, говоря о болезненных в них смещениях реальных соотношений, об исключительности созданных им ситуаций, об углублении в переживания "больного духа", Короленко никогда не доходил до полного отрицания объективного содержания его творчества. Достоевский не переставал быть в его глазах писателем-реалистом.

Лейтмотивом ряда высказываний Короленко является признание правды творчества Достоевского. Так, в разговоре с Успенским, на который мы ссылались, Короленко, согласившись, что образ господина в поезде, собирающегося "что-то сделать над тобой", верно передает ощущение, вызываемое чтением Достоевского, возразил: "А все-таки есть много правды"⁷⁴.

Признавшись Успенскому, что не любит Достоевского, Короленко тотчас заметил, что "некоторые вещи его, например, "Преступление и наказание", перечитывает с величайшим интересом"⁷⁵.

Из всего созданного Достоевским писатель выделял роман "Преступление и наказание".

Короленко отрицательно относился (с этической точки зрения) к индивидуалистическим теориям Раскольникова. В "Истории моего современника" Короленко с осуждением упоминает о "раскольниковских формулах", по которым цель оправдывает средства⁷⁶. На страницах своей автобиографической эпопеи он с неодобрительной интонацией рассказал и о подлинном случае с молодым человеком, который из революционных целей решил повторить преступление героя Достоевского. "Узнав об этом, товарищи отшатнулись от него, и он,- вспоминает Короленко,- потонул в серой арестантской массе"⁷⁷. Но писатель, как мы видели выше, хорошо понимал сложность мотивов, толкнувших Раскольникова на преступление. И в этой сложности была для него великая жизненная правда.

В героях Достоевского Короленко чувствовал живых людей, действующих по законам реальной жизни. В этом отношении большой интерес представляет дневниковая запись 1888 г., к которой мы уже обращались.

Предложив вообразить статую человека, сплетенную из разного цвета нитей, он пишет: "Наши чувства, наши страсти, инстинкты, взгляды, побуждения - такие бесчисленные разноцветные нити. Человек весь соткан из них в более или менее сходных более или менее различных сочетаниях"⁷⁸. И если, по мнению Короленко, прокурор с полной правдой изобразит человека жестоким, нераскаянным, вредным, то Достоевский в этом самом человеке "сумеет развернуть и проследить затерявшиеся изгибы доброты, раскаяния, добрых побуждений". И ниже: "Злодей не всегда только злодействует, но иногда сожалеет, а порой - у Брет-Гарта или Достоевского - он проявляет героизм великодушия. И это не ложь,- читая их, вы видите, что их живые люди действуют так, как действовали бы вы в таких условиях"⁷⁹.

Таким образом, оценивая дар Достоевского "найти человека в человеке", Короленко считал преобладающим у автора "Записок из Мертвого дома" гуманистический взгляд на человеческую природу, совпадающий с его собственными гуманистическими убеждениями. Так, в рассказе "Соколинец" (1885), основанном на впечатлениях ссылки, Короленко замечал: "Сибирь приучает видеть и в убийце человека, и хотя ближайшее знакомство не позволяет, конечно, особенно идеализировать "несчастненького"; взламывавшего замки, воровавшего лошадей или проламывавшего темною ночью головы ближних, но <...> убийца не все же только убивает, он еще и живет, и чувствует то же, что чувствуют все остальные люди..."⁸⁰. Естественно, что автор "Соколинца" признает этот взгляд отвечающим объективной действительности, а персонажей Достоевского "живыми людьми".

Даже в "Бесах" писатель находил зерно истины - отражение реальных настроений части "зеленой молодежи", которая в каждом разрушительном действии готова была видеть революционный акт⁸¹.

Короленко отлично понимал сложную диалектику исключительного и типического. В статье, посвященной рассказу "Жизнь Василия Фивейского" Л. Андреева, в известной мере продолжавшего традиции Достоевского, писатель дважды отмечает, что настроение героя этого рассказа "типично при всей своей исключительности"⁸². Гротескные формы сатирической фантастики Щедрина не закрыли от Короленко глубоко реалистического характера его творчества. Естественно, что, в отличие от многих своих современников, Короленко не отказывал и Достоевскому, сосредоточившему творческое внимание на явлениях болезненных и исключительных, в создании типических характеров. Так, в блестящем анализе повести "Двойник", недостатком которой еще Белинский считал "фантастичность", Короленко образ душевнобольного ее героя рассматривает как образ глубоко типический⁸³. Раздвоение личности героя, показанное, по выражению Короленко, "с обычной для Достоевского беспощадностью" во всех "мучительнейших стадиях этого процесса", осмыслено в статье как закономерное следствие условий русской социально-политической жизни.

"В герое Достоевского,- пишет Короленко,- мы имеем замечательно полный образ этой болезни личности, которую смело можно назвать нашей национальной болезнью"⁸⁴. "Типическая психология двойничества" отражает, по мнению Короленко, "и тени крепостного права в прошлом, и параграфы паспортного устава, и табели о рангах в настоящем"⁸⁵, то есть понимается конкретно, социально-исторически. Другими словами, Короленко великолепно почувствовал за спиной Голядкина "среду", "внешние соотношения" - не в узком бытовом плане, а в широких социально-исторических масштабах; образ же героя признал, как и его создатель,- "величайшим типом, по своей социальной важности".

Истолкование же Короленко самой психологии "двойничества", раскрытой в повести Достоевского, отличается глубиной и, хотя в нем ощутима добролюбовская традиция, несомненным своеобразием. В переживаниях Голядкина Короленко увидел "жгучую боль личности, затоптанной, униженной и оскорбленной", которая "начинает раскачиваться, как маятник, между исконными полюсами русской жизни, произволом с одной стороны, бесправием с другой", и которая "наконец, с отчаяния, от нестерпимого сознания своей ничтожности, раздваивается, как бы распадается на две половины: утеснителя и гонителя, с одной стороны,- утесняемого и гонимого - с другой"⁸⁶.

Короленко цитирует слова Голядкина, которые тот обращает к своей "мечтающей, заносящейся" половине: "Самозванство, сударь вы мой, самозванство и бесстыдство не к добру приводит, а до петли доводит. Гришка Отрепьев только один, сударь вы мой, взял самозванством, обманув слепой народ, да и то ненадолго..."⁸⁷

Эта цитата с упоминанием имени Отрепьева наиболее ясно раскрывает короленковскую концепцию "двойничества" и, может быть, помогает уяснить концепцию самого Достоевского, в которой противоборство смирения и протеста занимает, без сомнения, определяющее место.

Подчеркивание затаенной непримиренности, как оборотной стороны сознания своей крайней униженности, болезненно острых стремлений к самоутверждению при отсутствии реальных для этого возможностей, четкий социально-политический характер определений (утеснитель, гонитель - утесняемый, гонимый), осмысление болезни героя как порождения объективных обстоятельств русской социально-политической действительности - вот основные черты короленковского понимания природы "двойничества", гениально запечатленного создателем Голядкина.

Короленко прекрасно чувствовал силу обобщающей мысли Достоевского, его способность отдельный реальный случай осмыслить как полный глубокого значения символ. В "Истории моего современника" Короленко ссылается на "Дневник писателя" в котором Достоевский рассказал о встрече на почтовом тракте с фельдъегерем, не переставая колотившим ямщика, который в свою очередь неистово хлестал кнутом лошадей, в смертельном ужасе мчавшихся по дороге. "Эта картина,- замечает Короленко,- показалась юноше символом всей самодержавной России и, быть может, содействовала тому, что Достоевскому пришлось стоять у эшафота в ожидании казни..."⁸⁸

Правда образов, созданных Достоевским, не раз подтверждалась для Короленко реальной действительностью.

В статье "Прискорбные случаи из области суда" (1896) Короленко строит прямую параллель между жизненной историей (Дело Тальма), представляющей "поразительную психологическую картину, вскрывающую удивительные изгибы человеческой природы", и сюжетной ситуацией и художественными образами романа "Братья Карамазовы"⁸⁹.

Повторением одной из ситуаций другого художественного создания Достоевского - "Преступления и наказания", подтверждающим его глубокую жизненность, явился действительный случай, давший Короленко новый повод обратиться к этому роману.

В 1904 г. писательница Н. А. Лухманова читала в разных городах лекции о воспитании, семье, положении женщины, о нравственности и, касаясь, между прочим, проституции, "с высоты кафедры сыпала громы осуждения на головы "несчастных". В архиве Короленко хранится большое количество газетных вырезок, относящихся к вопросу о положении женщины, и, в частности, к "страшной проблеме женского падения". Среди них есть и газетные сообщения о лекциях Лухмановой⁹⁰.

В воспоминаниях "О Глебе Ивановиче Успенском" Короленко рассказал, какое страстное негодование вызвало у покойного писателя "бездушие добродетельных женщин" по отношению к своим "несчастным сестрам". Теперь Короленко узнал из газеты, что среди слушательниц "почтенной лекторши" нашлась одна, которая, стремясь "облегчить сердце, переполненное горечью несправедливых укоров", прислала в редакцию газеты письмо. "Это была,- говорит Короленко в статье, посвященной этому эпизоду,- Соня Мармеладова из романа Достоевского"⁹¹.

Процитировав ее письмо, из которого мы узнаем, что, оставшись без родителей тринадцатилетней девочкой с четырьмя младшими ребятишками на руках, она поступила на табачную фабрику, где зарабатывала по 25 копеек в день, носила соседям воду за 50 копеек в месяц, мыла белье, одним словом, по ее выражению, "билась во всю мочь", Короленко пишет: "И вот дальше... обыкновенная история, с которой читатель знаком давно в изображении Сони Мармеладовой..." "Ибо,- приводит Короленко слова старого пропойцы Мармеладова,- обращусь к вам (добродетельные моралистки) с вопросом приватным: много ли может, по-вашему, бедная, но честная девица честным трудом заработать?.. 25 копеек в день, сударыня, не заработает, если честна и не имеет особых талантов, да и то рук не покладая работавши... А тут ребятишки голодные..."⁹²

И хотя писатель считает, что даже "мучительный талант" Достоевского почувствовал потребность смягчить ужас действительности, трагическая история Сони Мармеладовой имеет в романе глубоко жизненный и гуманистический смысл. Гуманистическое начало в творчестве Достоевского, составляя его сильную сторону, было для Короленко несомненным.

"Мы знали до сих пор,- пишет Короленко,- о скорбно-негодующем заступничестве Успенских, Достоевских, Толстых... Мы со слезами на глазах читали рассказ Достоевского о том вечере, когда Соня Мармеладова лежала, завернувшись с головой в драдедамовый платок, и как при этом вздрагивали ее плечики. И никто, даже Катков, даже кн. Мещерский не смели восставать против Сони Мармеладовой в романе и против того чувства, которое автор будил этим изображением в читателе. Теперь Соня Мармеладова из действительной жизни просит примерить к ней, к ее собственному положению эти наши чувства и эти вычитанные взгляды..."⁹³ Так образ из романа Достоевского, овеянный глубоким гуманистическим пафосом (если отвлечься от философии смирения, связанной с образом Сони), рожденный жизнью и ею подтвержденный, послужил Короленко неопровержимым аргументом в защиту "падших" в реальной действительности.

Многократно подчеркивая "правду жизни" в произведениях Достоевского, Короленко ясно осознавал все отличие творческих принципов великого писателя как от декадентства, так и от натурализма, тенденции которого с особенной силой проявились в литературе конца XIX - начала XX в.

В статье "Всеволод Михайлович Гаршин", написанной для "Истории русской литературы" под ред. Д. Н. Овсянико-Куликовского (1910)⁹⁴, касаясь темы проституции (в связи с рассказом Гаршина "Надежда Николаевна"), Короленко прямо противопоставляет литературу 60-70-х годов, к которой относит и Достоевского, "новейшей литературе". Он пишет: "Идеология семидесятых годов была наивна, часто романтична. Ведь и Достоевский свою проститутку нарисовал подвижницей (Соня Мармеладова). В обоих образах⁹⁵ (безотносительно к силе таланта) русская литература тех времен робко подходит к страшной проблеме женского падения. Подходит издали, как бы в неведении всей реальной правды и сохраняя в памяти идеальные представления о женской натуре. Еще несколько шагов, и эти идеалистические представления разлетятся, как мыльный пузырь. В наше время литература уже сделала эти шаги. Она вскрывает бытовую обстановку проститутки с поразительной, отталкивающей, одуряющей правдивостью". Далее, сопоставив изображение народной жизни в "Записках охотника" Тургенева и в "Подлиповцах" Решетникова, Короленко заключает: "Однако - есть своя правда и в "Бежином лугу". И порой невольно приходит в голову, что реальный угар, которым веет от новейших изображений проституции,- тоже не вся правда. Для художественного синтеза необходим и элемент того целомудренного идеализма, с каким подходила к этому вопросу литература шестидесятых и семидесятых годов"⁹⁶.

Утверждение романтики и поэтической идеализации, которые в такой сильной степени отвечали собственной творческой практике Короленко, входило в его эстетический кодекс именно потому, что эти элементы сопрягались с идейным началом художественного произведения, отражающим ту "широкую концепцию жизни", ту "возвышенную точку зрения", которую Короленко считал обязательной для художника. Она включала в себя высокие принципы гуманизма и демократизма, несомненные и близкие для Короленко в творчестве Достоевского. Именно поэтому Короленко назвал Достоевского не бытописателем и не психологом, а "суровым поэтом "униженных и оскорбленных""⁹⁷.

Чуждый всякого упрощения, Короленко отлично понимал сложность политической позиции Достоевского, противоречивость сочетания в его мировоззрении гуманистических и демократических начал с реакционно-утопическими и религиозными.

Ценя демократические тенденции творчества Достоевского, Короленко совершенно не принимал его трактовки народа как носителя идей православия и самодержавия. "Для Достоевского народ был "богоносец"",- критически замечал Короленко⁹⁸, имея в виду и общую концепцию автора "Братьев Карамазовых" и прямые слова Зосимы из этого романа (IX, 310). Подчеркивая свое разногласие с Достоевским, Короленко писал, касаясь его речи о Пушкине: "Впоследствии он говорил о том, что народ признает своим только такого поэта, который почтит то же, что чтит народ, то есть, конечно, самодержавие и официальную церковь"⁹⁹. Короленко, убежденному, что историческое развитие ведет народные массы к сознательной гражданской деятельности, к борьбе за свои права, были дороги черты вольнолюбия в народном характере, а не патриархальные пережитки в сознании народа, ценившиеся Достоевским.

Резко отрицательное отношение Короленко вызывала, как он выражался, "метафизическая софистика византийской диалектики Достоевского", связанная с образом старца Зосимы из "Братьев Карамазовых". Религиозно-этический и гражданский идеал Достоевского, воплощенный в образе Зосимы, был совершенно не приемлем для Короленко. В письмах и дневниках писателя неоднократно встречаем иронические упоминания имени этого героя Достоевского¹⁰⁰.

Острокритический характер носят и его пометки на страницах романа "Братья Карамазовы", где речь идет о развиваемых Зосимой утопических идеях христианского братства и роли в нем церкви. Так, например, отчеркнув целый ряд мест на полях главы "Русский инок", Короленко на обороте форзаца книги отослал к странице, на которой Зосима поучает: "...будет так, что даже самый развращенный богач наш кончит тем, что устыдится богатства своего перед бедным, а бедный <...> лаской ответит на благолепный стыд его. Верьте, что кончится сим: на то идет" (IX, 311),- и с несомненной иронией записал: "Решение социального вопроса в России"¹⁰¹.

Естественно, что поворот к идеализму "недавних марксистов" и их обращение к реакционным утопиям и мистическим сторонам творчества Достоевского вызывал у Короленко грустные раздумья. В дневнике 1901 г. Короленко записал свою беседу с "одним из первых главарей русского марксизма" М. И. Туган-Барановским, который утверждает "необходимость мистического начала в общественном настроении", "преклоняется перед философией Зосимы (из "Карамазовых"), говорит о справедливости христианской вечной казни за грехи мгновенной жизни"¹⁰².

О М. И. Туган-Барановском, который в беседе с писателем "развивал философию Зосимы", Короленко упоминает и в письме к П. С. Ивановской 5 февраля 1903 г. и заключает: "Все это часто нехорошо, потому что люди обращают свои поиски назад и хотят выкинуть за борт то, что человечество уже узнало и никогда не забудет"¹⁰³.

Образ Зосимы был для Короленко воплощением иллюзорных, утопических начал, поддерживаемых народной темнотой и настроениями реакционной интеллигенции.

По-видимому, и образ Алеши Карамазова Короленко воспринимал как недостаточно жизненный. В частности, скептическое отношение будила у Короленко чрезмерная способность интуитивных проникновений, с их религиозно-мистической окраской, которой наделен Алеша (см. настоящий том, стр. 655).

Но нельзя не обратить внимания на то обстоятельство, что с еще большей энергией Короленко отчеркивает и подчеркивает целые страницы глав "Братья знакомятся" и "Бунт". В этих главах его внимание привлекают как этико-философские рассуждения Ивана Карамазова, его богоборческие мысли, так и его рассказы о страданиях детей. Короленко был близок дух искания, горячая и глубокая страстность, которыми проникнуты речи этого героя Достоевского, его неспособность принять порядок, основанный на "слезах человеческих", его потребность широкого осмысления жизни, идущая от самого создателя прославленного романа. В выше цитированном письме к П. С. Ивановской Короленко между прочим замечал: "...самое чувство, побуждающее искать широких мировых формул,- я считаю нормальным, неистребимым и подлежащим бесконечной эволюции". В письме идет речь и о собственном рассказе писателя, над которым он работал в то время,- "Не страшное", т. е. о том рассказе, который Ф. Д. Батюшков считал близким идее Достоевского "о взаимной нравственной ответственности людей друг за друга".

Понимая, что Достоевский "не принадлежал к "либералам" и его публицистические взгляды давали повод даже князю Мещерскому говорить о нем как о своем единомышленнике", Короленко решительно отделял великого писателя от реакционной клики Мещерских и Катковых. По поводу слов Мещерского "Мы люди мыслящие и пишущие воедино", Короленко замечал: "...это, к счастью, крупное недоразумение"¹⁰⁴.

Короленко не мог забыть о потрясении, пережитом Достоевским в молодые годы. В недавно опубликованной статье писателя "О современном положении", относящейся к 1906 г., Короленко, говоря о трусливой жестокости русской самодержавной власти, в качестве ярчайшего примера назвал "смертный приговор Достоевскому"¹⁰⁵.

В этом плане представляют интерес слова Короленко, записанные Б. Крониным, посетившим писателя в деревне Хатки в 1913 г.- в связи с его шестидесятилетием. В разговоре о современной литературе, заметив, что он к беллетристике не вернется ("Не такое время, чтобы можно было описывать красоты природы и философствовать о любви"), Короленко сказал: "Вы знаете, откуда я жду свежих веяний в литературе? Из тюрем! Оттуда, перестрадав, переболев, придет к нам новый Достоевский..."¹⁰⁶.

Трудно ошибиться в истолковании мысли, высказанной Короленко. Очевидно, он полагал, что опыт социально-политической борьбы обогатит и художественную литературу, даст ей новый заряд для постановки и решения больших морально-философских и общественных проблем, как в свое время это делал такой выдающийся писатель, каким был в глазах Короленко Достоевский.

Имеющиеся в нашем распоряжении высказывания Короленко не передают его представления о Достоевском в совершенной полноте. Но со всей несомненностью они свидетельствуют о большом и стойком интересе писателя к творчеству великого художника и о глубоком проникновении в мир его творений. При всей их беглости и отрывочности, в них затронуты существенные вопросы, связанные с творчеством Достоевского, и высказано много верных и тонких наблюдений, свободных от упрощения и неуместной прямолинейности в подходе к этому сложнейшему из русских писателей.

Суждения Короленко вытекают из определенных эстетических требований, они концептуальны по своему характеру. Концепция же искусства Короленко была достаточно широкой и прогрессивной, чтобы обеспечить глубокую, во многом правильную и в целом весьма высокую оценку наследия Достоевского.

Как вдумчивого художника, искавшего новых путей в искусстве, Короленко в наибольшей степени интересовал творческий метод Достоевского, и в своих разрозненных, разновременных замечаниях он выделил характеристичные черты творческого своеобразия великого писателя: необычайную экспрессивность его изображений, их предельную сгущенность, их трагический колорит, повышенную сосредоточенность на болезненных явлениях жизни, исключительность ситуаций, в которых действуют его герои, проникновение в почти недоступные глубины человеческого сознания, умение - "найти человека в человеке" и своеобразную, заражающую манеру повествования, властно втягивающую читателя в сопереживание с героем.

Действительность в творчестве Достоевского, с точки зрения Короленко, представлена не в соответствии с ее "органическими законами": в ней нарушены ее пропорции, размеры, светотени, краски, сдвинуты ее горизонты. Тем не менее в этих своеобразных "сдвинутых" формах с величайшей впечатляющей силой отражена огромная "правда жизни" - "много правды", неотразимо притягивавшей Короленко.

Эстетическая концепция Короленко допускала и основной творческий принцип Достоевского - через исключительное, патологическое, выходящее за нормы повседневной жизни вскрывать закономерности современной ему действительности. Мы это видели на его оценке образа Голядкина, в самом характере болезни которого-Короленко признал социально-типическое явление.

Короленко был близок к пониманию своеобразия реализма Достоевского, который сам писатель называл "фантастическим".

И если Короленко не принял определенных сторон творчества великого писателя, то дело здесь не в творческих принципах как таковых и не в различии эстетических позиций двух писателей. Источник критического отношения Короленко к Достоевскому лежит глубже: он - в определенном понимании действительности или, как сам писатель настойчиво подчеркивал,- в характере "общей художественной концепции жизни"- в мировоззрении художника, которому Короленко придавал величайшее значение. Мировоззрение же Достоевского, отмеченное реальными противоречиями, содержало черты, для Короленко совершенно не приемлемые.

Писавший в других исторических условиях, чем Достоевский, но сохранивший традиции социального оптимизма революционной демократии 60-х годов и сумевший занять несомненно прогрессивную позицию в общественно-политической борьбе своего времени, Короленко настойчиво искал реальных зиждущих начал в русской общественной жизни и в народе. Поэтому, глубоко ценя реалистическое, демократическое и гуманистическое содержание творчества автора "Преступления и наказания", он остро чувствовал социально-историческую бесперспективность его мировоззрения, утопические и реакционные черты его "концепции жизни". Короленко не удовлетворяли как некоторые критические стороны взглядов Достоевского (например, его отношение к деятелям революционного движения), так и его положительные построения: поэтизация страдания, патриархальных черт в психологии народа, религиозно-мистический налет в понимании природы человека, недооценка значения социальных условий в жизни общества, надежды на нравственно-религиозное возрождение человечества. Эти черты концепции Достоевского мешали, с точки зрения Короленко, созданию того правильного аспекта, того здорового "отражения", о котором Короленко писал в статье об Альбове. "Эти ужасы, изображенные с такой силой" и огромной степенью концентрации, закономерно заслоняли, в представлении Короленко, жизнеутверждающие начала творчества великого романиста, определяли его пессимистический колорит и вносили известную идейную и эстетическую фальшь в его создания.

Одно замечательное высказывание о Салтыкове-Щедрине, который писал с неменьшей силой и о неменьших "ужасах", чем Достоевский, с большой ясностью показывает, чего недоставало Короленко в авторе "Братьев Карамазовых". Великому сатирику Короленко ставил в заслугу, что "в самые мрачные минуты нашей недавней истории" он смеялся. "Представьте только в самом деле,- писал Короленко,- что в то время, когда и без того было так жутко, еще Щедрин затянул бы унылую заупокойную песню <...> Да, нужно было великую нравственную силу, чтобы, чувствуя так всю скорбь своего времени, как чувствовал ее Щедрин, уметь еще пробуждать в других смех, рассеивающий настроение кошмара и вспугивающий ужасные призраки"¹⁰⁷. Этого "вспугивающего" начала Короленко не находил в творчестве Достоевского, не рассеивавшего, а рождавшего впечатление кошмара. "Смех" Щедрина, опиравшийся на политически прогрессивное осмысление действительности, и был, с точки зрения Короленко, тем здоровым "отражением", которое в произведениях искусства приобретает особое идейно-эстетическое значение.

Основываясь на просветительском понимании задач искусства, Короленко, как и великие русские демократы - Белинский, Добролюбов, Чернышевский,- придавал огромное значение не только познавательной и эстетической, но и общественно воспитательной роли литературы. Поэтому в эпоху жестокой реакции 80-х годов, когда писатель работал над статьей об Альбове и фиксировал свои раздумья о Достоевском в дневнике, он так настойчиво выдвигал требование "психически деятельного момента" в произведениях искусства, требование, вытекавшее из последовательного утверждения активного отношения к жизни и стремления противостоять силам реакции. Поэтому же, признавая в Достоевском выдающегося мастера, в своих высказываниях этого времени Короленко по преимуществу осмысливал его наследство не столько как общечеловеческую идейно-эстетическую ценность и не как порождение определенной исторической эпохи, с потрясающей силой запечатлевшее ее уродства и противоречия, но, исходя из задач своего трудного времени, с точки зрения его воздействия на общественное сознание.

Выражая озабоченность состоянием современной литературы и, в частности, влиянием на нее Достоевского, в первом - неопубликованном наброске статьи об Альбове Короленко с горечью отмечал "столь распространенную и излюбленную в последнее время" в литературе тему душевных болезней (герой повести Альбова "День итога" - тоже душевнобольной)¹⁰⁸. Поэтому понятно, что воздействие тех болезненно острых, пессимистически окрашенных переживаний, которые с такой мощью и такой приближенностью к читателю передавал Достоевский, казалось ему крайне нежелательным, социально опасным.

Позиция Короленко в 80-е годы по отношению к Достоевскому резко противостояла его апологии со стороны реакционных кругов, особенно усилившейся тотчас после смерти великого писателя. Если бы критический этюд об Альбове, в котором так много внимания уделено его учителю, был завершен и опубликован, мы имели бы не только более полное представление о короленковских оценках Достоевского. Этюд составил бы еще одно из звеньев в последовательной борьбе против реакционных веяний, которую Короленко вел в это время во всех сферах своей многообразной деятельности.

Критически высказываясь о Достоевском, Короленко, как мы видели, ценил и положительные, прогрессивные стороны его творчества и сумел поставить его произведения на службу своей общественно-политической борьбе. Так, он использовал образ Голядкина в статье "Современная самозванщина", всей своей сутью направленной против самодержавно-бюрократического режима угнетения и беззаконий. Также послужил ему образ и Сони Мармеладовой в защите "падших".

Короленко отдал дань внимания автору "Братьев Карамазовых" не только в критических высказываниях и беглых упоминаниях. Он откликнулся на его деятельность и в своем художественном творчестве, что имеет все основания стать предметом специального изучения.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ "Начала", 1922, No 2, стр. 210.

² Там же. См. также: Ф. Д. Батюшков. Основные мотивы творчества Короленко.- "Русское слово", 1913, No 163, 16 июля, стр. 2, и его книгу "Короленко как человек и писатель". М., 1922, стр. 47.

³ Г. А. Бялый. В. Г. Короленко. М., 1949, стр. 316.

⁴ Из рассказа Короленко "Яшка".

⁵ И. Н. Кубиков. Великие писатели России. М., "Пролетарий", 1925, стр. 76.

⁶ В. Г. Короленко. Избранные сочинения. Ред., вступ. ст. и коммент. Н. К. Пиксанова, изд. 2. Л., 1935, стр. 679.

⁷ "Детская литература", 1940, No 11-12, стр. 91 (за подп. Ф. Человеков). То же в кн.: А. Платонов. Размышления читателя. М., 1970, стр. 76.

⁸ В. Ф. Переверзев. Творчество Достоевского. М., 1912, стр. 55.

⁹ А. В. Луначарский. Праведник.- "Красная нива", 1924, No 1, стр. 19.

¹⁰ А. и Е. Редько. Короленко.- В кн.: "Задруга". Памяти Вл. Г. Короленко. М., 1922, стр. 8-9.

¹¹ В. Г. Короленко. История моего современника.- Собр. соч. в десяти томах, т. 5. М., 1954, стр. 266.

¹² Там же, т. 6, стр. 42. 43.

¹³ Там же, стр. 73.

¹⁴ Там же, т. 5, стр. 320.

¹⁵ Там же, т. 6, стр. 51.

¹⁶ Там же, стр. 45.

¹⁷ Там же, стр. 67, 68.

¹⁸ ЛБ, ф. 135. I, 28, л. 22 об.- См. также в кн.: В. Г. Короленко. История моего современника. М., 1965, стр. 955.

¹⁹ В. Г. Короленко. История моего современника.- Собр. соч., т. 6. М., 1954, стр. 90.

²⁰ 13 сентября 1897 г. Письмо не опубликовано.- ЛБ, ф. 135, II, 3,50.

²¹ См. в настоящ. томе публикацию И. А. Кронрод "Пометы В. Г. Короленко на книгах Достоевского".

³² В. Г. Короленко. История моего современника.- Собр. соч., т. 6. М., 1954, стр. 197-198.

²³ Там же, стр. 198, 199.

²⁴ Там же, стр. 199.

²⁵ "В. Г. Короленко о литературе". М., 1957, стр. 223. В первом случае подчеркнуто мною, во втором - Короленко.

²⁶ Письмо к Круковской 29 января 1910 г.- "В. Г. Короленко о литературе", стр. 565.

²⁷ См., например, письмо 17 августа 1896 г.- "В. Г. Короленко о литературе", стр. 512.

²⁸ Не опубликовано.- ЛБ, ф. 135, 13, 723, л. 8.

²⁹ В. Г. Короленко. К статье об Альбове. Записная тетрадь 1885-1887 гг.- ЛБ, ф. 135, 5, 182, л. 93.

³⁰ М. Альбов. Повести и рассказы. Второе дополн. изд. СПб., 1888.

³¹ В. Г. Короленко. Полн. собр. соч. Посмертное издание, т. I. Письма, L, ГИЗ Украины, 1923, стр. 178.

³² ЛБ, шифры: ф. 135, 5, 182 и второй набросок: ф. 135, 13, 703,

³³ ЛБ, ф. 135, 5, 182, л. 93.

³⁴ "В. Г. Короленко о литературе", стр. 304.

³⁵ Там же, стр. 71.

³⁶ Там же, стр. 306, 307.

³⁷ Первый черновой набросок статьи об Альбове.- ЛБ, ф. 135, 5, 182, л. 93

³⁸ Там же, л. 92 об.

³⁹ Там же, л. 92.

⁴⁰ "В. Г. Короленко о литературе", стр. 307.

⁴¹ Там же, стр. 306. Подчеркнуто мною.

⁴² Там же, стр. 644. Подчеркнуто мною.

⁴³ ЛБ, ф. 135, 5, 182, лл. 91 об.- 92.

⁴⁴ Там же, л. 91.

⁴⁵ "В. Г. Короленко о литературе", стр. 308.

⁴⁶ Там же, стр. 307, 308.

⁴⁷ Там же, стр. 311-312.

⁴⁸ Там же, стр. 312.

⁴⁹ ЛБ. ф. 135, 5. 182, л. 93-93 об.

⁵⁰ Между прочим, Короленко далек от ошибки, которую совершил В. М. Гаршин, поставивший повесть М. Альбова "День итога" выше произведений Достоевского (см. В. Г. Гаршин. Собр. соч., т. III. M., "Academia", 1934, стр. 177).

⁵¹ ЛБ, ф. 135.5.182. л. 87.

⁵² Там же.

⁵³ "В. Г. Короленко о литературе", стр. 304.

⁵⁴ А. В. Луначарский. Праведник. Указ. изд., стр. 19.

⁵⁵ ЛБ, ф. 135.5.182, л. 88.

⁵⁶ Там же.

⁵⁷ В. Г. Белинский. Петербургский сборник, изданный Н. Некрасовым.- Полн. собр. соч., т. IX. М., изд-во АН СССР, 1955, стр. 565.

⁵⁸ М. Бахтин. Проблемы поэтики Достоевского. Изд. 2, переработанное. М., 1963, стр. 302-303. Подчеркнуто мною.

⁵⁹ В. Г. Короленко. О сборниках товарищества "Знание" за 1903 г. (Литературная заметка).- "В. Г. Короленко о литературе", стр. 368-369.

⁶⁰ Письмо 15 апреля 1895 г.- В кн.: "А. М. Горький и В. Г. Короленко. Переписка, статьи, высказывания". М., 1957, стр. 32, 33; см. также: "В. Г. Короленко о литературе", стр. 503-504.

⁶¹ В. Г. Короленко. О Глебе Ивановиче Успенском. (Черты из личных воспоминаний).- "В. Г. Короленко о литературе", стр. 71-72.

⁶² В. Г. Короленко. Полн. собр. соч., т. 3, СПб., 1914, стр. 362. Подчеркнуто мною.

⁶³ В. Короленко. Дневник, т. I. Полн. собр. соч. Посмертное изд. ГИЗ Украины, 1925, стр. 178-179.

⁶⁴ Там же, стр. 178.

41 Литературное наследство, т. 86

⁶⁵ В. Г. Короленко. Современная самозванщина.- Полн. собр. соч., т. 3. СПб., 1914, стр. 362, 363.

⁶⁶ ЛБ, ф. 135.5-186, л. 39-40 об.

⁶⁷ В. Я. Кирпотин. Мир и лицо в творчестве Достоевского.- В кн.: "Мастерство русских классиков". М., 1969, стр. 328.

⁶⁸ "В. Г. Короленко о литературе", стр. 304.

⁶⁹ Там же, стр. 128.

⁷⁰ Там же, стр. 126.

⁷¹ Там же.

⁷² Там же, стр. 127.

⁷³ Там же.

⁷⁴ Там же, стр. 71.

⁷⁵ Там же.

⁷⁶ В. Г. Короленко. Собр. соч. в десяти томах, т. 6. М., 1954, стр. 145.

⁷⁷ Там же, т. 7, 1955, стр. 392-393.

⁷⁸ В. Г. Короленко. Дневник, т. I. Полн. собр. соч. Посмертное изд. ГИЗ Украины, 1925, стр. 177.

⁷⁹ Там же, стр. 173.

⁸⁰ В. Г. Короленко. Собр. соч. в десяти томах, т. 1. М., 1953, стр. 135.

⁸¹ В. Г. Короленко. История моего современника. М., 1965, стр. 1010.

⁸² В. Г. Короленко. Современная самозванщина.- Полн. собр. соч., т. 3. СПб., 1914, стр. 333-334, 358-364, 367 (первоначально: "Русское богатство", 1896, NoNo 5, 8).

⁸³ В. Г. Короленко. Полн. собр. соч., т. 3. СПб., 1914, стр. 360.

⁸⁴ Там же.

⁸⁵ Там же, стр. 363.

⁸⁶ Там же, стр. 333, 358-359.

⁸⁷ Там же, стр. 360-361.

⁸⁸ В. Г. Короленко. Собр. соч. в 10 томах, т. 5. М., 1954, стр. 212.

⁸⁹ В. Г. Короленко. Полн. собр. соч., т. 8. СПб., 1914, стр. 319-320 (первоначально: "Русское богатство", 1896, No 3).

⁹⁰ "Волынь", 1904, No 41, 22 мая.

⁹¹ В. Г. Короленко. Соня Мармеладова на лекции г-жи Лухмановой.- Собр. соч. в 10 томах, т. 9. М., 1955, стр. 674 (первоначально: "Русское богатство", 1904, No 7, отд. II, стр. 205-207).

⁹² Там же, стр. 675.

⁹³ Там же, стр. 676-677.

⁹⁴ "История русской литературы", т. 4. М., "Мир", 1910, стр. 355-361.

⁹⁵ Надежды Николаевны и Сони Мармеладовой. В. Г. Короленко. О литературе, стр. 244.

⁹⁷ В. Г. Короленко. Полн. собр. соч., т. 3. СПб., 1914, стр. 360. Подчеркнуто мною.

⁹⁸ В. Г. Короленко. История моего современника.- Собр. соч. в десяти томах, т. 6. М., 1954, стр. 141.

⁹⁹ Там же, стр. 199.

¹⁰⁰ См., например, письмо к П. С. Ивановской 5 февраля 1903 г.-Собр. соч. в десяти томах, т. 10. М., 1956, стр. 358; письмо к А. П. Чехову, 29 июля 1903 г.- Там же, стр. 380.

¹⁰¹ См. в настоящ. томе публикацию И. А. Кронрод "Пометы В. Г. Короленко на книгах Ф. М. Достоевского".

¹⁰² В. Г. Короленко. Дневник, т. IV.- Полн. собр. соч. Посмертное изд., ГИЗ Украины, 1928, стр. 240-241.

¹⁰³ В. Г. Короленко. Собр. соч. в десяти томах, т. 10. М., 1956, стр. 258.

¹⁰⁴ "В. Г. Короленко о литературе", стр. 223.

¹⁰⁵ "Археографический ежегодник за 1971 год". М., "Наука", 1972, стр. 364-366. Указано А. В. Храбровицким.

¹⁰⁶ Б. Кронин. У В. Г. Короленко.- "Столичная молва" (М.), 1913, No 316, 15 июля, стр. 2. Указано А. В. Храбровицким.

¹⁰⁷ О сборниках товарищества "Знание" за 1903 г. (Литературная заметка). - "В. Г. Короленко о литературе", стр. 363, 364.

¹⁰⁸ ЛБ, 135.5, 182, л. 89 об.