Главная » Книги

Кронеберг Андрей Иванович - Последние романы Жорж Санд

Кронеберг Андрей Иванович - Последние романы Жорж Санд


  

ПОСЛѢДН²Е РОМАНЫ ЖОРЖЪ САНДЪ.

  
   Нѣтъ такого заклятаго чтеца романовъ, котораго не ужаснула бы съ перваго взгляда громада произведен³й французской беллетристики. Но если онъ читаетъ не такъ, какъ Петрушка Чичикова, которому рѣшительно все равно было, что ни читать, и котораго занималъ собственно процессъ чтен³я, то ужасъ скоро уступитъ въ немъ мѣсто совершенно другому чувству, которое испытываешь иногда въ какомъ нибудь ученомъ засѣдан³и, пришедши туда послушать умныхъ рѣчей.
   Теперь, какъ и всегда, во Франц³и, какъ и вездѣ, существуютъ два рода писателей: одни пишутъ искусства и убѣжден³й ради, друг³е ради денегъ и славы. Но деньги главное, слава только средство. Какъ пр³обрѣтаются деньги и извѣстность тѣми, для которымъ онѣ составляютъ главнѣйшую цѣлъ дѣятельности, это очень хорошо извѣстно и въ нашемъ любезномъ отечествѣ. Секретъ пр³обрѣтен³я денегъ во всемъ одинъ и тотъ же; онъ очень простъ, и основанъ на ясномъ логическомъ выводѣ: своими двумя руками и головою (если не воровать) наберешь не много; но воровать опасно; слѣдовательно, надо устроить дѣло такъ, чтобы для вашего кармана работали чуж³я руки и головы, получая отъ васъ гроши и доставляя вамъ рубли.
   Безспорно,- это тоже воровство, но воровство съ благонамѣренною физ³оном³ей, живущее въ палатахъ, а не шатающееся по толкучему рывку во фризовой шинели. Вы сами раскланиваетесь съ нимъ на улицѣ, потому-что оно закутано приличнымъ образомъ въ бобровый воротникъ; а какой нибудь бѣднякъ неопытный юноша съ головою и сердцемъ, но съ голоднымъ желудкомъ, видитъ въ немъ даже олицетворен³е возможной человѣческой мудрости, слышитъ изъ устъ его высок³я, неопровержимыя истины и дѣлается его данникомъ. Въ худой шинелишкѣ мерзнетъ бѣдный юноша, иди рядомъ съ бобровымъ воротникомъ, и слушаетъ, какъ онъ съ истинно-ген³альнымъ безстыдствомъ говоритъ ему: "нашъ братъ трудящ³йся человѣкъ, наша трудовая копѣйка", и т. п.
   Слава для этихъ людей дѣло второстепенное. Конечно, мысль, что имя ихъ извѣстно просвѣщенному м³ру пр³ятно щекочетъ ихъ самолюб³е, но при всемъ-томъ они не дадутъ за свою извѣстность, просто какъ за извѣстность, и пяти копѣекъ. Въ сущности она, конечно, большей не стоитъ, но для нихъ она важна, какъ средство къ пр³обрѣтен³ю денегъ, а ей жертвуютъ многимъ,- что для другихъ дороже золота.
   Что касается до людей, пишущихъ ради искусства и убѣжден³й, ихъ вездѣ несравненно меньше, чѣмъ литературныхъ подрядчиковъ. У насъ меньше, нежели гдѣ либо, и это понятно: у художниковъ и людей съ убѣжден³емъ мысли бываютъ иногда такъ упрямы, что они не въ состоян³и высказывать ихъ по подряду.
   Во Франц³и, конечно, болѣе, чѣмъ у насъ, творен³й, отличающихся художественнымъ направлен³емъ и убѣжден³емъ, но и тамъ число такихъ произведен³й не велико въ сравнен³и съ воробьиною плодовитостью беллетристовъ. Пока, напримѣръ, на фабрикѣ какого нибудь господина Александра Дюма (мног³е, не безъ основан³я, подозрѣваютъ, что романы его - произведен³я фабричныя; читатели, конечно, помнятъ вышедшую въ 1845 году французскую брошюрку объ этомъ предметѣ) изготовятъ штукъ двадцать безконечныхъ романовъ, Жоржъ-Сандъ успѣваетъ издать одно, два творен³я, Беранже пропоетъ пѣсенку, да и то про себя (потому-что онъ давно ничего не печаталъ), еще кто нибудь издастъ добросовѣстный, многолѣтн³й плодъ своего труда, - и только.
   Публика читаетъ все,- иначе для чего-бы и писать? Французск³я романы зачитываются на-смерть - всею Европой. Но таже публика, съ свойственнымъ ей инстинктомъ, всегда отличаетъ художника отъ простаго писаки и въ ваше время единогласно присудила пальму первенства г-ѣ. Сандъ.
   На ея-то послѣдн³е романы, какъ на замѣчательнѣйшее въ новѣйшей французской литературѣ, обратимъ мы въ этой статьѣ ваше вниман³е. Въ послѣднее время вышли четыре новыхъ ея романа: Теверино, Чортово болото, Грѣхъ г. Антуана и Лукрец³я Флор³ани, которую мы поспѣшили сообщить читателямъ въ приложен³и къ этой книжкѣ "Современника"
   La Mare au diable, "Чортово болото," - идилл³я.
   Идилл³я! Когда-то при этомъ словѣ передъ вами вдругъ обрисовывалась готовая, чуть не стереотипная сцена: пастушокъ въ бѣдой батистовой рубашкѣ, голубыхъ панталонахъ съ розовыми бантиками, и со свирѣлью въ рукѣ; возлѣ него пастушка въ соломенной шляпкѣ, съ невиннымъ барашкомъ на атласной лентѣ; надъ ними широк³я вѣтьви каштана, въ тѣни которыхъ поетъ сладкогласная Филомела (соловьевъ тогда не было); у ногъ журчитъ кристальный ручеекъ; вдали синѣетъ небо... и т. д. Это было еще въ то время, когда Юл³й Цезарь ходилъ въ напудренномъ парикѣ и въ атласномъ кафтанѣ. Какъ много измѣнилось съ тѣхъ поръ! Цезарь ходитъ теперь въ тогѣ, Тирсисъ, въ блузѣ, а Хлоя въ деревянныхъ башмакахъ, не сидятъ праздно подъ деревомъ, и вмѣсто глупаго барана на нихъ смотритъ ихъ быстроглазый сынишка, можетъ-быть будущ³й замѣчательный человѣкъ.
   Это послѣднее обстоятельство умѣряетъ нѣсколько грустное впечатлѣн³е четверостиш³я, которымъ начинается разсказъ:
  
   А la sueur de ton visaige
   Tu gagneras ta pauvre vie.
   Après long travail et usaige
   Voicy la mort qui te convie
  
   Эта истина, можетъ быть, относится отчасти и къ нашему времени, но глядя на заходящее солнце на картинѣ Гольбейна, теперь какъ-то невольно думаешь, что завтра взойдетъ оно съ другой стороны, и на работу выйдетъ вмѣсто нищаго старика полный юношескихъ садъ сынъ его.
   Ужь и то шагъ впередъ, что самый безстыдный писака не осмѣлится теперь изобразить крестьянина въ атласномъ кафтанѣ. Это значило бы идя смѣяться надъ тѣмъ, что достойно уважен³я, а не насмѣшки, ила выказать едва ли возможное въ наше время невѣжество.
   А вѣдь была же пора, когда сахарными идилл³ями восхищались, какъ истинною поэз³ей, не подозрѣвая, что истинная поэз³я и поэтическая истина одно и тоже. Да и кому была охота добираться до истины? Раздушенные маркизы и богачи едва ли подозрѣвали существован³е простаго бѣдняка. Его бытъ, его образъ мыслей, чувства, привычки, нужды, все это было для нихъ совершенная terra incognita. Простой человѣкъ былъ для салона миѳъ, а услужливые поэты вывели его на сцену въ своихъ произведен³яхъ какъ миѳъ изъ золотаго вѣка Аркад³и.
   Да! кому была охота добираться до истины, когда весь м³ръ (Франц³я была тогда для французовъ м³ромъ) держался на произвольно принятыхъ формахъ не только въ литературѣ, но и въ жизни общественной и государственной? Но истина имѣетъ свойство, очень непр³ятное и безпокойное для людей, чувствующихъ къ ней какое-то инстинктивное нерасположен³е: она не ждетъ, чтобы они милостиво обратили на все свое вниман³е, а добирается до нихъ сама, иногда очень невзначай и довольно невѣжливо, какъ внезапная болѣзнь. Въ этомъ случаѣ идеи усовершенствован³я похожи на эпидем³ю: ихъ не остановишь никакими карантинами. Холера прошла же отъ Инд³и до Атлантическаго океана, и если ей вздумается совершить обратный путь отъ океана до Инд³и, господа медики могутъ преспокойно отложить всякое попечен³е остановить ее.
   Истина беретъ свое. Общественныя отношен³я во Франц³и измѣнились и вмѣстѣ съ ними измѣнились и оживились эстетическ³я идеи. Прежде государственная жизнь сидѣла взаперти, въ кабинетѣ, а литература въ другомъ; народъ былъ въ полѣ,- но и онъ былъ взаперти. Теперь все перемѣшалось: политика перешла на площадь, въ кабинетѣ министра и литератора невидимо присутствуетъ народъ и кабинетные люди очень ясно сознаютъ это присутств³е.
   То, что прежде считалось несообразностью, эстетическимъ цинизмомъ, оскорблен³емъ тонкаго вкуса,- воспроизведен³е дѣйствительности такъ какъ она есть, теперь сдѣлалось необходимостью, неизбѣжнымъ фономъ всякой картины.
   Художникъ пишетъ теперь не для какого нибудь кружка, не для какой нибудь касты, а для всѣхъ. Литература перестала быть отдѣльною, идеальною областью, населенною существами, какихъ не видывали нигдѣ на землѣ, и въ которыхъ, если и можно было найти что нибудь родственное съ людьми, то только какъ общечеловѣческое, неизбѣжное, а не какъ зависящее отъ извѣстнаго, даннаго общественнаго устройства. Общечеловѣческое неизбѣжно нигдѣ, но теперь оно не составляетъ исключительнаго элемента художественныхъ произведен³я; насъ не удовлетворяютъ уже радости и горе абстрактнаго человѣка: мы хотимъ видѣть его среди опредѣленныхъ извѣстныхъ намъ изъ дѣйствительности элементовъ жизни.
   И такимъ-то изображаетъ крестьянина-хлѣбопашца Жоржъ-Сандъ. Мы не станемъ передавать вамъ содержан³е разсказа: оно такъ просто, что не займетъ само по себѣ никого. Крестьянинъ ѣдетъ свататься за одну - и женится на другой. Это такъ же просто и незанимательно, какъ если бы какой нибудь Ванька хотѣлъ жениться на Анюткѣ, да отецъ не позволилъ, а указалъ ему быть мужемъ Аксютки. Обратимся къ Теверино.
   Бываютъ сны, замѣчательные яркостью красокъ и опредѣленностью очерковъ. Есть что то волшебное въ быстрой перемѣнѣ картинъ, что-то рѣзко живое въ фигурахъ, что-то художественное въ общности сновидѣн³я. Прихоть воображен³я не утратила своей силы: это сказка, но сказка грац³озная, ароматическая, если можно такъ выразиться, сказка, къ которой невольно прильнете вы всѣмъ вниман³емъ сердца; это сонъ, но сонъ, напоминающ³й собою фантастическ³е сны Шекспира.
   Впечатлѣн³е ихъ тепло, продолжительно. Когда вы пробудились и окунулись въ море ежедневныхъ мелочныхъ заботъ, когда вы забыли среди дневной суеты ваше видѣн³е, вы чувствуете еще въ груди и членахъ какую-то мягкую теплоту, присутств³е въ крови какого-то элемента, дѣлающаго для васъ физическое существован³е ваше особенно пр³ятнымъ. Это впечатлѣн³е сна, вытѣсненное изъ мозга и безсознательно живущее еще въ крови; въ первую свободную минуту духъ вашъ непремѣнно опять обращается къ вашему сну. И ничего не забыто: видѣн³е все, цѣликомъ, оживаетъ въ памяти, вы съ наслажден³емъ останавливаете ходъ его событ³й и упиваетесь созерцан³емъ отдѣльныхъ картинъ. Это повторяется сначала часто, потомъ рѣже. Но и черезъ нѣсколько лѣтъ, всяк³й разъ, когда вы вспоминаете такой сонъ, вы невольно чувствуете къ нему какое-то магическое влечен³е; у васъ на душе опять становится легко и тепло, а вы опять, какъ и въ старые годы, пробѣгаете всѣ фазы грац³озно-волшебной сказки. Если сонъ снился вамъ въ 30 лѣтъ, и вы вспомните его въ 70,- я думаю, вы снова почувствуете себя въ ту минуту молодымъ.
   Вотъ какое впечатлѣн³е производитъ на читателя разсказъ г-жа Сандъ: Теверино. Это не романъ, а сказка. Сцевы мѣняются съ калейдоскопическою неожиданностью и непринужденностью. Вы вмѣстѣ съ Леонсомъ и Сабиною уноситесь, неизвѣстно куда, навстрѣчу неизвѣстно чему. Надъ вами высятся горы, васъ со всѣхъ сторонъ обливаетъ яркая зелень и ароматы горныхъ растен³й; дорога змѣится на закраинѣ пропасти, поворачивая невидно куда. Вдругъ село. Черезъ пять минутъ похищенъ отсюда кюре, съ виду похож³й и лягушку, и Мадлена, похожая на - птичку. Вы мчитесь дальше; лошадьми правитъ уже не жокей, а бродяга-маркизъ Теверино; вдали, среди вечерняго сумрака, мелькаютъ въ долинѣ огоньки,- вы скатываетесь въ безумной скачкѣ съ альп³йскаго хребта,- вы въ Итал³и.
   Итал³я только мелькнула передъ вами, но мелькнула съ яркостью метеора въ темную ночь. Странно, необъяснимо, почему эта картина, набросанная въ нѣсколько ударовъ кисти, такъ неизгладимо и полно врѣзывается въ воображен³е. Вы сознаете, что вы дѣйствительно были съ Леонтомъ и Сабиной въ Итал³и, а не гдѣ-нибудь. Это впечатлѣн³е - тайна, которую не объяснить никакимъ анализомъ. Ее не объяснитъ вамъ и самъ художникъ.
   Съ восходомъ солнца сонъ разлетается. Вы снова на вершинѣ горнаго хребта. Итал³я уже далеко; Мадлена улетѣла. Леонсъ и Сабина примирены. Тевериво начинаетъ новую главу своего романа - жизни, а почтенный супругъ Сабины, лордъ Г., все еще спитъ, какъ спалъ въ началѣ разсказа.
   Истинно-достойно удивлен³я, съ какимъ искусствомъ г-жа Сандъ умѣла слить съ этимъ волшебно сказочнымъ колоритомъ, дышащимъ въ каждой чертѣ картины, лица, до того вѣрно выхваченныя изъ дѣйствительности, что вы вспоминаете объ нихъ, какъ о знакомыхъ, съ которыми встрѣчались, спорили, говорили, которые и сердили, и смѣшили, и удивляли васъ.
   Во всемъ разсказѣ ни одной ложной, натянутой черты. Теверино, этотъ ярк³й представитель Итал³и, художникъ безъ труда и изучен³я, натура богатая, гибкая, горячая, но безпечная до послѣдней степени, нищ³й, которому ничего не стоитъ прикинуться маркизомъ, невѣжа, сбивающ³й съ толку ученаго кюре, и пѣвецъ, и пловецъ, и кучеръ, и скоморохъ, и все, что вамъ угодно, это лицо поразительное даже и для насъ, Русскихъ, которые такъ хорошо знаемъ Итал³ю изъ романовъ и драмъ, наводнившихъ нѣкогда нашу литературу; онъ очерченъ свѣжо, живо, безъ всякой натяжки, не импровизируетъ риѳмованнаго вздора и не коверкается отъ восторга ни передъ какой Формариной.
   Отношен³я его къ Мадленѣ показываютъ въ немъ благородство и глубокую человѣчность, какую-то врожденную чистоту и простоту помысловъ, которой лишены его аристократическ³е спутники, Леонсъ и Сабина, эти вольные мученики, гордо таящ³е другъ отъ друга свою привязанность и немогущ³е выйти изъ этого напряженнаго, тяжелаго положен³я. Но случайнаго вмѣшательства людей изъ другой, простѣйшей сферы общества достаточно для ихъ примирен³я и сближен³я. Гордая леди позволяетъ поцѣловать себя бродягѣ, а бѣдная Мадлена вовсе не замѣчаетъ политическаго волокитства Леонса. Леонсъ не можетъ подозрѣвать Теверино, но ревнуетъ къ нему; а Теверино не можетъ ревновать, но подозрѣваетъ его. Оба имѣютъ на это достаточныя причины.
   Это столкновен³е разрѣшаетъ задушенную драму повѣсти. Разнородные элементы, коснувшись другъ друга, возстановляютъ равновѣс³е. Леонсъ и Сабина видятъ, наконецъ, смѣшную сторону своей комед³и, съ улыбкою подаютъ другъ другу руку, и прошедшее забыто. Съ восходомъ солнца все въ гармон³и, и даже кюре, за всѣ свои страдан³я, будетъ, конечно, вознагражденъ роскошнымъ завтракомъ на дачѣ леди.
   Изъ этого сказочно-волшебнаго м³ра, въ которомъ все такъ живо и вѣрно, перейдемъ теперь въ м³ръ дѣйствительный, но въ которомъ къ сожалѣн³ю, многое и блѣдно невѣрно.
   "Грехъ г-на Антуана" принадлежитъ къ числу тѣхъ произведен³й Ж. Сандъ, гдѣ авторъ является не просто художникомъ,- и во вредъ своему творен³ю. Она пишетъ романъ, но изъ за романиста проглядываетъ соц³алистъ. Рука мастера видна и здѣсь, но видно что эта рука писала несвободно, но на заданную тему. Отъ этого главное лицо романа, представитель соц³альныхъ идей, Эмиль, лицо совершенно блѣдное и идеальное; вы чувствуете, что онъ не выхваченъ, подобно прочимъ создан³ямъ Санда, изъ живой дѣйствительности, а придумавъ, какъ органъ мнѣн³й автора. Любовь его къ Жильберту, лицу, почти столько же блѣдному, ничто иное, какъ узелъ, необходимый для романа. Уничтожьте эту любовь - и романъ исчезнетъ,- останется только диссертац³я о разныхъ соц³альныхъ предметахъ, въ видѣ разговоровъ Эмиля съ отцомъ своимъ, съ маркизомъ, съ Жаномъ Жапплу.
   Эта любовь сталкивается въ романѣ съ желѣзною волею стараго Кардонне; Кардонне, богатый "буржуа",- олицетворен³е современнаго капиталиста; надъ идеями общественнаго усовершенствован³я онъ смѣется; для него понятенъ только одинъ успѣхъ; превращен³е ста тысячь въ двѣсти и потомъ въ четыреста. Онъ человѣкъ безъ сердца, но съ непреклонною силою воли, съ яснымъ математическимъ умомъ, и авторъ не разъ сравниваетъ его съ Наполеономъ. Кардонне употребляетъ всѣ усил³я, чтобы образумить молодаго сумасброда, сына своего, набравшагося среди юныхъ товарищей своихъ различныхъ соц³альныхъ и коммунистическихъ идей. Онъ не успѣваетъ въ этомъ; но мы должны отдать ему полную справедливость въ томъ, что оспаривая молодаго соц³алиста, онъ гораздо послѣдовательнѣе и яснѣе въ своихъ доводахъ, нежели противникъ его. Эмиль, какъ горяч³й и заносчивый юноша, возражаетъ не строгой логикой, а только пустыми и громкими фразами. Въ этомъ отношен³и Эмиль довольно плохой защитникъ, хотя, можетъ быть, и вѣрный представитель своей парт³и.
   Онъ влюбляется въ Жильберту, дочь сосѣда, раззорившагося графа де-Шатобрёна. Вотъ страсть, которою положилъ воспользоваться хитрый Кардонне, для достижен³я своихъ цѣлей. Онъ позволяетъ ему жениться, только съ тѣмъ услов³емъ, чтобы онъ на словахъ и на дѣлѣ отказался отъ своихъ соц³альныхъ мнѣн³й.
   Это глубоко трагическая коллиз³я, и сколько истиннаго, потрясающаго душу могъ бы изобразить авторъ въ подобной борьбѣ страсти съ убѣжден³емъ, если бы это столкновен³е составляло сущность романа въ его концепц³и! Но въ настоящемъ случаѣ оно для автора дѣло второстепенное, только наружная завязка, поводъ къ новымъ и длиннымъ разсужден³ямъ о соц³ализмѣ. Въ читателѣ не пробуждается почти никакого участ³я къ положен³ю молодого энтуз³аста; онъ совершенно спокоенъ на счетъ его участи и знаетъ, чѣмъ кончится его внутренняя борьба. Это сильно охлаждаетъ интересъ разсказа, и вы довольно равнодушно дочитываете романъ, зная напередъ, что какой нибудь deus ex machina развяжетъ узелъ къ общему удовольств³ю....
   Вообще "Грѣхъ г. Антуана" очень слабъ въ художественномъ отношен³и; что же касается до мнѣн³й автора, то они, безъ сомнѣн³я, ошибочны, неисповѣдимы и слишкомъ идеальны. Но не здѣсь мѣсто разбирать эти вопросы, да притомъ и не вамъ разбирать ихъ. Для этого, во первыхъ, надо отречься отъ всѣхъ принятыхъ акс³омъ и начать изыскан³е на основан³и чисто логическаго силлогизма. Это бываетъ больно; человѣкъ привязывается ко многому въ жизни такъ цѣпко, что почти срастается съ нимъ, и хоть и видитъ иногда, что это вредный наростъ на тѣлѣ, да ужь недостаетъ и ь немъ духу рѣшиться на операц³ю.
   Напримѣръ: взяточникъ, фальшивый игрокъ, ростовщикъ (есть много способовъ пускать другихъ по м³ру),- они награбили себѣ огромное состоян³е; они уже десять, двадцать лѣтъ какъ живутъ себѣ припѣваючи, запивая трюфля шампанскимъ, между тѣмъ, какъ мног³е изъ бывшихъ кл³ентовъ ихъ съ мрачнымъ отчаян³емъ въ душѣ принуждены, можетъ быть, отвѣчать голоднымъ дѣтямъ своимъ, просящимъ хлѣба, что хлѣба нѣтъ! Да! такъ неугодно ли, напримѣръ, попробовать объяснить такому человѣку, что богатство его есть преступлен³е? Попробуйте! Сперва онъ обидится; но не робѣйте, продолжайте доказывать,- онъ съ величайшимъ цинизмомъ признаетъ справедливость вашихъ доводовъ и согласится, что, конечно, и онъ не безъ грѣха! Но что же далѣе? Рѣшится ли онъ когда нибудь перенести свое убѣжден³е (предположимъ такой невѣроятный случай, что онъ убѣдился, что онъ думалъ, ломалъ свою благородную голову!), рѣшится ли онъ перенести свое убѣжден³е въ дѣло, отказаться отъ того, чѣмъ владѣлъ онъ преступно, отдать его тѣмъ, у кого оно отнято, и начать трудовую, чествую жизнь?
   Полноте! что шутить такими вопросами! скажете вы. - Мы не шутили. - Ну, кто же станетъ дѣлать ихъ серьёзно?- И то правда.
   Мы привели этотъ примѣръ только за тѣмъ, чтобы показать, какъ трудно бываетъ инымъ доискиваться истины, потому-что истина, или, выражаясь строго, убѣжден³е въ истинѣ чего бы то ни было, ничтожно, если оно безплодно, то есть, если не прилагается къ дѣлу. А и это не у всякаго достанетъ силы духа.
   И вотъ почему мы уважаемъ убѣжден³я въ другихъ и ничего на скажемъ объ убѣжден³яхъ г-жи Сандъ, какъ рѣзко ни противорѣчатъ они нашимъ собственнымъ. Убѣжден³е (я все таки говорю не о безплодномъ) есть именно то, что больше всего дѣлаетъ человѣка человѣкомъ. Будь оно ложно, ошибочно по вашимъ понят³ямъ, оно все-таки есть истина для того, кто признаетъ его за истину, Онъ противорѣчитъ вамъ, но онъ не лжетъ передъ собой, слѣдовательно, не лжетъ и передъ вами. Оспаривайте его, но не выказывайте нетерпимости. Неужли это для васъ оскорбительно? Неужли въ васъ столько мелочного самолюб³я, что вы предпочтете прямо высказанному противорѣч³ю, робкое, низкое, часто вынужденное поддакиванье? И что въ томъ пользы? Насил³е не измѣнитъ понят³й человѣка; напротивъ, оно чаще всего дѣлаетъ его упорнымъ, и то, въ чемъ разувѣрили бы вы его въ мирной бесѣдѣ, остается затаеннымъ въ душѣ, сжимается и развивается въ одно и тоже время и нерѣдко переходитъ въ фанатизмъ.
   Но мы отбились отъ предмета. На эти мысли навела насъ arrière-pensée романа, о которомъ я говорю. Обратимся къ нему.
   Жоржъ Сандъ хотѣла собрать въ одну картину нѣкоторыя характеристическ³я черты настоящаго французскаго общества, страдающаго отъ глубокаго раскола, хотѣла изобразить рану его и указать на цѣлительное средство. Это средство - идеи парт³и, къ которой принадлежитъ она сама, и онѣ слишкомъ близки ея сердцу; касаясь ихъ съ предначертанною цѣлью она не можетъ не терять спокойно-яснаго созерцан³я художника, а между тѣмъ стремится доказать ихъ истину художественнымъ произведен³емъ. Это противорѣч³е пагубно для творен³я. Не такимъ путемъ достигаютъ до цѣли. Сжатая, сухая, безпощадно-послѣдовательная логика гораздо вѣрнѣе и скорѣе откроетъ глаза всякому, и результатовъ ея нельзя не призвать, катъ бы не возставали противъ нихъ сердце, привычки, предразсудки и общее мнѣн³е. Но Жоржъ Сандъ не испытывала силъ своихъ на этомъ поприщѣ. Она прежде всего художникъ, она хочетъ убѣдить, увлечь формою; она старается схватить васъ за сердце, но въ этомъ случаѣ, должно признаться, неудачно. Она успѣвала бы больше и пробуждала бы больше участ³я, если бы не спускалась въ этихъ случаяхъ съ высоты художническаго созерцан³я и если бы система была въ подобныхъ ея произведен³яхъ дѣломъ второстепеннымъ. Посмотрите: изъ всѣхъ лицъ, столкнувшихся въ этомъ романѣ около соц³альныхъ идей, кто пробуждаетъ въ васъ больше всѣхъ симпат³й? Герой романа и его невѣста? Нѣтъ! къ нимъ вы чуть ли не равнодушнѣе всего. Жанъ Жапплу? Онъ естественъ и изображенъ рельефнѣе другихъ, но и онъ теряетъ отъ того, что ходитъ на помочахъ задушевныхъ мыслей автора. Кардонне? Маркизъ? Шатобрёнъ? Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ! Васъ больше всѣхъ трогаетъ лицо, помѣщенное на второмъ, даже на третьемъ планѣ картавы, безъ всякихъ отношен³й къ соц³ализму: это г-жа Кардонне, тихая страдалица, молча угасающая среди всеобщаго шума и дѣятельности.
   И она изображена живѣе и вѣрнѣе всѣхъ; она не придумана въ завязкѣ романа, а разомъ родилась и выступила изъ творческой головы автора, какъ Минерва изъ головы Юпитера.
   Такъ выступаютъ изъ фантаз³и Ж. Санда цѣлыя группы, цѣлая жизнь человѣка, и щедро выкупаютъ промахи, которые дѣлаетъ она иногда въ сферѣ искусства, увлекаемая своимъ пылкимъ, любящимъ сердцемъ.
   Къ такимъ полнымъ, безукоризненнымъ творен³ямъ принадлежитъ послѣдн³й романъ ея: Лукрец³я Флор³ани, который читатели прочтутъ въ приложен³и къ этой книжкѣ Современника. Это истор³я очень простая, истор³я, как³я случаются очень часто и проходятъ, никѣмъ незамѣченныя. Тутъ нѣтъ ничего сценическаго, ничего трескучаго, никакихъ coups de théâtre, никакихъ неожиданностей. Самъ авторъ, въ грац³озномъ предислов³и, предупредилъ объ этомъ охотниковъ до судорожныхъ неправдоподобностей.
   Но что за страшная драма разыгрывается передъ вами, когда авторъ вводитъ васъ въ душевный м³ръ двухъ существъ, которымъ, для собственнаго ихъ счаст³я, лучше бы было никогда, не встрѣчаться, но которыя, встрѣтившись однажды, не могутъ ни разойтись, ни перестать страдать, любя другъ друга. Любовь, это произвольное чувство, безъ нашего вѣдома и часто на зло вашей личности возникающее въ душѣ, связываетъ передъ вами двѣ совершенно противоположныя натуры: князя Росвальда и актрису Флор³ани. Эти два эпитета высказываютъ in nuce всю ихъ разнородность; аристократъ, князь, Нѣмецъ и идеалистъ, упорно заключивш³йся въ сферѣ своихъ абсолютныхъ понят³й, живущ³й внѣ связи съ людьми и дѣйствительностью, и дочь рыбака, Итальянка, актриса, женщина съ теплою сообщительност³ю сердца, черпающая всѣ силы свои въ соприкосновен³и съ живою дѣйствительност³ю.
   Князь Кароль былъ аристократъ по натурѣ еще больше, нежели по воспитан³ю. Его воспитала мать безъ всякаго посредничества другихъ лицъ. Кароль былъ обязавъ тѣмъ, что онъ есть, исключительно природѣ и матери - больше никому. О матери его въ романѣ сказано не много; но мы можемъ догадываться, что это была женщина безсердечная, (исключая общаго всѣмъ женщинамъ узкаго чувства материнской любви), умышленно незнакомая съ жизн³ю, женщина, для которой прилич³е было высочайшимъ идеаломъ жизни, нравственная бѣлоручка. Всѣ понят³я ея перешли къ Каролю, потому-что встрѣтили въ немъ родственную натуру. Жизнь и людей онъ зналъ только въ теор³и и, зорко хранимый матерью, во имя отрицательной добродѣтели, не чувствовалъ желан³я сблизиться съ ними.
   Натура его, при всей внутренней теплотѣ, была совершенно лишена сообщительности, и темнота души его не грѣла другихъ; она не грѣла и его, потому-что онъ, конечно, сознавалъ, и больно сознавалъ, что нѣтъ ей выхода и что она безплодный даръ природы, если не можетъ сблизить, или, точнѣе, спаять его съ подобными себѣ. Есть так³я несчастныя организац³и: при всей глубинѣ своей, при всей теплотѣ чувствъ, гуманная любовь ихъ не въ состоян³я прорваться сквозь ободочку наружныхъ формъ. Это истинно несчастные, ибо никто не вѣритъ въ ихъ искренность, и они часто падаютъ отъ этого невѣр³я и отъ сознан³я невозможности пробудить его. Такова отчасти была и натура Кароля. И первый толчокъ къ паден³ю его данъ былъ самою матерью; она совершенно придушила въ немъ всякую сообщительность, подозрительно оберегая его отъ всего, что хоть сколько нибудь казалось ей нечистымъ, и внушая сыну узк³я понят³я о нравственной аристократ³и духа. Субъективная натура его усвоила это учен³е, и оно обратилось въ кровь его. Онъ привыкъ беречь себя отъ соприкосновен³я со всѣмъ, что не походило на него. Отсюда оставался только одинъ шагъ до холоднаго эгоизма, съ которымъ человѣкъ исполняетъ все, что считаетъ своимъ долгомъ, помогаетъ бѣдному, отворачиваясь отъ его лохмотьевъ, спасаетъ утопающаго, не давая ему удовлетворить нравственной потребности сказать спасибо,- все это безъ сердечнаго увлечен³я, больше изъ любви къ себѣ и своему идеалу долга, нежели изъ любви къ ближнему. Этотъ аристократическ³й эгоизмъ составилъ всю основу характера Кароля, почву, на которой вокругъ благоухающаго цвѣтка любви росли нетерпимость, ревность, подозрительность, скрытность, самолюб³е, обидчивость и друг³е нравственные плевелы.
   Отчужден³е отъ общества, по крайней мѣрѣ отъ живаго соприкосновен³я съ обществомъ, было естественнымъ слѣдств³емъ и вмѣстѣ съ тѣмъ твердою опорою его воспитан³я. И оно принесло плоды свои: когда пришлось князю встрѣтиться лицомъ къ лицу съ дѣйствительностью жизни, онъ уже не могъ примирять ее съ своимъ внутреннимъ холодно-идеальнымъ м³ромъ. Напротивъ того, онъ разходился съ ней съ каждымъ днемъ все больше и больше. Сравнивая людей и жизнь съ безтѣлесными идеалами своего воображен³я, онъ, естественно, находилъ ихъ безконечно ниже созданныхъ имъ образцовъ; онъ чуждался ихъ, онъ убѣгалъ, но убѣжать было нельзя. Это раздражало его, и превратилось, наконецъ, въ болѣзнь, дошедшую до того, что онъ готовъ бы былъ истребить все человѣчество, лишь бы не встрѣчаться съ людьми, этими живыми и досадными противорѣч³ями его идеаломъ и опровержен³ями его теор³и.
   Отрицательное понят³е о добродѣтели, какъ поддержан³и отъ порока, эта апатическая, дряблая мораль, всегда готовая поддержать въ сонной душѣ чувство собственнаго достоинства, зараждаетъ въ ней и нетерпимость. Такой моралистъ, лишенный самородной дѣятельности духа, не проститъ человѣку и одного проступка за сотню великодушныхъ подвиговъ. Что касается до отрицательной добродѣтели, Кароль, конечно, имѣлъ полное право ставить себя выше многихъ; сама природа создала его для страдательной жизни; обстоятельства довершили остальное, и лѣнивый умъ его отвращался отъ тяжелаго труда анализа; ни мозгъ человѣческ³й одаренъ такою же самобытною дѣятельност³ю, какъ и сердце, б³ен³е котораго зависитъ не отъ нашей воли; можно не вдумываться въ связь и значен³е вещей, но образы и как³я-то отрывчатыя полумысли безпрерывно шевелятся въ головѣ, хотя часто мы этого не замѣчаемъ, какъ не замѣчаемъ, что дышемъ, что движемся, что сердце наше не перестаетъ биться. Мозгъ не можетъ оставаться празднымъ; если онъ отвращенъ отъ м³ра дѣйствительнаго, онъ обращается къ м³ру идеаловъ. Кароль не былъ исключенъ изъ этого закона; каждый изъ насъ испытываетъ его на себѣ, въ извѣстную эпоху жизни, уносится за облака, въ м³ръ фантаз³и, и отъ всей простоты сердца презираетъ дѣйствительность; но скоро сознавъ въ себѣ внутреннее раздвоен³е, чувствуетъ, что это очень тяжело, ищетъ примирен³я и - находитъ его на свой манеръ. Кароль, къ несчастью, не могъ выжить изъ этого пер³ода жизни; ему не приходило и въ голову искать примирен³я. Напротивъ того, чѣмъ больше задѣвала его дѣйствительность, тѣмъ больше презиралъ онъ ее; онъ привыкъ, онъ прилѣпился жъ этой борьбѣ и находилъ даже какое-то странное наслажден³е въ своихъ внутренныхъ страдан³яхъ, какъ рыцари находили нѣкогда наслажденie въ боли отъ ранъ, терпимыхъ ими за идеалъ.
   Человѣкъ высказывается въ страсти и часто поражаетъ насъ неожиданнымъ проявлен³емъ силы или безсил³я. Тотъ, котораго вы знали кроткимъ, боязливымъ, любящимъ, тихою овечкой, является вдругъ звѣремъ, человѣкомъ безъ сердца, вспыльчивымъ, неустрашимымъ, и наоборотъ. Когда вспыхнула въ Каролѣ истинная страсть, можетъ быть единственное истинное чувство, испытанное имъ во всей своей жизни,- какъ и на сколько могло оно измѣнить его ?
   Ни какъ и ни насколько! Это доказываетъ, что путь, по которому веди его съ дѣтства, аристократическое воспитан³е и внушенныя ему отрицательно-эгоистическ³я понят³я о добрѣ и доблести - были не случайныя цѣпи, наложенныя, какъ-часто бываетъ, на духъ болѣе свободный и ясный, чувствующ³й тяжесть ихъ и, смотря по внутренней силѣ своей, успѣшно или не успѣшно старающ³йся ихъ сбросить. Нѣтъ! воспитан³е не подавило, а развило Кароля; во внутреннѣйшемъ существѣ его уже заключались зародыши всего того, что развернулось и принесло послѣ плоды свои, согрѣтое попечительностью матери. Любовь, вспыхнувшая въ нихъ съ страшною силою, продолжавшаяся съ страшною упорностью, но преобразила его. Какъ ни была она сильна, какъ ни переполняла она сердца его сладкимъ сознан³емъ взаимности, она не пролилась, какъ проливается обыкновенно изъ сердца счастливаго, на все его окружающее. Нѣтъ! онъ сжался, онъ уединился въ самого себя больше прежняго, и непр³язненнѣе, чѣмъ когда нибудь, сталъ встрѣчать все живое.
   Любовь не могла не только примирить, даже сблизить его съ дѣйствительностью, именно потому, что онъ полюбилъ собственно не то существо, которое было передъ нимъ, съ кровью и плотью, а идеалъ, который онъ вообразилъ въ немъ,- и полюбилъ его только потому, что настала пора полюбить. Это, можетъ быть, истор³я любви многихъ, если не каждаго. Любять обыкновенно не того, кого любятъ, а кого воображаютъ любить. Только Кароль не хотѣлъ или не могъ примириться съ разочарован³емъ и упорно продолжалъ обожать въ Лукрец³и свой идеалъ, который для другихъ исчезаетъ такъ скоро, оставляя по себѣ самую обыкновенную дѣйствительность.
   И кого же полюбилъ онъ? Кого окружилъ ореоломъ? Женщину, вся прошлая жизнь которой была для него досаднымъ опровержен³емъ его теор³й, женщину, почти д³аметрально противоположную ему по своей натурѣ, существо съ теплою сообщительност³ю сердца, съ умомъ, свободнымъ отъ всякихъ предубѣжден³й, съ духомъ дѣятельности, не боявшуюся соприкосновен³я съ людьми и ознакомившуюся съ жизн³ю не изъ апсетическихъ книгъ или отмеченныхъ поучен³й въ уединен³и безлюднаго кабинета, но въ дѣйствительныхъ сношен³яхъ съ живыми существами.
   Спросятъ, можетъ быть, какъ могла возникнуть любовь между двумя такими разновидными существами? Но любовь чувство непроизвольное, и возникновен³е ея не подлежитъ рѣшительно никакимъ законамъ. Какъ сказано, мы чаще всего любимъ, потому-что настала пора любить, а кого любимъ, это зависитъ отъ случая, потому-что всякаго или всякую видимъ тогда сквозь призму собственнаго воображен³я. Это-то и порождаетъ самыя трагическ³я коллиз³и въ человѣческой жизни.
   Только сила любви зависитъ отъ натуры человѣка, и понятно, почему Кароль, больной духомъ и тѣломъ, такъ внезапно, съ такимъ лихорадочнымъ жаромъ, съ такою судорожною цѣпкостью привязался къ Лукрец³и, которая сначала не подозрѣвала въ немъ даже и возможности любви къ ней, и на опасен³я, высказанныя Сальваторомъ, отвѣчала, что онъ бредитъ.
   Лукрец³я была права: князь Кароль и актриса Флор³ани были по натурѣ своей различны, какъ вода и огонь. Но не вѣря ни въ дѣйствительность, ни въ возможность любви, и разгоняя опасен³я Сальватора, бѣдная Лукрец³я не расчитывала именно на непроизвольность страсти и участ³е воображен³я. А въ такой натурѣ, какъ Кароль, оно не могло не играть страшно-значительной роли. Любовь къ Флор³ани, къ актрисѣ Флор³ани, къ той Флор³ани, какую знаемъ мы съ вами, читатель, вошла въ князя какъ чуждый его натурѣ элементъ; потому только, что любовь къ лицу, а не къ идеалу, требуетъ такихъ жертвъ и самоотвержен³я, которыя невозможны безъ общей любви къ человѣчеству. А этихъ то жертвъ и не могъ приносить Кароль; онъ былъ способенъ только къ самоотвержен³ю ради своихъ же идеаловъ, и въ пылу страсти хотѣлъ бы отрѣшить себя и Флор³ани отъ всего м³ра, не исключая и дѣтей ея. Это, въ свою очередь, было невозможно для Лукрец³и. Кароль самъ сдѣлался первою жертвою своего внутреннаго раздвоен³я. Никакая страсть не могла задушить въ немъ бѣса нетерпимости, а тѣмъ болѣе страсть къ такой женщинѣ.
   Лукрец³я нисколько не поняла Кароля, какъ она понимала самой себя. Она думала, что онъ любятъ собственно ее, она же воображала, что пора страсти для вся миновалась. Ей тоже суждено было обманываться всю жизнь. Кароль выводилъ все все себя и жилъ среди своихъ идеаловъ, непр³язненно-отталкивая все, что грозило разрушить его очарован³е. Лукрец³я жила въ м³рѣ дѣйствительномъ, воспринимая въ себя все съ слишкомъ большою довѣрчивостью, не стараясь проникать въ глубь вещей и принимая то, что кажется, на то, что есть. Только запоздалый опытъ открывалъ ей это разноглас³е, и тогда она разставалась съ обманчивымъ предметомъ завсегда. А Кароль, однажды облекши дѣйствительность оболочкою своего идеала, упорно видѣлъ въ ней не то, что есть, а то, что отражалось на ней изъ его идеальнаго м³ра, и никогда не рѣшался отстать отъ предмета, потому-что это значило бы призвать ничтожность своего внутренняго м³ра.
   Могутъ ли так³я натуры понимать другъ друга? Могутъ ли онѣ вообще, не будучи даже подъ вл³ян³емъ страсти, вѣрно понимать смыслъ обстоятельствъ и предвидѣть развязку отношен³й своихъ къ другимъ?
   Только Сальваторъ, которому не вѣрила Лукрец³я и котораго князь началъ уже отъ себя отталкивать, только онъ одинъ видѣлъ, чѣмъ кончится боготворен³е со стороны Кароля и материнская любовь, въ которой поклялась Флор³ани.
   Но и онъ, эта простая, свѣтлая и высокая въ любви своей душа,- и онъ не былъ равнодушенъ: онъ былъ свидѣтелемъ блаженства, которому самъ завидовалъ. Кароль на его мѣстѣ мучился бы и себя и другихъ, какъ тѣнь слѣдилъ бы за каждымъ шагомъ Лукрец³и, не давалъ бы покоя сопернику - и былъ бы въ состоян³и прожить всю жизнь досаднымъ гостемъ между двумя любовниками, любящ³й, но не любимый. Эгоизмъ никогда не позволилъ бы ему привести и малѣйшей жертвы.
   Не такъ поступилъ Сальваторъ. Онъ боролся тяжело, но вышелъ изъ борьбы побѣдителемъ. Онъ уѣхалъ въ Венец³ю и оставилъ любовниковъ вдвоемъ, къ великой радости Кароля. Чему же онъ обрадовался? Развѣ Сальваторъ мѣшалъ ему наслаждаться счастьемъ? Развѣ онъ докучалъ Лукрец³и? Развѣ онъ хмурился, вздыхалъ и молчалъ? разыгрывалъ смѣшную роль несчастнаго соперника? или мелочными интригами старался перебить дорогу Каролю? О, нѣтъ! Сальваторъ былъ для этого слишкомъ великодушенъ, слишкомъ человѣченъ; но присутств³е его, его бесѣда, не могли не сводить иногда Флор³ани съ того пьедестала, на который поставилъ ее Кароль и на которомъ она непремѣнно должна была оставаться, для того, чтобы онъ могъ любить ее и покланяться ей. Онъ боялся выйти изъ самообольщен³я, дрожалъ не за здан³е, а за святыню храма,- а святынею былъ для него идеалъ его.
   Кароль былъ счастливъ и спокоенъ цѣлый мѣсяцъ; ничье присутств³е не останавливало его полета въ мечтательный м³ръ, никто не угрожалъ столкнуть его при встрѣчѣ съ скользкаго неба. Но какъ ужасно пробудилась нетерпимость его при возвращен³и Сальватора! Въ восклицан³и Кароля: "Боже мой! мы не одни теперь! я погибъ! хоть умереть!" слышны уже всѣ его добровольныя мучен³я, весь адъ, въ который онъ увлечетъ за собою Флор³ани. Эта нетерпимость сдѣлалась корнемъ его ревнивыхъ подозрѣн³й.
   Ревность, самая мелкая ревность, дремавшая до сихъ поръ въ его сердцѣ, вдругъ пробудилась съ страшною силой, чтобы никогда больше не заснуть.
   Въ Каролѣ явилась потребность страдать и мучить, и онъ съ какимъ-то страстнымъ наслажден³емъ раздражалъ свои чувства произвольнымъ толкован³емъ каждаго слова, каждаго взгляда, каждой мелочи въ ежедненной жизни.
   Эта душевная болѣзнь была не только неизлечима, но еще съ каждымъ днемъ становилась сильнѣе, такъ что Лукрец³я принуждена была наконецъ поступать съ нимъ, какъ съ больнымъ ребенкомъ, и, отбросивши уважен³е къ самой себѣ (великая жертва любви!), оправдываться въ мелочахъ, изъ которыхъ князь выводилъ преступлен³я. Появлен³е Вандони довело болѣзнь Кароля до послѣдней степени.
   Но все это кипѣло внутри его, и только сотая, тысячная часть, противъ его воли, вырывалась наружу. Идеальный внутренн³й м³ръ его былъ разрушенъ, оскверненъ вмѣшательствомъ лицъ, ему непричастныхъ. Но онъ съ тѣмъ большимъ упорствомъ, съ фанатическою ненавистью отворачивался отъ нечестивыхъ и обращался къ своему идеалу. Могъ ли онъ не таить тревоги и волнен³й души своей.
   Флор³ани могла только догадываться, что въ немъ происходитъ; онъ высказывалъ свое состоян³е только неопредѣленными отвѣтами или болѣзненнымъ молчан³емъ.
   Наконецъ, когда она, потерявъ долготерпѣн³е, рѣшилась объясниться съ нимъ однажды завсегда и, вѣроятно, думала или образумить его, или сказать ему вѣчное прости, какъ говорила другимъ,- было уже поздно. Она сама уже пала тогда духомъ, измученная его и своею любовью, и не нашла въ себѣ довольно силъ настоять на своемъ, и довести отношен³я свои къ Каролю до яснаго результата.
   Такая ясность была всего противнѣе натурѣ Кароля. Онъ еще слушалъ Флор³ани, пока она жаловалась, упрекала, горевала. Но онъ прервалъ ее на первомъ словѣ, какъ только почувствовалъ, что она хочетъ говорить о дѣлѣ.
   Объяснен³е, къ которому, вѣроятно, долго собиралась она и отъ котораго ожидала, что оно выведетъ ихъ изъ этого напряженно-неопредѣленнаго отношен³я другъ къ другу, кончилось ничѣмъ,- и съ этой минуты приговоръ ея былъ подписанъ. Плодомъ разговора было только то, что Кароль привыкъ съ этого дня считать ревность вовсе не оскорбительною!
   Онъ никогда и ничѣмъ не былъ доволенъ. Если Флор³ани казалась веселою, онъ не понималъ или не хотѣлъ понять эту силу воли, съ которой она избавляла другихъ отъ зрѣлища своихъ страдан³й; онъ называлъ это, съ высоты своего аристократическаго достоинства, цыганскою безпечностью. Изъ того, что Флор³ани могла находить красоту въ цвѣткѣ, наслаждаться его ароматомъ, любоваться бабочкой, эгоистическая натура его выводила такое слѣдств³е: она все любитъ, слѣдовательно, она не любитъ меня.
   Кто дошелъ до такой логики, тотъ очевидно неизлечимъ. Это своего рода помѣшательство. Вспышки нѣжности, проявлявш³яся въ Каролѣ и въ этотъ пер³одъ его страсти, нельзя даже назвать свѣтлыми минутами помѣшаннаго. Падая на колѣни передъ Лукрец³е³, онъ обожалъ въ ней все тотъ же идеалъ, до котораго возвысилъ ее однажды; очевидность для него была уже безъ значен³я, какъ для помѣшаннаго, который въ лоскуткѣ бумаги видитъ золотую корону съ брильянтами.
   Сальваторъ это видѣлъ. Его свѣжая, простая, великодушная натура долго могла выносить гнетъ этихъ отношен³й, изъ любви къ Флор³ани и дружбѣ къ Каролю. Но и онъ, наконецъ, почувствовалъ, что кровь его начинаетъ портиться.
   Ужасъ Флор³ани, когда она узнала, что Сальваторъ хочетъ уѣхать, и что она должна остаться съ Каролемъ наединѣ, открыла Сальватору всю бездну ея несчаст³я.
   Онъ увидѣлъ, что для нея и для князя нѣтъ другаго спасен³я, какъ разойтись, но что сами они никогда на это не рѣшатся. Онъ рѣшался испытать послѣднее: стать среди несчастныхъ любовниковъ и развести ихъ насильно. На на требован³е его уѣхать съ нимъ, Кароль отвѣчалъ ему оскорбительнѣйшими подозрѣн³ями, а Флор³ани словами глубокой преданности судьбѣ своей,- и Сальваторъ бѣжалъ, сказавши ей: ...ты погибла!
   Тугъ собственно кончается романъ. Авторъ досказываетъ остальное вкратцѣ, изъ милости для любопытнаго читателя, а больше, можетъ быть, изъ сожалѣн³я.
   Когда исчезаетъ со сцены Сальваторъ, вы чувствуете, что передъ вами безвыходное поле страдан³й, страдан³й неисцѣлимыхъ никакими средствами, одна долгая, томительная агон³я. Не меньше десяти лѣтъ постояннаго мучен³я надо было, чтобы разрушить, наконецъ, мощную организац³ю Флор³ани, и достало ли бы у васъ сердца прочесть истор³ю этихъ десяти дѣть, день за днемъ?
   Страшно подумать, что чѣмъ совершеннѣе, чѣмъ больше приносятъ жертвъ любимому существу, тѣмъ меньше оно ихъ замѣчаетъ, тѣмъ меньше научается цѣнить ихъ, если сердце у него нѣсколько уже, и не можетъ носить въ себѣ гуманной любви ко всему, что зовется человѣкомъ,- ибо эти жертвы невозможны для того, или для той, кто только силенъ страстью, сосредоточенною на одномъ существѣ, и не понятны для того, въ комъ эта страсть стѣсняетъ и съуживаетъ идеи, словомъ, кто требуетъ всего для себя, нисколько не подозрѣвая, что этимъ онъ только разрываетъ любящее сердце пополамъ, а облитая кровью половина трепещетъ все таки за человѣчество и свои убѣжден³я.

А. КРОНЕБЕРГЪ.

"Отечественныя записки", No 1, 1847


Категория: Книги | Добавил: Ash (11.11.2012)
Просмотров: 626 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа