Ломоносов Михаил Васильевич - Е. Лебедев. Занимающийся рассвет

ажды Ломоносов заметил: "Музы не такие девки, которых завсегда изнасильничать можно. Оне кого захотят, того и полюбят". Неудивительно, что в XVIII веке Ломоносова ценили только как поэта, да еще автора "Риторики" и "Российской грамматики". Но уже в 1825 году Пушкин, как бы определяя на полтораста лет вперед иное отношение к Ломоносову, писал: "Жажда науки была сильнейшею страстью сей души, исполненной страстей" {Пушкин А. С. Собр. соч., т. 6, с. 12.}. Нынче, в исходе XX века, наивно было бы упрекать читателей в прохладном отношении к ломоносовской поэзии, если в том же 1825 году тот же Пушкин заметил: "...странно жаловаться, что светские люди не читают Ломоносова, и требовать, чтобы человек, умерший 70 лет тому назад, оставался и ныне любимцем публики. Как будто нужны для славы великого Ломоносова мелочные почести модного писателя!" {Там же, с. 13.}

  Кто же спорит: после Пушкина читать Ломоносова трудно. Между прочим, гораздо трудней, чем ломоносовских современников Вольтера и Гёте или других зарубежных поэтов еще более отдаленного времени, с которыми современный читатель может познакомиться в современных добротных переводах. Несмотря на то что мы сейчас смотрим на Ломоносова как на ученого по преимуществу, душа-то ломоносовская, все по тому же пушкинскому слову, была исполнена страстей. Для такой души обращение к поэзии было совершенно естественным, то есть и неизбежным и благотворным одновременно.