Маяковский Владимир Владимирович - Воспоминания о В. В. Маяковском

сква провожает Маяковского.

   Мы приезжаем раньше, чем прибывает процессия. Отряд конной милиции строится у ворот кладбища, на асфальтовой полосе, между могилами. Двойной ряд пеших милиционеров опоясывает приземистое здание крематория. Горожанин угрюмо говорит: "К большой свалке готовятся".

   ...Толпа рвется в ворота. Встают на дыбы, ржут, вертятся среди надгробий лошади, осипшие от крика милиционеры стреляют в воздух. С трудом оттесняют толпу к выходу.

   Людской волной я отброшена к стене крематория, сбоку крыльца. Я упала, ушибла ногу, разорвала чулок. В страхе прижавшись к парапету, стою с Олей Третьяковой и Наташей [Брюханенко]. Толпа оторвала нас от друзей, и мы не попали в крематорий.

   Толстый важный человек в кожаной куртке неторопливо следует по опустевшему асфальту. Поднявшись на ступени, он пытается пройти, величественным жестом отстраняя милиционера. Я узнаю Халатова³⁰.

   ...Халатов возглавлял Госиздат. Он неприязненно относился к Маяковскому. К двадцатилетнему юбилею Владимира Владимировича журнал "Печать и революция" в очередном номере на первой странице поместил портрет Маяковского, о чем редакция сообщила поэту, поздравляя его.

   Халатов распорядился вырвать портрет из всего тиража!

   Халатов славился тем, что никогда и нигде не снимал шапки - ни дома, ни на работе, ни в театре. Острили, что даже в ванне он сидит в шапке. Сейчас он в шапке направляется в крематорий.

   С наслаждением я вижу, как разъяренный милиционер срывает с его головы шапку и, схватив его за шиворот, пинками спускает с крыльца. Круглая каракулевая шапка катится по асфальту, и, качая тучным брюхом, мелкой рысцой бежит за ней бородатый, неопрятный человек с развевающимися кудельками.

   ...Наше отсутствие обнаружили, и Третьяков выбегает на поиски. Он помогает нам взобраться сбоку на парапет. Задыхаясь, бежим мы, держась друг за друга, и тяжелые двери крематория закрываются за нами.

   Сквозь торжественные звуки "Интернационала" до нас доносятся конское ржанье и гул толпы. Как в осажденной крепости, стоит жалкая кучка измученных людей и смотрит, как медленно опускается в ничто, в никуда все, что осталось от великолепного человека, от блистательной, короткой, так рано отгремевшей жизни.

   Все кончено...

   Открываются двери, и стоящие в цепи милиционеры снимают фуражки. В суровом молчании стоит в весенних сумерках громадная толпа с обнаженными головами.

   ...Уже темно, когда мы добираемся домой.

   В ярко освещенной комнате Васька деловито прыгает на одной ножке вокруг стола. Остановившись, спрашивает сочувственно:

   - Ну что, похоронили его?

   Вот когда, наконец, я кричу, плачу, бьюсь в рыданиях так, что сбегается весь дом [...]

  

  

   Шел декабрь 1935 года.

   Прошло пять с лишним лет после смерти Маяковского. Это были тяжелые для нас годы. Люди, которые при жизни ненавидели его, сидели на тех же местах, что и прежде, и как могли старались, чтобы исчезла сама память о поэте. Книги его не переиздавались. Полное собрание сочинений выходило очень медленно и в маленьком тираже. Статей о Маяковском не печатали, вечеров его памяти не устраивали, чтение его стихов с эстрады не поощрялось.

   Конечно, для всех, кто знал и любил Маяковского, все это было очень горько.

   Мы с трудом перебивались. Катанян с головой ушел в редактуру и изучение наследия Маяковского. Я перепечатывала материалы для Полного собрания. Почти все первое посмертное издание было перепечатано моими руками, на моей портативной машинке. И хотя мой труд оплачивался очень скудно, я никому бы не уступила этой чести.

   Последней каплей, переполнившей чашу, было распоряжение Наркомпроса об изъятий из учебников литературы на 1935 год поэм "Владимир Ильич Ленин" и "Хорошо!".

   Необходимо было что-то предпринять. И Лиля Юрьевна решила написать Сталину, в те годы больше никто не мог помочь.

   Письмо было написано.

   Вот оно:

   "После смерти Маяковского,- писала Л. Ю. Брик,- все дела, связанные с изданием его стихов и увековечением его памяти, сосредоточились у меня.

   У меня весь его архив, черновики, записные книжки, рукописи, все его вещи. Я редактирую его издания. Ко мне обращаются за материалами, сведениями, фотографиями.

   Я делаю все, что от меня зависит, для того, чтобы его стихи печатались, чтоб вещи сохранились и чтоб все растущий интерес к Маяковскому был хоть сколько-нибудь удовлетворен.

   А интерес к Маяковскому растет с каждым годом.

   Его стихи не только не устарели, но они сегодня абсолютно актуальны и являются сильнейшим революционным оружием.

   Прошло почти шесть лет со дня смерти Маяковского, и он еще никем не заменен и как был, так и остался крупнейшим поэтом революции. Но далеко не все это понимают. Скоро шесть лет со дня смерти, а Полное собрание сочинений вышло только наполовину, и то в количестве 10 000 экземпляров.

   Уже больше года ведутся разговоры об однотомнике. Материал давно сдан, а книга даже еще не набрана.

   Детские книги не переиздаются совсем.

   Книг Маяковского в магазинах нет. Купить их невозможно.

   После смерти Маяковского в постановлении правительства было предложено организовать кабинет Маяковского при Комакадемии, где должны были быть сосредоточены все материалы и рукописи. До сих пор этого кабинета нет.

   Материалы разбросаны. Часть находится в Московском Литературном музее, который ими абсолютно не интересуется. Это видно хотя бы из того, что в бюллетене музея имя Маяковского почти не упоминается.

   Года три тому назад райсовет Пролетарского района предложил мне восстановить последнюю квартиру Маяковского и при ней организовать районную библиотеку имени Маяковского.

   Через некоторое время мне сообщили, что Московский Совет отказал в деньгах, а деньги требовались очень небольшие.

   Домик маленький, деревянный, из четырех квартир (Таганка, Гендриков переулок, 15). Одна квартира Маяковского. В остальных должна была разместиться библиотека. Немногочисленных жильцов райсовет брался расселить.

   Квартира очень характерна для быта Маяковского. Простая, скромная, чистая.

   Каждый день домик может оказаться снесенным. Вместо того, чтобы через пять лет жалеть об этом и по кусочкам собирать предметы быта и рабочей обстановки великого поэта революции, не лучше ли восстановить все это, пока мы живы.

   Благодарны же мы за ту чернильницу, за тот стол и стул, которые нам показывают в домике Лермонтова в Пятигорске.

   Неоднократно поднимался разговор о переименовании Триумфальной площади в Москве и Надеждинской улицы в Ленинграде в площадь и улицу Маяковского, то и это не осуществлено.

   Это основное. Не говоря о ряде мелких фактов, как, например: по распоряжению Наркомпроса из учебников современной литературы на 1935 год выкинули поэмы "Ленин" и "Хорошо!". О них и не упоминается.

   Все это вместе взятое указывает на то, что наши учреждения не понимают огромного значения Маяковского - его агитационной роли, его революционной актуальности.

   Недооценивают тот исключительный интерес, который имеется к нему у комсомольской и советской молодежи.

   Поэтому его так мало и медленно печатают, вместо того, чтобы печатать его избранные стихи в сотнях тысяч экземпляров.

   Поэтому не заботятся о том, чтобы - пока они не затеряны - собрать все относящиеся к нему материалы.

   Не думают о том, чтобы сохранить память о нем для подрастающего поколения.

   Я одна не могу преодолеть эти бюрократические незаинтересованности и сопротивление - и после шести лет работы обращаюсь к Вам, так как не вижу иного способа реализовать огромное революционное наследие Маяковского.

   Мой адрес: Ленинград, ул. Рылеева 11, кв. 5.

   Телефоны: коммутатор Смольного, 35-39 и Некрасовская АТС 2-99-69".

   Мы все, т. е. все друзья, знали об этом письме. Написать письмо было нетрудно - трудно было доставить его адресату.

   Миллионы писем посылались в те годы Сталину. Прочитывались им единицы.

   Надеялись на помощь В. М. Примакова. Он командовал тогда Ленинградским военным округом и был непосредственно связан с секретариатом Сталина.

   В. Примаков был крупной фигурой. С ним считались. Усилия его увенчались успехом - Сталин прочел письмо и написал свою резолюцию прямо на письме. В тот же день письмо было доставлено Ежову, который тогда работал в ЦК.

   Лиля Юрьевна и Примаков жили в Ленинграде. Ей позвонили из ЦК, чтобы она немедленно выехала в Москву, но Лиля в тот вечер была в театре, вернулась поздно, все поезда уже ушли, и она выехала на следующий день.

   В день приезда утром она позвонила нам и сказала, чтобы мы ехали на Спасопесковский, что есть новости. Мы поняли, что речь шла о письме.

   Примчавшись на Спасопесковский, мы застали там Жемчужных, Осю, Наташу, Леву Гринкруга. Лиля была у Ежова.

   Ждали мы довольно долго. Волновались ужасно.

   Лиля приехала на машине ЦК. Взволнованная, розовая, запыхавшаяся, она влетела в переднюю. Мы окружили ее. Тут же в передней, не раздеваясь, она прочла резолюцию Сталина, которую ей дали списать. Вот эта резолюция:

   "Тов. Ежов, очень прошу вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям - преступление. Жалобы Брик, по-моему, правильны. Свяжитесь с ней (с Брик) или вызовите ее в Москву. Привлеките к делу Таль и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, все, что упущено нами. Если моя помощь понадобится - я готов. Привет! И. Сталин"³¹.

   Мы были просто потрясены. Такого полного свершения наших надежд и желаний мы не ждали. Мы орали, обнимались, целовали Лилю, бесновались.

   По словам Лили, Ежов был сама любезность. Он предложил немедленно разработать план мероприятий, необходимых для скорейшего проведения в жизнь всего, что она считает нужным. Ей была открыта зеленая улица.

   Те немногие одиночки, которые в те годы самоотверженно занимались творчеством Маяковского, оказались заваленными работой. Статьи и исследования, которые до того возвращались с кислыми улыбочками, лежавшие без движения годы, теперь печатали нарасхват. Катанян не успевал писать, я - перепечатывать и развозить рукописи по редакциям.

   Так началось посмертное признание Маяковского" (ф. 2577, новое поступление).

  

   Мы надеемся, что были правы, призвав сюда тех, кто искренне рассказал о Маяковском.

  

  

   ¹ Номера, где жили студенты консерватории и Училища живописи, ваяния и зодчества.

   ² В ЦГАЛИ хранится экземпляр "Облака в штанах" с дарственной надписью Маяковского: "Другу по кафе милому Климову нежно - Маяковский" (ф. 336, оп. 5, ед. хр. 49, л. 33). Дарственные надписи на книгах "Человек", "Облако в штанах" (1918) были сделаны Маяковским также Л. Ю. Брик, Г. Б. Городецкому, А. М. Горькому, Н. И. Кульбину, Г. А. Сидорову, Б. В. Шувалову и др.

   ³ О кастете, который постоянно носил в те годы Маяковский, см.: Встречи с прошлым. Вып. 6. М., 1988. С. 147.

   ⁴ Пьеса "Баба-Яга" принадлежит композитору А. К. Лядову, а не Прокофьеву, как ошибочно сказано в воспоминаниях Климова. Можно предполагать, что Прокофьев играл наиболее часто им в то время исполняемую свою пьесу "Наваждение" (см. также: Каменский В. В. Путь энтузиаста. М., 1931. С. 257-258). Свидетельством расположения Маяковского к С. С. Прокофьеву является запись Маяковского в альбоме Прокофьева; "От Вас,//которые влюбленностью мокли,//от которых в столетия слеза//лилась,//уйду я,// Солнце моноклем//Вставлю в широко растопыренный//глаз! (Облако в штанах) Москва. 22 марта 1918 г. Москва, Кафе поэтов" (ЦГАЛИ, ф. 1929, оп. 1, ед. хр. 1050, л. 19).

   ⁵ Юрин вводит новую, третью, аудиторию выступления Маяковского. До сих пор было известно, что в начале 1926 года Маяковский выступал в Тифлисе дважды и оба раза в Театре Руставели - с докладами "Мое открытие Америки" (26 февраля) и "Лицо литературы СССР" (1 марта).

   ⁶ Маяковский вступил в РАПП 6 февраля 1930 г. В своем заявлении от 3 февраля он написал: "В осуществление лозунга консолидации всех сил пролетарской литературы прошу меня принять в РАПП [...]" (Полн. собр. соч. М., 1961. Т. 13. С. 134). 8 февраля на страницах "Вечерней Москвы" один из руководителей РАПП А. Фадеев писал: "В смысле своих политических взглядов он (Маяковский) доказал свою близость к пролетариату. Это, однако, не значит, что мы принимаем Маяковского со всем его теоретическим багажом. Мы будем принимать его в той мере, в какой он будет от этого багажа отказываться".

   ⁷ 14-я строфа из стихотворения "Домой" после первых прижизненных публикаций на долгое время из этого стихотворения была изъята; ее, вероятно, и имела в виду Г. Д. Катанян:

   Я хочу

   быть понят моей страной,

   а не буду понят,-

                   что ж,

   по родной стране

   пройду стороной,

   как проходит

             косой дождь.

  

   ⁸ Из пролога трагедии "Владимир Маяковский".

   ⁹ Сема с Клавой - С. И. и К. К. Кирсановы.

   ¹⁰ Женя - Е. Г. Соколова, жена кинорежиссера В. Л. Жемчужного.

   ¹¹ Среди перечисленных гостей - художник Н. Ф. Денисовский; поэт П. В. Незнамов; художница, жена А. М. Родченко - В. Ф. Степанова; актриса МХАТ, жена М. М. Яншина В. В. Полонская; подруга Маяковского, издательский работник Н. А. Брюханенко.

   ¹² Дочь художника Д. П. Штеренберга, В. Д. Штеренберг.

   ¹³ Пастернак Б. Л. Владимир Маяковский. "Простое как мычание". (Рецензия)//Литературная Россия. 1965. 19 марта.

   ¹⁴ Первое издание: Сестра моя жизнь. Лето 1917 года. М.: Изд. З. И. Гржебина. 1922.

   ¹⁵ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 179.

   ¹⁶ См.: Цветаева М. И. Эпос и лирика современной России.

   ¹⁷ См.: личный архив В. В. Катаняна.

   ¹⁸ Посвящение Маяковскому см.: Литературное наследство. Т. 93. С. 685. Сохранилось два варианта посвящения Маяковскому, написанных Пастернаком,- для Г. О. Винокура и для Г. В. Бебутова. В автобиографический очерк "Люди и положения" Пастернак включил две строфы этого стихотворения.

   ¹⁹ В журнале "Леф" (1923. No 1) в отделе "Практика" опубликована статья "Наша словесная работа", написанная Маяковским совместно с О. М. Бриком.

   ²⁰ Выступая на диспуте "Леф или блеф?" 23 марта 1927 г., Маяковский сказал, что Пастернак "написал революционную вещь "Шмидт" - на этой вещи учиться надо. Это тоже завоевания Лефа" (Полн. собр. соч. Т. 12. С. 343). Однако в очерке "Люди и положения" Пастернак писал, что Маяковский "не любил "Девятьсот пятого года" и "Лейтенанта Шмидта" и писание их считал ошибкою".

   ²¹ См. статьи В. П. Полонского "Леф или блеф" (Известия. 1927. 25 и 27 февр.) и "Критические заметки. Блеф продолжается" (Новый мир. 1927. No 5. С. 147-167).

   ²² Однако в статье "Блеф продолжается" Полонский писал: "Я не хочу сказать, будто Маяковский - Хлестаков русской поэзии. Это было бы чудовищной недооценкой поэтической роли, сыгранной Маяковским. Я нисколько ее не преуменьшаю, она была велика. "Облако в штанах" оставило большой и неизгладимый след на развитии молодой русской поэзии [...]. Я предлагаю лишь отделить в поэзии Маяковского то, что есть в ней лучшего и настоящего, от "маяковщины", т. е. от всех тех отвратительных и смешных богемских черт, о которых говорил выше (Новый мир. 1927. No 5. С. 154).

   ²³ Письмо Маяковского Н. Ф. Чужаку 22 января 1923 г. см.: Маяковский В. В. Полн. собр. соч. Т. 13. 1969. С. 60-61.

   ²⁴ См.: Пастернак Б. Л. Люди и положения.

   ²⁵ О. М. Брик купил в букинистическом магазине одновременно с названной поэмой "Хорошо!" 5-й том Собрания сочинений Маяковского с дарственной надписью: "Дорогому Боре Вол 20 декабря 1927 г." По мнению В. А. Катаняна, последняя цитированная надпись могла быть адресована и не Пастернаку (например, Борису Кушнеру), в отношении первой у автора воспоминаний сомнений не было - книга подарена только Пастернаку. Но сам Борис Леонидович в разговоре с В. А. Катаняном в 1958 г. отрицал, что получал когда-нибудь эту книгу. А может быть, действительно Маяковский послал ее Пастернаку через кого-то и этот "кто-то" подарок не передал? А может быть, дарственная надпись обращена не к Пастернаку, а к кому-то еще, например к Борису Арватову?

   ²⁶ Ф. 379, оп. 1, ед. хр. 24, л. 2 об.

   ²⁷ По словам Л. Ю. Брик, она вернула Татьяне Яковлевой все ее письма к Маяковскому. Письма Э. Джонс (Елизаветы Петровны Зиберт) и М. Денисовой-Щаденко поступили в ЦГАЛИ (ф. 2577, новое поступление). Рукопись пьесы Маяковского "Клоп" была подарена Маяковским Т. А. Яковлевой в 1929 г. с надписью на титульном листе: "Танику - Волище". В настоящее время рукопись хранится в домашнем архиве И. Г. Эренбурга. В ЦГАЛИ - фотокопия титульного листа (ф. 336, оп. 5, ед. хр. 79, л. 105).

   ²⁸ Паша - домработница в квартире Бриков и Маяковского.

   ²⁹ Приведем для сравнения запись В. А. Катаняна: "Уже на Донской улице, недалеко от крематория, я добрался до серой "реношки", но Лили Юрьевны и Осипа Максимовича в ней не было, и Гамазин [шофер Маяковского] ничего о них не знал. Остаток пути я шел, держась за ее крыло, и был втолкнут вместе с машиной в ворота крематория [...]. Лиля Юрьевна и Осип Максимович проделали весь путь пешком..." (ф. 2577, новое поступление).

   ³⁰ А. Б. Халатов был назначен председателем комиссии по организации похорон Маяковского.

   ³¹ Н. И. Ежов, впоследствии нарком внутренних дел, был в 1935 г. секретарем ЦК ВКП(б). Б. М. Таль - заведующий Отделом печати ЦК ВКП(б), Л. З. Мехлис - кандидат в члены ЦК ВКП(б), член редакции "Правды", впоследствии - начальник Главпура РККА. В передовой статье "Правды" от 5 декабря 1935 г., автором которой, очевидно, был Мехлис, без указания на источник были процитированы ставшие широко известными две фразы из резолюции Сталина: "Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям - преступление".

   Музей и библиотека В. В. Маяковского в Москве, в б. Гендриковом пер. (ныне пер. Маяковского) были открыты в 1937 г. Триумфальная пл. в Москве и Надеждинская ул. в Ленинграде были переименованы в площадь и улицу Маяковского в 1935 г. Постановлением Совнаркома СССР от 1935 г. труды Маяковского были признаны государственным достоянием.