Михайлов Михаил Ларионович - Последняя книга Виктора Гюго

тойным более широкого развития. Читателю от этого, разумеется, не легче. Может быть, оттого, что трудно в подобном сюжете чем-нибудь воодушевиться, поэт рассказывает вяло, с сухими, непоэтическими подробностями, и наводит то зевоту, до досаду. Кажется, будто он назло вам старается сделать из одной строки двадцать строк, из одной страницы двадцать страниц. Вы готовы даже заподозрить автора, что поэма вышла так длинна вследствие тех нелитературных соображений, которые превращают в руках у книгопродавцев один том в два и три тома. Это книгопродавческое искусство - из короткого делать длинное - усвоено многими французскими писателями (англичане очень метко называют это book-making, книгоделие); но, признаемся, нам очень грустно видеть даже и тень этого искусства у такого уважаемого нами писателя, как Виктор Гюго. Не больше как на коротенькую балладу содержания и в "Эвирадне", второй поэме из цикла "Странствующие рыцари". Это история, напоминающая отчасти Ратклиф. Дело в том, что император Сигизмунд и король Владислав хотят погубить маркграфиню лаузицкую Матильду, для этого переодеваются, едут с нею в загородный замок, там ужинают в зале, где вокруг расставлены лошади и на них брони покойных предков маркграфини, и для лучшего исполнения своего намерения дают ей каких-то сонных капель. Матильда засыпает, и собеседники несут ее к подземелью, чтоб бросить ее на глубокое дно пропасти, где она может разбиться вдребезги. Но в эту минуту одна из броней оживляется, сходит с коня, подходит к злодеям и вместо маркграфини бросает их самих в пропасть, убив предварительно Владислава и пофехтовав им как легкою саблей с Сигизмундом. Объяснение этого сверхъестественного явления очень просто; оно нисколько не таинственнее "Таинств Удольфского замка". Эвирадн, один из странствующих рыцарей, этих, по выражению Гюго, могучих друзей угнетенных, слабых, узнав об умысле на Матильду, забрался в замок, снял с одной из лошадей старую броню и сел на лошадь сам... Вот и все. И это рассказывается даже не на сорока, а уж на шестидесяти страницах. Нигде не мелькает во всех этих монотонных александрийских стихах и искры поэзии. Только раз прорвалось в двух-трех строках то благородное негодование, которое заставляет нас так высоко ценить "Les Chatiments"; но тотчас же и погасло.

   Мы решительно не понимаем, что в этих двух длинных пьесах есть характеристического, чтобы дать им место в проектированной Виктором Гюго поэтической истории человечества. Гюго, кажется, смутно чувствовал это сам, так же как непомерную длину этих рассказов, и постарался пояснить их значение в предисловии, а также и извиниться в их слишком широких размерах. Он говорит, что, когда будут изданы все части его громадной эпопеи, эти эпизоды не будут в них казаться чересчур длинными. Самое значение их объясняет он так: "Похищения власти играют такую роль в создании королевств в средние века, и вступление на престол связывалось со столькими преступлениями, что автору казалось необходимым представить их в главных трех видах в трех драмах". Из этих трех драм о двух мы уже сказали; третья ("La Confiance du marquis Fabrice" {"Доверчивость маркиза Фабриция" (франц.).}) относится к циклу "Италия" и ничем не лучше историй Эвирадна и маленького галисийского короля. Неужто для таких, к несчастию, столь обычных происшествий нужно было изобретать такую сказочную, такую фантастическую обстановку? Любая средневековая хроника могла бы дать поэту и более реальные черты и более поэтические картины.

   Стихотворения под рубрикой "Восточные троны", которыми оканчивается первый том, представляют в высшей степени жалкое и ничтожное явление. В них заметно какое-то детство как в изобретении, так и в самой форме. Судите сами. В одной пьесе десять сфинксов, поддерживающих трон египетского царя Зим-Зизими, его же чаша и светильник произносят поочередно по монологу, напоминая счастливому владыке, что, несмотря на его счастье, он будет жить не вечно и непременно умрет, как все смертные. Все эти монологи, часто занимающие целую страницу, развивают свою тему так: "Царица Никотриса жила, казалась богиней, а умерла! Кир или Камбиз жили, казались богами, а умерли!" - в более или менее цветистых, в более или менее длинных стихах, с реторикой ужасной. Последний монолог произносит подсвечник (у Виктора Гюго вообще страсть заставлять говорить в своих поэмах, как в баснях, всякую всячину); Зим-Зизими, рассердившись, сшибает светильник.

  

   La lampe s'eteignit. Alors la Nuit entra;

   Et Zim se trouva seul avec elle; la salle,

   Comrae en une fumee obscure et colossale,

   S'effaca; Zim tremblait, sans gardes, sans soutiens;

   La Nuit lui prit la main dans l'ombre, et lui dit: "Viens".

  

   To есть: "Лампа погасла. Тогда вошла Ночь; и Зим остался с нею наедине; чертог померк, словно в мрачном и колоссальном дыму; Зим трепетал, без стражи, без помощи; Ночь взяла его во тьме за руку и сказала ему: "Пойдем!"

   Другая пьеса, столь же напыщенная, еще страннее по содержанию. Она называется "Султан Мурад" и рассказывает сначала бесчисленные злодейства этого тирана, а потом единственный пример его милосердия: что он отогнал мух от раны недорезанного поросенка около лавки мясника. До сих пор дело идет еще туда-сюда; но вот что умилительнее всего. Являются весы правосудия, и перед ними дела Мурада. Вся земля, обагренная кровью, заваленная трупами, свидетельствует о его злодействах, и только один голос раздается в его защиту - голос поросенка. В одной чаше весов поместили мир, в другой поросенка, и поросенок перетянул.

  

   Dans un plateau le monde et le pourceau dans l'autre.

   Du cote du pourceau la balance pencha.

  

   И все это повествуется наисерьезнейшим тоном; тем смешнее, разумеется, читателю, и нам оставалось бы похвалить автора, если б он имел ввиду сочинить шуточную песню или пародию для какого-нибудь веселого журнальчика вроде "Figaro", "Charivari" и т. п. Но задача у Виктора Гюго была, как вы знаете, не такая ничтожная. Он взялся за то, на что не хватило бы Гомера.

   Утомительно было бы следить за Виктором Гюго до конца по всем поэмам, аллегориям и фантазиям его книги. Мы рассмотрели довольно подробно содержание первого тома и на нем остановим свое изложение. Нам пришлось бы рассказать только сюжеты двух-трех столь же изысканных повестей, как и те, о коих говорилось выше в нашей статье; но ничего нового не нашлось бы у нас сказать об общем впечатлении, разве только, что дальнейшие повествования еще менее характеристичны для заданной себе автором цели, чем те, о которых уже говорено.

   С некоторой надеждой останавливаешься на отделе, посвященном нашему времени ("Maintenant"); но и тут надежда эта обманута. Что скажет нам о нашем времени рассказ или, лучше сказать, басня о том, как дети безжалостно тиранили жабу, а осел, проходя мимо, обошел ее, чтобы не наступить на нее и не раздавить? Картин революции, обещанных в предисловии, в самой книге нет; движение к реформе общественных, а с ними и семейных отношений, которому так сочувствует поэт-изгнанник, также не нашло отголоска в "Легенде веков". Аллегорическое изображение гибели старого мира в виде парохода Левиафана и возникновение нового в виде аэростата холодно и ни в одной строке не проникнуто одушевлением, с которым мы привыкли встречаться у Виктора Гюго, когда он строит свои отдаленные благородные утопии.

   Вообще вся книга, как уже видел читатель из нашего беглого обзора, кажется нам совершенно неудачной - неудачной по выбору предмета, неудачной и по исполнению. Виктор Гюго взялся, во-первых, не за свое дело: он решительно не эпический поэт, по крайней мере в стихах. Обработай он в прозе такие сюжеты, как "Эвирадн", как "Маркиз Фабриций", мы имели бы, может быть, нестройные в целом, но прекрасные в частностях и рисующие век произведения вроде "Notre Dame de Paris"; {"Собор парижской богоматери" (франц.)} но в стихотворной форме эпическое содержание всегда расплывается и подчас, можно сказать, улетучивается у Виктора Гюго. Во-вторых, как было уж сказано, он взялся за дело не по силам ему и вообще как поэту.

   Мы не приписываем неудачи последней книги Гюго упадку в нем таланта; нет, мы думаем, что он еще не совсем, как говорит сам в посвящении, вырванное с корнем дерево, от которого нечего ждать, кроме мертвых листьев. В нем течет еще живая струя любви к родине, и стоит ему начать высказывать эту любовь без всяких мировых затей, он превратится опять в истинного, благородного и высокого поэта и подарит нас свежими и юными песнями. Таких именно песен ждем мы от него и сожалеем, что он тратит свои еще бодрые силы на продолжение такого странного, неудачного и, скажем даже, несовременного труда, как "Легенда веков", к которой в pendant {в дополнение (франц.).} должны явиться еще две такие же части с громкими, но именно оттого и мало обещающими названиями: "La Fin de Satan" и "Dieu" {"Конец Сатаны" и "Бог" (франц.).}.

  

  

  

   Добролюбов, ПСС - Н. А. Добролюбов, Полное собрание сочинений в 6 томах, М. 1934-1941.

   Лемке - М. К. Лемке, Политические процессы в России 1860-х годов, М.-П. 1923.

   ОЗ - журнал "Отечественные записки".

   РБ - журнал "Русское богатство".

   PC - журнал "Русское слово".

   РСт - журнал "Русская старина".

   С - журнал "Современник".

   Чернышевский, ПСС - Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений в 15 томах, М. 1939-1950.

   Шелгунов - Н. В. Шелгунов, Воспоминания, М.-П. 1923.

  

   Комментарии к статьям составили: М. И. Дикман (вводная замету "Последняя книга Виктора Гюго", "Горькая судьбина". Драма А. Писемского"), Ю. Д. Левин (вводная заметка, "Шиллер в переводе русских писателей", "Фауст". Трагедия Гете. Перевод Н. Грекова", "Юмор и поэзия в Англии. Томас Гуд", "Лондонские заметки") и П. С. Рейфман ("Старые книги. Путешествие по старой русской библиотеке", "Художественная выставка в Петербурге", "Кобзарь" Тараса Шевченка", "Г-н Геннади, исправляющий Пушкина", "Стихотворения А. Н. Плещеева", "Парижские письма", "Женщины, их воспитание и значение в семье и обществе", "Из Берлина").

  

  

   Печатается по PC, 1860, No 1.

   Статья Михайлова была первой попыткой в русской демократической критике выяснить подлинное значение Гюго-поэта.

   Михайлов перевел несколько стихотворений Гюго в 1847-1848 гг. (см. т. I наст. изд.). Пребывание во Франции в 1858 г. помогло ему глубже понять и оценить поэзию Гюго, достигшую в эти годы своего расцвета. После переворота Луи Бонапарта (2 декабря 1851 г.) Гюго, по словам Герцена, "встал во весь рост"; когда сопротивление республиканцев было окончательно сломлено, поэт покинул родину и в изгнании начал непримиримую борьбу против режима произвола и порабощения, воцарившегося во Франции. Частью этой борьбы явилась его литературная деятельность.

   Облик французского поэта-изгнанника, страстного патриота, борца за свободу и демократию, социальная героика его произведений, пафос служения народу, пронизывающий его творчество, не могли не произвести большого впечатления на Михайлова, вступавшего в эти годы на путь революционной борьбы. В "Парижских письмах" он цитирует стихи Гюго как образец французской гражданской поэзии.

   Отмечая в рецензии неприемлемость для себя романтической поэтики Гюго, Михайлов стремится подчеркнуть, что в его поэзии он считает ценным: "благородный энтузиазм", то есть героический революционный дух, демократичность, общечеловеческий характер выраженных в ней мыслей и чувств, огромную силу социального воздействия. В то же время Михайлов использует творчество Гюго для пропаганды поэзии, тесно связанной с политической жизнью своего времени, утверждает необходимость единства личности поэта и его творчества, его слов и его дела.

   "Легенды веков" - грандиозный цикл эпических поэм, которые, по идее Гюго, должны изображать всю жизнь человечества от сотворения Евы до страшного суда (I серия - 1859, II - 1877, III - 1883). В этом цикле особенно сказались слабые стороны политического и философского мировоззрения поэта: идеализм, отвлеченный гуманизм, абстрактность политических идеалов и т. п.; всемирная история представлена поэтом здесь как извечная борьба добра со злом, доказывающая бессилие зла перед добром и благость провидения.

   Михайлов справедливо видит в оторванности замысла "Легенды веков" от живых и насущных интересов жизни, конкретных политических и социальных вопросов основную причину неудачи этого произведения. Высказанная им уверенность, что Гюго обретет прежнюю поэтическую силу, когда обратится непосредственно к жизни своей родины, к современности, оправдалась: на события франко-прусской войны и Парижской коммуны Гюго откликнулся сборником страстных политических стихотворений "Страшный год" ("L'annee terrible", 1872).

  

   Стр. 74. Перистиль - окружающая здание крытая галерея, образуемая рядом колонн и стеною здания.

   Стр. 75. ...отразился век... - Строки из "Евгения Онегина" Пушкина (гл. VII, строфа XXII).

   ...эпопея Данта...- Имеется в виду "Божественная комедия" Данте (см. прим. к стр. 49).

   "Песнь о Нибелунгах" - германский средневековый эпос.

   Сказания Фердауси.- Имеется в виду эпическая поэма таджикско-персидского поэта Фирдоуси Абуль Касима (934 - ок. 1020) "Шахнаме".

   Рапсодии Гомера.- Имеются в виду эпические поэмы Гомера (см. прим. к стр. 50) "Илиада" и "Одиссея".

   Бесконечные поэмы Индии.- Имеется в виду древнеиндийский эпос "Махабхарата", "Рамаяна".

   Стр. 76. ...как дьяк, в приказах поседелый...- строки из "Бориса Годунова" Пушкина, сцена "Ночь. Келья в Чудовом монастыре", монолог Григория.

   ..."правдивых сказаний"...- "Борис Годунов", та же сцена, монолог Пимена.

   Стр. 77. ...чего бы желать в настоящую минуту Франции? - Во Франции в этот период господствовал реакционный режим Наполеона III.

   ...реформация, государственный переворот во Франции...- Имеются в виду антифеодальное движение XVI в. в Западной Европе, вылившееся в форму "реформации" - религиозной борьбы против католической церкви - опоры феодализма, и французская революция 1789 г.

   Первая книга стихотворений, изданная им с тех пор...- Имеется в виду сборник гражданской лирики "Возмездие" ("Les Chatiments", 1853). Стихи этого сборника, страстно обличающие декабрьский переворот, превративший французскую республику в империю Наполеона III, явились одним из высших достижений революционного романтизма. По свидетельству Н. К. Крупской, их "охотно читал" В. И. Ленин (Н. К. Крупская, Что нравилось Ильичу из художественной литературы. Сб. "В. И. Ленин о литературе и искусстве", М. 1957, стр. 554).

   Стр. 78. "Созерцания" (1856) - сборник стихотворений 1830-1856 гг., представляющий своеобразную лирическую автобиографию - дневник поэта.

   "Восточные мотивы" - сборник стихотворений Гюго (1829), посвященных национально-освободительной борьбе греческого народа. Экзотика, красочность и рельефность образов сделали этот сборник манифестом новой романтической поэзии.

   "Осенние листья" - сборник стихотворений (1831), куда вошли, по словам Гюго, "стихи о родной семье, о домашнем очаге, о семейной жизни".

   Стр. 82. Анакреон (VI - нач. V в. до н. э.) - древнегреческий лирик. (Переводы Михайлова из Анакреона см. в т. I наст. изд.) Ювенал - см. прим. к стр. 19.

   Стр. 83. ..."Народ рабский, оно делает тебя свободным...- Стихотворение Гюго "Искусство и народ" ("L'art et le peuple"), сборник "Возмездие".

   ...напрасно некоторые обвиняют поэта в изменчивости убеждений... - Идейная эволюция Гюго от монархических взглядов к республиканизму и мелкобуржуазному утопическому социализму служила объектом многочисленных нападок враждебных ему критиков и писателей как при его жизни, так и посмертно. Спустя почти сто лет после Михайлова с защитой Гюго от подобных обвинений выступил французский поэт-коммунист Луи Арагон: "Ни с чем не сравнимое величие Виктора Гюго заключается именно в том, в чем упрекают его всякие Дюма-сыны, всякие Леоны Доде, всякие "Крапуйо", всякие "Канар Аншене" и шарлатаны безыдейной поэзии,- заявил он в своей статье "Гюго - поэт-реалист",- оно заключается в том, что Гюго постоянно менялся, не из корысти, но в силу поразительной способности внимать голосу истории и голосу народа, делающего историю, в силу необычайно острого восприятия исторических процессов..." (Л. Арагон, Литература и искусство, М. 1957, стр. 20.)

   Без меня, книга, пойдешь ты в город! - Слова из книги "Скорби" (кн. 1, элегия 1, строка 1) Публия Овидия Назона, римского поэта (43 г. до н. э. - 17 г. н. э.), сосланного в 8 г. н. э. императором Августом на берег Черного моря. В далеком изгнании им были написаны полные тоски по родине элегии (книги "Скорби" и "Послания с Понта").

   Стр. 85. Мильтон Джон (1608-1674) - английский поэт, активный участник английской, революции XVII в., автор эпической поэмы

   "Потерянный рай" (1660-е гг.) на библейский сюжет о грехопадении Адама и Евы.

   Пан - бог природы (грен, миф.).

   Грации - богини красоты и радости (римск. миф.).

   Оры - богини порядка в природе, чередования времен года (греч. миф.).

   Стр. 86. Скиния - походная церковь (библ.).

   Кивот завета - ларец, где должны были храниться скрижали с начертанными на них заповедями, которые бог дал еврейскому народу (библ.).

   Стр. 88. Круммахер Фридрих-Адольф (1767-1845) - немецкий дидактический писатель, профессор богословия.

   Стр. 89. Чего не чувствуешь... - Гете, "Фауст", ч. 1, сц. 1, "Ночь", слова Фауста к его ученику Вагнеру.

   Стр. 90. ...об Андрокловом льве...- Гюго использовал рассказ из "Аттических ночей" Авла Геллия (см. прим. к стр. 19) о рабе Андрокле, бежавшем от своего господина в пустыню и встретившем там хромого льва. Андрокл вынул из лапы льва занозу. Спустя три года оба они были пойманы и перевезены в Рим. Беглый раб был брошен в цирке на растерзание льву, но тот стал к нему ласкаться: это оказался тот самый лев, с которым Андрокл подружился в пустыне.

   Стр. 91. Если я не сумею смягчить...- Вергилий (см. прим. к стр. 24), "Энеида", песня VII, строка 312.

   Песнь о Роланде - французский героический эпос XII в.

   ...легенды Теннисона о графине Годиве...- Имеется в виду стихотворение "Годива" ("Godiva") английского поэта Альфреда Теннисона (1809-1892). Это стихотворение переведено Михайловым (см. т. I наст. изд.).

   Стр. 92. ...небольшой баллады во вкусе баллад Уланда...- Людвиг Уланд (см. прим. к стр. 73) в своих балладах обращался преимущественно к средневековью как к эпохе героических личностей и славных подвигов. Он заимствовал сюжеты и образы для своих баллад из народных преданий и песен, христианских легенд.

   Стр. 93. Ратклиф (Радклиф) Анна (1764-1823) - английская писательница, автор готических романов "тайн и ужасов".

   "Таинства Удольфского замка" (или "Удольфские тайны", 1794) - наиболее популярный роман Радклиф. Для романов Радклиф характерны благополучные развязки, в которых все фантастические и таинственные явления получают рациональное объяснение.

   Стр. 95. "Figaro", "Charivari" - парижские сатирические журналы, основанные в 1825 и 1832 гг.

   Левиафан - огромное морское животное (библ.). Здесь: название гигантского для своего времени парохода, построенного в Англии (см. стр. 316-317).