Морозов Михаил Михайлович - О динамике созданных Шекспиром образов

сседающей на облаках, которая видит печаль мою до дна?" (III, 5, 198). Велика и ее сила. Когда кормилица предлагает ей выйти за Париса и она остается совсем одинокой в своем родном доме, в ее обращенных к кормилице проклятиях мы чувствуем еще небывалую в ней мощь: "Древнее проклятие! Злобный дьявол!", и т. д. (III, 6, 235). Этот монолог она заканчивает словами: "У меня хватит силы умереть". И мы верим Джульетте. Она готова бороться не на жизнь, а на смерть. Так ив келье отцаЛоренцо, где она дает волю своему отчаянию, - "Без надежды, без исцеления, без помощи!" (IV, 1, 45), - она говорит о том, что скорее бросится с башни, чем выйдет за Париса (IV, 1, 77).

  Она ведет тяжелую борьбу. Она сдерживает (с огромным трудом) свой гнев перед Парисом. Она - конечно, с большим трудом - притворяется перед родителями, что готова повиноваться им. Кульминационным моментом этой борьбы является та сцена, в которой она выпивает данное ей отцом Лоренцо снадобье. Хотя она в первую минуту легко решилась на этот шаг, схватилась за этот пузырек с жидкостью, как утопающий хватается за соломинку, и просила отца Лоренцо "не говорить о страхе" (IV, 1, 121), теперь ей приходится бороться со страхом, охватившим все ее существо. Быть может, монах дал ей яду? Или вдруг она проснется в склепе до того, как придет Ромео, - одна среди мертвецов? Но любовь к Ромео, превозмогает страх: "Ромео, я иду! Пью за тебя" (IV, 3, 59).

  Она просыпается в склепе какой-то новой, очень взрослой, зрелой, серьезной. Она хорошо помнит, где она находится и почему она здесь. Когда отец Лоренцо уговаривает ее бежать из мрачного склепа, она просто отвечает: "Уходи, я остаюсь". Она обращается к мертвому Ромео без возгласов и слез, но с нежной и спокойной лаской, как обращаются к любимому ребенку. Без жалоб и колебаний она закалывается кинжалом, потому что нет другого выхода.

  Мы видели, что Ромео вырос в ходе действия. Но Джульетта все же переросла его. Недаром Шекспир, назвавший свою трагедию "Ромео и Джульетта", заканчивает ее следующими словами: "Никогда не бывало повести более печальной, чем повесть о Джульетте и ее Ромео", ставя имя Джульетты на первое место.

  

  

  

  

  * * *

  "Побольше, чем родственник, и поменьше, чем родной сын", - говорит Гамлет (I, 2, 65) в ответ на слова короля, назвавшего его родственником (cousin) и сыном. Эти слова различно толкуются комментаторами. Но во всяком .случае ясно, что Гамлет чем-то недоволен. Чем же? На это, возможно, дает ответ следующая реплика. "Почему же над тобой вечно висят тучи?" - спрашивает король. На что Гамлет отвечает: "Это не так, милорд: я под слишком ярким солнцем". Из многочисленных толкований этой фразы остановимся на двух наиболее, с нашей точки зрения, убедительных. Во-первых, Гамлет каламбурит на созвучии слов "son - сын и sun - солнце". "Вы хватили через край, назвав меня сыном", - говорит Гамлет. Если так, Гамлет недоволен тем, что король называет себя его "отцом", то есть Гамлет прежде всего скорбит о смерти отца и гневается на Гертруду за слишком поспешный брак. Так объясняет дело сама Гертруда. Она говорит Клавдио, что она не сомневается в причине "расстройства" Гамлета: по ее словам, это "смерть его отца и наш слишком поспешный брак" (II, 2, 55). Во-вторых, фраза Гамлета, как понимает ее Довер Вильсон, может быть намеком на ходячую в ту эпоху поговорку: "Из благословенного богом уголка да на теплое солнышко"* что соответствовало по значению русской поговорке: "Остаться без кола и двора". В таком случае, Гамлет недоволен тем, что его обошли в правах на престол. "Вы лишили меня отцовского наследства", - говорит Гамлет королю. Так объясняет дело Клавдий, который все время боится Гамлета как опасного соперника, как законного наследника престола. Да и сам Гамлет называет Клавдия вором, который украл корону (III, 4, 100). Вполне возможно, что в ответе Гамлета содержатся оба значения.

  Есть и другая причина недовольства Гамлета. В той же сцене его глубоко возмущает произнесенное королевой слово "казаться". Он взволнованно говорит о том, что "казание" ему неведомо, ему ведомо лишь то, что есть (I, 1, 76 и дальше). Его возмущают "те одежды печали", под которыми нет ничего и которыми ограничился столь кратковременный придворный траур по его отце.

  Из слов Офелии мы знаем, что Гамлет обладает "внешностью придворного, владеет речью, как ученый, мечом - как воин" (III, 1, 160); он, по словам Офелии, - "зеркало моды", он - "тот, которому подражают все, соблюдающие моду" (в том же монологе Офелии). Из этих слов мы можем заключить, что некогда, при жизни отца, Гамлет был баловнем, щеголем. Это, так сказать, предистория Гамлета. Но вот он попал в университет, где читал, думал, беседовал и где подружился - и это, конечно, не случайная деталь - с бедным студентом Горацио. Вернувшись в королевский дворец на похороны отца, он застал веселую свадьбу, увидал лишь для приличия надетые "одежды печали". Его поразила перемена, происшедшая вокруг; об этом он скажет впоследствии: "Те, которые говорили о нем (Клавдии) с гримасой презрения - пока жив был мой отец, - теперь платят двадцать, сорок, пятьдесят, сто дукатов за его портрет в миниатюре" (II, 2, 390). И все это "казание", то есть фальшь, лицемерие, впервые так близко наблюденные им, до глубины души возмущают его.

  Такова основная причина недовольства Гамлета. О том, что это именно так, говорит следующий монолог. Сама окружающая действительность вызывает в нем отвращение. "Фу! - восклицает он, - это неполотый сад, который растет в семя" (I, 2, 135). И поспешность матери, которая, не осушив слез, уже снова вышла замуж, и похотливый образ Клавдия, которого он сравнивает с сатиром, - лишь выражения общего бедствия. Гамлет по-юношески волнуется, по-юношески эмоционален, по-юношески, придя в отчаяние, готов наложить на себя руки. И если бы не запрет религии (I, 2, 131), он бы, возможно, так и поступил.

  Итак, перед нами очень молодой Гамлет. О молодости Гамлета говорит не только то, что он - студент университета. Тут возможны текстологические споры. Слова "fellow-student", как Гамлет называет Горацио (I, 2, 177), можно понять и как "студент-товарищ" и как "коллега-ученый" (во всех других случаях Шекспир употребляет слово student в значении "ученый", а не "студент"). Гамлет, - можно, казалось бы, заключить отсюда, - ученый, работающий в университете, а не обязательно студент. Точно так же, когда Горацио говорит о "молодом Гамлете" (I, 1, 170), он, быть может, этим эпитетом хочет лишь отличить его от "старого Гамлета", то есть покойного короля. И все же в тексте есть несомненные доказательства молодости и даже юности Гамлета. Лаэрт сравнивает любовь Гамлета с "фиалкой, расцветшей в пору ранней юности природы" (I, 3, 7). "Пока растет этот храм..." - говорит Лаэрт (I, 3, 12), под храмом разумея тело, из чего можно заключить, что Гамлет еще растет физически. Да и сами стихи, которые Гамлет послал Офелии (II, 2, 117), говорят о молодости. И, наконец, Призрак говорит о "молодой крови Гамлета" (I, 5, 16) и называет его "благородным юношей" (I, 5, 38). Перед нами юноша - негодующий, взволнованный, возмущенный впервые в жизни наблюденными им неправдой, притворством, ложью. И ничего нет удивительного в том, что Полоний объяснил все дело безумием от любви, свойственным "молодой породе" (II, 1, 116). Полоний вспоминает, что сам в юности доходил до "крайности" благодаря любви (II, 2, 193). Он не знает, что Гамлет узнал об ужасном преступлении, что он поражен словами Призрака, потрясшими и перевернувшими все его существо.

  Замечательно, что Гамлет при своем следующем появлении (II, 2) говорит прозой. Тут уже совсем другой ритм, чем вначале. Если вначале Гамлет весь рвется наружу, здесь он скрытен, он ушел в себя и говорит намеками и недомолвками. Он называет Полония "продавцом рыбы" (II, 2, 174), употребляя слово, которое на языке харчевен означало "торговец живым товаром". Полоний, намекает Гамлет, готов торговать дочерью. "Ибо, если (даже) солнце, будучи богом, лобзающим падаль, порождает червей в дохлой собаке", - начинает Гамлет (II ,2, 183) и не договаривает: так и прекрасная Офелия может породить зло, соприкасаясь с грязью придворной Жизни.

  Это уже не вспышки юного негодования и гнева. Это горькие размышления. И еще больше этой горечи приносит встреча с Розенкранцем и Гильденстерном. Друзья, близкие с детства, товарищи по университету, оказались предателями. Эту горечь Гамлет изливает в монологе, в котором рассказывает о том, что "потерял всю свою веселость" (И, 2, 314).

  "Какое создание человек! - восклицает Гамлет. - Как благороден разумом! Как бесконечен по способностям!.. Красота мира! Образец всего живущего!" Свое восхваление человеку Гамлет неожиданно заканчивает замечанием, что "человек не радует" его.

  Замечательный русский актер прошлого века М. Т. Иванов-Козельский (1850-1898) удивительно просто и вместе с тем проникновенно глубоко мизансценировал это место. Гамлет, в мыслях своих созерцая идеал человека, восхваляет его. И вдруг взгляд его падает на Розенкранца и Гильденстерна. Нет, человек не радует Гамлета!

  Раздвоенность между мечтой и действительностью сближает Гамлета с утопистами той эпохи. Сам Гамлет не сознает этой раздвоенности, не сознает причины своей скорби. К уже цитированным словам о том, что он потерял "всю свою веселость", Гамлет добавляет: "Я сам не знаю почему".

  Как бы из "царства мечты" появляются приезжие актеры. В этой сфере, сфере "мечты", Гамлет чувствует себя легко и свободно. Он спокойно, умно и обстоятельно рассуждает с актерами о какой-то пьесе (вероятно, "Дидоне, царице Карфагенской" Марло). Но монолог актера вызывает в душе Гамлета острое чувство той раздвоенности, о которой мы уже говорили. Актер, отдавшись "вымыслу, мечте о страсти" (II, 2, 586), рыдает о Гекубе, - почему же он, Гамлет, не проявляет в действительности такой же страстности? И, не находя ответа, Гамлет ругает себя за бездействие. Тут возникает какой-то новый образ Гамлета - смущенного, мятущегося, недовольного собой. И он уже не кажется таким молодым (не случайно, быть может, здесь упоминается о бороде Гамлета, II, 2, 608). Перед нами какой-то бледный человек с трясущимися руками, спрашивающий, уже не черт ли подшутил над ним, пользуясь его слабостью и меланхолией (II, 2, 638), то есть привычкой видеть все в мрачном свете.

  .И к Гамлету снова возвращается мысль о самоубийстве. Но возвращается она к созревшему человеку. Если монолог во второй сцене первого акта, который "летел на запятых", был выражением эмоции, криком души, монолог "Быть или не быть" является размышлением вслух. Вместо восклицаний мы здесь находим такие, например, обороты: "Благороднее ли..." "Уснуть, - может быть, видеть сны..." "Вот причина, которая создает...", и т. д. Это - язык рассуждений. Вместо сада, заросшего плевелами, мы здесь находим более конкретное, уточненное перечисление зол: "неправда угнетателя, презрение гордеца, боль презренной любви, проволочка в судах, наглость чиновников..." Гамлет созрел, вырос. Это уже не молодой человек. Он весь отдался размышлению. Гипертрофия мысли покрывает "бледным цветом" "врожденную решимость". Гамлет как бы ушел от жизни, стал, так сказать, аскетом мысли.

  Гамлета ожидает новый и тяжелый удар. Офелия невольно оказывается в стане врагов Гамлета. Когда Гамлет задает Офелии вопрос: "Где ваш отец?" (III, 1, 135), он, конечно, знает, что Полоний находится поблизости. Он знает, что ответ Офелии: "Он дома, милорд" - является неправдой. Иначе нельзя объяснить, почему Гамлет вдруг так зло говорит о Полонии. Да из самих его слов: "Пусть запрут его, чтобы он нигде, кроме как у себя дома, не валял дурака" (III, 1, 136) - видно, что он знает, что Полоний подслушивает его разговор с Офелией. Иначе также нельзя объяснить, почему Гамлет вдруг обрушивается на Офелию, которую он только что просил помянуть его грехи в молитвах, почему он начинает упрекать ее за притворство, лицемерие (слово "paintings", - III, 1, 150, - значит не только "белила и румяна", но таит скрытый смысл: "личина"). Если даже Офелия - пускай невольно - оказалась в стане врагов, то в жизни ничего уже для Гамлета не осталось. Он пришел к полному отрицанию жизни: "Иди в монастырь!"

  Справедливо было замечено, что Гамлет является перед нами в каждой последующей сцене не таким, каким мы его ожидали увидеть. После объяснения с Офелией мы ждем появления мрачного, измученного человека. На самом же деле появляется спокойный Гамлет, умно рассуждающий с актерами об искусстве. Он в своей сфере, в сфере искусства - "мечты", мысли. Он теперь беседует не об одной только пьесе, как раньше, но утверждает самые принципиальные основы искусства. В конце концов искусство - последняя оставшаяся для Гамлета связь с жизнью. Новая, большая радость для Гамлета в том, что он нашел в искусстве оружие для борьбы. Чтобы быть оружием, искусство должно стать действенным, близким к жизни; оно должно стать "зеркалом природы" (III, 2, 24). В этих словах Гамлета правильно видели декларацию об искусстве самого Шекспира. Близость Гамлета к Шекспиру и ко многим другим гуманистам той эпохи здесь особенно очевидна. Шекспир тоже мог бороться пером.

  И вот мы видим радостно возбужденного предстоящей борьбой Гамлета. В его ответах появились смелость и решительность. Он в присутствии всего собравшегося двора дерзит королю, издевается над Полонием, небрежно отвечает Гертруде и больно язвит Офелию, измену которой он не может позабыть. Пьеса об убийстве Гонзаго кончается торжеством Гамлета. Король разоблачен, он попался в ту "мышеловку", которую подготовил ему Гамлет. И, ликуя, Гамлет-победитель произносит стихи, в которых сравнивает себя с играющей ланью, а короля - с раненым оленем (III, 2, 287). И тут следуют замечательные слова, на которые недостаточно было обращено внимания. Гамлет говорит, что, если судьба окажется ему враждебной, он станет актером (III, 2, 291). Он действительно человек искусства, - не обязательно замечательный актер (как не был замечательным актером и Шекспир: лучшей ролью последнего, по словам его первого биографа, Роу, был Призрак в "Гамлете"), - но человек искусства и мысли, человек, который, пользуясь его же словами, лишь "метафорически" может создавать "мышеловки" (III, 2, 250) и лишь в "метафорической" области оказывается победителем. В этой области мы чувствуем огромную силу Гамлета. Недаром кем-то из шекспироведов было замечено, что из всех героев Шекспира один лишь Гамлет мог написать его произведения.

  Но как только Гамлет опять сталкивается с действительностью, он оказывается бессильным. Он не убивает короля за молитвой потому, что начинает рассуждать в ту минуту, когда нельзя было рассуждать. Все его упреки матери оказываются попусту растраченными: сейчас же после этой сцены Гертруда появляется опять вместе с Клавдием и называет его своим "добрым господином" (IV, 1, 5). Правда, Гамлет убивает Полония, но он убивает его в состоянии аффекта, приняв его за короля. Недаром королева называет этот поступок "необдуманно стремительным" - rash (III, 4, 27). Эти переходы от рассуждения к аффекту становятся отныне типичными для Гамлета.

  В монологе четвертой сцены четвертого акта Гамлет опять корит себя за бездействие. Некоторые комментаторы видят в этом монологе переломный момент, после которого черты решительности начинают будто бы преобладать у Гамлета. Но при этом не замечают того, что Гамлет кончает свой монолог словами: "О, отныне и впредь да будут кровавыми мои мысли!" (IV, 4, 65). Гамлет говорит "мысли", а не "действия". Для того и нужно было здесь Шекспиру рассказать о походе Фортинбраса, чтобы противопоставить действие без мысли - мысли без действия.

  О решительности, действенности Гамлета в последующих событиях нужно говорить с большой осторожностью. Его действия носят характер аффекта, о чем мы уже говорили. Он первый вскочил на корабль пиратов и оказался их пленником, - бессмысленный, отчаянный поступок. Правда, он хитро и ловко послал на казнь Розенкранца и Гильденстерна. Но и здесь он действовал под влиянием минуты. Об этом он сам впоследствии рассказывает Горацио: "Стремительно, - и да будет благословенна стремительность; мы должны помнить, что иногда хорошо нам служит необдуманность, между тем как наши глубоко продуманные замыслы терпят неудачу" (V, 2, 6). И дальше: "Прежде чем я успел произнести пролог моему мозгу, он уж начал работать" (V, 2, 30).

  Гамлет появляется на кладбище. Он печален. Мы чувствуем, что развязка приближается. Он вспоминает детство (Йорик). Мысль о том, что смерть уравнивает всех людей, является теперь его доминирующей темой. Перед нами много перечувствовавший и перестрадавший человек. И мы нисколько не удивлены, когда заключаем из слов могильщика, что Гамлету уже тридцать лет. И это тот самый Гамлет, которого мы видели в начале трагедии совсем молодым, впервые влюбленным! Сколько же времени длится трагедия? С точки зрения "астрономического" времени - месяца два. Но с точки зрения "драматического" времени, которое одно только и имело значение для Шекспира, прошло много лет тяжелых переживаний и размышлений. Шекспир со спокойной совестью жертвовал "астрономическим" временем, не считался с ним. Все дело в том, что он "оком души" увидел Гамлета на кладбище уже совсем не таким молодым, как в начале трагедии. Точно так же в финале, в сцене поединка, он увидел Гамлета, любовь которого (всего два месяца назад по "астрономическому" исчислению!) Лаэрт сравнивал с весенней фиалкой и которого Офелия назвала "розой прекрасного государства", толстым, обрюзгшим страдающим одышкой человеком. "Он толст и одышлив", - говорит о нем королева (V, 2, 300).

  Наряду с огромной глубиной и сложностью созданий Шекспира есть что-то наивное и детское в этом несоответствии астрономического времени с временем драматическим, - есть что-то перекликающееся с непосредственностью народного творчества. Совсем как в рассказе Вячеслава Шишкова: "А вот теперь тунгусу Ниле тридцать пять. А весна придет - может, двадцать будет, почем знать... Может, пятнадцать..." (В. Шишков, "Черный час").

  Достаточно сравнить первый взволнованный, пылкий, юношеский монолог Гамлета с теми сдержанными, медлительными, спокойными словами, с которыми он обращается к Лаэрту перед поединком (V, 2, 240), чтобы понять, какой огромный путь пройден Гамлетом. В минуту аффекта - последняя вспышка! - он убивает Клавдия. Теперь все враги его уничтожены. Но мир попрежнему полон Клавдиями, Розенкранцами, Гильденстернами, Полониями. Действительность попрежнему остается "нестройным миром" (V, 2, 362). Но тут падает луч света. Гамлет просит Горацио "рассказать повесть о нем" (V, 2, 363). Взор умирающего Гамлета как бы уходит в будущее. Гамлет не умирает пессимистом.

  

  

  

  

  * * *

  Мы рассмотрели эволюцию нескольких из созданных Шекспиром образов. Данный нами анализ показывает, насколько опасно рисовать статические портреты шекспировских действующих лиц. Тут необходим метод динамического описания, иными словами - рассмотрение созданных Шекспиром лиц в ходе развития действия. "Обстоятельства развивают перед зрителем их разнообразные и многосторонние характеры", - еще раз напомним эти слова Пушкина.

  

  

  

  

  

  

  

  ПРИМЕЧАНИЯ

  

  

  

  

  

  

  Печатается впервые, по рукописи 1947 г.

  К стр. 169. Мысль М. М. Морозова о том, что Джульетте ведом голос родовой мести, дискуссионна. Ничто в роли Джульетты не указывает на то, чтобы она в какой-то мере разделяла чувство фамильной вражды. То же самое касается и Ромео.