Морозов Николай Александрович - В. А. Твардовская. Николай Морозов в конце пути: наука против насилия

   В. А. Твардовская "Николай Морозов в конце пути: наука против насилия"

  

   Date: 19 июля 2009

   Изд: "Миротворчество в России: Церковь, политики, мыслители", М., Наука, 2003.

   OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)

  

  

   Николай Александрович Морозов прочно вошел в нашу литературу как "революционер и ученый" или "ученый-революционер". Бывший народоволец, шлиссельбургский узник, в общей сложности проведший в заточении 28 лет, он всегда характеризовался как несгибаемый борец, революционную волю которого не смогла сломить и тюрьма. Внимание писавших о Морозове, как правило, сосредоточено было на его участии в революционном движении и на его тюремных мытарствах. Жизнь бывшего народовольца по выходе из заключения оставалась малоизвестной: больше интересовались его научной деятельностью того времени. Но и в специальных трудах, посвященных научным увлечениям и открытиям Морозова, его неизменно определяли как революционера; наглядный пример - книга "Николай Александрович Морозов - ученый энциклопедист" (М., 1982).

   Между тем Морозов в 1870 - начале 1880-х гг. и Морозов в XX в. - совсем разные личности по мировоззрению и общественной позиции. Себя Николай Александрович в последнюю пору жизни называл "эволюционером". Думается, произошедшее самоизменение в бывшем народовольце, проповеднике террора представляет немалый интерес, поскольку произошло естественно и органично, без внешнего принуждения, явившись результатом глубокой и серьезной работы мысли ученого. Но, чтобы понять итоги этой работы, стоит обратиться к началу его жизненного пути, во многом типичному для разночинской молодежи пореформенной России.

   Николай Александрович Морозов родился 7 июля (25 июня) 1854 г. в родовом имении своего отца Борок Ярославской губернии. Он был сыном богатого помещика Петра Алексеевича Щепочкина и его крепостной крестьянки Анны Васильевны Морозовой. Брак их не был узаконен. Анна Васильевна, получив вольную, была приписана к сословию мещан. В официальных документах - вплоть до Октябрьской революции - Николай

  

   404

  

   Александрович значился "незаконнорожденным сыном дворянина", мещанином г. Мологи. Он получил фамилию матери и ее сословную принадлежность.

   В рядах революционеров Николай оказался, не кончив 5-го класса гимназии. И, хотя в гимназию (во 2-й класс) он поступил достаточно поздно (до 14 лет получал домашнее образование), признать зрелым его выбор пути вряд ли возможно. У юноши, которому едва исполнилось 20 лет, не было сколько-нибудь серьезного жизненного опыта. Смутное недовольство окружающим миром более было связано с порядками в гимназии, где классицизм свел почти на нет преподавание естествознания, которым в духе времени увлекался Морозов. Он вспоминал, как в знак протеста против засилия мертвых языков, после экзаменов сжигал с одноклассниками учебники по латыни и греческому.

   Гимназист Морозов зачитывался русской литературой с ее сочувствием ко всем униженным и оскорбленным - он и сам себя ощущал таким по социальному статусу. Любовь к русской классике - Пушкину, Лермонтову, Гоголю - он унаследовал от матери, начитанностью и образованностью выделявшейся в среде провинциального дворянства. В юношеские годы любимым поэтом Морозова стал Некрасов. "Иди на бой за честь отчизны, // За убежденья, за любовь. // ...Иди и гибни безупречно. // Умрешь не даром: // Дело прочно, // Когда под ним струится кровь". Эти некрасовские строки молодой Морозов читал как призыв, обращенный лично к нему. Увлекался он и произведениями Шиллера с их тираноборческими мотивами.

   В этот период становления личности, порывов ее к добру и справедливости, он встретил людей, вступивших в борьбу с существующими порядками за всеобщее благо. Восхищенный новыми товарищами, влюбленный в хозяйку конспиративной квартиры Олимпиаду Алексееву, Николай Морозов решил идти с ними одним путем. Решение это далось не без определенного насилия над собой. Если одна часть его души уже неудержимо устремилась навстречу новой жизни, с ее бурями и невзгодами, то другой мучительно трудно оказалось оторваться от занятий любимыми науками. Естествознанием, геологией, минералогией, ботаникой гимназист Морозов увлекался самозабвенно. К 5-му классу он уже не только познакомился с работами Чернышевского, Добролюбова, Писарева, но и проштудировал Ч. Дарвина, М. Фарадея, К. Фохта, Э. Геккеля. В 1871/72 гг. стал вольнослуша-

  

   405

  

   телем Московского университета. Его находки в каменоломнях Подмосковья поступили в Музей минералогии и зоологии Московского университета, профессора которого не сомневались в научном будущем даровитого гимназиста. Но именно потому, что занятия наукой представлялись ему самым счастливым вариантом человеческой судьбы, Морозов сомневался в своем праве заниматься ею, когда его товарищи отдают силы борьбе за освобождение народа.

   Вступление в революционное движение не кончившего курс гимназиста для того времени не было чем-то экстраординарным, являя собой особую примету русской пореформенной жизни. Ее отобразил Ф. М. Достоевский, выведя в последнем романе гимназиста-социалиста Колю Красоткина, негодующего на несправедливость окружающего мира, мечтающего переделать человечество "по новому штату".

   Коля Морозов, предаваясь мечтам о всеобщем равенстве и счастье, столь же неясно представлял, как именно с этой целью должно быть устроено общество. Но, разделяя убеждения своих новых товарищей, уже не сомневался, что путь к ней лежит только через революцию.

   Могучая волна движения разночинской молодежи подхватила Морозова и унесла в деревню. Участие в "хождении в народ" еще больше революционизировало его. Как и товарищи по кружку "чайковцев", он стал свидетелем того, что на любые попытки сближения с народом власть отвечала репрессиями. Арестам подверглись не только пропагандисты, но и те, кто шел в деревню ближе узнать крестьянство, помочь ему, работая рядом сельским писарем, врачом, учителем, агрономом. Позднее в стихах он отобразил, "как в смятеньи подняли тревогу // Слуги мрака, оков и цепей // И покровом терновых ветвей // Застилали дорогу к народу".

   Дальнейшему развитию Морозова как революционера содействовало пребывание в Швейцарии: в 1874 г. он был направлен "чайковцами" в редакцию газеты "Работник", издававшуюся в бакунистском духе. Здесь, в среде революционеров-эмигрантов, Николай Александрович знакомится с приверженцами самых разных направлений в народничестве. Столь различные по пониманию пути предстоящих преобразований, их средств и сил, бакунисты, лавристы, якобинцы (сторонники Ткачева) одинаково не мыслили перехода к новому социальному строю иначе, чем

  

   406

  

   с помощью революционного насилия, совершаемого народом или интеллигентским меньшинством, - путем заговора.

   На молодого Морозова сильное впечатление произвел Петр Никитич Ткачев: незаурядностью своих взглядов, их новизной и резкой несхожестью со многими общенародническими представлениями. Ткачев в ту пору продолжал развивать свои идеи об относительности нравственности, высказанные еще в его публицистике 60-х гг. Считавший себя последователем К. Маркса, Ткачев доказывал жадно внимавшему Морозову, что "не нравственные доктрины, не критическая мысль делают историю". Душу ее, "нерв общественной жизни", составляют "экономические интересы"¹. В Женеве Николай Александрович вступает в местную секцию Интернационала - бакунистской ориентации. С воодушевлением распевает вместе со всеми на ее заседаниях "Карманьолу": "Хотим свободы всех людей! // Довольно нищеты, насилий и вражды! // Хотим мы равенства людей! // В канаву всех попов, в конюшню всех богов!" И, как другие революционеры-интернационалисты, не замечает непоследовательности и противоречивости революционного гимна. Его мысль не останавливается на том, что протест против насилия сопровождается призывом к насилию же. Его чувство справедливости не задето тем, что лозунг равенства и свободы "всех людей" относится вовсе не ко всем: в новом обществе некоторым уготовано место в канаве.

   По возвращении в Россию в марте 1875 г., еще на границе Морозов был арестован. Три года, проведенные в тюрьме, как и процесс 193-х участников "хождения в народ", по которому он судился, продолжили его революционное развитие. И хотя в заключении Николай Александрович увлеченно занимается самообразованием, совершенствуясь в иностранных языках, сочиняет стихи, читает серьезную научную литературу, главный итог этих трех тюремных лет - постижение "науки ненависти".

   "Долгий поединок между правительством и революционной партией", как определял процесс 193-х Г. В. Плеханов, кончился не в пользу правительства. Революционным и социалистическим идеям власть, как всегда, смогла противопоставить лишь насилие. Загубленные жизни, сломанные судьбы товарищей, их стра-

  

   ¹ Ткачев П. Н. Избранные сочинения на социально-политические темы в 5-ти томах. М, 1933. Т. 3. С. 217. Статья впервые опубликована в журнале "Дело". 1875. N 9, 12.

  

   407

  

   дания в заточении переполняли Морозова ненавистью к самодержавию. Он уже в тюрьме ощутил новые - боевые - настроения в среде своих единомышленников, жаждавших отомстить за товарищей, схватиться с властью не на жизнь, а на смерть за "человеческие права". Сам Морозов эти стремления вполне разделял и по выходе на волю - в феврале 1878 г. - оказался в числе сторонников нового курса борьбы - тех, кто все более осознавал необходимость завоевания гражданских прав.

   В стране закипало всеобщее недовольство. Резкое ухудшение жизни трудовых низов, связанное с русско-турецкой войной 1877-1878 гг., вызвало стачки в Петербурге. В крестьянстве широко распространялись слухи о переделе земли, о прирезке к наделу. До Морозова и его соратников, снова отправившихся в народ - в Саратовскую губернию, доносилось эхо первых террористических актов - покушений на местных властей и шпионов в Киеве, Харькове, Одессе, где начал действовать южный Исполнительный комитет. Печать, скреплявшая выпущенные им прокламации, изображала скрещенные пистолет, кинжал и топор. Огромное впечатление на революционную среду и на общество произвело оправдание судом присяжных В. И. Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Трепова: оно по-своему убеждало в эффективности начатого террора.

   Морозов, всей душой рвавшийся в гущу городских событий, недолго усидел в деревне. В августе 1878 г. он появился в Петербурге и сразу же был принят в организацию "Земля и воля", ставившую целью подготовку народной революции. Террор признавался одним из способов дезорганизации существующего строя.

   Морозов (вместе с С. М. Кравчинским и Д. А. Клеменцем) входит в редакцию газеты "Земля и воля". Убежденный, что с властью стоит говорить только с позиций силы, а существующее общественное устройство можно преобразовать лишь насильственным путем, Николай Александрович пытается пропагандировать в "Земле и воле" террор как главную форму революционного действия, но встречает сопротивление многих влиятельных землевольцев. Оно усиливается с приходом в редакцию Г. В. Плеханова. "Террористическому энтузиазму" Морозова и его множившимся сторонникам Плеханов противопоставлял бакунистские идеи крестьянской революции, отвергающей политические задачи как самостоятельные. Спор внутри революционной организации, при всей его остроте и принципиальности, шел не

  

   408

  

   только о стратегии борьбы, но и о наиболее целесообразных формах насилия по отношению к существующей власти. В обстановке нараставшего революционного кризиса аполитичная, полуанархистская программа уже не могла иметь успеха. Поскольку разногласия Плеханова и Морозова затрудняли выпуск газеты, к ней было создано хроникальное прибавление - "Листок "Земли и воли"", редактором которого сделали Морозова. Здесь он был более самостоятелен, хотя в определенном смысле и довольно ограничен целевой установкой "Листка" как хроники текущих событий движения.

   Если "Земля и воля" писала о террористических покушениях с одобрением и удовлетворением, не делая при этом обобщающих выводов о роли и месте террора в развернувшейся борьбе, то "Листок" стал поистине апологией террора. Морозов пропагандировал взгляд на террор не только как на орудие мести и самозащиты: в "Листке" утверждалась способность террора дезорганизовать власть и возможность агитационного воздействия этой формы борьбы на народ. Пафос "Листка" - в нравственном оправдании террора. По убеждению Морозова, выполняя функции мести и самозащиты, террор уже позволяет революционерам подняться на ту "нравственную высоту, которая необходима деятелю свободы для того, чтобы увлечь массы"². Подводя итог возможностям этой формы революционного насилия, Морозов выдвигает свой программный тезис, утверждая террор как "одно из главных средств борьбы с деспотизмом": "Политическое убийство - это осуществление революции в настоящем"³.

   "Листок "Земли и воли"" прославляет первых террористов как истинных героев своего времени, подлинных борцов с самодержавным произволом. Имея в виду отнюдь не однозначное отношение к террористам в обществе, Морозов замечал: "Когда страсти улягутся, когда дела предстанут в настоящем свете, перед этими людьми будут преклоняться, их будут считать за святых"⁴.

   В "Листке" в полной мере отразилась та черта молодого поколения пореформенной России, которую подметил Ф. М. Достоевский: "жажда скорого подвига". Не терпеливая работа на "родной ниве", к которой призывал писатель, а готовность к самопожертвованию во имя угнетенного народа привлекала пере-

  

   ² Революционная журналистика семидесятых годов. Ростов н/Дону, б. г. С. 282-283.

   ³ Там же. С. 283.

   ⁴ Там же. С. 283-284.

  

   409

  

   довую молодежь. "Трудно жить и бороться за волю, // Но легко за нее умирать", - писал Морозов в тюрьме. "Выступление с оружием в руках, нападения там и сям, повсюду, насильственное освобождение товарищей, попавших в руки правительства, как нельзя более соответствовали его (Морозова. - В. Т.) пылкой натуре и давнишним мечтам о "геройских подвигах", - вспоминала о товарище по борьбе В. Н. Фигнер. Сам проповедник партизанской войны с правительством, подорвавший в тюрьме здоровье, производил странное впечатление даже в революционной среде, ко всему привычной: худой и бледный, но весь обвешанный оружием, он напоминал "молодое деревце, возросшее вдали от свежего воздуха"⁵.

   "Воробушек", "Воробей" - подпольные клички Морозова. Влюбчивый, привязчивый, верный в дружбе, он был ценим товарищами за доброту и отзывчивость. Смог ли бы он поднять руку на человека, осуществляя свои программные установки? В. И. Засулич признавалась на суде, что ей это было сделать не легко. Трудно было и ближайшему другу Морозова С. М. Кравчинскому: несколько раз, при самых благоприятных условиях для покушения на шефа жандармов Н. В. Мезенцева, он не смог приступить к осуществлению запланированного землевольцами "политического убийства". Наконец, 2 августа 1878 г. заставил себя совершить эту порученную ему организацией акцию, преодолевая сильное внутреннее сопротивление.

   В упомянутых тюремных стихах Морозова, где он признается, что ему легче умереть за волю, чем бороться за нее, внутренний мир этого революционера предстает иначе, чем в его публицистике. Поэзия Морозова показывает, что и ему были не чужды вопросы, вставшие перед многими из тех, кто не принимал существующего порядка. В романе Достоевского "Братья Карамазовы", печатавшемся на рубеже 1870-1880-х гг., их ставит Алеша перед Иваном - "деловым социалистом", по определению автора: "Неужели имеет право всякий человек решать, смотря на остальных людей, кто из них достоин жить и кто более достоин?"⁶

   В "Листке "Земли и воли"" революционер Морозов зовет к террору "без страха и сомненья", не только утверждая его неиз-

  

   ⁵ Фигнер В. Н. "Земля и воля" // Российский государственный архив литературы и искусства. Ф. 1185 (В. Н. Фигнер). Оп. 1. Д. 147; Любатович О. С. Далекое и недавнее // Былое. 1906. N 5. С. 219-220.

   ⁶ Достоевский Ф. М. Полн. собр соч.: в 30-ти томах. Т. 14. Л., 1976. С. 131.

  

   410

  

   бежность и необходимость, но и нравственно оправдывая "политические убийства". Поэт Морозов не скрывает, как тревожит его эта, употребляя выражение Достоевского, "кровь по совести". И ему, оказывается, трудно поднять руку на человека: "Трудно жить, чтоб порой не дрожала, // На врага поднимаясь, рука, // Чтобы сил не съедала тоска... Чтобы в том, кто восстал за любовь, // Вплоть до двери холодного гроба // Не смолкала могучая злоба, // И кипела бы мщением кровь".

   Чувства ненависти и злобы, вражды и мести, трактуемые в подпольной печати народников как святые и правые, органично присущие борцу за благо народа, в их поэзии, со свойственными ей откровениями и озарениями, осознаются порой как раз противоестественными, губительными для человеческой личности.

   Товарищ Морозова по борьбе и по заключению Сергей Силыч Синегуб обвиняет угнетателей народа, бросивших его в тюрьму, в том, что они "убили в сердце чувство всепрощенья // И отравили злобою любовь!"... "Вы умертвили все, чем был я так богат... // Отдайте сердце мне мое назад! // Мне тяжело существовать для злобы!", - признается поэт Синегуб.

   Усвоенные с детства нормы общечеловеческой нравственности мешали со спокойной душой вершить насилие, теоретически обоснованное как необходимое и неизбежное - все естество человеческое противилось этому. "Только остались вы, детства влияния, // В душу запали на дно", - осознавал в тюрьме Морозов то, что мешало ему в его революционной деятельности. "Однажды Вы мне сказали, - писал он матери из заключения, - что всякий раз, когда я хочу сделать что-нибудь, касающееся другого человека, я сначала представил бы себе, что это самое сделали со мной, и если я сочту такой поступок дурным по отношению к себе, то он не хорош и с моей стороны"⁷. Простые нравственные уроки Анны Васильевны - русской крестьянки из крепостных, - как видим, не были забыты: они не применялись в гуще борьбы к врагам, но оставались в подсознании, "на дне души".

   Сомнения, порождаемые противоречием между революционным долгом и врожденной нравственностью, по-своему отразила лишь поэзия Морозова: они не запечатлелись ни в публицистике, ни в программных документах. В стихах этого последовательного приверженца террора порой слышится странная неуве-

  

   ⁷ Морозов Н. А. Письма из Шлиссельбургской крепости. СПб., 1910. С. 71.

  

   411

  

   ренность в правомерности избранного пути. Здесь звучит голос человека, ломающего себя во имя идей, которые признаны им единственно верными, подавляющего свое естество, пытаясь изжить в себе изначальное неприятие насилия. "Я топор наточу, // Я себя приучу управляться с тяжелым оружьем, // В сердце жалость убью, чтобы руку свою // Сделать страшной бесчувственным судьям"⁸, - как бы заклинает себя адепт террора, готовясь к кровопролитию, которое считает неизбежным.

   И он с решимостью подавляет в себе все колебания, гонит прочь сомнения, становясь в ряды тех, кто выражал готовность бороться с властью самым жестоким способом, самым современным оружием.

   Морозов ратовал за политический террор не только в "Листке", который редактировал, но и повсеместно среди товарищей. В центре споров землевольцев оказался однако вопрос не о терроре, а о политической борьбе. Программа "Земли и воли", как уже говорилось, предусматривала террор как средство дезорганизации власти. Но она не ставила задачу завоевания политических свобод, как самостоятельную. Те, кто такую задачу поставил, стали рассматривать террор как средство политической борьбы. Морозов, естественно, оказался в рядах ее пионеров. Он был среди ее первых немногочисленных сторонников на Липецком их съезде в июне 1879 г. Активно, но безуспешно агитировал вместе со своими единомышленниками на Воронежском съезде землевольцев за внесение в программу политических целей. Здесь их главным противником был Г. В. Плеханов.

   Эти разногласия раскололи "Землю и волю". В августе 1879 г. после раздела организации Николай Александрович становится одним из учредителей "Народной воли" и членом ее центрального, руководящего органа - Исполнительного комитета.

  

  

   Вместе с Л. А. Тихомировым Морозов был назначен редактором газеты "Народная воля" - органа пропагандистского и теоретического одновременно. Газета сосредоточилась на популяри-

  

   ⁸ Эти стихи, перепечатывавшиеся во всех сборниках революционно-народнической поэзии, приписывались "неизвестному автору", но принадлежат Н. А. Морозову (Твардовская В. А. Неизвестное о стихотворении "После казни 4 ноября" // Русская литература. 1984. N 2. С. 166-169).

  

   412

  

   зации "во всех слоях населения идеи демократического политического переворота"⁹. Достижение социалистических целей ставилось в прямую зависимость от завоевания гражданских свобод. Путь государственного переворота виделся наиболее надежным, хотя и вероятность народной революции не отрицалась. Допускалась и самоликвидация самодержавия под воздействием борьбы, одним из средств которой выдвигался террор.

   Мирный, ненасильственный путь преобразований, казалось бы, также не исключался. "Народная воля" выдвигала ультиматум: созыв Учредительного собрания в стране на основе всеобщего избирательного права, и тогда она прекращает борьбу, занимаясь только пропагандой и агитацией. В воздействие этого ультиматума на власть, в ее способность к уступкам народовольцы не верили. И, надо сказать, власть делала все, чтобы убедить их в возможности только насильственного способа преобразований.

   Лозунг Учредительного собрания в той или иной мере находил сочувствие у представителей самых разных политических течений, своеобразно перекликаясь с требованиями законосовещательных органов при самодержце разной степени правомочности, вплоть до чисто ритуального Земского собора. Задача привлечения общества к управлению назрела, власть же не хотела ее признавать, враждебно относясь к любым проектам общественного представительства, как к угрозе существованию самодержавия. Не только с революционерами-социалистами, но и с политическими течениями, не ставившими целью ликвидацию самодержавной монархии, ее верховная власть не пожелала вступить в диалог, пойти на какой-либо компромисс.

   Уверенные, что только силой можно вырвать у самодержавия гражданские права, уже существовавшие в европейских государствах, народовольцы развернули борьбу. Она намечалась в их программе как многоплановая, ведущаяся по разным направлениям. Здесь предусматривалась пропаганда во всех слоях населения, организация местных групп и кружков - среди рабочих, студенчества, военных, постановка вольной печати в стране, а не за рубежом. Террору в программе ИК "Народной воли" решающей роли не отводилось.

   Морозов же продолжал видеть в терроре основное орудие революционеров, полагая его вполне достаточным для борьбы за политическую свободу. В переворот путем захвата революционерами власти

  

   ⁹ Литература партии "Народная воля". М., 1930. С. 50-51.

  

   413

  

   он не верил. Да и цель его - созыв Учредительного собрания, где народ выразил бы свою волю относительно будущего устройства страны, считал ошибочной. Народ, по его убеждению, в силу своей темноты и забитости не смог бы высказать собственное решение судеб страны. Морозов усматривал лишь одну возможность подготовить народ к социальной революции - путем просвещения и свободной пропаганды, право на которую и должен завоевать революционный террор. Николай Александрович доказывал, что террор должен иметь в виду лишь данную, строго ограниченную цель¹⁰.

   Насилие в форме террора должно было, по мысли Морозова, обеспечить осуществление "фактической свободы мысли, слова и действительную безопасность личности от насилия - эти необходимые условия для широкой пропаганды социалистических идей". Речь идет, таким образом, о свободах фактических, установленных не законодательным, а явочным порядком. Террор предстает у Морозова своеобразным регулятором политического режима в стране: усиливается при ужесточении правительственного курса и ослабевает с допущением некоторых уступок.

   Насилие "по способу Вильгельма Телля" - героя одноименной драмы столь любимого им Ф. Шиллера, выступает у Морозова самым совершенным способом политических преобразований. "Теллизм", по его словам, сулит победу без излишнего кровопролития - это самая экономичная и целесообразная и "самая справедливая из всех форм революций. Неуловимость террористов, неотвратимость их покушений на власть имущих создают якобы особое могущество этого вида насилия, призванного потрясать основы, устрашать, привести власть к капитуляции"¹¹.

   "Теллизм" явился серьезным отклонением от программы ИК "Народной воли". Морозову, редактору ее органа, не только не позволили развивать свои взгляды в партийной печати, но и не допускали пропагандировать их среди молодежи. Морозов был отправлен в бессрочный отпуск за границу. Думается, все же определить его как идейного "еретика" в народовольчестве было бы не точно¹². В "теллизме" Морозова не было ереси, т. е. идей,

  

   ¹⁰ Письмо Н. А. Морозова П. Н. Ткачеву 8 мая 1880 г. Черновик // ГАРФ. Ф. 1762 (П. Л. Лавров). Оп. 4. Д. 604. Л. 64; письмо его же неизвестному лицу 9 мая 1880 г Черновик // Там же. Л. 57; письмо его же П. Л. Лаврову 28 мая 1880 г. // Там же. Д. 317. Л. 3.

   ¹¹ Морозов Н. А. Террористическая борьба. Лондон [Женева], 1880. С. 9-10.

   ¹² Кан С. Г. Идейные "еретики" "Народной воли" // Индивидуальный политический террор в России XIX - начала XX в. М, 1996. С. 24 и след.

  

   414

  

   вступающих в противоречие с господствующим вероучением народовольцев. "Теллизм" программе ИК "Народной воли" не противоречил - он лишь доводил до крайности один из ее основных пунктов. Морозов гиперболизировал значение средства борьбы, признанного партией, возвел его в "превосходную степень", но не он его выдвинул. Терроризм вполне сочетался с заговорщичеством, которого не принимал Морозов - противник захвата власти. И не случайно народовольцы, удалив Морозова из ИК, открыто и гласно - в своей газете не выступали против его крайнего терроризма. Правда, на процессе первомартовцев А. И. Желябов заявлял, что к позиции Морозова (выраженной в его брошюре "Террористическая борьба") "Народная воля" относится отрицательно¹³, но других официальных заявлений по поводу морозовского "теллизма" народольцы так и не сделали. Между тем они довольно последовательно выступали против инакомыслия в своей среде. В газете "Народная воля", к примеру, весьма наступательно обосновывалась губительность для революционеров приверженности к аполитизму. А к увлечениям крайними формами революционного насилия здесь относились вполне снисходительно. С Морозовым, удаленным в Швейцарию, поддерживались деловые отношения, а вскоре, после многочисленных арестов, последовавших после взрыва в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г., когда сил в организации стало не хватать, его позвали назад.

   Взрыв случился сразу же по отъезде Морозова. Газеты сообщали о его жертвах: царь уцелел, а более 50-ти солдат Финляндского полка, дворцовой охраны, было убито и ранено. В брошюре "Террористическая борьба", изданной за границей, но написанной еще в России, Морозов доказывал и такое преимущество террора, как возможность с помощью данной формы борьбы обойтись минимумом кровопролития. Террор, по его словам, поражал именно тех, на кого был направлен, - представителей власти. Брошюра печаталась уже после покушения на царя в Зимнем дворце, но Николай Александрович ничего в тексте не исправил.

   Подготовляя покушение в самом царском дворце, революционеры не могли не знать заранее, что первыми жертвами этой акции будут именно солдаты и офицеры охраны. Помещение караула находилось над подвалом, откуда Степан Халтурин, поступивший во дворец краснодеревщиком, готовил взрыв. Царс-

  

   ¹³ Революционное народничество 70-х годов XIX века. М., 1965. Т. II. С. 254.

  

   415

  

   кая столовая, помещавшаяся этажом выше, была менее уязвима для взрыва.

   Программа ИК обещала неприкосновенность всем, кто сохранит нейтралитет в борьбе партии с правительством. Солдаты Финляндского полка, по-видимому, относились к "сознательно и деятельно помогающим правительству", т. е. к врагам "Народной воли": они присягали на верность царю и отечеству.

   В брошюре Морозова "Террористическая борьба" в "один кулак" собраны все доводы в пользу террора. Если автор еще не успел в полной мере осознать народовольческий террористический опыт, то опыт землевольческий уже многое мог бы опровергнуть в его апологии террора. Террор действительно устрашал власть, подрывал ее престиж, заставил ее колебаться. Но он по-своему устрашал и общество, как устрашает всякое насилие - жестокое и беспощадное. Даже те выходцы из разночинской интеллигенции, которые, исходя из опыта Европы, признавали революции неизбежными спутниками развития общества, устрашились этого кровопролития без революции. Оно отнюдь не было малым, как обещал Морозов. Каждое покушение было сопряжено с риском для жизни множества людей, в том числе и "нейтральных", в революционной борьбе не участвовавших тех, кому народовольцы обещали неприкосновенность. А некоторые акции террористов, как 5 февраля 1880 г. или 1 марта 1881 г., сопровождались и жертвами не причастных к борьбе людей. Каждое террористическое покушение имело последствиями массовые аресты, и здесь тоже было немало случайных жертв. Порождалась и разрасталась цепная реакция насилия.

   Член ИК "Народной воли" В. Н. Фигнер, осмысливая после шлиссельбургского заключения борьбу, в которой участвовала, вполне определенно высказалась о ее воздействии на общество. "Как всякая борьба стоящая не на почве идей, а на почве силы, она сопровождалась насилием. А насилие, совершается ли оно над мыслью, над действием или над человеческой жизнью, никогда не способствует смягчению нравов. Оно вызывает ожесточение, развивает зверские инстинкты, возбуждает дурные порывы и побуждает к вероломству. Гуманность и великодушие несовместимы с ним. И в этом смысле правительство и партия конкурировали в развращении окружающей среды"¹⁴.

  

   ¹⁴ Фигнер В. Н. Запечатленный труд. // Фигнер В. Н. Полн. собр. соч. в 7-ми томах. М, 1932. Т. 1. С. 251-252.

  

   416

  

   По наблюдению В. Н. Фигнер, "общество, не видя исхода из существующего положения частью сочувствовало насилиям партии, частью смотрело на них, как на неизбежное зло, но и в этом случае аплодировало отваге или искусству борца". Это, пожалуй, верно лишь для начальной стадии террористической борьбы. В определенном смысле террор подрывал доверие к партии, написавшей на своем знамени лозунги равенства, братства, свободы личности и всеобщего блага и пытавшейся утвердить их в жизни кровопролитием. В этом смысле опыт народовольческого террора еще раз доказывает, что цель не безразлична к средствам, которыми ее стремятся достигнуть. В отличие от С. Г. Нечаева, революционеры 1870-1880-х гг. принцип "цель оправдывает средства" принимали с оговоркой, которая, казалось бы, сводила его на нет. Руководствоваться данным принципом допускалось возможным, "исключая тех случаев, когда употребленные средства могут подрывать авторитет организации"¹⁵. Но, применяя террор, народовольцы не хотели замечать, что наносят тем самым непоправимый нравственный ущерб своей партии, мешают ее стремлению объединить всех недовольных режимом в общем натиске на самодержавие.

   Л. Н. Толстого террор народовольцев по-своему заставил задуматься о роли насилия: он бросает работу над широко задуманным романом о декабристах. Знавшего о замысле этого романа, А. А. Фета после покушения на царя А. К. Соловьева 2 апреля 1879 г. особенно встревожила судьба этого произведения: "Я ужасаюсь мысли, что теперешние цареубийцы могут подумать, что Вы одобряете и напутствуете благословением их... покушение силой и насилием проникнуть в народ...". Отвечая, что оставил своих "Декабристов", Толстой объяснял, что если бы и писал этот роман, то дух его "был бы невыносим для стреляющих в людей для блага человечества"¹⁶.

   "Теллизм" не оправдывал себя в борьбе за политические свободы и социалистический идеал. Но террористические иллюзии оказались весьма жизнестойкими, не поддаваясь проверке опытом, существуя как бы автономно от него. Во всяком случае, Морозов уезжал в Швейцарию полным веры в террор и надежды убедить соратников по борьбе в преимуществах этой формы революционного насилия.

  

   ¹⁵ Архив "Земли и воли" и "Народной воли". М., 1932. С. 65.

   ¹⁶ Толстой Л. Н. Переписка с русскими писателями. М., 1962. С. 399.

  

   417

  

   Однако его планы издания "террористического органа", пропагандирующего "теллизм", а также сборника выступлений в защиту террора не встретили в эмиграции поддержки. Морозов столкнулся здесь с более решительной критикой такой тактики борьбы, чем в народовольческой среде на родине. Серьезные аргументы против политических убийств выдвигал П. Л. Лавров. По его словам, "терроризм должен постоянно поражать воображение публики, идя ко все более эффектным проявлениям, но тут очень скоро дойдешь до стенки, т. е. до невозможности идти долее за неимением средства, или до столь возмутительных поступков, что всеобщее отвращение отнимет всякую силу у террористов". Лавров обращал внимание на опасность террора для самого революционного движения: он "выдвигает на первые места людей с энергией, но весьма часто людей, очень слабо понимающих идеи, из-за которых идет терроризм, и эти люди, в минуту победы поставленные естественными руководителями, будут страшно вредны движению". Все это заставляло Лаврова признать "террористическую программу крайне вредною для социалистов и удачи на этом пути совершенно случайными, нисколько не обеспечивающими от опасности больших неудач и большего вреда в близком и более отдаленном будущем"¹⁷.

   Не одобрил взглядов Морозова на текущие задачи революционеров и П. А. Кропоткин, с которым Морозов тесно соприкасался в Кларане. Твердую антитеррористическую позицию занял Г. В. Плеханов. Однако все эти революционеры - с их богатым опытом и авторитетом в движении - были по-своему непоследовательны. Отвергая террор, поддерживали "Народную волю", его применявшую. Поддерживали как единственную серьезную революционную силу, вступившую в единоборство с самодержавием. Поддерживали, не желая замечать, что многое в их справедливой критике террора как формы борьбы может быть отнесено к революционной деятельности в целом.

   Между тем обессиленная арестами февраля-марта 1880 г. "Народная воля" призвала Морозова вернуться в ее поредевшие ряды. По-видимому, разногласия с ним уже не казались столь серьезными. Террор, вопреки его программному обоснованию, все более выдвигался на первый план. С успешным покушением

  

   ¹⁷ Письмо П. Л.Лаврова Н. А. Морозову 29-30 мая 1880 г. // ГАРФ. Ф. 1762. Оп. 3. Д. 79. Л. 5-6.

  

   418

  

   на царя связывались надежды, молчаливо предполагавшие ненужность иных форм деятельности.

   Диктатура графа М. Т. Лорис-Меликова, установившаяся после взрыва в Зимнем дворце, поселила в обществе определенные надежды на возможность преобразований "сверху". Как и предсказывал Лавров в своем споре с Морозовым, террор при "послаблениях" власти в глазах общества теряет всякое оправдание и никаким сочувствием уже не может пользоваться. Революционеры сразу же ощутили эти новые общественные настроения, сказавшиеся и в том, что резко уменьшилась помощь их организации от всех "недовольных". Оскудела касса "Народной воли", которая до поры пополнялась довольно успешно за счет общественных пожертвований из самых разных слоев населения. Но уже первые, даже весьма неясные обещания Лорис-Меликова учесть общественные интересы, его призыв к обществу поддержать власть в ее стремлении стабилизировать жизнь страны, встретили повсеместное сочувствие. В самых разных кругах населения предпочитали мирный исход событий - без динамитных взрывов, выстрелов и виселиц.

   Решивший вернуться в Россию, чтобы продолжать борьбу, Морозов, как и другие народовольцы, в преобразования "сверху" не верил, предпочитая их ожиданию революционные действия. Но он был арестован при переходе границы - точно так же, как и при возвращении из своей первой эмиграции. Однако на этот раз серьезным вещественным доказательством его антиправительственной деятельности на следствии и суде стала его брошюра "Террористическая борьба". Учитывались и свидетельские показания о его участии в подготовке покушения на Александра II на Московско-Курской железной дороге. Судившийся по процессу "20-ти" народовольцев (в феврале 1882 г.), 28-летний Морозов был приговорен к бессрочным каторжным работам. По воле императора они были заменены пожизненным заключением.

   В марте 1882 г. Морозов и его сопроцессники были переведены из Трубецкого бастиона Петропавловской крепости в ее Алексеевский равелин. С открытием новой, только что отстроенной "государевой тюрьмы" в Шлиссельбурге Николай Александрович был перемещен туда, чтобы остаться там пожизненно. Ему было 30 лет. "Часы жизни остановились", как сказала В. Н. Фигнер, отбывавшая заключение в той же Шлиссельбургской крепости. Пришло время оглянуться на события, участни-

  

   419

  

   ком которых он стал, осмыслить их, что в кипении борьбы не всегда получалось. Для шлиссельбургского узника это оказалось возможным.

  

  

   Размышления стали важной частью жизни в тюрьме, наряду с научными занятиями и чтением. Серьезная внутренняя работа привела к изменению не только политических взглядов, но и самого мировоззрения и мироощущения. В воспоминаниях Николай Александрович особо не останавливается на этих переменах. Однако сдвиги, происходившие в его сознании, можно уловить по письмам к родным: переписку разрешили в 1897 г. В них нет ничего о революционной деятельности; о ней можно было бы написать только в духе покаяния, так как письма проходили тюремную цензуру. Николай Александрович вспоминает в письмах из каземата о детстве в поместье Борок, рассказывает о своих научных трудах.

   Судя по всему, связи с наукой он не терял, даже став революционером. Дилемма "наука или революция" разрешилась, казалось бы, в пользу революции, но совсем отказаться от науки Морозов не смог, как не смогли и многие участники народнического движения, чьим призванием была именно она, а не революция, - П. А. Кропоткин, Н. И. Кибальчич, А. И. Ульянов и др. Страсть к науке жила в Морозове, как бы подтверждая, что его предназначение не в революционной деятельности. Увлечение наукой не оставляло и в разгар борьбы, которой он намеревался посвятить себя целиком. В период "хождения в народ" он собирал растения, насекомых, минералы. В ходе подкопа под полотно Московско-Курской железной дороги с целью покушения на царя успевал заметить интересные окаменелости. В эмиграции, занятый организацией пропаганды террора, находил время слушать лекции в Женевском университете, встречаться с учеными - географом Э. Реклю, астрономом К. Фламмарионом. К моменту ареста Морозов был в курсе основных открытий в области естествознания и точных наук и довольно свободно ориентировался в их проблематике.

   В первые годы в тюрьме он получал книги только богословского содержания, но для него, знакомого с астрономией, географией, естествознанием, религиозная литература давала огромный

  

   420

  

   материал для размышлений и рациональной разработки. Именно в заключении он начал труд, законченный уже на воле, - "История человеческой культуры в естественно-научном освещении". Он был опубликован после Октябрьской революции под названием "Христос" (т. е. "посвященный в тайны наук" - греч.), вызвал большие споры и получил разные оценки.

   Религиозная литература не изменила материалистических, атеистических взглядов Николая Александровича, но заставила задуматься о принципах общечеловеческой морали, совпадающих с заповедями Христа, как о социальных ориентирах, помогающих человечеству двигаться вперед.

   Постепенно он стал получать книги по физике, математике, естествознанию и кое-что из простейшей аппаратуры для опытов. Далеко не все современные научные издания, в том числе и периодические, были доступны узнику: Морозов в письмах к родным рассказывает о многочисленных трудностях, возникавших в его занятиях, когда он был вынужден порой опираться только на "запас материала, накопившегося в голове за прежние годы". И все же в этих экстраординарных для научной работы условиях он сумел сделать поразительно много.

   Одним из первых Морозов разработал теорию о сложном строении атома, объяснил явления изотопии и радиоактивности, обосновал теорию синтеза и взаимопревращаемости атомов. Предварив ряд открытий XX в., шлиссельбургский узник явился одним из основоположников современной атомистики¹⁸. Диапазон научных занятий Морозова в тюрьме ш