Главная » Книги

Муравьев-Апостол Иван Матвеевич - Письма из Москвы в Нижний Новгород, Страница 4

Муравьев-Апостол Иван Матвеевич - Письма из Москвы в Нижний Новгород


1 2 3 4 5 6 7 8

еще более не разгорячился и чтобы его не подслушали, я решился пресечь нашу беседу: напомнил ему, что время уже за полночь, и мы расстались.
   Приехав домой, я долго не мог заснуть, муча воображение мое для отыскания настоящей причины упрямства нашего говорить языком чужим, а не своим, и признаюсь, что все придуманное мною осталось для меня неудовлетворенным. Привычка - единственная отговорка, которая служить может, но как ни сильна власть ее над людьми, особливо когда воспитание ее вкоренило, все, кажется мне, не должно бы ей устоять противу действия двух причин, коих влияние столь сильно: именно самолюбия над каждым и национальной гордости над всеми вообще. Когда мне непостижимо, почему у нас так много умных людей, которые, вместо того чтобы изъясняться чисто и складно своим природным языком, добровольно осуждают себя на целый век лепетать нормандским или гасконским наречием, то еще менее того понимаю я, как русской с толикими причинами гордиться всем тем, что русское, может предпочитать французский язык, положим и чистой, хотя этого нет и быть не может, тому, которым говорят 40 миллионов народа, величественнейшего, удивительнейшего, доказавшего пред лицом вселенной, что доблести рода человеческого еще не истощились веками и что священные подвиги на полях Маратонских и в ущелье Термопил10 не выдумки, а истина. На это мне часто возражают: что общего между национальною гордостию и языком, которым мы говорим? - Мне кажется, очень много. - Положим, будто бы пунической язык был в моде у римлян до нашествия Аннибалова:11 неужели, по изгнании его, сенаторы и рыцари римские все бы еще продолжали говорить карфагенским языком, утвердясь на том, что они к нему привыкли? - Конечно, нет. - А мы? - И у нас вторая Пуническая война, и у нас был Фабий,12 уничтоживший все замыслы злодея не в 16 лет, а в 16 недель. - И наш Сципион уже в Африке13 - а мы? - Все-таки по-пунически! - Когда это кончится? - Желать, чтобы как можно скорее - должно; а ожидать - еще нельзя. Да, кажется, и надеяться невозможно во время нынешнего поколения. От воспитания будущего будет зависеть успех сего предмета общих желаний людей благомыслящих. - Если мужчины получат воспитание классическое, женщины будут учиться новейшим языкам с тем только, чтобы читать на них, а тот и другой пол говорить будут в обществе по-русски, - тогда и у нас будет свой язык, обработанной для всех родов словесности, орудие, готовое для людей, рожденных с талантами. - Сей ход, непременный для образования всех языков вообще, у нас еще вдвое необходимее по той причине, что мы не имеем того, что существует у всех прочих просвещенных народов: состояния ученых людей.
   Везде, только не у нас, есть сословия писателей, к которым люди готовятся и в оные вступают точно так, как мы вступаем в военную или гражданскую службу; у нас того вовсе нет: мы все пишем, так сказать, ad libitum, {по желанию (лат.).} мы dilettanti, а не virtuosi; {любители-виртуозы (итал.).} точно то в сравнении с писателями по состоянию, что в музыке охотник к настоящему музыканту. Положим, что при рождении моем сам Аполлон благословил меня лирою; несмотря на то, если музыка не мое ремесло, то смычок в руках моих никогда не будет тем, что он в руках у Роде.14 - Ко всему необходим навык, и употребление придаст механическую способность даже в действиях ума, которая хотя не заменяет таланта, но дает эту скорость в работе, эту легкую и ясную методу в расположении оной, без коих часто и гений, не только что обыкновенный человек, принимаясь за дело, не знает, с какой стороны начать и где кончить.
  

ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ {*}

   {* Издатели считают обязанностию принесть почтенному сочинителю сих писем, именем читателей своих, искреннюю благодарность за возобновление сих приятных подарков.}
  
   Ты пеняешь мне, друг мой, - и я виноват: давно не писал к тебе. Сперва поездка в Петербург пресекла мою с тобою переписку, потом последние политические происшествия привели душу мою в такое сильное движение, что я долго не в силах был приняться за перо.
   Ты требуешь заключений моих о последних происшествиях!.. Не ожидай их. Как в мыслях, так точно и в деяниях есть степень выспренности, на которую взирая все умственные силы столь крепко потрясаются, что дух в нас изнемогает от избытка восторга, радости и изумления: вот действие, которое произвело надо мною взятие Парижа.
   Александр!... торжество добродетели, мужества, великодушия!.. На это у меня есть слезы, а слов нет. Такой драмы, друг мой, еще не бывало на театре света. Забавники вправе сказать о ней, что она исчерпана в Шекспировском вкусе. И в самом деле: первое действие на Немане; второе в Москве; третие под Лейпцигом; четвертое за Рейном; пятое вне и в стенах Парижа, - и как ход трагедии, так и развязка ее самая неправильная: везде Deus ex machina. {Бог из машины (лат.).}
   Катастрофы нельзя предвидеть до самого конца: в предпоследнем явлении кровь еще льется на высотах Монмартра, а в последнем торжественный въезд Завоевателя в Париж; радостные клики - побежденных, слезы - восторга и благодарности... Ангел-миротворец! лишь ты вступаешь во град отриновенный - и кажется, небо снимает с него проклятие, 25 лет на нем лежавшее; слепотствующие чада Франции зрят снова свет истины, оплакивают гибельное свое заблуждение и возвращаются в объятия отца своего, столь долго томившегося в изгнании. - Великий! чье это дело? - Божие, конечно! и твое, ибо ты избран на то Провидением. - Нет, друг мой, не мне описывать такие события: орел прямо глядит на солнце, а мое слабое зрение не в силах снести блеска величия и славы, которыми Александр окружил себя и Отечество свое. Не только нам, современникам, но и в будущие времена трудно будет историку изобразить нынешнее происшествие.
   Тит Ливий и Тацит мастерски описали1 кровавые битвы, народные смуты, ужасы тирании: но удалось ли бы им в равном совершенстве представить потомству величественнейшую нравственную картину: торжество кротости над дерзостию, свободы над рабством; одним словом, всех небесных добродетелей над всеми пороками ада? Не думаю; человек как будто осужден иметь более способностей сильно выражать зло, нежели добро: от того легче писать будет историю Бонапарта, нежели Александра, и от того Дант удачнее пел об аде, нежели о рае...
   Кстати, речь зашла об аде, чтобы поговорить с тобою в последний раз о Бонапарте. Не поздравляешь ли ты меня, друг мой, с тем, что этот человек оправдал в полной мере мои о нем заключения? Не отдаешь ли ты мне той справедливости, что я на счет его никогда мыслей моих не переменял, никогда в нем не обманывался? - что он в глазах моих никогда не был великим? - Сколько голосов было против меня!
   От того, что большая часть людей смешивает вместе два понятия, различные между собою: чрезвычайного и великого, - не рассуждая, что человек может сделаться чрезвычайным единственно от обстоятельств, но чтобы истинно быть великим, надобно родиться таковым.
   Никогда обстоятельства столько не благоприятствовали человеку, и никогда не бывало безумца, который бы так мало умел ими воспользоваться, как Бонапарте. От него зависело с 1801 года сделаться истинным героем, великим человеком, а он предпочел быть бичом рода человеческого.
   Мудрено, кажется, будучи в полном уме, сделать такой странный выбор; и остается решить вопрос: умел ли Наполеон быть великим, да не хотел, или хотел да не умел? - Я склоняюсь на последнее и заключаю, что неумение его происходило от двух причин: 1-я, недостаток истинных дарований; 2-я, вскружение головы его от обстоятельств, слишком ему благоприятных, в которых, как говорится, он не умел найти себя.
   Одним словом, он... (простят ли мне такую дерзость бывшие его обожатели?) он совершенно с ума сошел; точно так помешался на всеобщей монархии, как Дон Кишот на восстановлении странствующего рыцарства; с тою, однако же, разницею, что герой Ламанхский был истинно добрый человек, а он злодей, - что цель того была хотя мечтательная, но полезная, а этого мечтательная и пагубная, - что кастильянец был храбр, чистосердечен и великодушен, а корсиканец дерзок, лукав и подл, - что первый принимал кукол за людей, а последний людей за кукол, - и особливо с тою большою разницею, что, читая "Дон Кишота", нельзя не полюбить его, а вспоминая о Наполеоне, нельзя не содрогнуться и его не возненавидеть.
   Я ищу в Бонапарте хотя одной черты истинного величия и не нахожу ее. Все то, что в течение последних 13 лет служило к поражению умов, принадлежит не ему, а обстоятельствам; или, лучше сказать, - этой политической горячке, которой от времени до времени бывают подвержены народы: все же то, что собственное его, носит на себе печать или безумной дерзости, или зверского свирепства, или самой низкой подлости. Первый шаг его на поприще власти ознаменован был трусостию; последний - подлостию. По пословице: каков в колыбельку, таков и в могилку. Если бы не брат его Луциян,2 то не бывать бы ему никогда первым консулом, а если б не отец наш Александр, то он, может быть, и умер бы, оставя по себе людей, предубежденных на счет мнимого его величия: но Луциян поддерживал его, когда он струсил на пятисотном совете, а Александр, низложив тирана, осудил его - жить.
  
   Then yield thee, coward,
   And live to be the shew, and gaze osth'time.
   Well hâve thee, as our rarer monsters are,
   Painted upon a pole and under-writ;
   Here may you see the tyrant! {*}
   {* "Macbeth". Act. V. Scene VII - Перевод: Тогда покорись, коварный, и живи только для того, чтоб быть позором и посмешищем современникам. Пусть тебя показывают, как редкого зверя, под вывескою и с подписью: здесь можно видеть тирана.}
   Рассуждая о нынешних происшествиях, я часто вспоминаю Шекспира; и это не удивительно: он был один из любимых моих собеседников во весь период, столь мрачно начавшийся и столь счастливо и славно для нас оконченный. Говорить, что этот исполинский гений был один из величайших живописцев сердца человеческого, - было бы повторять то, что всем образованным людям известно; но как он не всякому русскому читателю коротко знаком и многим, конечно, не попадался в руки, то вздумалось мне привести здесь отрывок сцены, в которой Шекспир довершает изображения любимого героя своего Генриха V.3 Приложение всякий легко сделает. (Отрывок из сцены см. далее на с. 70) {*}.
   {* Азинкурский победитель на самом поле сражения в сердечном умилении восклицает:
  
         О! Cod thy arm was here!
   And not to us, but to arm alone
   Ascribe we all. When, without stratagem
   But in piain Shock and even play of battle,
   Was ever known so great and little lofs,
   On one part and on th' other? -
   Take it, God,
   Torit is only thine.
  
             Exeter.
  
             T'is wonderful!
  
             K. Henry.
  
   Come, go we in procession to the village;
   And be it death proclaimed through our host,
   To boast of this, or take that praise from God,
   Which is his only.
  
             Fluellen.
  
   Is it not lawful, an please Your Majesty, to teil how many is killed?
  
             K. Henry.
  
   Yes, Captain; but with this acknowleggement,
   That God fought for us. - -
   Do we all holy rites;
   Let there be sung: Non nobis and Te Deum.
   The dead with charity enclosed in clay,
   And then to Calais; and to English then;
   Where never from France arrived more happy men!
   Перевод: Генр. О Боже! Се перст твой виден здесь! Итак, не себе, но единой деснице твоей мы все приписуем. Случалось ли когда, чтобы без козней, грудь против груди, в открытом поле, с одной стороны, была столь великая, а с другой - столь малая потеря? - Прими, Всесильный? се дело рук твоих.
   Экзетер. Чудесно!
   Генр. Пойдем, друзья; за крестным ходом вступим в селение. Да под смертною казнию воспретится войску нашему величаться сею победою и приписывать себе хвалу, единому Богу принадлежащую.
   Флуеллен. Но позволяешь ли, государь, объявить хотя о числе убитых?
   Генр. Позволяю с тем однако же признанием, что поборником за нас был Бог. - Пойдем, исполним священные обряды молебствия. Да воспоют: Не нам, не нам, а имени твоему и тебе Бога хвалим. По сем с христианскою любовию предадим земле остатки убиенных; потом в Кале, а потом отправимся в Англию, куда еще никогда не возвращались из Франции счастливейшие люди!}
   Признаюсь, что мне было бы очень досадно, если бы это иначе кончилось, а теперь торжествую: конец увенчал дело, и Бонапарте, оставшись в живых после Монмартра, для того, чтобы писать историю свою, достойным образом окончил политическое свое бытие. С этим объявлением я навсегда с ним прощаюсь и благодарю его за то, что он меня не жаловал.4 Я же с моей стороны как прежде его ненавидел, так и теперь от всей моей души презираю.
   Вот, друг мой, все то, что я мог сказать в ответ на требования твои: говорить достойным образом о славе, которою озарил нас Александр, не по силам моим, а писать к тебе о политических обстоятельствах вообще или бесполезно, или рано; потому что если ограничить себя рассказами о том только, что происходит, то на это есть газеты, если же из соображений настоящего с прошедшим выводить заключения о будущем, то не только что рано, да и признаться, что я до сих пор ничего не вижу такого, почему бы космополит мог основательно питаться надеждою на постоянство блага.
   Ты меня спросишь; почему это? - Я тебе скажу: потому что, если в 20 лет я, как и всякой другой, предавался прелестным мечтаниям воображения, зато переступив за 40, холодный рассудок сделал мне неприятную услугу - разрушил очарование и показал вещи не в том виде, в каком они кажутся, а в том, в коем они действительно суть; например: я вижу, что в умах еще очень много брожения, а не вижу еще того, что может произвести осадку и отделить вещества вредные от полезных.
   Я вижу совершенно ослабшими некоторые пружины, которыми прежде в устройстве и порядке двигалось общество, а в замену сих пружин не вижу еще никаких других. Таким образом, и на счет французов я не спешу радоваться. Желаю им всякого блага, не по христианской добродетели, повелевающей за зло платить добром, но потому, что, занимая средоточие Европы, французы более других народов могут иметь непосредственное влияние на счастие или несчастие образованной части рода человеческого. Но желать одно, а надеяться другое: чтобы вдруг переродиться целому народу, на это надобно чудо, а пока оное не совершится, я до тех пор все буду видеть во французах то же легкомыслие, ту же любовь к перемене, ту же способность увлекаться мечтами из крайности в другую.
   Благоразумия и умеренности Лудовика XVIII-го нельзя довольно выхвалить; но кто поручится в том, что подданные его будут уметь ценить эти добродетели?.. Итак, подождем еще делать заключения: в истекшем веке, между множеством дурных семян, посеяно несколько и добрых; теперь они заглушены репейником и время жатвы еще не приспело. Счастливы внучата наши, если они будут уметь выполоть дурные травы и пожать плоды добрые с земли, - удобренной кровию их предков!
   Счастливы!.. как приятно желать этого и как трудно надеяться тому, которому История открыла, что род человеческий как будто осужден всегда обращаться в круге заблуждений, из коего редко-редко кто заглянет за черту и то подобно Моисею, который видел только обетованную землю, а не вступал на нее.5 Рим начался монархиею и подпал деспотизму. Тарквиний изгоняется,6 власть делится, и выходит Аристократия, то есть: вместо одного тирана - сто. Против Аристократии борется Демократия, последняя одолевает первую и кончится - ужаснейшею тираниею. Все тот же круг, из коего Рим выбиться не мог. Но что я говорю о древних! Французы, острые, скорые французы, в 20 лет пробежали вверх и вниз лестницу, по которой римляне тащились 700 лет! Как буря на море то вздымает волны до облаков, то опускает их в бездну, так страсти волнуют мысли наши и не дают им остановиться на благословенной средине, равно отстоящей от обеих крайностей. От того мы видим, что заблуждения самые противуположные по пятам следуют друг за другом. Вчера жарили на кострах еретиков, жидов и детей, рожденных от брака чорта с колдуньями, - сегодня ничему не верят, - а завтра - кто знает? - может быть, и св<ятая> инквизиция снова возникнет со всем прибором своих зеленых свеч и шапок с изображением чертей. - То век такой, в котором все мчится по неизвестным морям, за корицей и гвоздикой; то настанет век сахарной - т<о> е<сть> век, в котором химические лаборатории представляют избытки всего земного шара и сухими извлечениями заменяют торговлю обеих Индий.
   Иногда полководцы в кружевных манжетах, а иногда и регистраторы в ботфортах. Должно, однако же, согласиться, что между костром инквизиции, между сахаром и свеклою, между лаптями и кружевом, конечно, есть средина: но вся беда в том только, что ее держаться не умеют. Природа говорит: пользуйся, но с умеренностию, а человек кричит: дай все вдруг проглотить. - От этой неумеренности во всем столько нескладицы, столько противуречия, даже и в тех стремлениях, коих предмет сам по себе хорош и похвален!
   Не знаю, успею ли еще раз писать к тебе из Москвы: я сбираюсь в деревню. Погода стала прелестная, а теперь и в душе моей так же чисто и тихо, как на небе. Вергилиевской Latis otia fundis {Лотос обретает покой (лат.).} ожидает меня.7 Я давно им не наслаждался: и мог ли я чувствовать прелести природы, тогда как сердце мое ежечасно трепетало о судьбе милых ему! Когда я мог себе сказать: ты наслаждаешься, а, может быть, в эту самую минуту роковой свинец... Мысль ужасная! - Ах! спасибо и стократ спасибо ему... ему, который превознес, утвердил, прославил Отечество наше и завоевал - мир.
   Я таких мыслей, что и позднейшее потомство будет благословлять его победы за то, что он навсегда испортил ремесло завоевателей, сделавшись на сем поприще неподражаемым. И в самом деле, положим, что родится человек с равными Александровым качествами; {Это дело невозможное! - Изд.} что, подобно ему, он будет одарен великодушием, человеколюбием, кротостию, мужеством, твердостию, храбростию - даже и наружною красотою.
   Но сколько еще потребно будет внешних, не зависимых от него обстоятельств, чтобы все сии достоинства могли во всем блеске своем явиться на позорище света! Надобно, чтобы он управлял таким народом, каков российский; чтобы Европа вся стенала под таковым же игом рабства. -
   Возможно ли ожидать, чтобы все это могло опять встретиться вместе и так кстати, как в эпической поэме все части оной приведены к одной точке, к одной цели, с тем, чтобы выставить героя в самом выгодном и блистательном для него виде? -
   Нет! Алкид наш на поприще славы воинской прошел до пределов возможности8 и на краю поставил столпы, за которые никто далее не пойдет. Nec plus ultra: {Дальше нельзя (лат.).} почему и можно надеяться, что в будущие времена люди, рожденные с сильным стремлением к славе, познав, что на поле брани не только что превзойти, но и сравниться с Александром невозможно, оставят непреодолимое и будут стараться не оружием, а иным чем пролагать себе путь к бессмертию.
  

ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ

  
   В школе, где я учился, был один Профессор, страшный охотник до афоризмов и ревностный почитатель Сенеки. Как наставник Нерона заключал письма свои к Луцилию каким-нибудь кратким нравоучением,1 так наш Педагог никогда не пропущал, чтобы при выпуске из классов не потчевать нас какою-нибудь латинскою пословицею.
   Однажды вздумалось ему подарить нас следующею: Ars longa, vita brevis. {Искусство обширно, жизнь коротка (лат.).} С этим благословением при отпуске мы пошли играть, и когда к ночи возвратились в покои, чтобы по обыкновению отработывать задачи к завтрашнему утру, тогда классный товарищ мой, вместо того чтобы приняться за тему, сложил порядочно все свои тетради и книги, запер их в ящик и начал раздеваться.
   Удивленный таким его поступком, я спросил: что это значит? - "Разве ты не слыхал того, что учитель сказал нам сегодня при выпуске из классов? Ars longa, vita brevis; не значит ли это: наука долга, а жизнь коротка? то есть: сколько ни учись, а жизни не станет на то, чтобы доучиться; ergo {следовательно (лат.).} - не для чего и ломать себе головы по-пустому, - а затем прощай, добра ночь!"
   Афоризмы - отделения - или, как в общем смысле принято, краткие наставления опытности и мудрости, весьма хороши сами по себе, да только и приложение их требует большой рассудительности, а не то, по самой краткости и мнимой их ясности, они так удобны прикладываться криво и некстати, что нередко происходит от того удивительная в понятиях кутерьма. Ничем не удачнее классного товарища моего, я часто слышал приложение следующего стиха:
  
   La critique est aisée et l'art est difficile. {*}
   {* Критика легка, а искусство - трудно (франц.).}
  
   Плавный стих сей другого смысла в себе не заключает, кроме того, что легче находить пороки в других, нежели самому быть в искусстве совершенным; но стих сей, не дидактической, а просто принадлежащий разговору комедии, у нас какими-то судьбами сделался афоризмом. Переводя его буквально, говорят: критика легка, а искусство трудно, и лишь примется кто за критику, то Цензор стоит уже за плечами у него, и, грозя пальцем, повторяет:
  
   La critique est aisée et l'art est difficile.
  
   Критика легка! - Что разумеют под словом критика? - Неужели злую насмешку, шпынство личности, кощунство, брань? - В этом смысле, конечно, критика легка, да и прибавить можно, что нет ничего на свете ее подлее.
   Но такое понятие не есть определение, а бесчестие критики, которая по точному смыслу слова значит суд, производимый над каким-либо предметом искусства, в котором рассматривается художество отвлеченно от художника, с тем намерением, чтобы сделать справедливую оценку дарованию, показав красоты, но вместе и недостатки, тем вреднейшие, что толпа подражателей перенимает скорее слабые, нежели хорошие места. - Вот что есть настоящая критика!
   Предводимая беспристрастием, очищенным вкусом, учением не поверхностным, а глубоким, она не только что не легка, но едва ли уступает в трудности и самому искусству. - Душевно желаю, чтобы такая критика возникла у нас как можно скорее, чтобы журналисты не трепетали от одного имени ее; чтобы писатели и художники видели в ней справедливую оценку своим дарованиям и чтобы актеры не сердились на нее, когда беспристрастный судья посоветует им словами Шекспира не пилить воздуха руками. {And do not saw the air too much with your hand thus; but use all gently. ("Hamlet 2", Act III, sc. 3.) - Всем питомцам Талии и Мельпомены советую как можно чаще перечитывать Гамлетово наставление актерам.}3
   По всему кажется мне, что нынешние французы почитают критику очень легкою, от чего происходит, что и самое искусство их сделалось очень нетрудным: стоит разложить перед собою бумагу, обмакнуть перо в чернила и писать все, что взбредет на ум, - и выйдет то, что по большей части пишут нынешние французы. От того теперь у них хотя стонут день и ночь типографские станки, хотя полки в Парижских книжных лавках ломятся от тяжести печатного товара, хотя стихи и проза сыплются градом, а книги - давно нет ни одной.
   Взглянем же на росписи наших Глазуновых4 и признаемся с сожалением, что и у нас печатают очень много - переводов с французского. "Так надобно, - скажут мне, - чтобы сперва было у нас много собственного своего, а потом критика возникнет уже сама собою". - Нет! где столько печатают переводов с французского, как у нас, там критика становится уже необходимою не столько для оценки дарований у себя, как для обнаружения дурного вкуса в тех, которым единственно мы привыкли подражать.
   Лессинг, один из величайших критиков, возник в Германии прежде еще, нежели образовалась истинная немецкая литература, и сколько он принес пользы отечественной словесности! А мы почти в том же положении, в котором находились немцы, когда Виланд начал писать и предрассудок Фридериха II противу своего языка5 действовал еще над многими умами. Но немцы, по крайней мере, всегда шли такою стезею, по которой рано или поздно должны были дойти до той степени совершенства, на которой теперь находятся: они всегда учились древним.
   Мы же, напротив того, мало или вовсе не знакомы с настоящими подлинниками, приняли французский язык за классический, да хотя бы в нем держались одних мастерских произведений века Лудовика XIV, а то все без разбора принимаем, лишь бы оно было французское. От сего произошло то, что французы у нас одних до сих пор заменяют греков и римлян, а подлинниками нашими сделались французские переводы.
   Поводом сих размышлений был попавшийся мне сегодня в руки французский перевод Клаудианова "Похищения Прозерпины".6 Мне вздумалось, друг мой, заметить в нем некоторые только места, по которым ты будешь уже в состоянии судить, какой мы получим драгоценный подарок, если кому-нибудь вздумается перевести Клаудиана с французского языка. - Вот заглавие книги:
   Œuvres complettes de Claudien, traduites en franèais pour la première fois, avec des notes Mythologiques, Historiques et le texte latin. - A Paris, chez A. S. Dugour et Durand, Libraires, rue et Hôtel Serpente. Floréal, an XI. {*}
   {* Полное собрание сочинений Клаудиана, впервые переведенных на франц. язык, с мифологическими и историческими примечаниями и латинским текстом. - Издано в Париже, издателями А. С. Дюгуром и Дюраном, ул. Отель Сепрант. Год XI, месяц флореаль (франц.).}
   Такая вывеска обещает много; посмотрим:
   - Бог ада посылает Меркурия к Зевсу, - "вещает ему громовым гласом: все жители тартара вострепетали и умолкли" -
  
         ...tunc talia celso
   Ore tonat: tremefacta silent dicente tyranno Atria
   - Il veut parler {Он хочет говорить (франц.).} (хочет: следовательно, не успел еще говорить; однакоже) au son de sa voix terrible, l'abyme se tait épouvanté - sa bouche tonnante vomit alors {При звуке его ужасного голоса жители Тартара в ужасе замолкают - из его гремящих уст изверглись тогда (франц.).} (когда все замолкло, а он еще не говорил) ces асcens; Tome 1. P. 11 {Эти звуки; том 1, с. 11 (франц.).}
   Я в одиночестве, - говорит Плутон, - между тем как ты, Зевс, блаженствуешь, окруженный счастливыми чадами своими.
   - ...Те felix natorum turba coronat.
   - A tes cotés folâtre un essaim d'heureux nourrissons. {Вокруг тебя резвится рой счастливых питомцев (франц.).}
   Подумаешь, что он говорит о детях какого-нибудь мещанина в предместии Сент-Оноре,7 а речь идет о рое первостатейных богов Олимпа. Как кстати тут употреблено слово резвится, folâtre! (Ibid.)
   Клаудиан, описывая Прозерпину, говорит, что она достигла лет, к замужеству зрелых; что многие ищут ее руки и что Марс и Феб соперничают в любви в ней.
   Jam vicina toro plenis adoleverat annis;
   Virginitas: -
   Personat aula procis, pariter pro virgine certant.
   Mars clypeo melior, Phoebus praeetantior arcu.
   Déjà touchait a Tage de l'hymen, Proserpine, passée des bras de Venfance dans les bras de la jeunesse. - {Прозерпина, перешедшая из рук детства в руки юности, уже достигла возраста замужества (франц.).}
   Какая счастливая передача из рук в руки! но все это ничего против: -
   Mille amans remplissent à l'envi son palais de leurs soupirs. {Тысяча влюбленных непрестанно наполняют вздохами ее дворец (франц.).} Вот прямо французские любовники: и Марс, и Феб, без вздохов ни на час! - Page 15. {Стр. 15 (франц.).}
   Керера не хочет расставаться с дочерью, но, опасаясь похищения, скрывает ее в Тринаирии, где Киклопы сооружают ей жилище.8 Тщетная предосторожность! Зевс определил Прозерпине быть супругою Плутона9 и повелел Венере явиться, в отсутствие Кереры, к дочери ее, с тем, чтобы заманить ее из чертогов на поля Энны и чрез то доставить богу ада удобный случай похитить обреченную ему добычу. Венера, в исполнение воли отца богов, является к Прозерпине и приводит с собою Палладу и Диану,10 не подозревающих матерь любви в коварных замыслах ее. - Тут Клаудиан описывает здание Киклопов: "высокую железную ограду, железом окованные врата, заклепы стальные" -
  
         ...stant ardua ferro
   Moenia, ferrati postes: immensaque nectit
   Claustra chalybs: -
  
   Le fer en soutient les murs (du palais) {Железо поддерживает стены (дворца) (франц.).} - (как будто контрфорсы)
   le fer en forme les portes, barrières immenses, que fixent des gonds d'accier. {Из железа сделаны двери, громадные заграждения, которые закреплены петлями (франц.).}
   Этому французу можно сказать по-французски: D'abord, Monsieur, les portes (Postes) ne peuvent être barrières, mais ne sont jamais des barrea-us; ensuite ferrati postes sont des portes ferrées et non pas de fer; et arpès tout les gonds ne fixent point les portes, mais servent à les faire rouler sur elles-mêmes, c.a.d. s'ouvrir et se fermer, ce qui est tout à fait le contraire de fixer une porte: d'où il s'ensuit que des gonds qui fixeraient, ne seraient au bout du compte que de méchans gonds, rouilles ou bien mal fabriqués, ce qui, certes, ferait peu d'honneur aux artisans des foudres de Jupiter. - Il y apparence qu'au lieu de gonds, vous avez voulu dire battars. {Во-первых, сударь, двери ни в коем случае не могут запираться на засов; затем ferrati postes значит двери, обитые железом, а не железные двери; и кроме того, петли никак не закрепляются петлями, а служат, чтобы они могли вращаться, т. е. открываться и закрываться, что прямо противоположно укреплению дверей: из этого следует, что петли, которые укрепляли бы их, были бы в конце концов плохими петлями, проржавевшими или плохо сделанными, что, разумеется, сделало бы мало чести мастеровым, изготавливающим громовые стрелы Юпитера. - Создается впечатление, что вместо петли вы хотели сказать щеколды (франц.).}
   За сим следует в подлиннике описание, прекраснейшим поэтическим языком, трех главных предметов ковальной работы: 1) битья молотом, 2) раскаливания, 3) закаливания железа.
   - 1) nillum tanto sudore Pyraenom Nee Steroepes, construxit opus; 2) nec talibus unquam Spiravere notis animae; 3) nec flumine tanto Incoctum maduit lassa fomace metallum. {1) никоим образом нельзя создать таким тяжелым трудом творение Стеропу; 2) никогда не клеймили души таким раскаленным тавром; 3) не такой струей обожженной металл закаливается в угасающей печи (лат.).}
   Переводчик знал, что flumen по-латине значит река, а, по-видимому, не ведал того, что в поэтическом языке flumen принимается вообще за воду, из чего вышло у него собственное свое рукоделье: "расплавленный металл, чугун" - вот слова его:
   On ne vit jamais Stérops et Pyraenum arroser leurs travaux d'une sueur plus abondante, les vents s'échapper avec plus de violence de leurs bruyans soufflets, et les métaux fondus, couler à plus grands flots du sein brûlant de la fournaise. {Никто не видел Стеропа и Пиренума, поливающих более обильным потом свои труды, ветров, более сильно вырывающихся (дующих) от их шумных мехов и более могучих потоков расплавленного металла, изливающегося из пылающей груди горнила (франц.).}
   В Ролленевы времена и 12-летний школьник не сделал бы такой ошибки; ибо, учась, как в старину во Франции учились, он, конечно бы, знал, что глагол madeo никогда ни значит течь, а быть мокру, омочену, облиту - page 23.
   Уже богини Олимпа у Прозерпины; ночь наступает и - apportait le repos et jonchait sur la terre les pavots languissans du sommeil. {Приносит отдохновение и покрывает землю томным снегом (франц.).}
   Как бы осмелиться русскому варвару заметить варваризмы в просвещенном французе! но здесь он так глаза колет, что нельзя утерпеть и не сказать:
   Monsieur! le verbe joncher est toujours suivi de la préposition de. Le plus grand de vos maîtres, Racine, a dit:
  
   Et de sang et de morts vos campagnes jonchées,
  
   Et non pas: le sang et les morts jonches sur vos campognes. - Ainsi fallait-il dire: jonchait la terre de pavots et non pas jonchait sur la terre, etc. {*}
   {* Сударь! Глагол joncher сопровождается всегда предлогом de. Величайший ваш поэт, Расин, сказал:
  
   И кровью и мертвецами покрыты ваши поля,
  
   а не: кровь и мертвецы покрылись на ваши поля. - Итак, следовало сказать: jonchait la terre de pavots, a не jonchait sur la terre, и т. д. (франц.).}
   Вторая песнь начинается описанием наряда Минервы11 и Дианы. - Тритония, - говорит Клаудиан, - держит в руке копье ужасное, которое теряется в облаках: оно подобно древу -
  
   Hastaque terribile surgens per nubila guro
   Instar habet sylvae. {*}
   {* И копье, подымаясь к облакам, подобно устрашающему дереву (лат.).}
  
   Переводчик нашел в лексиконе, что sylva значит лес, и пишет:
  
   Sa lance, que l'oeil épouvanté suit à travers
   La nue, parait une forêt altiere. - {*}
   {* Его древко, за которым сквозь ночную тьму следит испуганный взор, кажется целым лесом (франц.).}
  
   Une lance, que parait une foret! {Одно древко, которое кажется лесом! (франц.).} - Никакого бревна принять за лес невозможно; это называется по-французски же:
   Prendre des vessies pour des lanternes. {Попасть пальцем в небо (букв.: принять мочевой пузырь за фонарь) (франц.).}
   Два пояса, - продолжает Клаудиан, - один под самою грудью, другой немного пониже, препоясуют стан Дианы, так что хитон ее опускается только до колен. - Всякой удобно поймет, что таков должен быть костюм богини Ловитвы и что было бы ей очень неловко гоняться за зверьми, если бы платье ее болталось по пятам. - Кто видел славную статую, известную под именем La Diana caniatrice, {Диана - охотница (франц.).}12 тот узнает в ней изображение Клаудиановой мысли:
  
   Crispatur genimo vestis Cortinia cinctu
   Poplite fusa tenus; -
  
   Crispatur genimo cinctu vestis Cortinia, quo vestis fusa est poplite tenus. {Развевается вдвое опоясанная одежда Кортинии, так что одежда опускается до колен (лат.).} - Это так ясно, что ничего не может быть яснее на свете; как же сказано в переводе:
   Une double écharpe fixe près du genou son vêtement? {Двойным шарфом привязана ее одежда у колен? (франц.).}
   Ему бы самому обвязать колена, да и посмотреть, как бы он ушел от князя Смоленского из Москвы в Париж!13 - Page 33.
   Богини на поле. - Зефир, по просьбе Энны, пестрит луга ее бесчисленными цветами! Ничто не может уподобиться прелестному разнообразию Флориных детей; таких красок нет ни в драгоценных каменьях, ни на хвосте павлиньем, ни в радуге:
  
   Nec sic innumeros arcu mutante colores
   Incipiens redimitir hyems cum tramite flexo
   Semita discretis interuiret himida nimbis. {*}
   {* Не столь разнообразные цвета дождь имеет в начале, чем перед концом, когда с переменой пути бороздит влажные тропинки водными потоками (лат.).}
  
   Выше сего мы видели, как переводчик отыскал в лексиконе значение слова flumen; здесь точно так же он переводит буквально hyems - зимою, отчего и выходит следующая, можно сказать, редкая штука:
   L'arc tortueux, que Vhiver déscrit à son retour, présente à l'oeil des couleurs moins variées, lorsque chargé de pluie, il trace de verds sillons dans les airs partagés. {Извилистая дуга, которую зима описывает на возвратном пути, являет взору менее разнообразные краски, поскольку, полная дождя, она оставляет зеленые борозды на воздушном пути (франц.).}
   Что это за извилистая дуга, которую являет зима по возвращении своем? - Этого, я думаю, и г. Шуберт не отгадает:14 ибо в Клаудиане речь о дожде, не о зиме, а радужная дуга столь геометрически правильная дуга, что и подумать невозможно назвать ее (l'are tortueux) извилистою или излучистою. Итак, остается только с должным уважением к французу воскликнуть:
   Crudum manducas Priamum Priamique pisinus. {Суровый Приам жует смоляного Приама (лат.).} - P. 39.
   Описывая красоту мест, где находятся богини, Клаудиан между прочим говорит:
   Haud procul inde lacus (Pergum dixere Sicani) Panditur, et nemorum frondoso margine cinctus Vicinis pallescit aquis, admittit in altum Cémentes oculos, et late pervius humor Ducit inoffensos liduido euh gurgite visus, Imaque perspicui prodit sécréta profundi. {Невдалеке простирается озеро (сикане назвали его Пергусом), и, окруженное зеленеющей каймой рощ, оно мутится ближними водами; всматривающиеся в него глаза стремятся в глубину, а широко раздавшаяся волна ведет беспрепятственный взгляд под прозрачную воду, где светлая глубина открывает свои тайны (лат.).}
   Воды Пергуса, у самых берегов, мутятся от ближних вод, то есть от впадающих в него ручьев и источников; но далее от берегов, к середине озера (in altum) {в глубине (лат.).} они так прозрачны, что можно видеть все, что ни есть на дне. - Это ясно; послушаем же теперь логику переводчика:
   Non loin s'étend le lac Pergus, bordé d'un cercle d'arbres verdoyans; les eaux des marais voisins troublent la limpidité de son cristal; cependant l'onde transparente permet un libre passage à l'œil curieux qui se promené sans obstacle dans ces vastes profondeurs, etc. {Невдалеке раскинулось озеро Пергус, окруженное зеленеющими деревьями; воды близлежащих болот колеблют ясность его волн; и все же прозрачные пятна позволяют любопытному взору свободно и беспрепятственно прогуляться в его обширные глубины, и т. д.}
   Les eaux so

Другие авторы
  • Ростопчин Федор Васильевич
  • Карабчевский Николай Платонович
  • Теплова Серафима Сергеевна
  • Штольберг Фридрих Леопольд
  • Заяицкий Сергей Сергеевич
  • Гофман Эрнст Теодор Амадей
  • Коковцев Д.
  • Коринфский Аполлон Аполлонович
  • Трачевский Александр Семенович
  • Величко Василий Львович
  • Другие произведения
  • Помяловский Николай Герасимович - И. Ямпольский. Помяловский
  • Белинский Виссарион Григорьевич - Герой нашего времени
  • Долгорукая Наталия Борисовна - Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой, дочери г.-фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева
  • Фет Афанасий Афанасьевич - Талисман
  • Григорьев Аполлон Александрович - Явления современной литературы пропущенные нашей критикой. "Псковитянка" Л. Мея
  • Лелевич Г. - Партийная политика в искусстве
  • Бунин Иван Алексеевич - Отто Штейн
  • Циммерман Эдуард Романович - Краткая библиография
  • Шекспир Вильям - Сонеты
  • Достоевский Федор Михайлович - А. В. Архипова. Достоевский и "Отечественные записки" в 1876 году
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (24.11.2012)
    Просмотров: 233 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа