Надеждин Николай Иванович - Литературные опасения за будущий год

У Тредьяковского не было силы, которую бы нужно было обуздывать правилами, - не было гения!.. Тут и толковать нечего! Но для гениев-то именно - гениев самой первой величины - правила и суть вещь необходимая!..

  

   ...Ego nec studium sine divite, vena,

   Nec rude quid prosit video ingenium: alterius sic

   Altera possit opem res et conjurat amice {*}.

   {* Там же:

   По мне, высокие врожденные дары

   Без правил - золото, сокрыто внутрь горы:

   Равно усилия науки благородной

   Без гения - есть путь мучительный, бесплодный!

   Соедините их: друг друга подкрепят,

   Друг другу верные, к бессмертью воспарят!}

  

   Так говорил великий Гораций! И действительно! никакая сила неудобомыслима без законов, сообщающих определенное направление ее деятельности и определенный характер бытию ее. Для сил физических, мертвых и слепых, сии законы суть непреложные уставы верховного мироправительного порядка, коим они повинуются с безусловною покорностию, непрекословно и неуклонно. Но силы, составляющие духовный организм человеческий, суть силы свободы. Они действуют сами из себя - по собственным своим представлениям, намерениям, расчетам и - даже - прихотям: посему вечные законы, предначертанные им благою материю природою, не имеют для них столь же безусловно обязательной силы, как для безжизненных сестр их. Пользуясь правом свободного выбора, они властны располагать своею деятельностию, как им угодно: властны настроивать ее в любые тоны, направлять по любым дорогам, устремлять к любой цели. Отсюда - беспрестанные волнования умов, воль и вкусов, составляющие существенный характер истории духа человеческого!.. Но ведь истинный-то путь может быть только - один; бесчисленны лишь - распутия. Тогда только свобода, составляющая стихию бытия человеческого, есть истинная свобода, достойная разумно-нравственных существ, а не капризное своеволие - когда она сама из себя, не по рабскому инстинкту, но по благородному самоотвержению, добровольно подчиняет себя вечным законам мудрой природы. Сие благоговейное самоподчинение должно составлять высочайшее достоинство гения, как любимого первенца природы и свободы в действиях разума. Знаешь ли ты, как определяется гений у Шеллинга, которого имя беспрестанно вертится на языке у вас? Гений есть высочайшее гармоническое слияние в человеке бесконечного с конечным, cвободы с необходимостью! Сквозь чадную атмосферу туманных мистических слов, составляющих сие определение, виднеется, однако, довольно ясно, что существенный характер гения, по мнению корифея нынешней философии, должен состоять в сообразности высочайше свободных творческих сил духа человеческого с необходимостью вечного порядка миродержавной законодательницы - природы.

   Несколько пояснее изображает сию самую мысль Кант, называя гений "естественным дарованием души, через которое природа дает искусству правила". Это значит, что гению принадлежит только высшая исполнительная власть уставов природы, единой верховной законодательницы искусства. Итак - для гения существуют свои непреложные законы, коим он должен покоряться и за невыполнение коих подлежит суду и ответу. Хранилище сих священных законов неоспоримо есть сам дух человеческий - зеница, отображающая и созерцающая в самой себе всю природу. Но мы можем и должны изучать тайны собственного нашего существа не иначе как в торжественнейших проявлениях бытия нашего. Худое бы понятие получил я о законах внешней соразмерности нашего телесного бытия, если б вздумал извлекать оные из наблюдений над одним моим бедным телом, коего готическая архитектура более изумляет, нежели привлекает взоры прекрасных. И если бы теперь между чукчами или камчадалами появился внезапно самородный Микель-Анджело, то и оригинальнейшие из произведений творческой руки его, чем вернее были бы сняты с натуры, тем были бы уродливее и безобразнее. Точно то же должно сказать и о законах внутреннего организма нашего. Они должны извлекаться из вековых и всесторонних наблюдений над величественнейшими и блистательнейшими произведениями духовных сил человеческих. Законы умственных наших действий дознаются чрез аналитическое разрешение глубокомысленных систем великих мыслителей: Платонов и Аристотелей, Декартов и Лейбницев, Кантов и Шеллингов. Законы нравственной нашей деятельности изучаются из благоговейного созерцания святых чувствований и великих деяний знаменитых подвижников добродетели: Пифагоров и Сократов, Регулов и Катонов, Св. Людовиков и благословенных Александров. Законы искуснического творчества извлекаются из критических наблюдений над бессмертными творениями великих гениев, осиявающих, подобно лучезарным светилам, вселенную: Гомеров и Софоклов, Вергилиев и Горациев, Дантов и Тассов, Корнелей и Расинов, Клопштоков и Шиллеров. Сии-то законы, будучи собраны и приведены в систематический порядок, составляют уложение души человеческой, содержащее в себе правила, коим должны быть беспрекословно подчиняемы все наши умственные, нравственные и творческие действия и по которым должны судиться все преступления против здравого смысла, чистой совести и доброго вкуса. А?.. что ты на это скажешь?..

   Тлен. (выходя из рассеяния). Говорить нечего! Можно ли спорить о цветах со слепыми?.. можно ли толковать о красотах поэзии со школяром, заслепляющим глаза ученою пылью и выкапывающим доказательства из огромных фолиантов, напичканных Гомерами и Вергилиями, кои слишком уже устарели для нашего века? Не тебе, брат! судить о вещах, кои выше твоего студенческого понятия! Знал бы ты сидел за своими диссертациями, а не совался в чужое дело!.. Благоухание прелестных полевых цветов {Дорогой приятель мой - настоящий vates [пророк, прорицатель (лат.). - Ред.]: после свидания с ним, записывая разговор наш, я имел удовольствие видеть словесников, которые усердно поздравляли друг друга с появлением нового алманака, не только благоухающего, но и называющегося "Полевыми цветами".} слишком нежно для твоего грубого обоняния. Ты любишь одни только выращенные в душных школьных парниках: так и любуйся же ими, сколько хочешь!.. Между тем, я скажу тебе однажды навсегда, что твое тлетворное дыхание, напоенное ядом древних предрассудков, не воспрепятствует юной поэзии нашей расцветать во всей красе своей: она презирает твое бессильное ожесточение. Брюзжи, ворчи, злись, сколько хочешь - не бывать никогда по-твоему!.. И я, в отплату за твои греческие и латинские цитации, коими ты так безбожно душил меня, от всего сердца рад применить к тебе прекрасную картину {Она прежде всего напечатана была - два раза.}:

  

   ...Волшебник хилый

   Ласкает сморщенной рукой

   Младые прелести Людмилы;

   К ее пленительным устам

   Прильнув увядшими устами,

   Он, вопреки своим годам,

   Уж мыслит хладными трудами

   Сорвать сей нежный, тайный цвет,

   Хранимый Лелем для другого;

   Уже . . . . но бремя поздних лет

   Тягчит бесстыдника седого -

   Стоная, дряхлый чародей,

   В бессильной дерзости своей

   Пред сонной девой упадает;

   В нем сердце ноет, плачет он,

   Но вдруг раздался рога звон...

  

   Тут зазвонило на часах моих восемь.

   - A propos! - воскликнул Тленский, - это уже восемь! Как я с тобою заговорился! мне надобно давно уже быть у Ефирского. Там известный наш поэт Ветрогонов будет читать в дружеском кругу новую свою тетралогию, коея сюжет взят из "Графа Нулина". Adieu! Bon soir! {Прощай! (франц.) - Ред.}

   Он вскочил поспешно с дивана, пожал мою руку, накинул на плеча свою косматую шубу и, повернувшись, как молния, к дверям, смахнул длинным рукавом своим одну свечку со стола и опрокинул два стула, стоявшие по соседству. "Bon soir!" - прокричал он еще, захлопывая дверь с треском, довершив тревогу, сопровождавшую его шумное отбытие.

   "Каков гусь! - подумал я, устанавливая в каморке своей порядок, возмущенный столь дивным гостем. - А!..

  

   Где он промчался с бранью,

   Тут, мнится, смерть сама прошла

   С губительною дланью!

  

   Это - драгоценный образчик наших литературных матадоров!.. Изволь ладить с ними! Рады все изломать, все исковеркать - лишь бы наделать более шуму! Горе, горе бедной нашей литературе! Долго придется ей оставаться бесплодною пустынею, если подобные штукари безнаказанно будут наездничать по полям ее! Затопчут последние добрые семена, вверяемые им рукою благомыслящих делателей!.. Худые времена! худые надежды! А делать нечего!.. Завяжись с ними в дело - сам же в дураках останешься! Эти всесветные пустозвяки телеграфически огласят тебя невеждою, школяром, студентом!!! А добрые люди, которым не слишком досужно пускаться в дальние разбирательства, принимая громогласие за достаточное доказательство правого дела, с удовольствием подтакнут на их шумные анафемы! Это столь же верно, как и то, что вода есть жидкое тело {См.: Физика И. А. Двигубского.}, что дважды два составляет четыре {См.: Ручная матем. Энциклопедия Д. М. Перевощикова.}, что гений есть нечто высшее дарований обыкновенных!!!" {См.: Риторика А. Ф. Мерзлякова.}

   Тут глаза мои опустились на лежавшего предо мной Ювенала, коего огромный формат и древний пергаменный переплет, как я заметил, очень неприятно действовали на оптический нерв приятеля моего Тленского. Машинально развернул я книгу, и глаза мои внезапно остановились - на следующих стихах Ѵ Сатиры знаменитого обличителя римских дурачеств:

  

   Stulta est clementia, cum tot ubique

   Vatibus ocurras, periturae parcere chartae... {*}

   {* Когда столько писак расплодилось повсюду,

   Глупо бумагу щадить, все равно обреченную смерти... (лат.) - Ред.}

  

   - Браво! - вскричал я. - Это голос тени великого мужа, коея покой возмущается, конечно, и там здешнею безурядицей!..

   Нечего щадить чернил и бумаги! Жребий брошен - и я за Рубиконом!..

  

   Писано между студентства

   и вступления в службу,

   ноября 22-го, 1828.

   На Патриарших прудах