Некрасов Николай Алексеевич - Рассказы и воспоминания охотника о разных охотах С. Аксакова

  

  

  

   Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах

   Критика. Публицистика. Письма. Тома 11-15

   Том одиннадцатый. Книга вторая. Критика. Публицистика (1847-1869)

   Л., "Наука", 1990

   OCR Бычков М.Н.

  

  

   Превосходная книга С. Т. Аксакова "Записки ружейного охотника Оренбургской губернии" облетела всю Россию и в короткое время достигла второго издания - честь, которой в последние годы весьма редко достигали русские книги. Этот успех именно и побудил автора, как он сам говорит, "написать и напечатать все, что он знает о других охотах, которыми некогда горячо занимался". И за это, конечно, поблагодарят его читатели. "Рассказы и воспоминания" - прекрасная книга, исполненная дельных охотничьих заметок и наблюдений, живописных картин природы, интересных анекдотов и поэзии, а статья г. Тургенева "О соловьях" есть новый образец той художественной передачи простонародных рассказов, которая так пленительна в "Записках охотника". Мы прежде всего познакомим читателей с этой статьей, которую по краткости ее можем выписать целиком:

  

  

   "Посылаю вам, л<юбезный> и п<очтеннейший> С<ергей> Т<имофеевич>, как любителю и знатоку всякого рода охот, следующий рассказ о соловьях, об их пенье, содержанье, способе ловить их и пр., списанный мною со слов одного старого и опытного охотника из дворовых людей. Я постарался сохранить все его выражения и самый склад речи.

  

   Лучшими соловьями всегда считались курские; но в последнее время она похужели; и теперь лучшими считаются соловьи, которые ловятся около Бердичева, на границе; там, в пятнадцати верстах за Бердичевом, есть лес, прозываемый Треяцким; отличные там водятся соловьи. Время их ловить в начале мая. Держатся они больше в черемушнике и мелком лесе и в болотах, где лес растет; болотные соловьи - самые дорогие. Прилетают они дня за три до Егорьева дня; но сначала поют тихо, а к маю в силу войдут, распоются. Выслушивать их надо по зарям и ночью, но лучше по зарям; иногда приходится всю ночь в болоте просидеть. Я с товарищем раз чуть не замерз в болоте: ночью сделался мороз - и к утру в блин льду на воде намерзло; а на мне был кафтанишко летний, плохонький; только тем и спасся, что между двух кочек свернулся, кафтан снял, голову закутал и дыхал себе на пузо под кафтаном; целый день потом зубами стучал. Ловить соловья дело немудреное: нужно сперва хорошенько выслушать, где он держится, а там точек на земле расчистить поладнее возле куста, расставить тайник и самку пришпорить, за ножки привязать - а самому спрятаться да присвистывать дудочкой - такая дудочка делается вроде пищика. А тайничок небольшой из сетки делается - с двумя дужками; одну дужку крепко к земле приспособить надо, а другую только приткнуть - и бечевку к ней привязать: соловей сверху как слетит к самке - тут и дернуть за : бечевку - тайничок и закинется. Иной соловей очень жаден, так сейчас сверху пулей и бросится, как только завидит самку, - а другой осторожен: сперва пониже спустится да разглядывает - его ли самка. Осторожных лучше сетью ловить. Сеть плетется сажен в пять: осыпешь ею куст или сухой дром - а осыпать надо слабо: как только спустится соловей - встанешь и погонишь его в сеть - он всё низом летит - ну и повиснет в петельках. Сетью ловить можно и без самки, одною дудочкой. Как поймаешь соловья, тотчас свяжи ему кончики крылышек, чтобы не бился, и сажай его скорее в куролеску - такой ящик делается низенький, сверху и снизу холстом обтянут. Кормить пойманных соловьев надо муравьиными яйцами - понемножку и почаще; они скоро привыкают и принимаются клевать. Не мешает живых муравьев в куролеску напустить: иной болотный соловей не знает муравьиных яиц - не видал никогда - ну, а как муравьи станут таскать яйца - в задор войдет, станет их хватать.

   Соловьи у нас здесь {Во Мценском. Черненом и Белевском уездах. <Примечание автора статьи "О соловьях">.} дрянные: поют дурно, понять ничего нельзя, - все колена мешают, трещат, спешат; а то вот еще у них самая гадкая есть штука: сделает эдак ту_у_ и вдруг: ви! - эдак визгнет, словно в воду окунется. Это самая гадкая штука. Плюнешь и пойдешь. Даже досадно станет. Хороший соловей должен петь разборчиво и не мешать колена, а колена вот какие бывают:

   Первое: Пулькание - эдак: пуль, пуль, пуль, пуль...

   Второе: Клыкание - клы, клы, клы, как желна.

   Третье: Дробь - выходит примерно как по земле разом дробь просыпать.

   Четвертое: Раскат - трррррр...

   Пятое: Пленканье - почти понять можно: плень, плень, плень...

   Шестое: Лешева дудка - эдак протяжно: го-го-го-го-го. а там коротко: ту!

   Седьмое: Кукушкин перелет. Самое редкое колено: я только два раза в жизни его слыхивал - и оба раза в Тимском уезде. Кукушка, когда полетит, таким манером кричит. Сильный такой, звонкий свист.

   Восьмое: Гусачок. Га-га-га-га... У малоархангельских соловьев хорошо это колено выходит.

   Девятое: Юлиная стукотня. Как юла, - есть птица, на жаворонка похожая, - или как вот органчики бывают. - эдакой круглый свист: фюиюиюиюию...

   Десятое: Почин - эдак: тии-вить, нежно, малиновкой. Это по-настоящему не колено - а соловьи обыкновенно так начинают. У хорошего, нотного соловья оно еще вот как бывает: начнет - тии-вить, а там: тук! Это оттолчкой называется. Потом опять - тии-вить... тук-тук! Два раза оттолчка - и в пол-удара, эдак лучше; в третий раз тии-вить - да как рассыплет, сукин сын, вдруг дробью или раскатом - едва на ногах устоишь - обожжет! Эдакой соловей называется с ударом или с оттолчкой. У хорошего соловья каждое колено длинно выходит, отчетливо, сильно: чем отчетливей, тем длинней. Дурной спешит: сделав колено, отрубил, скорее другое и - смешался. Дурак дураком и остался. А хороший - нет! Рассудительно поет, правильно. Примется какое-нибудь колено чесать - не сойдет с него до истомы, проберет хоть кого. Иной даже с оборотом - так длинен; пустит, например, колено, дробь, что ли, - сперва будто книзу, а потом опять в гору, словно кругом себя окружит, как каретное колесо перекатит - надо так сказать. Одного я такого слыхал у мценского купца Ш...ва - вот был соловей! В Петербурге за 1200 рублей ассигнацией продан.

   По охотницким замечаньям, хорошего соловья от дурного с виду отличить трудно. Многие даже самку от самца не узнают. Иная самка еще казистее самца. Молодого от старого отличить можно. У молодого, когда растопыришь ему крылья, есть на перушках пятнышки, и весь он темный, а старый - серее. Выбирать надо соловья, у которого глаза большие, нос толстый и чтобы был плечист и высок на ногах. Тот-то соловей, что за 1200 рублей пошел, был росту среднего. Его Ш...В под Курском у мальчика купил за двугривенный.

   Соловей, коли в береже, до пяти зим перезимовать может. Кормить его надо зимою прусаками или сушеными муравьиными яйцами; только яйца надо брать не из красного леса, а из чернолесья, а то от смолы запор сделается. Вешать надо соловьев не над окнами, а в середине комнаты под потолком, и в клетке чтоб было нёбко мягкое, суконное или полотняное.

   Болезнь на них бывает: вдруг примутся чихать. Скверная это болезнь. Какой и переживет - на другую зиму наверное околеет. Пробовал я табаком нюхательным по корму посыпать - хорошо выходило.

   Петь начинают они с рождества - и ближе, сперва потихоньку; с великого поста, с марта месяца, настоящим голосом, а к Петрову дню перестают. Начинают они обыкновенно с пленка-пия... так жалобно, нежно: плень... плень... Не громко - а по всей комнате слышно. Так звенит приятно, как стеклышки, - душу всю поворачивает. Как долго не слышу - всякой раз тронет - по животику так и пробежит, волосики на голове трогаются. Сейчас слезы - и вот они. Выдешь, поплачешь, постоишь.

   Молодых соловьев хорошо доставать в Петровки. Надо подметить, куда старые корм носят. Иной раз три-четыре часа - полдня просижу - а уж замечу место. Гнезда они вьют на земле - из сухой травы и листочков. Штук пять в гнезде бывает, а иногда и меньше. Молодых возьмешь да посадишь в западню - сейчас и старые попадутся. Старых надо поймать, чтобы молодых кормили. Посадишь всю семейку в куролеску да муравьиных яиц насыплешь и живых муравьев напустишь. Старые сейчас примутся молодых кормить. Клетку потом завесить надо, а как молодые станут клевать сами, старых принять. Молодые, которых в Петровки из гнезда вынешь, живучее и петь скорее принимаются. Брать надо молодых от длинного голосистого соловья. В клетке они не выводятся. На воде соловей перестает петь, как только детей вывел, а о Петровки он линяет. Сделает на лету коленце - и кончено. Всё только свистит. А поет он всегда сидя; на лету, когда за самкой нырнет, курлычет.

   Молодых соловьев хорошо к старым подмешивать, чтобы учились. Повесить их надо рядом. И тут надо примечать: если молодой, пока старый ноет, молчит и сидит, не шелохнется, слушает - из того выйдет прок - в две недели, пожалуй, готов будет; а какой не молчит, сам туда же вслед за стариком бурли! - тот разве на будущий год запоет, как быть следует, да и то сомнительно. Иные охотники секретно в шляпах приносят молодых соловьев в трактир, где есть хороший соловей; сами пьют чай или пиво, а молодые тем временем учатся. Оттого лучше завешивать молодых, когда их к старому приносят.

   Первые охотники до соловьев - купцы: тысячи рублей не жалеют. Мне белевские купцы давали двести рублей и товарища - и лошадь была ихняя. Посылали меня к Бердичеву. И должен был две пары представить отличных соловьев, а остальные - хоть пятьдесят пар - в мою пользу.

   Был у меня товарищ, охотник смертный до соловьев, - часто мы с ним ездили. Подслеповат он был - много ему это мешало. Раз, под Лебедянью, выслушал он удивительного соловья. Приходит ко мне, рассказывает - так от жадности весь трясется. Стал его ловить, - а сидел он на высокой осинке. Вот, однако, спустился - погнал его товарищ в сеть; ткнулся соловей в сеть - и повис. Стал его товарищ брать, - знать, руки у него дрожали - соловей вдруг как шмыгнет у него между ног, свистнул, запел и улетел. Товарищ так и завопил. Он потом божился, уверял меня, что он явственно чувствовал, как кто-то соловья у него из рук силой вы дернул. Что ж! Всяко бывает. Принялся он опять манить его - нет! не тут-то было! Оробел, знать: смолк. Целых десять дней товарищ потом за ним всё ходил. Что же вы думаете! Соловей хоть бы чукнул - так и пропал. А товарищ чуть не рехнулся, насилу его домой притащил. Возьмет, шапку оземь грянет да как начнет себя кулаком по лбу бить... А то вдруг остановится и закричит: "Раскапывайте землю - в землю уйти хочу. - туда мне дорога, слепому, неумелому, безрукому..." Вот как оно бывает чувствительно.

   Случается, что друг у друга норовят <хороших> соловьев отбить, пораньше зайти на место. На всё нужно уменье - да и бея счастья тоже нельзя. Случается также, что отводят, колдовством то есть; а против этого - молитва. Раз я таки страху набрался. Сижу я ночью под лесом, выслушиваю соловьев - а ночь такая темная-претемная... И вдруг мне показалось, что будто уж это не по-соловьиному что-то гремит, словно прямо на меня идет... Жутко мне стало, так что и сказать нельзя,., вскочил да и давай бог ноги. Мужики - те" не мешают; тем всё равно; еще смеются, пожалуй. Мужик груб; ему что соловей, что зяблик - всё едино. Не их разума дело. Их дело - пахать да на печи лежать с бабой А я вам теперь всё рассказал.

  

   С. Спасское.

   6-го ноября 1854 года.

  

   Теперь мы сделаем несколько небольших выписок из сочинения г. Аксакова. Нам очень понравились следующие соображения автора о том, что охотники первые положили начало фантастическому миру, существующему у всех народов:

  

   "Первый слух о лешем пустил в народ, вероятно, лесной охотник; водяных девок, или чертовок {В Оренбургской, а равно Казанской и Симбирской губерниях народ не знает слово "русалка". <Примечание автора книги>.}, заметил рыбак; волков-оборотней открыл зверолов. Я уже говорил в моих "Записках ружейного охотника", что в больших лесах, пересекаемых глубокими оврагами, в тишине вечерних сумерек и утреннего рассвета, в безмолвии глубокой ночи - крик зверя и птицы и даже голос человека изменяются и звучат другими, какими-то странными, неслыханными звуками; что ночью слышен не только тихий ход лисы или прыжки зайца, но даже шелест самых маленьких зверков. Весьма естественно, что какой-нибудь охотник, застигнутый ночью в лесу, охваченный чувством непреодолимого страха, который невольно внушает темнота и тишина ночи, услыхав дикие звуки, искаженно повторяемые эхом лесных оврагов, принял их за голос сверхъестественного существа, а шелест приближающихся прыжков зайца - за приближение этого существа. Крик филина и маленьких сов особенной породы, который он слыхал, может быть, и прежде, но который не походил на слышимые им теперь звуки в лесу, - не мог ли показаться ему и хохотом, и стоном, и воем, и чем угодно? Если же он, дрожа и потея от страха, но подавляемый усталостью, как-нибудь засыпал или хотя задремывал, то, без сомнения, грезил во сне тем же, чем был полон и волнуем наяву; дремота даже могла придать более определенности образу неизвестного существа. С первыми лучами солнца, отыскав дорогу и возвращаясь домой, он чувствовал себя как будто изломанным, исщипанным, и, увидя свое тело, покрытое пятнами, он легко мог приписать их щипанью или щекотанью того же сверхъестественного существа. Бедняка искусали крупные лесные муравьи или другие насекомые; но такое простое объяснение не приходит ему в голову. А как событие происходило в лесу, то и дает он имя лешего его таинственному обитателю. Дома рассказывает он свою чудную повесть, показывает красные и синие пятна на своем теле; воображение рассказчика и слушателей воспламеняется, дополняет картину - и леший или лесовик получает свое фантастическое существование! Постепенно укрепляясь в народном ведении и веровании, принимает он определенный образ и черты, иногда очень подробные и разнообразные.

   Вода, преимущественно большая, в поздние сумерки и ранний рассвет, особенно в ночное время, производит на человека такое же действие невольного страха, как и дремучий лес. Внезапное движение и плеск воды, тогда как производящей его рыбы или зверя, за темнотою, хорошенько разглядеть нельзя, могло напугать какого-нибудь рыбака, сидящего с удочкой на берегу или с сетью на лодке. Шум и движение в камыше или осоке, производимые уткой с утятами, даже прыгающими лягушками, - могли показаться устрашенному воображению чем-то похожим на движение существа несравненно большего объема. Выпрыгнувшая из воды на берег или спрыгнувшая с берега в воду поречина мелькнувшая неясным, темным призраком, могла отразиться в его воображении чем-то похожим на образ человеческий. "У страха глаза велики", - говорит пословица, и почему же круглому, тупому рылу сома, высунувшемуся на поверхность воды и быстро опять погрузившемуся, - не показаться за человеческую голову, которая всплывала на одно мгновенье? Почему остроконечный нос и голова щуки или жереха не могли показаться локтем руки или каким-нибудь человеческим членом? Точно так же как рассказывал лесной охотник о своих ночных страхах и видениях в лесу, рассказывает и рыбак в своей семье о том, что видел на воде; он встречает такую же веру в свои рассказы, и такое же воспламененное воображение создает таинственных обитателей вод, называет их русалками, водяными девками или чертовками, дополняет и украшает их образы и отводит им законное место в мире народной фантазии; но как жители вод, то есть рыбы, немы, то и водяные красавицы не имеют голоса".

  

   Бог знает, много ли в этих предположениях правды, но сколько в них поэзии!

   Вот маленькая охотничья повесть:

  

  

   "Часто случается в охоте, что именно того не находишь, чего ищешь, и наоборот: получаешь драгоценную добычу там, где об ней и не помышляешь. Много раз езжал я с другими охотниками на охоту за волками с живым поросенком, много раз караулил волков на привадах, много раз подстерегал тех же волков из-под гончих, стоя на самом лучшем лазу из острова, в котором находилась целая волчья выводка, - и ни одного волка в глаза не видал! Но вот что случилось со мной в молодости: это было в 1811 году, 21 сентября. Поехал я рано утром стрелять тетеревов и вальдшнепов. День был пасмурный, и по временам моросил мелкий дождь. Я убил трех вальдшнепов и пять тетеревов, которые еще не состаились, мало садились и недолго сидели на деревьях, да к тому же и ветер сгонял их. Проездив часов до одиннадцати и возвращаясь домой, я хотел выстрелить во что-нибудь, чтоб разрядить ружье, заряженное средней утиной дробью, то есть четвертым нумером. Несколько раз подъезжал я к беркуту (стенной орел), необыкновенно смирному, который перелетал с сурчины на сурчину; два раза подъезжал я в меру, но ружье осекалось (оно было с кремнем); наконец у самой деревенской околицы вздумал я завернуть на одно маленькое родниковое озерцо, в котором мочили конопли и на котором всегда держались утки. Только что я своротил с дороги и стал спускаться к уреме, как вдруг кучер мой. как-то оглянувшись назад, закричал: "Волки! волки!" - и осадил лошадей. Я обернулся: два волка неслись прямо на нас за двумя молодыми собаками, которые были со мною на охоте. Я сидел верхом на дрожках, но проворно перекинулся назад, лицом к запяткам: снял ружье, висевшее у меня за спиной, и развязал платок, которым был обернут замок, потому что шел мелкий дождичек. В самую эту минуту передний волк, гнавшийся по пятам за собакой, наскакав на самые дрожки, отпрыгнул и шагах в двадцати остановился, почти ноком ко мне. Я мгновенно прицелился и выстрелил: волк взвизгнул, подпрыгнул от земли на аршин и побежал прочь, другой пустился за ним, собаки спрятались под дрожки; лошади почуяли волков и подхватили было нас; но кучер скоро их удержал. Волки исчезли в небольшом, но крутоберегом вражке, называющемся и теперь "Антошкин враг". Остановив лошадей, я зарядил поскорее своего испанца (так называлось мое любимое ружье) картечью, заряд которой как-то нашелся у меня в патронташе, и поскакал вслед за волками. Шагах в пятидесяти, в глубине вражка, один волк лежал, по-видимому, мертвый, а другой сидел подле него; увидев нас, он побежал прочь и, отбежав сажень сто, сел на высокую сурчину. Я удостоверившись, что стреленный волк точно издох, лег подле него во вражке, а кучеру велел уехать из виду вон, в противоположную сторону; я надеялся, что другой волк подойдет к убитому, но напрасно: он выл как собака, перебегал с места на место, но ко мне не приближался. Я вышел из моей засады, кликнул кучера и попробовал подъехать к волку; но он, не убегая прочь, держался в дальнем расстоянии. Делать было нечего, я остановился, положил ружье на одно из задних колес и выстрелил; мера была шагов за полтораста. Вероятно, картечь слегка задела волка, потому что он сделал прыжок и скрылся. Я воротился к убитому волку. Всё это время я был в каком-то забытьи, тут только опомнился и пришел в такой восторг, какого описать не умею и к какому может быть способен только двадцатилетний горячий охотник. Убить волка, поехав стрелять вальдшнепов и тетеревов, возвращаясь домой, у самой околицы, без всяких трудов, утиной дробью, из ружья, которое перед тем осеклось два раза сряду... только охотники могут понять все эти обстоятельства и оценить мою тогдашнюю радость! И какой волк! Самый матерый, даже старый! Трудно было взвалить убитого зверя на дрожки, потому что лошади не стояли на месте, храпели и шарахались, слыша волчий дух; но наконец кое-как <я> перевалил волка поперек дрожек и привез в торжестве домой мою добычу. Полдеревни и вся дворня сбежались на такое зрелище, потому что мы с кучером кричали как сумасшедшие и звали всех смотреть застреленного волка. Рассказав не менее ста раз, всем и каждому, счастливое событие со всеми его подробностями, я своими руками стащил волка к старому скорняку и заставил при себе снять с него шкуру. Я положил волку 24 дробины под левую лопатку. Волк был необыкновенно велик и сыт; в одной его ноге нашли два железных жеребья, давно заросшие в теле. Очевидно, что он был стрелян. Желудок его оказался туго набит свежим свиным мясом вместе с щетиной. По справке открылось, что в это самое утро эти самые волки зарезали молодую свинью, отбившуюся от стада. И теперь не могу я понять, как сытые волки в такое раннее время осени, середи дня, у самой деревни могли с такою наглостью броситься за собаками и набежать так близко на людей: все охотники утверждали, что это были озорники, которые озоруют с жиру. В летописях охоты, конечно, можно назвать этот случай одним из самых счастливейших".

  

   И, наконец, вот:

  

  

   "Вдобавок к рассказам о странных происшествиях на охоте я расскажу случай, который самому мне показался сначала каким-то сном или волшебством. Будучи еще очень молодым охотником, ехал я в исходе июля со всем моим семейством на серные Сергиевские воды: в тридцати пяти верстах от нашего имения находилось, и теперь находится, богатое село Кротково, всеми называемое Кротовка. Проехав село, мы остановились у самой околицы ночевать на прекрасной родниковой речке, текущей в высоких берегах. Солнце садилось; я дошел с ружьем вверх по речке. Не про шел я и ста шагов, как вдруг пара витютинов, прилетев откуда-то с поля, села на противоположном берегу, на высокой ольхе, которая росла, внизу у речки и вершина которой как раз приходилась на одной высоте с моей головой; близко подойти не позволяла местность, и я, шагах в <пятидесяти>, выстрелил мелким бекасинником. Для такой дроби расстояние было далеко; оба витютина улетели, а с дерева упала крестьянская девочка. Всякий может себе представить мое положение: в первое мгновение я потерял сознание и находился в переходном состоянии человека между сном и действительностью, когда путаются предметы обоих миров. По счастью, через несколько секунд девочка с большим бураком {Бураком называется круглая кадушечка из бересты с дном и крышкой. В низовых губерниях отлично делают бураки от самых крошечных до огромных и употребляют их преимущественно для собирания ягод. <Примечание автора книги>.} в руках вскочила на ноги и ударилась бежать вниз по речке к деревне... Не стану распространяться в описании моего испуга и изумления. Бледный как полотно, воротился я к месту нашего ночлега, рассказал происшествие, и мы послали в Кротовку разведать об этом чудном событии; через полчаса привели к нам девочку с ее матерью. По милости божией, она была совершенно здорова: штук тридцать бекасиных дробинок исцарапали ей руку, плечо и лицо, но, по счастью, ни одна не попала в глаза и даже не вошла под кошу. Дело объяснилось следующим образом: двенадцатилетняя крестьянская девочка ушла тихонько с фабрики, ранее срока, и побежала с бураком за черемухой, которая росла по речке; она влезла за ягодами на дерево и, увидев барина с ружьем, испугалась, села на толстый сучок и так плотно прижалась к стволу высокой черемухи, что даже витютины ее не заметили и сели на ольху, которая росла почти рядом с черемухой, несколько впереди. Широко раскинувшийся заряд одним краем своего круга задел девочку; конечно, велик был ее испуг, но и мой не меньше. Разумеется, мать с дочерью ушли от нас очень довольные этим происшествием".

  

   Эти выписки могут дать некоторое понятие о характере книги - легком и простодушном. Впрочем, мы не коснулись главного в ней - рассказов о разных охотах, которым посвящено двенадцать глав. Эти главы пробежит с живым любопытством даже и тот, кому нет дела ни до каких охот. А для охотников чтение их будет приятнейшим занятием после самой охоты.

  

  

   С. 118.

   ¹⁰ в последние годы / особенно в последние годы

  

   С. 123.

   ¹⁰ Бог знает, много ли в этих предположениях правды / Сколько бы ни было в этих предположениях правды

  

   С. 125.

   ^41-42 Эти выписки могут дать некоторое понятие о характере книги / Эти выписки если и не могут познакомить с книгой г. Аксакова, то могут дать некоторое понятие о характере этой книги

   ^43-44 рассказов о разных охотах, которым посвящено двенадцать глав./и рассказов о разных охотах, которые занимают с лишком двадцать глав.

   ⁴⁶ А для охотников чтение их будет / А для охотника это будет

   Печатается по тексту первой публикации.

   Впервые опубликовано: С, 1855, No 6 (ценз. разр. - 31 мая, выход в свет 1 июня 1855 г.), отд. IV, с. 55-64, без подписи.

   В собрание сочинений впервые включено: ПСС, т. IX.

   Беловой автограф (одновременно наборная рукопись), с довольно значительной правкой, пометами Некрасова ("Поместить в No 6 или 7. Некр<асов>"; "Библиогр<афия>"), его указаниями наборщикам относительно цитат ("No. Набирай статью о соловьях, боргезом No 1"; "No 2. NB. Наб<ирай> "Первый слух" и пр.": "Счастливый случай No 3": "Наб<ирай от> Z до Z"; "Набирай от Z до Z, No 4"), - ЦГАЛИ, ф. 338, оп. 1, ед. хр. 40.

  

   Охотничьи книги С. Т. Аксакова пользовались большим успехом в 1850-х гг. О предыдущей его книге - "Записки ружейного охотника Оренбургской губернии" (М., 1852) - Некрасов писал И. С. Тургеневу 16 мая 1852 г.: "Мы с Масловым перечитываем здесь книгу Аксакова, и я в новом от нее восхищении". Этой книге были посвящены две рецензии Тургенева: "О "Записках ружейного охотника" С. Т. Аксакова" (С, 1852, No 4) и ""Записки ружейного охотника Оренбургской губернии" С. А-ва. (Письмо к одному из издателей "Современника")" (С, 1853. No 1) (см.: Тургенев, Соч., т. V, с. 397-422; изд. 2-е, т. IV. с. 500-522). Вторая рецензия была написана по настоятельной просьбе Некрасова (см. об этом: Тургенев, Соч., т. V, с. 407). В "Современнике" комментируемой рецензии предшествовали высокие оценки опубликованных в "Москвитянине" (1854, т. 1 и 5) отдельных очерков из книги "Рассказы и воспоминания охотника о разных охотах" (см.: С. 1854, No 12. отд. V, с. 59-60; ср.: С, 1854, No 1, отд. V, с. 74-75). Один из этих очерков, "Охота с ястребом за перепелками", вызвал восторженный отзыв Н. Г. Чернышевского, который писал в статье "Журналистика" (ОЗ, 1854, No 4): "Что за мастерство описаний, что за любовь к описываемому и какое знание жизни птиц! Г-н Аксаков обессмертил их своими рассказами!" (т. XVI, с. 25). Ср. оценку этого же рассказа Тургеневым в письме к С. Т. Аксакову от 10 (22) февраля 1854 г.: "Это превосходная вещь - и написана тем сланным русским языком, которым Вы один владеете" (Тургенев, Письма, т. II, с. 216).

  

   С. 118. Превосходная книга С. Т. Аксакова ~ в короткое время достигла второго издания... - Второе издание книги Аксакова, "с несколькими новыми заметками", - М., 1856.

   С. 118. ..."написать и напечатать все ~ некогда горячо занижался". - Цитата из предисловия к книге Аксакова (с. 5).

   С. 118-121. О соловьях ~ Ив. Тургенев". - Некрасов цитирует очерк Тургенева из книги Аксакова (с. 179-191) с небольшими разночтениями: "сделав колено" вместо "сделал колено"; "подмешивать" вместо "подвешивать".

   С. 122. "Первый слух о лешем пустил в народ ~ не имеют голоса".- Цитата из книги Аксакова (с. 196-199).

   С. 123-124. Счастливый случай ~ одним из самых счастливейших". - Цитируется полностью очерк из книги Аксакова (с. 203-213).

   С. 125. Необыкновенный случай ~ этим происшествием".- Цитируется полностью очерк из книги Аксакова (с. 223-225).

   С. 125. ...мы не коснулись главного в ней - рассказов о разных охотах, которым посвящено двенадцать глав. - В состав книги Аксакова входило четырнадцать самостоятельных очерков.