Новиков Николай Иванович - Кошелек

  

   Воспроизводится по изданию: Н.И. Новиков. Избранные сочинения. М.; Л. 1951.

   Электронная публикация - РВБ, 2005.

  

   Отечеству

   моему

   сие сочинение

   усердно

   посвящается

  

  

   Две причины побудили меня издавать во свет сие слабое творение и посвятить оное отечеству моему; первая, что я, будучи рожден и воспитан в недрах отечества, обязан оному за сие служить посильными своими трудами и любить оное, как я и люблю его по врожденному чувствованию и почтению ко древним великим добродетелям, украшавшим наших праотцев и кои некоторых из наших соотечественников еще и ныне осиявают. Я никогда не следовал правилам тех людей, кои безо всякого исследования внутренних, обольщены будучи некоторыми снаружи блестящими дарованиями иноземцев, не только что чужие земли предпочитают своему отечеству, но еще, ко стыду целой России, и гнушаются своими соотечественниками и думают, что россиянин должен заимствовать у иностранных все, даже и до характера; как будто бы природа, устроившая все вещи с такою премудростию и наделившая все области свойственными климатам их дарованиями и обычаями, столько была несправедлива, что одной России, не дав свойственного народу ее характира, определила ей скитаться по всем областям и занимать клочками разных народов разные обычаи, чтобы из сей смеси составить новый, никакому народу не свойственный характир, а еще наипаче россиянину: выключа только тех, кои добровольно из разумного человека переделываются в несмысленных обезьян и представляют себя на посмешище всея Европы. Таковые не только что не видят добродетелей, россиянам природных, но если бы где оные с ними не нарочно и повстречались, то, без сомнения, отвратили бы зрение свое, именуя оные грубостию и невежеством. Да сие и неудивительно: ибо мы уже давно бросили истинные драгоценные жемчуги, предками нашими любимые, яко недостойные и во Франция неупотребляемые, а принялись жадно покупать ложные; но я смело скажу: если бы Франция столько имела жемчугов, сколько имела Россия, то никогда бы не стала выдумывать бусов: нужда и бедность мать вымыслов. А ныне развращение во нравах учителей наших столь велико, что они и изъяснение некоторых добродетелей совсем потеряли и столь далеко умствованиями своими заходят, что во аде рай свой найти уповают; но о сем пространнее поговорим на своем месте.

   Второй причины не захотелось мне теперь читателю моему объявить, а рассудилось лучше оставить оную до того времени, как мы побольше с ним ознакомимся, дабы при первом с ним свидании обойтися сколько возможно миролюбивее.

   Впрочем, должен бы я был объяснить читателю моему причину избрания заглавию сего журнала, но и сие теперь оставляю, а впредь усмотрит он сие из "Превращения русского кошелька во французский", которое сочиненьице здесь помещено будет.

   Наконец, желаю читателю моему в жизни сей пользоваться древними российскими добродетелями, приобресть те, которых они не имели, и дойти до того, чтобы если не будет он любить своего отечества, было ему стыдно. Аминь.

  

  

   Я недавно был в дружеской беседе, где, весьма весело препровождая время в разговорах и рассуждениях, случилось одному из приятелей моих вымолвить без всякия нужды французское слово в российском разговоре. Сие подало нам причину к рассуждению о сем злоупотреблении, вкравшемся в нас к порче российского наречия. Мы находили, что российский язык никогда не дойдет до совершенства своего, если в письменах не прекратится употребление иностранных слов; но потом сретилось новое препятствие: оное состояло в том, что если в письменах и начнут с крайнею только осторожностию употреблять иностранные речения, а будут отыскивать коренные слова российские и сочинять вновь у нас не имевшихся, по примеру немцев, то и тогда сие утвердиться не может, если не будет такая же строгость наблюдаема и в обыкновенном российском разговоре. Но чтобы рассуждение сие какую-нибудь принесло пользу, то согласились мы сделать между собою таковое учреждение, по силе которого всякий из нас, тогда бывших, за каждое иностранное в российском разговоре без крайний нужды вымолвленное слово повинен заплатить двадцать пять копеек, а казна сия по прошествии каждого месяца должна быть собрана и отослана в Воспитательный дом в подаяние. Но по прошествии несколько времени усмотрели мы, что таковая пеня для некоторых из нас (кои по привычке иностранные слова часто употребляют) будет отяготительна, то, желая облегчить оных, а учреждение сие оставить в его силе, уменьшили пеню за каждое слово до пяти копеек; а к тому прибавили, чтобы коренные российские слова, вновь отысканные или сочиненные, сообщать для напечатания к пользе любителей российского слова.

   Сие хотя, впрочем, шуточное, но, однакож, отчасти и полезное учреждение нескольким особам уже понравилось; ибо неоспоримая есть истина, что доколе будут презирать свой отечественный язык в обыкновенном разговоре, дотоле и в письменах не может оный ни до совершенства дойти, ни обогатиться. Скажут некоторые, "что не подобною сей выдумке отечественный язык до совершенства приводить и обогащать надлежит; что на сие есть особо учрежденные места, которые денно-ночно о том пекутся, или, по малой мере, печися долженствовали бы; что три, пять или десять человек молодых людей, и только что охотников, не более, к собранию ученых, как единица к тысяче; что приступать к сему важному делу надлежит таким порядком: несколько лет думать, несколько лет рассуждать, несколько лет делать начертание, несколько лет рассматривать оный; много лет приуготовлять вещество, много лет собирать оное, много лет приводить оное в порядок, много лет делать из приведенного в порядок выписку, много лет из выписки сочинять, а потом еще, более всего, много лет рассматривать и одобрять оный труд к печатанию; что надлежит трудящимся давать много жалованья, покойные квартиры, хорошие столы и прочее, дабы все сие услаждало чувства и приводило отечественный дух в сильное движение; наконец, чтобы казна прежде совершенно потеряла несколько десятков тысяч рублей, пока общество увидит несколько десятков строк сего важного сочинения, в печать изданных: но что таковое сочинение будет похвально, полезно, удивительно и принесет великую честь всему государству; подобные же нашим выдумки частных людей похожи на русскую пословицу: ходила синица море зажигать: моря не зажгла, а славы много наделала". Таковым я ответствую, что я не с тем упомянул о сем издевочном учреждении, чтобы сим способом советовал приводить язык наш к совершенству, а еще менее ответствую за успех оныя выдумки; но ручаюсь за сие, что сия выдумка государству не будет убыточна и что если понравится она многим, то сим способом хотя и мало обогатится язык российский, но много присовокупится казна Воспитательного дома. Ибо смело можно сказать, что во времена Петра Великого во всей пространной России больше было людей, употреблявших в российском разговоре иностранные слова, нежели ныне в одном Петербурге не употребляющих оных. Наконец, противуречащему мне ответствую русскою же пословицею: не сули мне журавля в небе, а дай синицу в руки.

  

   Некогда случилось мне быть свидетелем весьма странных и любопытства достойных разговоров, которые я тогда же, пришед домой, написал, а теперь оные сообщаю читателю моему, желая сердечно, чтобы оные в нем подобное моему произвели впечатление.

  

   Франц. Так, государь мой, я уверяю вас, что подобного несчастия не случалось еще во всю жизнь мою. Сакрдьио! проиграть с ряда двенадцать робертов! После такого несчастия жить более невозможно. - Не правда ли, сударь?

   Россиян. Это правда, что проигрыш всякому человеку чувствителен, но одному более, другому менее: вы в сей раз играли несчастливо, но сие и со многими другими игроками нередко случается; счастие и несчастие в игре попеременно бывает: сегодня вы проиграли, завтре можете выиграть. Однакож, видя вас так чувствительна к проигрышу, играть вам не советую: ибо хотя и всякий человек подвержен житейским претыканиям, но тот почитается благоразумнейшим, который больше другого управляет страстями своими. Благоразумный человек приуготовляет себя ко проигрышу прежде, пока не начнет играть: сим средством во все время игры сохраняет он равнодушие, не разгорячается и никогда того не проигрывает, чего не хотел бы проигрывать или чего заплатить не может. Что ж касается до отчаяния вашего, то, позвольте мне сказать искренно, оно вселяет в меня противные принятым мною о благоразумии вашем мнения. Я не имел еще времени коротко вызнать свойства сердца вашего; приятель мой, с коим познакомились вы в Париже, писал ко мне об вас много доброго и просил, чтобы я оказывал вам услуги; я и хочу это исполнить самым делом: ваше обхождение мне понравилось, я вас полюбил, и вы найдете во мне всегда искреннего вам доброхота.

   Франц. Ах, государь мой! вы из отчаяния приводите меня во удивление. Какая добродетель! какое человеколюбие! и какое сердце! Сердце ваше есть сердце ангельское. Если бы вся ваша земля населена была подобными сердцами, то можно бы тогда было заключить, что она обитаема высшими от человека существами...

   Россиян. Если вы побольше узнаете мое отечество, то сему действию моему удивляться перестанете. Россияне все к добродеянию склонны. С неменьшим удовольствием оказывают они всякие вспоможения, с каковым другие приемлют оные; и это, по мнению моему, есть должность человеческая. Надлежит делать добро не по принуждению, но по склонности сердца. Предки наши во сто раз были добродетельнее нас, и земля наша не носила на себе исчадий, не имеющих склонности к добродеянию и не любящих своего отечества.

   Франц. Ах, какая блаженная страна! вы, государь мой, в большее приводите меня удивление. С сея минуты я забываю мое отечество; в России нашел я оное. Во Франции был я несчастлив, а здесь, по словам вашим, уповаю найти блаженство. Попечения ваши доставят мне и жене моей приличные породе нашей места. Если исполнится то, о чем вы за меня просили и в чем вас обнадежили, то я и жена моя будем благополучнейшими из смертных. Какое удовольствие научать и воспитывать детей, рожденных с толь нежными и добродетельными сердцами! - Но... государь мой... Нравоучения ваши меня просветили... я в игре весьма горяч... с сего времени вы не услышите более, чтобы я когда-нибудь принялся за карты... Со всем тем... я проигрался. - Бедная моя жена ! увы! какую весть услышать ты должна... Я проигрался... увы...

   Россиян. Пожалуйте, не отчаивайтесь, этому пособить можно. Если вы проиграли сколько-нибудь в долг и не имеете чем заплатить, то на сей раз я могу ссудить вас деньгами. Скажите, сколько вам надобно, я тотчас вам дам оные...

   Франц. О великодушный человек! Добродетель, редко имеющая примеры в моем отечестве! Иностранному человеку, незнакомцу такие благодеяния оказывать! Позвольте мне, дражайший друг, уверить вас, что благодеяния ваши всегда останутся в моем сердце; что рука, оные творящая, всегда будет мне любезна и что я в нужном случае кровь свою пролью со удовольствием, если то нужно будет для спасения моего друга...

   Россиян. Оставьте излишние уверения, малая моя услуга не стоит толикой благодарности. Я почитаю вас честным и благодарным человеком, следовательно, я больше вашего должен еще радоваться, что сыскал случай обязать вас любить мое отечество.- Но скажите мне, сколько надобно вам денег?

   Франц. Я стыжусь... сто рублей... Ах! как мучительно чувствительному человеку напоминание его преступлений...

   Россиян. Вот деньги, извольте их взять. Между тем расстанусь с вами на некоторое время: подождите меня здесь, я скоро сюда возвращусь.

   Франц. Вы меня оставляете!.. Но я льщусь... ваши одолжения...

  

   Нем. Удивительно мне, государь мой, что вы меня не узнали; во время разговора вашего с оставившим вас человеком я нарочно смотрел не смежая глаз...

   Франц. А! любезный приятель, вы здесь? как, зачем и когда оставили вы Голландию? Расставшись с вами в Амстердаме, я никогда не уповал увидеться в Петербурге. Что касается до меня, то крайность одна могла принудить меня избрать убежище в сем городе. Родственники мои так же бесчеловечны, как и прежде: сие самое принудило меня приехать сюда с женою моею для сыскания приличных мест нашей породе.

   Нем. А что касается до меня, то приехал я в Петербург, первое, чтобы увидеть сию империю под владением премудрыя императрицы, во всей Европе славящуюся, а второе, чтобы сыскать приличную моему состоянию должность; и если мне здесь полюбится, как я по началу моей здесь бытности и не сомневаюсь, то останусь здесь на вечное житье. Ученому человеку, как говорят, целый свет отечество. Что ж надлежит до вас, то если вы еще по сию пору мест не имеете, я могу возобновить мои вам услуги: приятель мой, купец, имеет нужду в горничной женщине, жена ваша может заступить оное, по моему одобрению, а вы с нею будете иметь комнату для продолжения ремесла, в Голландии вами отправляемого...

   Франц. Тише, тише, сударь, прошу не предлагать мне подобных услуг. В Голландии принужден я был несчастливыми моими обстоятельствами отправлять сию презрительную должность; но я рожден не для волосоподвивательной науки. Отец мой был королевской гвардии капитан, дядя родной прокурор парламента парижского; я и сам имел место... но любовные мои шалости навлекли на меня гнев моего дяди; я принужден был удалиться из отечества и, скрывая подлинное свое имя, жить в Голландии; наконец скажу вам, что вы имеете дело с шевалье де Мансонж. По сему рассудите, прилично ли мне предлагаемое вами ремесло и должность горничной женщины для моей жены.

   Нем. Ха! ха! ха! что вы передо мною притворяетесь, я знаю вашу родину, вы не более, как сын стряпчего, отправлявший по смерти своего отца и во Франции ту же самую должность, как отправляли вы в бытность мою в Амстердаме; какую наклепали вы родню, и на что это? Честному человеку никакое состояние бесчестия не приносит. Стыдно делать бесчестные дела: напротив того, никакого бесчестия не делает низкое состояние. Я сам сын деревенского попа, обучался в университете и наконец удостоен профессорства; и я никогда не вздумаю назваться бароном; но оставим это. Скажите ж мне, г. кавалер, с каким намерением вы сюда приехали и что будете здесь делать? Не думаю я, чтобы вы приехали сюда проживать только деньги; ибо я уверен, что кошелек ваш в Петербурге не изобильнее амстердамского, а там вы, помнится мне, и с ремеслом вашим и жены вашей жили очень бедно. - Да, кстати, вспомнил я: в Амстердаме у вас не было жены, разве вы здесь женились?

   Франц. Оставим скучные ваши вопросы. - Вы спрашиваете, зачем я сюда приехал, я вам это хочу сказать. Мне сказывали, что в России много серых куропаток: я до них великий охотник; во Франции они дороги, так я приехал сюда их есть. Между нами сказать, в здешней земле француз не умрет от голода. - Но еще раз прошу вас, оставьте скучные вопросы, что вам нужды; в Амстердаме был я, а здесь я же, да хочу быть другой: помните, что молчание первая добродетель.

   Нем. А я люблю чистосердечие; будьте уверены, что я вам зла не желаю, но поговорим откровеннее. Неужели думаете вы, что в России для голодных французов заведены магазейны? Вы обманываетесь, я уповаю, что здесь хотя и много родится хлеба, однакож его даром не дают; надлежит трудиться, чтобы достать себе честным образом пропитание. И так необходимо надлежит вам приняться за какое-нибудь дело.

   Франц. Да кто вам сказал, что я хочу здесь жить безо всякого дела? Я хочу вступить в должность, выслушайте, я вам расскажу. В бытность мою в Париже познакомился я с одним российским путешественником в трактире; он был молод и ветрен; мы подружились, я ему сыскал девку, он в нее влюбился и проживает свои деньги. Я решился ехать в Россию, сказал о том ему, он мне дал одобрительные письма к одному из своих друзей. Я сюда приехал, нашел этого человека, с которым видели вы меня разговаривающего: отдал ему письма, он меня весьма учтиво принял, ввел меня в некоторые знатные домы, где я так хорошо принят, что и истинный французский маркиз не желал бы лучшего принятия. Везде меня ласкают, хвалят мое остроумие, обходятся весьма учтиво; словом, я почитал себя пресчастливым человеком; но третьего дня в одном знатном доме посадили меня играть в вист; я забылся, что у меня нет денег; счастие от меня отлучилось: я проиграл сто рублей. Мне поверили; заплатить такую сумму я не мог; и был в крайности потерять навсегда тот дом, в коем я проиграл; но новый мой друг вывел меня из сего состояния, дав деньги на заплату моего проигрыша. Я опомнился и увидел, что надобно мне вступить в какую-нибудь должность; я сказал о том моему другу, он за сие взялся с охотою: меня берут в учители, жену мою также, и дают нам каждому по 500 рублей, выключая квартиры, стола и кареты; но я прошу больше, авось-либо и то удастся; ибо по случившемуся со мною в России я всего надеюсь. Из сего усмотришь, что значит француз в России. Ты, любезный мой приятель, будучи немец, рассуждаешь истинно по-немецки, что будто без трудов не можно найти честного пропитания; но я француз, следовательно, за одни разговоры могу брать столько денег, что ты со всеми своими трудами ни в четвертую долю получить не можешь. Суди по моему приключению, какое счастие родиться на брегах Сены и иметь волшебное наименование француза для отворения дверей во всяком месте, куда бы я ни похотел итти. Слово француз так важно, что в нем все замыкаются достоинства.

  

  

   Нем. Очень хорошо, я соглашаюсь на некоторое время верить словам вашим; но как разговариваем мы дружески и откровенно, то, пожалуйте, скажите мне, чему будете вы обучать воспитанников, поручаемых вам? Ибо, между нами сказать, вы и сами окроме французского языка ничего не разумеете. Сии же воспитанники, сказываете вы, знатного господина дети: то как потерпят учителя, ничего не знающего? Как поверят будущую подпору славнейший империи воспитанию человека неизвестного? Как не приметят, что вы, будучи учителем, сами ничего опричь французского языка не знаете: а в сей науке и всякий французский сапожник не менее вашего учен. Наконец: хотя сие по существу своему есть самомалейшее в сем зло; как захотят ни за что бросать не малую сумму денег, да еще и в таких нежных обстоятельствах? Позвольте сказать откровенно, вы воспитанием своим удобнее можете развратить, а не исправить сердце юного своего воспитанника: сделаете таковым, каких, ко стыду России, видел я довольно проезжающих мою отчизну...

   Франц. Скажите ж, пожалуйте, и вы мне, как и где могли вы столько выискать вопросов, до моея должности нимало не касающихся? Какая мне нужда, что они ни за что станут бросать свои деньги, лишь бы я получал оные. Добрые ли будут иметь склонности воспитанники мои или худые, для меня это все равно, лишь бы только воспитались они с любовию ко французам и с отвращением от своих соотечественников, а в прочем какая мне нужда. Глупо делают родители их, что поручают воспитание детей своих мне; а я, напротив того, делаю очень умно, желая получать деньги даром. Наконец, скажите мне, государь мой, по какой бы причине я не мог быть учителем? Разве на французском языке нет книг, всяким наукам обучающих? Поверьте мне, что их довольно: я закуплю оные книги и буду учить моих воспитанников и сам учиться. Ха, ха, ха... Неужели вы почитаете меня дураком, думая, чтобы я не стал пользоваться толь выгодным случаем. За чужую глупость какая мне нужда ответствовать? А что надлежит до намерения моего, то оное для меня, право, весьма полезно: выслушайте я по дружбе открою вам оное, и если будет в вас к тому столько способности, сколько я имею, тогда можете вы оным пользоваться. В должность учителя вступаю я не для того, чтобы в состоянии был вправду учить моих воспитанников; но для того, чтобы запастись деньгами, коих я теперь не имею. Накопя же несколько денег и спознавшись с молодыми российскими господчиками, а особливо с полуфранцузиками, сделаюсь я учителем и купцом. Начну выписывать французские товары; искусство мое будет оные доставлять мне беспошлинно: какие бы предосторожности ни употребляла таможня, я на всякую ее предосторожность десять имею готовых выдумок. - Положим теперь, что я получил уже мои товары: примечайте, как они мне достались дешево; пошлина не плачена, лавки для них я не нанимаю, купецких поборов не плачу и никаких тягостей их не несу. Посредством знакомства моего с молодыми людьми буду я распродавать товары свои за наличные деньги; или, по малой мере, буду раздавать их в долг, однакож и от того убытка я иметь не буду: ибо по счетам начну приписывать цену и число товаров лишние и в тех деньгах буду брать вексели. По векселям деньги верно взысканы будут, да еще с процентами и рекамбиями. Какая мне нужда в том, что посредством обогащения моего молодые люди разоряться будут? Ведь они не соотечественники мои; да если бы возможность человеческая была, так бы я и единоземца своего перехитрил. Моя философия гласит: обманывай дурака, в том ни греха, ни стыда нет; но оставим это: довольно сего, что в пять лет буду я иметь несколько тысяч рублей. С сими деньгами возвращусь я в мое отечество и буду жить благополучнейшим человеком. Между тем, как и самая справедливость того требует, буду ругаться орудиями, служившими к обогащению моему, как людьми, рассудка здравого и просвещения не имеющими. - Ведь справедливо во *** русских людей почитают еще невеждами, варварами или на милость обезьянами. - Где, кроме сущих невежд, найти можно такую оплошность, чтобы вверить себя человеку, никогда ему добра не желающему, и позволить из себя все, что бы я ни захотел, сделать...

   Нем. (к стороне). О, какая подлая душа! сердце неблагодарное и изменническое! чудовище, недостойное человеческого имени! - Однакож укреплюсь еще. (К французу.) Вы справедливо рассуждаете. Между тем, пользуясь откровенностию вашею, хочу я сведать ваше мнение о друге, сделавшем вам толико великодушные одолжения и которого добродетельное сердце недавно превозносили вы похвалами. Скажите мне искреннее ваше о нем мнение?

   Франц. Искреннее? - С охотою. Искренно сказать, я почитаю его простосердечным, легковерным и глупым человеком... Как поверил он одобрению молодого шалуна, который оставил свое отечество для того только, чтобы в чужом шататься по трактирам и народным гульбищам и проматывать безрассудно в отечестве его нажитые деньги? Как верить всему мною сказанному о моей породе; и наконец, как не могло прийти ему в голову, что если бы был я в самом деле такого рода, как я о себе сказывал, и имел бы хотя самомалейший верный доход, то поехал ли бы я из своего отечества; и, оставя известное, стал ли бы я гоняться за неизвестным? - Из всего этого я вывожу следующее заключение, что новый мой друг не что иное, как добрая махина, которую можно употреблять и в добрую и в худую стороны. А сей порок я приметил во многих единоземцах моего друга: они слишком полагаются на честность и не могут истины различить от хитрости; но притом сие весьма достойно примечания, что хотя немец и агличанин их не обманывают и обходятся с ними правдиво и честно, однакож они их не любят, обычаев их не перенимают, и если бы те захотели их обманывать, то никогда бы им в обман не далися: напротив того, французу открыта внутренность души и сердца русского человека; боится хитростей его, однакож всюду его допускает и хочет с ним всегда быть неразлучно; видит, что его обманывает, но он притворяется ему верить; знает, что тот его не любит; но сей старается обязать его услугами и доброжелательством; понимает, что он хочет над ним господствовать и управлять им по своим выгодам; а сей повинуется и притворяется того не примечающим: словом сказать, обхождение русского со французом можно уподобить человеку, порабощенному порокам, который иногда чувствует, что делает порочное; однакож делать оного не перестает. Вот чистосердечное мое мнение, которое вы знать желали.

   Нем. Последние ваши слова справедливы: но для чего ж льстите вы в глаза другу вашему? почто его обманываете и оставляете в заблуждении? для чего пользуетесь его слабостьми? Если бы я был на месте вашем, тогда сказал бы я ему откровенно в глаза все то, что вы за глаза говорите.

   Франц. Эхе, хе, хе, дорогой мой немецкий философ, ты забродишь в древность; такое великодушие в сказках только у нас описывается: моя философия с твоею различна. Послушай, все ищут философического камня, помощию которого всякие металлы можно превращать в золото. - Не правда ли? - Знай же, дорогой мой проповедник, что камень сей в России нашел француз и в своих руках его имеет; помощию оного преобращаю я пороки свои в добродетели, а русские добродетели в пороки; или, по меньшей мере, даю оным такой вид; всякое свое слово, всякую хитрость и всякую выдумку превращаю я в золото; но, по несчастию, сии чудеса могу я творить между русскими, а если бы подобно и между другими народами удавалося чудесить, то давно бы должно было мне, французу, поставить кумир...

   Нем. Не превозносись, мой друг, своими преимуществами: они блистанием своим подобны гнилушке, в темноте только ночной блистающей; а на российский оризонт давно уже взошло солнце, со престола своего всю Россию освещающее и благотворениями своими роду российскому от сна всех возбудившее; пользуйся ж моим советом, не превозносись так много ночною блистательностию наружных твоих дарований и будь уверен, что разумные россияне, окроме вертопрахов, уважают уже не тебя, француза, но язык французский. Будь уверен, говорю я тебе, ***, ты знаешь Лондон: ты меня понимаешь - я о сем говорить больше не хочу. Честность и справедливость требуют от меня, чтобы я вывел тебя из заблуждения и отдал бы справедливость русским людям: выслушай меня терпеливо. Русские люди в рассуждении наук и художеств (чем вы более всего превозноситься и должны) столько ж имеют остроты, разума и проницания, сколько и французы, но гораздо более имеют твердости, терпения и прилежания; разность же между французом и русским в рассуждении наук вся в том состоит, что один после другого гораздо позже принялся за науки. Франция за распространение наук и художеств одолжена веку Людовика XIV; а в России судьбою предоставлена была сия слава Екатерине Великой, делами своими весь свет удивляющей. Если посмотреть на скорые успехи, каковые россияне в рассуждении наук и художеств оказали, то должно будет заключить, что в России науки и художества придут в совершенство гораздо в кратчайшее время, нежели в какое доведены они были во Франции. Дай боже, чтобы с таким счастием и успехом исполнялись все премудрые намерения великия императрицы российския, с каким тщанием и трудами она приводит оные к исполнению; тогда наверное паче и паче возвеличится Россия в очах всея Европы. О, когда бы силы человеческие возмогли, дабы ко просвещению россиян возвратить и прежние их нравы, погубленные введением кошельков во употребление; тогда бы можно было поставить их образцом человеку. Кажется мне, что мудрые древние российские государи якобы предчувствовали, что введением в Россию наук и художеств наидрагоценное российское сокровище, нравы, погубятся безвозвратно; и потому лучше хотели подданных своих видеть в некоторых частях наук незнающими, но с добрыми нравами, людьми добродетельными, верными богу, государю и отечеству.- Не возражай мне, что и в древние времена россияне свои имели пороки; я скажу тебе в ответ, что все народы во всякие времена имели особые пороки: прочитай со вниманием свою историю, увидишь там варварства еще более, нежели сколько его было в России.

  

  

   Продолжение разговора между немцем и французом я изготовил было уже к отсылке в типографию для печатания; но удержало меня от того полученное мною письмо. Я не смел утаить сильных выражений и доказательств в защищение моего француза, в том письме находящихся; а притом не хотелось мне оставить писавшего ко мне письмо без ответа, чтобы не возмнил он, что возражения его справедливые и опровержены быть не могущие; к тому в прибавок немалое участие имело и желание показать читателю моему, что не злословие, но любовь к отечеству побудила меня издать сии разговоры, которые писавшему ко мне письмо не понравились. Письмо сего французского защитника писано было российским пополам со французским наречием, как то обыкновенно у любителей французского языка водится ; но я за потребное судил французским речениям быть переведенным на российский язык: ибо сим обязан тем из моих читателей, которые французского языка не разумеют; что ж касается до любителей сего языка, то они при чтении письма сего могут оные от себя прибавлять сколько им будет угодно, а тем самым покажут они новую блистательность пылких своих разумов. Наконец, я прошу читателя моего, чтобы он, прочитав сие письмо, изволил погодить делать заключение в пользу писавшего оное до того времени, как прочитает мой ответ. Письмо же, мною полученное, здесь следует.

  

   Государь мой!

   Я не знаю, кто вы, да и знать сего не хочу, потому что не имею в том нужды: довольно сего, вы напечатали разговор между французом и немцем; я его прочитал: вы обидели француза, мне это не понравилось; я написал возражение и к вам сие посылаю: прочитайте, и если при чтении не закраснеете, то можете его и напечатать, или как вам угодно; а для меня все равно, то или другое: вы можете обо мне делать заключения, какие вам будут угодны, а я об вас уже сделал и мнения своего не переменю. - Чорт меня возьми! по чести моей я об вас сожалею. Вы родились в таком веке, в котором великие ваши добродетели блистательны быть не могут: ваша любовь к отечеству и ко древним российским добродетелям не что иное, как, если позволено будет сказать, сумасбродство. Приятель мой! вы поздно родились или не в том месте, где бы вы мнениями своими могли прославиться. Время от времени нравы переменяются, а с ними и нравоучительные правила подвержены такой же перемене: ваша древняя любовь к отечеству переменилася на новую любовь к самому себе. Перестаньте понапрасну марать бумагу, ныне молодые ребята все живы, остры, ветрены, насмешливы, вить они вас засмеют со всею вашею древнею к отечеству любовию. Вам было должно родиться давно-давно; то есть, когда древние российские добродетели были в употреблении, а именно: когда русские цари в первый день свадьбы своей волосы клеили медом, а на другой день парились в бане вместе с царицами и там же обедали; когда все науки заключалися в одних святцах; когда разные меды и вино пивали ковшами; когда женилися, не видав невесты своей в глаза ; когда все добродетели замыкалися в густоте бороды; когда за различное знаменование... сожигали в срубах или из особливого благочестия живых закапывали в землю; словом сказать, когда было великое изобилие всех тех добродетелей, кои от просвещенных людей именуются ныне варварством. {О сем, если вы любопытства имеете побольше наших прародителей, которые от великих своих добродетелей никаких книг не имели и не читали, то можете сие видеть в сочинении Абе де Ш... и других подобных ему беспристрастных писателях о России: но я всех их не могу упомнить.} - Тут-то бы вы прославились! - Я думаю, чтобы вы бедным французам не дали и Немецкой слободы в Москве; но всех бы их выгнали из государства или еще, из особенной ревности к..., приказали бы всех их сжечь: то-то бы было славное дело! - Но шутки в сторону: вы, государь мой, весьма смешной проповедник! Проповедуете пороки под именем добродетелей и хотите, чтобы вам верили: скажите мне, в котором ряду продается эта вера, чтобы верить тому, что мне говорят, а не тому, что я вижу? Вы стараетесь привлекать людей к тому, от чего с превеликою трудностию их отторгали: вы, конечно, худо поняли намерение Жан-Жака Руссо, с которым он утверждал свою систему. - Скажите мне, не хочется ли вам, чтобы путешествие в Париж, молодыми нашими дворянами предприемлемое для познания света и для просвещения своих единоземцев, запретили? Не желаете ли, чтобы науки, в Россию помощию обращения со французами с великим трудом введенные, опять оные из России изогнаны были вместе со французами? Не того ли вы ищете, чтобы бросили французское платье, претворившее нас из варваров в европейцев? - Здесь я разумею острую и замысловатую вашу шутку о введении в Россию французских кошельков; и если я не ошибаюсь, то кажется мне, что вы разумели здесь французские кошельки те, кои с некоторого времени почти все европейцы начали носить на волосах, а под именем кошелька вы разумели все французское платье, вместо старого русского употребляемое; и если это так, так вы великую имеете причину сожалеть о старом платье: ибо оно и красиво очень и покойно; в котором платье спишь, в том можно и в гости к женщинам ходить... Ха! ха! Какой вы чудак! - По чести, я нахожу вас весьма странным человеком и подлинно еще не знаю, притворяетесь ли вы прямым русаком или таковы и вправду: но знаю только то, что первое никакой чести вам не приносит, а последнее еще и делает вас смешным; но оставим это, а приступим к изысканию тех добродетелей, кои вы прославлять предприяли; а потом к опровержению вашего несправедливого о французах мнения.

   Прославляя древние русские добродетели, вы, кажется мне, не потрудились поискать о том известия в иностранных о России писателях, но довольствовались, так я думаю, утвердиться на словесных объявлениях старожилов, которые говорят: "В старину-то было хорошо жить; в старину-то были люди богаты; в старину-то хлеб родился; в старину-то были люди умны", и проч. Если же это правда, то вы несколько погрешили, потому что не все словесные известия заслуживают вероятие, но надлежит основываться на писателях, а писатели о России были иностранные, а наибольшее вероятие по своему беспристрастию заслуживающие суть французы; о российских же историках ни от одного француза слышать мне не случалось: кроме одной какой-то книжки "Синопсис"; да и о той слышал я, что ее окроме русских купцов да уездных дворян никто не разумеет. По сему-то приметил я, что вы в российской истории не весьма сведущи: но если вам угодно, то я могу служить моим знанием; а сие знание приобрел я от путешествия в Париж, от чтения французских о России писателей и от разговоров со французами. Сей народ так прилеплен к наукам, а наипаче ко словесным, что и об нашей истории прежде нас потрудились нам подать понятие и просветить наше в том невежество. Внимайте: древняя Россия имела обитателями своими скифов или разных под тем названием диких народов. История не оставила нам известия ни о нравах их, ниже о добродетелях; но повествует только, что оный народ жаден был ко кроволитию, алчен ко грабительству и тому подобное; а сие все весьма худое подает мнение о добродетелях их, которые вы превозносите. - Где ж вы их нашли и какие оные были? Мы не знаем. Может быть, особенные какие-нибудь о том известия хранятся в вашей вивлиофике, {Сие мудреное слово (которого выговорить я не могу, да и написать едва мог с великою трудностию) поставил я шутя и нарочно вам в угождение: ибо оное слово, сказывают, взято из глубокой древности и не знаю кем-то вытащено на свет; но ведаю то, что оно дерет уши, также что оно ни французское, ни русское; поставлено же оно вместо весьма употребительного во Франция и в России слова библиотека. Библиотеку все знают, а вивлиофики никто не разумеет. Сие рассуждение слышал я недавно от одного стихотворца: он прибавил к тому, что сия ересь недавно ввелася между писателями русскими, которых он считает только троих во всей пространной Российской империи. Эдакое изобилие! а у французов есть их, по крайней мере, с три тысячи. - Приметьте же сию небольшую разницу между русскими и французами, которых вы в науках почти равняете: но оставим это. Сей стихотворец рассуждал, что сия новая в письменах ересь вводится к порче, а не к поправлению языка, и что оная русскому языку совершенным падением угрожает. Я говорю это по словам его, а не по своему заключению: ибо по чести могу вас уверить, что я русских книг отроду не читывал и не имею, окроме сей: "Les oeuvres de Mr. Lomonosoff". Сия книга известна под названием сочинений Ломоносовых но я, избегая стыда, если бы в библиотеке моей русскую книгу увидели, приказал переплетчику заглавие ее поставить по-французски.} но мне об оных никогда слышать не случалось.

  

  

  

   Когда язычество в России пало и возникла вера христианская, тогда дикость и грубость во нравах российских хотя несколько и поуменьшились, но в дополнение сей убавки родилось и возвысилось суеверие до высочайшего степени. О сих временах повествует история, что они блистали не добродетельми человеколюбивыми, но славились войнами междоусобными повсеместно, жестокостию, братоубийством, вероломством в договорах и коварством в получении сих княжеств, которые сколь ни малы были, но приобретаемы были с великими опасностьми потеряния жизни. Потом на сии раздробленные княжества татары возложили свое иго, и варвары принуждены были покориться сильнейшим их варварам. В сие пространство времени некоторые иностранные писатели ни о чем больше не повествуют, как о варварстве, невежестве и ненависти ко просвещенным европейцам.

   Где же древние российские добродетели, представляемые вами к подражанию? - и здесь мы их не видим. Приступим же ко временам, по истории гораздо просвещеннейшим, и поищем сих добродетелей: ибо сия часть истории российской от времени до времени начинает показываться известною по иностранным писателям, потому что многие иностранцы начали приезжать в Россию. Царь Иван Васильевич, коего французские писатели обычно называют ....., сверг с себя иго татарское, распространил и увеличил свое владение, но нравы в России остались те же и невежество в такой же, как и прежде было, силе: ибо бичом, ярмом и мечом нравы никогда не исправляются. Потом, при следовавших по нем царях, Россия начала просвещаться и помалу оставлять дикие нравы; а сие просвещение и оставление дикости не в ином состояло, как только в том, что россияне иностранных стали почитать за человеков. - Какое просвещение! Какая редкая добродетель! - Не оную ли вы предлагаете нам к подражанию? Пройдем же сколько можно сокращеннее всех сих царей, даже до Петра Великого: ибо хотя и многое мог бы я привесть из сих времен к опровержению вашего мнения, но уже мне скучилось; довольно сего, что в сии времена в России не было ни одного училища, никаких книг, кроме церковных, и никто из русских не знал никакого иностранного языка; в сие-то время происходило все то, о чем упомянул я в начале моего письма; тогда-то {Здесь я против желания моего принужден был многое выключить из сего письма. Впрочем, могу читателя моего уверить, что находились тут самые смешные клеветы, которые ненавистникам России выдумать захотелось.} . . . . . . . . . .

   Скажите мне, были ли в России науки и художества, чем все просвещенные народы славятся? Были ли великие полководцы, министры, политики, галант-омы? словом сказать, во всех частях наук, художеств и просвещения были ли великие люди? - Никак. Ежели же и мечтали быть их, то сие уподобить можно не иному чему, как младенцу, взявшему перо в руки, который хотя и не лепо по бумаге чертить начинает, однакож тому удивляются . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . .

   Из сего усмотреть можете, что и он не с той стороны принялся за просвещение нравов: ибо немцы, голландцы и агличане никогда бы нравов наших не просветили. Одним французам честь сия предоставлена была; а вы осмеливаетесь поносить сих людей, которые достойны всего нашего почтения, всея доверенности, всякия благодарности и всякого возмездия. Одно только обхождение со французами и путешествие в Париж могло хотя некоторую часть россиян просветить. Без французов разве могли мы назваться людьми? Умели ли мы прежде порядочно одеться и знали ли все правила нежного, учтивого и приятного обхождения, тонкими вкусами утвержденные? Без них не знали бы мы, что такое танцованье, как войти, поклониться, напрыскаться духами, взять шляпу и одною ею разные изъявлять страсти и показывать состояние души и сердца нашего. Если бы не переняли мы от французов приятного и вольного обхождения с женщинами, то могли ли мы без сего приятную вести жизнь. Ныне женщин взаперти и под покрывалами их лиц не держат: все они наруже. Что ж бы мы, сошедшись в женское собрание, говорить стали? Разве о курах да цыплятах разговаривать бы стали. Женясь на закрытой покрывалом и дурно воспитанной девке, разве был бы я счастлив? Напротив того, ныне я за несколько лет еще прежде у невесты моей могу вызнать все, как бы что у нее сокровенно ни было; и никогда иначе не женюсь, разве по любви или по склонности к деньгам. От обхождения нашего со французами переняли мы их тонкость, живость и гибкость, так что я несколько часов могу разговаривать с женщиною и верно знаю, что ей не будет скучно. За всякою девушкою я волочусь и показываюсь страстно влюбленным, а это не может быть ей противно. С женщиною средних лет я обхожусь вольно, разговариваю о всяких шалостях, сказываю о парижских обычаях, о всяких любовных новостях; смеюсь старым русским обычаям и нечувствительно могу с нею провести время. С престарелою же женщиною говорю, что она еще хороша, что я боюсь быть с нею наедине, дабы не влюбиться: словом сказать, я со всякою женщиною найду, что говорить, какого бы она состояния или каких бы лет ни была, и могу опричь жены десять иметь любовниц и всех их обманывать; а это-то и есть душа нашей жизни! С учеными людьми и с художниками я также могу разговаривать: ибо имена нескольких французских ученых людей и художников я могу упомнить наизусть, так в одних похвалах им могу часа два-три провести. Словом, помощию обхождения моего со французами я, ничему не учась, сделался ученым человеком и могу разговаривать и критиковать дела военные, гражданские и политические; осмеивать государственные учреждения и, показывая себя все знающим, ничему не удивляться: а таковы-то точно, сказывают, и есть большая часть французских дворян, ибо там на все заведен порядок; учатся мещане, праздно живут дворяне, торгом государство обогащают купцы, разоряют оное откупщики, землю пашут крестьяне, а ничего не делающие и пропитания не имеющие приезжают к нам купцами, учителями, учеными... Да мы и тем должны радоваться! Из всего этого вы легко усмотреть можете, что и в нынешнее время просвещением и хорошими нравами блистают только те, кои или путешествовали в Париж, или от самых младенческих лет здесь обращаются со французами . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

  

   Остаток сего письма я здесь не поместил; ибо оный не что иное, как повторение похвалы французам и посмеяние русским. В конце сего письма г. мой критик забавляется, по его мнению, некоторыми глупыми русскими церемониями и утверждает, что во Франции подобного тому никогда не бывало; а заключает письмо свое тем, что Россия тогда только может называться просвещенною, когда Петербург сделается Парижем, когда русский язык будет во всех иностранных державах в таком же употреблении, как французский; или когда все наши крестьяне будут разуметь по-французски, чему сей патриот в свободное от чесания волосов время обещается сделать проект.

  

   Господин сочинитель "Кошелька"!

   Мне захотелось сделать небольшой подарочек в ваш кошелек. Если он будет вам угоден, то прошу его принять и сделать из него употребление, чем одолжите приславшего оный: подарок здесь следует; а я остаюсь

   вашим слугою ***.

   P. S. Не подумайте, чтобы это было вымышленное письмо: нет, оно подлинное и ошибкою в мои руки попавшее, которое я прочитав нашел оное достойным перевода и сообщения к вам для напечатания. Пусть земляки наши прочтут оное и полюбуются приезжим кавалером,

  

  

   Из Марселии от 25 июня 1774 года.

  

   Любезный сын!

   Наконец, получа твое письмо, мой любезный сын, возвратилась ко мне надежда, которой приближавшеюся старостию я навсегда лишался. Ты находишься в Петербурге, ты, француз, ты, мой сын, ты всегда любил меня: после всего этого я не умру от голода. Когда был я в силах, тогда руки мои доставляли пропитание мне, твоей матери и тебе; но когда силы мои оставили меня, когда ремесло мое стало бесполезно и когда не имею я куска хлеба, тогда ты должен пропитать мою старость. Без сомнения, ты уже нашел в Петербурге прибыточное место и имеешь деньги, раздели же их, любезный сын мой, с отцом твоим: пришли мне, сколько можешь; а я тебе из Марселии ничего иного прислать не могу, кроме желания, чтобы ты поскорее разбогател и ко мне возвратился; ты требовал, чтобы я прислал тебе отсюду дворянский паспорт, но я не мог достать оного и с превеликою трудностию получил мещанский: непорядочная твоя в молодости жизнь тому причиною. Сверх того, если бы я имел деньги, то, без всякого сомнения, получил бы я паспорт дворянский: но я оных и для пропитания моего не имею! Рассуди же сам, что мне оставалось сделать. Я сторговал было паспорт после одного бедного капитана, умер